Перекрёстки судеб. Старый дом

 Он часто мне снится, и трудно понять почему. Нельзя сказать, что он или хутор Сергеевка самые желанные для меня места. Скорее гены. Пусть покажется мистикой, но часто почти физически ощущаю свою связь с покойным отцом Александром Александровичем. Его эти поля, речка Белица и заливной луг, а главное дом, в котором он вырос, всегда манили. Вот и снится он мне: небольшой, деревенский. Само собой в один этаж. Поверх глинобитных стен - черный рубероид и крашенные, в красный и белый цвета деревянные рейки.  Крыша четырехскатная ломаная. С улицы к дому прилеплена небольшая веранда, со двора некрашеное деревянное крыльцо. 

Пытаюсь всё это представить, перед глазами  входная дверь со щеколдой, земляной пол, деревянная лестница в сенцах. Далеко под крышей пахучее сено. Оно сенцам свой корень и подарило. На том сене мне доводилось не раз спать и видеть сладкие детские сны…   


С улицы часто встречал нашу семью дедушка Александр Павлович. Целовался он почти как Брежнев. Норовил облобызать детские губы и уколоть своей седой щетиной. Черты лица у деда азиатские. Роста не высокого, но крепок  всегда и его старческой немощи вовсе не помню! Сильным был дед и трудолюбивым.

Азарцов Александр Павлович (на заднем фоне «сельский фотоальбом» семейные фотографии под стеклом в рамочках. Жаль не удалось сохранить эти «картины своего времени». В них и гордость семьи (сыновья в военной форме) и трогательная любовь к потомкам (детские фотографии внуков и внучек). Хочется верить, что все эти черно – белые фотографии уцелели, и все нашли своё законное место в фотоальбомах и на  страницах этой книги.

На крыльце обычно встречала бабушка Антонина Петровна. Росточком чуть ниже деда. Щупленькая и по старчески сутулая. Узловатые сухие ладони грубы от тяжелой сельской работы, но шли внуки в её объятия всегда охотно и кроме добра от бабушки ничего не видели. Много она выстрадала на своём бабьем веку, троих сыновей подняла, в войну прокормила и в люди их вывела. Низкий ей поклон и деду передайте от меня,  когда на могилку к ним в Старую Белицу заглянете.

 
Дом стоял (или стоит, по сей день) в живописном месте. С одной стороны через проселочную дорогу – огород, соток в 50. С другой стороны небольшой сад из пяти - шести яблонь, заросли малины, турник у деревянной калитки, за которой широкий пойменный луг, поросший травой и камышами. На том лугу копали торф, перевозили его на крепких одноколёсных тачках во двор. Складывали в штабеля и сушили на солнце и ветру.   По лугу петляет узенькая и грязная речка Белица шириной в два  - три метра. 

В дедовском доме две комнаты. Та, что поменьше проходная - она и столовая, и кухня, и хозяйская спальня одновременно. Слева от входной двери большая русская печь и отгороженная маленькой дверцей кухонька с одним единственным кухонным столом и рукомойником. За печкой полуторная металлическая кровать с панцирной сеткой – на ней спали бабушка и дедушка.  Напротив их спаленки, скрытой от посторонних глаз занавеской, большой обедненный стол с закруглённой столешницей, две деревянные лавки со спинками. К столу прилагались еще три - четыре стула. На нехитрую деревенскую трапезу собирались по десять - двенадцать человек. Когда в один присест все не помещались, вначале кормили детей, а уж потом взрослых.

               
В зале размещались: три металлические кровати полуторки с панцирными сетками, в углу черно – белый телевизор, рядом с ним ламповый приёмник. Напротив двери - платяной шкаф.

В праздничные дни дом был полон гостей, детского смеха и шумных игр, взрослых застольных разговоров. На ночь детвору укладывали на пол. Стелили постель - клали на половые доски фуфайки, дедовский тулуп и прочую верхнюю одёжу. 

Спартанские условия сильно не стесняли: спали мы на мягком, и хоть и на холодном полу, но в тепле. Удивительно, но «половая жизнь» запомнилась яркими моментами – взрослые включали на сон грядущий телевизор, и я отчетливо помню, как с детских мест в первом ряду смотрели мы черно – белые фильмы «Принцессу цирка» и «Павла Корчагина». После водевиля я ходил и распевал на всю вселенную своим неокрепшим детским голосом арию главного героя: «Да, я шут, я циркач так, что же…» ну и так далее по тексту.

После революционного фильма мурашки шли по коже от пережитых волнений. Подвиг Павла Корчагина делал доски под боками гораздо мягче, а постель в разы теплее. Насмотревшись на ужасы строительства узкоколейки, под кулацкими пулями спали мы крепко,  непробудным сном. Особняком в детских воспоминаниях стоит прослушивание запрещённой в те годы радиостанции «Голос Америка». Двоюродный брат Андрей, старший среди детворы, включал её поздней ночью и в стылую деревенскую хату врывался энергичный голос из параллельного капиталистического мира - американской радиостудии. Незабываемое впечатление! Темнота... Светящийся приёмник... Потрескивание эфира и таинственный голос, вещавший на всю страну советов запретную правду.


На кроватях спали трое сыновей с невестками. 

 
Две из них разделяла – грубка (небольшая печь), в одной из "спаленок" занавешенных занавесками, комод с выдвижными ящиками и по левую руку от него платяной шкаф с зеркалом на средней дверце.

P/S. На "Аuthor Tudei"  практически каждый абзац проиллюстрирован.