Королевское слово

     Я взглянул на горизонт и не поверил глазам. На изрядной высоте курсом, параллельным моему, летел город. С крепостной стеной, сторожевыми башнями и куполами храмов. Зрелище, рождающее  восхищение и ужас. Если бы умел, ей-Богу, перекрестился.
     Это Тобольск, первая из столиц русской Сибири. Я лечу по великолепной автостраде, соединяющей этот город с областным центром Тюмень.
     На сей раз я – преподобный Джойс, клирик Англиканской церкви. Да, меня рукоположили для целей, связанных с выполнением настоящего задания. По возвращении домой необходимость в легенде будет исчерпана и я стану – как это по-русски? – расстригой.
     В Тюмени, городе, на мой взгляд, заурядном и  тусклом, хотя и весьма зажиточном, воспользовавшись несколькими свободными часами, я посетил городскую библиотеку, дабы пополнить запас сведений краеведческого характера. К слову, библиотека носит имя известного не только в России политика, не столь давно покинувшего сей бренный мир. Грубоватая ирония этого решения привела меня в подлинный восторг.  Назвать  не что-нибудь, а именно библиотеку именем человека малограмотного, скажу прямо, невежественного (в Англии это прекрасно помнят) – шаг, исполненный подлинного, я бы даже сказал, изящного юмора.
      Должен признать, подчас русские бывают так похожи на нас, англичан. Упомянутый  русский политик  столько пользы принёс Империи, что вполне заслужил присвоение его имени даже библиотеке Британского музея.
     Я внимательно, насколько позволяло время, пролистал подшивку газет за 17-й и 18-й годы прошлого века. Зачем? Не из праздного любопытства, разумеется, хотя, что скрывать, история, и именно история российских смут – одно из моих хобби. А когда увлечение совпадает с работой – это ли не удача?
Объясню по порядку.
     В одну из осенних суббот мне вздумалось посетить футбольный матч. Я не могу назвать себя заядлым болельщиком, не убиваю время на диване перед телеэкраном, не особенно слежу за чемпионатом, но иной раз не прочь получить удовольствие от игры. Причём именно на стадионе.
     В этот вечер «Челси» принимал «Ливерпуль».  «Челси» – не моя команда (о «Ливерпуле» вообще нечего говорить).  Моя – это, конечно же, «Вест Хэм Юнайтед», молотобойцы, парни из предместий Восточного Лондона.
     На игру «Челси» я пошёл по двум причинам.
     Во-первых, они называют себя  аристократами. Мне, кокни, иной раз хочется взглянуть вблизи на этих задавак. Не из зависти, а как раз наоборот – убедиться, что они такая же примитивная субстанция, как и мы, простолюдины.
     Во вторых, с некоторых пор «Челси» приобрёл ощутимый русский привкус.  Его даже многие стали – кто уважительно, кто с презрением – называть «Челски», поскольку хозяином клуба стал симпатичный юноша из России, со скоростью сибирского вихря сделавший гигантское состояние и  при этом не потерявший рассудок настолько, чтобы тратить деньги лишь на любовниц,  яхты и игру в политику.
     Оторванный от России в течение, как мне показалось, долгого периода, я соскучился и ощутил потребность в глотке воздуха, пропитанного русским духом.
     Не я один. Заняв место на трибуне в секторе «Свои» (ливерпульские визитёры расположились под надписью «Чужаки»), я заметил некоторых знакомых, также имеющих отношение к русскому досье, в том числе авторитетную леди из нашей конторы, известную в узком кругу как «Могила  красных». Она занимала ложу со своим компаньоном Зауром, бывшим русским  провинциальным актёром, ставшим активистом антикремлёвской освободительной борьбы и исполнителем акций по физическому уничтожению.
     «Могила» болела по всем правилам, в соответствии со старинной привилегией английского болельщика во всю глотку исторгала грязную брань, самым мягким примером которой было пожелание ливерпульцам стать  жертвой сексуального маньяка, предварительно побывав в выгребной яме.
     Я также включился в громогласную поддержку «аристократов», и, получив небольшую контузию, пропустил первый звонок мобильного телефона. Повторный вызов и голос шефа излечили меня от этой контузии, но едва не привели к новой. Мне было приказано незамедлительно явиться в церковь для сдачи экзамена по катехизису.
     Экзамен я, разумеется, сдал. Не помешало и то, что смиренно отвечая на вопросы викария собора  в Солсбери,  я по инерции мысленно посылал в его адрес яркие образчики лексикона лондонского футбольного фаната. Святой отец тоже оказался профессионалом. Что бы и в каких выражениях он обо мне ни думал, завершилась наша аудиенция его постным благословением.
     Воскресным утром я, став преподобием, вылетел в Тюмень. Из лаконичной инструкции, данной мне шефом, я, помимо прочего, уяснил, что сдала меня «Могила», заметившая моё присутствие на трибуне. Изначально задание предназначалось ей, но она только вошла во вкус медовой недели с красавцем Зауром. Ему же и приближаться к границам России было совершенно невозможно. «Я для них чумная крыса» – весьма точно определил он в частной беседе свой статус на бывшей родине.
    В архивах тобольской епархии русской ортодоксальной церкви, сообщил шеф, обнаружен документ, имеющий отношение к интересам британской короны. Кем обнаружен  и кем доложено в Лондон, шеф опустил. Документ следует получить, идентифицировать и изъять из обращения  посредством  либо доставки в Лондон, либо уничтожения на месте.
   Документ представляет собой письмо, вернее, записку, адресованную нашим монархом последнему русскому императору, и относится к начальному периоду республиканской России. Отрекшийся царь получил послание, находясь под арестом, через одну из бывших придворных дам, которой, в свою очередь, его передал наш посол в Петрограде сэр Уильям Бьюкенен. Очевидно, опальный царь взял письмо с собой в тобольскую ссылку, а потом отдал на хранение навещавшему царскую семью пастырю.
     – Между прочим, – в жёстком тоне шефа мелькнула несвойственная ему лирическая нота, – вы не первый, кому предстоит сделать попытку. На прошлой неделе из Тобольска вернулся, увы, ни с чем, наш молодой способный офицер.
     «Тьюсдей! – мгновенно догадался я, – Вечный дилетант и перманентный лузер. Шеф никак не сбросит с глаз пелену, сквозь которую ему мерещатся в этом тщеславном пустоцвете какие-то способности. У Тьюсдея, я-то юнца давно раскусил, за душой ничего кроме несомненного таланта надувать, как мы, профессионалы, это называем, оперативные пузыри.
     Итак, поездка приобретала облик дела чести. О, лукавый шеф!
     Покои архиепископа О. (хотел написать замысловатое имя почтенного  иерарха, но не могу воспроизвести) помещались внутри средневековой цитадели, расположенной на почти стометровом уступе над излучиной могучей реки Иртыш. Поэтому путнику, едущему с запада, особенно если над водой стелятся облака, кажется будто старый город парит в небесах.
     Беседа с хозяином покоев, чей взгляд, острый и весёлый, а также обильная седая растительность на голове и лице, напомнили мне изображение античного бога соблазнов кисти русского живописца Врубеля, была непродолжительной.
     – Нет, сын мой беспокойный, – певуче, с акцентом на гласные «о», произнёс он, поглаживая бороду, – у нас английских письмен не сохранилось. Да я уж давеча говорил вашему посланцу.
     – Совета вашего прошу, владыко!, – подавляя растерянность, произнёс я отрепетированную фразу. – Где продолжить поиск столь дорогого моей пастве исторического документа? – заметил, что непроизвольно подражаю его оканью.
     – Молитвой укрепишься, – похоже, меня выпроваживали. Завершающая фраза владыки показалась мне до краев наполненной иртышским туманом:
     – Основа премудрости – страх Божий!
     Я вышел на площадь, где на парковке курил Митя, водитель арендованного мной в Тюмени «Мерседеса».  Мусоля губами зловонную сигарету, он вертел в руках глянцевый флаер:
– Вот, тётка какая-то сунула.
     Я взглянул. Рекламный текст под изображением довольно-таки отвратной физиономии  приглашал посетить дом-музей Григория Распутина.
     – Где это?, – безучастно спросил я.
     – Недалеко от трассы на Тюмень. Могли бы заехать на обратном пути, но, вроде, написано, что сегодня закрыто.
– По вторникам?
– Ну дак.
     Тут меня словно озарило. Тьюсдей был здесь ровно неделю назад, но он, в отличие от меня, в русской истории полный профан. Ему тоже наверняка  попадалась  реклама распутинского музея, да только связать её с заданием – где ему! Тем более по вторникам закрыто. Сложим два и два.
     Ко времени пребывания русского царя в Тобольске Распутин был уже мёртв. Однако при переезде на Урал царский обоз надолго остановился в родном селе загадочного старца, то есть именно там, где сейчас дом-музей.
А что, если император оставил что-то из своих вещей там, в доме, связанном с дорогим ему именем? А конвой мог бы это разрешить? Или не обратить внимания?
     Версия фантастическая, но почему бы не проверить?
     – Дак сказано, закрыты мы. Нету-ка никого. – Дед, по глаза заросший густой нечистой щетиной, в ватном, очень поношенном камзоле фасона «телогрейка» и в высоких туфлях из плотной шерсти, напоминающих ступню слона (такую всесезонную традиционную обувь в России называют «валенки»), не желал пускать меня на территорию, огороженную сплошной стеной из досок, пререкаясь  через калитку.
     Я знаю Россию, поэтому не стал указывать на свой духовный сан, демонстрировать британский паспорт, многозначительно похлопывать по внутреннему карману макинтоша, намекая на содержимое портмоне. Я просто дал знак водителю и смышленый Митя извлёк из багажника бутылку водки, которую все шофёры возят здесь «на всякий случай» и которая идёт в ход действительно при всяком случае.
     В музей я проник, но вредный страж не стал зажигать свет, экономя электроэнергию. Дело шло к вечеру, село накрыли сумерки, с неба стали падать серые влажные хлопья.
     Я миновал несколько затхлых помещений с низким потолком, пока не оказался, следуя наощупь по стене, в угловой комнате, заставленной книжными стеллажами. Возле небольшого окна – письменный стол. Очевидно, кабинет. Здесь, решил я, и нужно искать.
     – Пошто припёрся, пиявка аглицкая?
     Я остолбенел, оглушенный. Так в универмаге «Хэрродс» оглушает туристов внезапно грянувший  боевой шотландский марш в исполнении знаменитого квартета волынщиков.
     Голос, если этот нечеловеческий хрип  и скрежет, можно назвать так, исходил из угла между угрюмыми шкафами, где образовалась зыбкая тень, очертаниями напоминавшая косматую, плечистую и приземистую фигуру страшного русского мужика. Но это была речь разумного, хоть и  озлобленного, существа, которую я не буду пытаться воспроизвести. Общая  направленность была мне понятна. Она была длинной, как зимняя сибирская ночь. Я ждал. Терпение – вот главное качество офицера.
     – Убили вы меня, леди и сэры, вместе с вашими подручными содомитами.  Сгубили Россию. Ну да ладно, дело давнее, не поправишь. Да и праздник выпал на нынешний вторник, престольный для нашего села. Забирай и проваливай. Привет дружку твоему малохольному.
     Тень исчезла, а на столе обозначились контуры резного ларца. Внутри лежала бумага, которую я осветил фонариком телефона.
     Чётким почерком, поистине королевской рукой на несколько побитом  временем листке гербовой, с водяными знаками, бумаги было начертано:
«Милый кузен, спешу тебе ответить. Увы, порадовать тебя не в силах. Ты и сам, конечно, понимаешь, что ваш визит на  Острова в настоящих условиях был бы не ко времени. И тебе, и мне, и семьям нашим столько всего неприятного приходится переживать в эти злосчастные дни. Будем же твёрды и покоримся воле Божьей! Кланяйся дорогой кузине, целуй детей, всегда твой Джордж».
     Это то, что мне нужно, если не копия и не фейк. Впрочем, главное –  документ добыт, а дальнейшее его изучение пусть возьмут на себя специалисты.
     С этими мыслями я изъял бумагу из шкатулки и на этом мог бы, казалось, считать свою миссию завершённой. Но на дне обнаружилась ещё одна бумажонка. Листочек, можно сказать, обрывок, гораздо более свежий, без  малейших признаков разрушительной работы времени.
     Несколько слов печатными буквами, изобретёнными святыми Кириллом и Мефодием: «Не могу открыться. Слов я не найду».
     Я будто услышал где-то рядом знакомый издевательский мотив. Силы небесные! Снова она!? То-то я не вижу во мраке за окном замеченные мною на крыльце метлу и ушат (деревянное изделия вроде ведра). Что это, помилуй меня Боже, если не ведовство?
     Завершая этот правдивый рассказ, я хотел было упомянуть, что тембр голоса тени покойного старца напомнил мне… ну да, моего давнего приятеля Игоря. А музейный дед был подозрительно похож на Василия-банщика. Но не буду. Это был бы, говоря карточным языком, перебор.