Праздник рыбака на Боганиде

       За год до сверхудачной ловли муксуна в устье Лены случилась в моей жизни ещё одна памятная рыбалка. То была ловля щуки на живца в устье Боганиды: – то ли речки, то ли левобережной енисейской протоки, расположенной где-то на севере «Туруханского края»: между посёлком Курейка и портом Игарка. Эта неказистая речулка всего лишь упомянута в рассказе русского советского писателя Виктора Петровича Астафьева «Уха на Боганиде», вошедшем в замечательную  повесть "Царь-рыба". И, однако же, одним тем рассказом  прославлена она выдающимся русским писателем на века.
       Та удивительная по уловистости рыбалка случилась в первую мою навигацию в качестве рулевого-моториста небольшого сухогрузного теплохода («СТ-704»), приписанного к Красноярской ремонтно-эксплуатационной базе флота ("КРЭБ флота").        Мы в ту навигацию «ходили» вниз-вверх по Енисею: от Красноярска до Игарки,  Дудинки, иногда заходя в его притоки: Курейку, Хантайку, Нижнюю и Подкаменную Тунгуски, Ангару. Доставляли в отдалённые уголки приенисейской тайги и лесотундры разные "сухие" грузы.
       Боже правый! Мог ли я когда-то, будучи одиннадцати-двенадцатилетним пацаном, обладавшим невероятной для «взрослого меня» фантазией, на уроке географии в пятом или шестом классе, когда проходили "реки Сибири", представить себе, что когда-нибудь окажусь на берегах и в русле одной из самых прославленных и красивых из них – Енисее? Конечно же, нет. И помыслить о подобном не мог. А спустя ровно такой же отрезок времени: одиннадцать-двенадцать лет прошло, - в возрасте своих "полных" двадцати трёх, - я чудесным образом вдруг оказываюсь в городе Красноярске: на берегах пока ещё неведомого мне "могучего батюшки-Енисея". Таким образом, действительность оказалась невероятнее самой лихой, самой "разнузданной" фантазии...
       «Уху на Боганиде» Виктора Астафьева я прочитал значительно позже того летнего дня, когда сам удостоился случая и чести ловить рыбу в той «астафьевской» - нынче и уже на века - речке-невеличке. Тем интереснее было мне читать этот по-астафьевски добротный, обстоятельный рассказ. За несколько прошедших с той памятной рыбалки лет мне, обогащённому личным опытом и знанием того, какой на самом деле могла быть та "боганидовская уха"...
        Было тёплое июльское утро: стрелки на циферблате стенных часов в нашей кают-компании показывали десятый или одиннадцатый час. «Эстуха» быстро и плавно скользила по широкой глади Великой Реки, спеша «вниз» – в просторную даль распахнутого горизонта: - к заполярной Игарке либо к ещё более далёкой и северной Дудинке.
       Наш капитан, прекрасно выспавшись после ночной вахты и находясь в благодушно-добром расположении духа, только глянув в иллюминатор, с ходу определил, что мы как раз подходим к Боганиде – малой речке-протоке, неприметно впадающей в Енисей с его левой равнинной - лесотундровой - стороны. Почему-то именно Боганида была помечена и поименована на лоцманской карте того участка речного пути собственным именем, тогда как значительно бОльшие по размерам речки, впадающие в Енисей как до неё, так и после, но только с правого - гористого - берега, на той же странице лоцманской карты были помечены куда прозаичнее и совсем "без фантазии": «Ручей первый», «Ручей второй»… «Ручей шестой». На самом же деле, в местах впадения тех «ручьёв» в Енисей, обретались вполне полноводные быстрые реки, такие, например, как Березина, Нёман, Сож, Пина в моей родной Беларуси в верхних, плавно переходящих в средние, участках своих русел. Здесь же: некая таинственная "Боганида", от которой, на первый взгляд, одно название и осталось. Однако «кэп», видимо, кое-что знал или слышал про эту неказистую речулку...
       Судя по погоде, времени суток и поре года, вполне вероятно, что тот день как раз приходился на один профессионально-любительский праздник советской эпохи – «День рыбака», - традиционно-повсеместно отмечавшийся в Союзе во второе воскресенье июля. Иначе с какой бы стати нашему Анатолию Петровичу – не рыбаку вовсе – было внезапно-спонтанно устраивать ту стоянку с любительской рыбалкой?.. Как-то не в его целеустремлённом характере бывало такое...
       И вот мы вчетвером: «кэп», «кокша», «третий штурман» и я, рулевой-моторист, взяв удочки без удилищ, алюминиевый двухлитровый бидон, в который планировалось «складировать» улов, чтобы не окочурился без воды и не пропал "до времени", спустили на талях дюралевую "моторку". "Одна" и "трое других" спустились в неё сами по верёвочному трапу и, отвалив от борта, завели «Вихрь» и направились к ближнему - левому по курсу движения судна - берегу.
       Теплоход же остался стоять на якорях метрах в семидесяти от береговой кромки, вывесив на фок-мачте «чёрный шар»: – знак стоянки. На борту оставалось три человека: Юра-"старпом", он же – механик; да два рулевых-моториста: Гарик и Саня-Хакас. С ними оставались ещё только "тишь, гладь, да божья благодать". Нас же ожидало неведомое, покамест, будущее на берегу: возможно даже, - и встреча с "Хозяином"... Но об этом как-то никто не задумывался. И хорошо: просто опыта подобного ни у кого из нас не было.
       Подвалив к берегу и причалив лодку, мы, по команде шефа, разошлись по насущным делам. Капитан с поварихой должны были отыскать и вырезать всем нам удилища из какого-то местного древовидного кустарника. Мы же с «третьим» были обязаны накопать червей.
       Ну а теперь представьте себе вихлястую речулку шириной не более восьми-десяти метров, которая метров за сорок до впадения в Енисей делает замысловатый изгиб, контурами напоминающий человеческий аппендикс, где вода как в заводи или в старице «стоит» – не шелохнётся. Однако же глубина там повсюду была приличнейшая, поскольку вода даже у самого края берега сплошь была тёмной: дно той таинственной речки нигде не просматривалось. В этой "заводи" нам в тот день и предстояло "отметить" праздник рыбака.
       По берегам росли, в основном, разнообразные северные кустарники типа верболоза, краснотала, ольшаника, ракитника. Ни сосны, ни ели, ни лиственницы с кедром, – ничего похожего на таёжный сибирский лес там и в помине не было. Очевидно, большие деревья в тех широтах физически не выживали. Слишком ветрены и морозны были в том краю зимы. Хотя "шильника" – вянущей опавшей листвы – было на удивление много. А под шильником!..
       Берёшь пятернёй добрую горсть этого «мягкого барахла», переворачиваешь исподом наружу, а там, с самого низу, прямо клубками, – черви!.. Да не такие, как у нас - в европейской части средних широт Белоруссии и России: давно привычные глазу, мелкие да "приятные" на ощупь. А всё какие-то натуральные «выползки-змеи» толщиной с мой тогдашний указательный или безымянный палец, которых, поначалу,  даже в руки было жутковато брать... Всё казалось, что "укусят" или попросту -  отгрызут полпальца!..
       Но Валерка, родом из Красноярска, брал смело, а посему и мне приходилось соответствовать. "Возможно, у них в Сибири повсюду такие огромные черви?!." - помнится, подумалось мне тогда же... Зато их там, под шильником, было такое невероятное множество, что мы без труда, минут за пять-семь, набрали полную консервную банку, – лишь  сверху припорошив "землёй-барахлицей". Оно-то и "земля" там была своеобразной. Под вянущей листвой всюду – одна коричневая глина. Вот почему так надолго оставались заметны высохшие следы сохатого, видимо, давно проходившего тем берегом в проливной дождь либо вскоре после него. Тот лось частенько оскальзывался на мокрой листве с твёрдой подложкой из мокрой скользкой глины. Явственно ощущалось в том "глухом углу", что на сотни вёрст вокруг стоит такая тишь, дичь и такая полная необитаемость человеком, что просто передать невозможно...
       "Змея-червя" в виде наживки приходилось нарезать на сантиметровые и чуть бОльшие по длине кусочки перочинным ножиком, "случайно" оказавшимся у "ВалЕруся"* в кармане. До сих пор мне кажется, что обыкновенными человеческими ногтями, пусть и «вооруженными» сантиметровым маникюром, отщипнуть-отрезать-отпилить кусочек того необычайно-вёрткого и плотного червя было делом нереальным. Но нам повезло с ВалЕрусем: парнишка, очевидно, был знаком с местной рыбалкой на тамошнего червя на обыкновенную поплавочную удочку; но, как выяснилось позднее, не "до логического её конца"...
      
       * - имя третьего штурмана здесь произнесено на белорусский манер, а, стало быть, лично для автора звучит оно, как "имя ласкательное".
 
       Когда черви были "накопаны", удочки снаряжены и "готовы к бою", тогда-то и началось настоящее "праздничное действо" для всех рыболовов-любителей всех стран и народов мира: - самая древняя и самая популярная в мире рыбалка на обыкновенного дождевого червя и на обыкновенную поплавочную удочку. В нашем случае особенность рыбалки состояла в том, что крючок на конце лески должен был быть "побольше"; сама леска - "потолще" и на разрыв - "прочнее". Удилище также должно было быть прочным и гибким, особливо на кончике. И всё это вкупе было у нас, и в нужный момент оказалось в наличии.
       Стало быть, "кэп", всё-таки, что-то смыслил в рыбалке?.. Или это было заслугой "третьего", который к описываемому мной времени уже третью или четвёртую навигацию "ходил" с шефом в одной команде? Не знаю, кому в данном случае говорить "спасибо", но только в случае другой удивительно удачливой рыбалки, случившейся год спустя в устье Лены, ни прочной лески, ни прочей рыболовной "оснастки" для простой поплавочной удочки - вплоть до червей и удилищ - катастрофически не хватало. А будь всего вдоволь, боюсь, тот мощный сухогруз класса "река-море" попросту "не вывез бы" всей могущей быть словленной тогда и той командой рыбы... Ну да про это нужно читать особо.
       Что же касается Боганиды, то каждый из нас нацепил тогда по кусочку червя  на крючок, и мы разошлись на достаточное друг от друга расстояние по правому берегу протоки, невольно повторяя её излом под острым углом: так что "кэп" с "кокшей" оказались чуть ли не напротив нас с Валеркой. Мы все забросили удочки на середину той неширокой затоки-«аппендикса» и вознамерились "ждать клёва", как бывало в детстве, ранней юности на наших "европейских", не шибко-то изобилующих рыбой, речулках. Но тут всё, абсолютно всё было по-другому...
       Буквально через секунды произошла первая поклёвка: на мою или на Валеркину удочку, - сейчас уже точно не помню. Поплавок скрылся под водой... Подсечка, рывок!.. Это была сорожка (по-нашему, плотвичка). За ней "без очереди", словно в эпоху огульного дефицита - в двери открывшегося с утра магазина - "попёрли" ельцы, гольцы, прочие сорожки, окуньки неполовозрастных размеров и всякая прочая рыбья мелочь: "шантрапа", одним словом. Хорошо, что захватили бидон. Было куда пускать наш пока небогатый, но верный, а вскоре уже и довольно многочисленный,  улов. А главное: он весь оставался живой и здоровый; даже сорожки не "обоснули", тогда как наша плотва всегда, практически, "засыпает" первой. Прежде неё, бывало, - только пескарик, да и тот уже давненько не встречается в наших белорусских речках-озёрах.
       В какой-то момент я обратил внимание на то, что вода в затоке прямо передо мной, куда собирался закинуть крючок с наживкой, начала вдруг подозрительно завихряться, завиваться кругами вовнутрь, словно бы, закипая... Смекнув, что наверняка подошла крупная рыба, я решил попробовать забросить удочку "на живца". Нацепил за губу небольшую сорожку, и только закинул, как спустя буквально пять секунд: только-только встал и «заплясал под живцом» поплавок, – как вдруг мигом  исчез под водой вместе с частью остававшейся на поверхности лески...
       Не ожидая столь скорой развязки, я резко дёрнул удилище вверх на себя. Из воды "торпедой" вылетела приличных размеров щука и - по широкой параболе пролетая над родной стихией, - где-то на середине пути раскрыла пасть, "ущучив" коварство невзрачной сорожки: - стремясь скорее от неё избавиться... И это ей удалось... Но было поздно! По инерции пролетев над водой ещё пару метров, щука брякнулась на землю и, очевидно досадуя на свою промашку, неистово забилась, запрыгала на влажном песке, пачкаясь о него липкими, скользкими боками. Мне оставалось лишь подойти, взять рыбину за туловище обеими руками и откинуть её на траву, что росла подальше от уреза воды, - под кустами. На вес щука показалась мне килограмма с три, три с половиной.
        Даже бедная сорожка, смертельно напуганная столь хамским с ней обхождением ("Хотят - заглатывают с головой! Не хотят - "выплёвывают" на землю!.."), заметно присмирев на крючке, всё ещё оставалась живой и «боеспособной». И хоть со свежими шрамами от щучьих зубов на боках, она вновь была отправлена мной "повторить свой бескорыстный гражданский подвиг"... И только-только успела скрыться под водой, как мгновенно последовал новый удар! Всё в точности повторилось. Вот только у поплавка не оказалось и секунды времени, чтобы "потанцевать" на воде. Он так и ушёл под воду вслед за сорожкой. Вторая щука оказалась немногим больше первой: около четырёх килограммов весом.
       Мои коллеги-соучастники, находясь рядом и всё это видя, не могли удержаться от восторженных, радостно-хвалебных возгласов, замечаний. Однако, искренне восхищаясь моим доселе невиданным никем из них «мастерством», "рыбацким счастьем", сами, однако же, последовать моему примеру не спешили. То ли не решались "вступить в схватку" с речными хищниками немалых размеров, то ли откровенно боялись, по неопытности, осрамиться...
       Я же, повторно испытав ни с чем несравнимый азарт добытчика, более уже не мог и не хотел довольствоваться ловлей "мелочи" на червя, которая, кстати, в том "котле" и поблизости от него совсем перестала клевать. Так что моим напарникам поневоле пришлось на короткое время превратиться в заинтересованных наблюдателей.
              Однако, надо отдать должное "третьему штурману": он первый из трёх "зевак" решился последовать моему примеру и переключиться на щук. И пока он управлялся со своей первой речной разбойницей у меня в третий - счастливый - раз клюнуло нечто особенное, до поры до времени невыясненное...
       Также, несколько "поплясав под живцом", резко нырнул пОд воду поплавок. Я, как всегда, дёрнул удилище вверх, но... что-то туго застопорило, будто случился зацеп за утопленную и засыпанную песком ветку... То есть зацеп не жёсткий - "мертвецкий", а туго-медленно поддающийся потягу. Пришлось тут же сменить тактику. На сей раз не выдёргивать рыбину из воды, а вываживать её не спеша, не делая резких движений, чтобы – упаси боже! – не оборвать удочку и не остаться на этом «Празднике жизни и рыбной спортивной ловли» без "инструмента": подобно Паганини без абсолютно всех струн на многолюдном Венском концерте.
       На сей раз мне удалось выудить огромного окуня. До этого я и представить себе не мог, что подобные экземпляры могут существовать в природе. Это был представитель семейства окунёвых килограмма в два с половиной, если не в полных три, живым весом. Поразительных размеров "горбыль", профилем напоминающий большого взрослого леща, а в анфас, в области брюха, - раза в два толще того. Я вывел его на влажный песок плавно, будто буксир, подводящий баржу-плоскодонку для "посадки" на мель - на долгую зимовку. "Выкатившись" из "волны речной" на пологий берег, окунь спокойно стоял себе на брюхе, не выражая никаких признаков беспокойства: ни желания развернуться, ни упасть на бок и перевернуться; упруго попрыгать на гладком и мокром песке, как спешит это сделать "суетная молодёжь", едва подцепленная на острый крючок… Он лишь неторопливо хлопал жаберными крышками и удивлённо таращил свои круглые глазищи, будто спрашивая: «И куда это я попал, а..?».
       Именно тот окунь-"богатырь", пойманный мной третьим по счёту, и стал той последней "золотой" каплей, переполнившей чашу нерешительного терпения нашего капитана. Увидав подобное «безобразие», тот внутренне махнул рукой: "А...а...а, была-не была!.." - ринулся к бидону с живцами; подцепил на крючок первого попавшегося и тут же забросил удочку. Как и следовало ожидать, у него тем же мигом и клюнуло. Он резко дёрнул удилище вверх, и огромная щука килограммов на семь-восемь с брызгами вылетела из воды подобно торпеде, пущенной из подводной лодки по надводной цели, и, пролетая прямым курсом прямо на Петровича, также, как и её предыдущие "товарки", открыла хайло и "выплюнула" ополоумевшего живца... Следом она и сама грохнулась у ног "главного судоводителя-не-рыболова", слегка напугав того и едва лишь не сбив с ног...
       Ну-у-у, тут уж и "самая стойкая" из нас - Любовь Ивановна - не вынесла «пытки бездействием». Живо подхватилась: скОкнула к бидону, зачерпнула живца... Сама нацепить не решилась: попросила у меня, как "создателя жанра". При этом внимательно следила, как "хитрО" это всё делается. Когда же у неё с первого раза получилось выкинуть на берег шестикилограммовую, на вид, щуку, то визгу, писку и чисто детской радости её просто не было предела...
       Ну а далее, как говаривал некогда дьяволом меченный зачинщик "Перестройки. Демократии. Гласности", - "процесс пошёл". И мы, таким вот "кандипупером", - дружно работая "квартетом" в четыре "смычка", - в течение двух с половиной часов, включая и те минут сорок, что "ущли" на первоначальную ловлю живца, повыдергали-повытащили «из закромов» той невероятно «скромной» сибирской речулки порядка тридцати шести среднего и весьма крупного размера щук живым весом от трёх с половиной до семи-восьми, а то и девяти-десяти килограммов каждая. Плюс пять или шесть крупных окуней весом от двух до трёх с половиной, как тогда на глазок показалось, «килограммо-хвостов» (лично придуманная мной мера веса рыболовного трофея! -:).
       Я уверен, что поймали бы и больше, если б в ту нашу рыболовную идиллию не вмешалось два фатальных фактора, положивших ей внезапно-закономерный конец. Первый фактор был естественно-ожидаем: закончились живцы. Чтобы продолжить столь темпераментную охоту на щук, нужно было позаботиться о поимке свежего живца. И не успели мы об этом подумать, как "на сцену" явился второй - куда как более убедительный и неотвратимый по своим последствиям фактор, без обиняков указующий нам, что "всё, ребята, - шабаш!: пора вам очень резко собираться и быстренько сматывать удочки!.. Вот он-то, неумолимо-поганой метлой, просто «вымел» нас оттуда.
       Пока все мы были азартно увлечены той сказочно лёгкой и нереально добычливой ловлей редкостно-крупной хищной рыбы, неисчислимые полчища комаров, слетавшихся "на нас" со всего безлюдного побережья, наконец-то «расчухались», вдосталь надышались ароматами наших вспотевших тел; сбились в густую тёмно-коричневую гудящую "тучу" и, уже более "не сдерживаясь", "не стесняясь" и не церемонясь, варварски-нагло стали всё чаще и чаще пикировать на бренные наши тела, с тем, наверное, чтобы, враз "выпив" всех  "по капле и без остатка", отпустить «на покой» наши бренные иль нетленные души – кто ж, положа руку на сердце, ответственно-правдиво об этом нам скажет?..
       Уже когда "выбрасывали" из воды последних и самых крупных - так казалось нам - щук на остатки живцов, мы все разом не могли не заметить огромного комариного облака, реявшего вверху и ещё достаточно высоко над нашими головами. Ещё за расстоянием его не было особенно отчётливо слышно. Но прошло какое-то время: "облако" погрузнело и приспустилось, - и его стало неотвратимо-отчётливо, опасливо-страшновато слушать... Счёт, казалось, шёл на минуты. Покамест мы все находились в беспрерывном движении, кинуться на нас и "разом прикончить", облепив все открытые участки тел и вонзив глубоко крепкие свои жала, они, видимо, не решались. Стоило же нам замедлить темп движения: начать приостанавливаться, подумывая о заканчивающихся живцах да с опаской поглядывая вверх, как не замедлили явиться первые - наиболее смелые или же наиболее проголодавшиеся «штурмовики-пикировщики», личным примером показавшие и убедившие остальных: "Делай, как я!"... О, это были весьма и весьма дурные примеры!!. Именно они - эти первые мгновенные и весьма болезненные, с непривычки, укусы, - просто парализовали нас на время. Мы даже подрастерялись вначале и не знали, что делать: бросать всё, к чертям собачьим, и поскорей бежать к моторке, прихватив с собой лишь по нескольку крупных рыбин каждый, либо как-то забирать и выносить с собой весь громадный улов, сильно рискуя при этом жестоко пострадать - пусть и за общее - "кровное" - дело... Как всегда, верх взяла элементарная человеческая жадность.
        Я уже точно не помню, кто из нас придумал наименее болезненный выход: Петрович, Валерка или я. Да это и не важно. Важно то, как ловко мы так-таки ушли от "погони", и все, в общем-то, остались живы и невредимы в той неминуемо нависавшей над нами и заведомо "гибельной схватке", промедли мы ещё минут десять, хотя бы...
       Мы с Валеркой быстро вырезали длинный прочный прямой шест диаметром сантиметров в пять и длиной метра в два с половиной. Нанизали на него, более-менее равномерно распределив добычу по весу, длине туловищ и длине шеста, чтобы он как можно менее прогибался, и щуки при переноске не мели землю хвостами... А главное: чтобы вся рыба рядком уместилась бы на одном кукане. И всё у нас получилось! На том длинном горизонтальном кукане можно было запросто унести молодого оленя или средних размеров дикого кабана килограммов на сто восемьдесят-триста "живым" весом...
       Что же касается общего веса того памятно-грандиозного улова, то он составлял  от ста восьмидесяти до двухста двадцати килограммов. Точно его никто не взвешивал и не вымерял: всё ведь делалось "на глазок" да по внутреннему ощущению той "просто неподъёмной тяжести", что легла на плечи двух молодых, хотя и вполне крепеньких на то время, пареньков, одним из которых был непосредственный свидетель - автор этих строк.
       Помнится, мы с Валерусем с неимоверным трудом подняли, взвалили на плечи свободные концы того большого шеста-кукана и на полусогнутых, тяжко давимые к земле той непомерной тяжестью килограммов в двести с гаком, как нам тогда показалось,  мелкой трусцой, пытаясь хоть как-то «бегОм» спасаться от комаров, потрусили к дожидавшейся на берегу Енисея лодке…
       Более ста метров пришлось нам преодолеть с таким вот неимоверным трудом. На ходу казалось, что вот-вот споткнёмся и рухнем под "могильной" тяжестью шеста-кукана, сполна нагруженного рыбой... а комары тут же "добьют" и "выпьют до донышка" двух жалких "недоносков"... Но мы, хоть и непонятно как, выдюжили.
       Добравшись, наконец-то, до спасительницы-лодки, мы с величайшим облегчением скинули в неё тяжкий груз, а сами, не сговариваясь, прям в одежде, с головой нырнули в тугие прохладные воды скоро текущего Енисея и под водой отплыли как можно подальше от места последнего контакта открытых участков нашей многострадальной кожи с лютой комариной погоней...
       Проплыв под водой столько, насколько хватило нам воздуха в лёгких, мы одновременно и осторожно высунулись из воды… Комариная туча, подобная огромному пчелиному рою, раздражённо гудела - "роилась" над тем самым местом, где мы за пару мгновений до того скрылись у неё из вида. Увы, радость спасения наша была недолгой. В считанные секунды парившая над лодкой "туча" неведомым образом «засекла» наше новое появление; тут же разделилась на две, приблизительно равных, половины и сразу ринулась на нас: - в наши разные стороны. Нам снова пришлось нырять, «унося всё своё с собой», и делать так несколько раз, дожидаясь "старичков", запыхавшись прибежавших наконец со своими персональными "тучками", яростно отмахиваясь-отбиваясь от лютующих, смело лезущих им в рот, в глаза, в уши кровососущих "стражей" живых сокровищ изобилующей рыбой речулки с красивым названием – «Боганида».
        Тогда и мы с Валеркой подплыли к "моторке", стащили с берега тяжко гружёную лодку в воду; сами влезли в неё одновременно с обоих бортов, чтобы не перевернуть, и Петрович, резко дёрнув шнур стартёра, сразу же завёл исправный мотор, и: "Ту-тууу!.. Гуд-баюшки, Боганидушка!..".
       Только это, братцы мои, был ещё "не окончательный конец" нашего приятного на ту пору знакомства.
       По-прежнему стадом вившиеся над нами "кровопивцы", поначалу, словно бы, приотстали… Видимо, малость подрастерялись... Однако у теплохода преспокойно нагнали нас и стали безжалостно вонзать свои беспощадные "шила" уже не только в нас четверых...
 
       Ещё оставаясь в наспех пришвартованной к борту лодке, "кэп" приказал мужской части команды скорей запускать «машину», «сниматься с якорей», а лодку, - после того как он с «кокшей» поднимутся на палубу, - перевести за корму и, привязав за свободный конец длинного фала к заднему кнехту и леерной стойке, оставить так, пока, с рыбой, на буксире...
       Казалось, все мы в тот раз, уходя от "комариной погони", работали в таком слаженном авральном темпе, в каком больше никогда и нигде - за всю навигацию - не работали.
       И только во всю прыть разогнав теплоход, довольно быстро заскользивший вниз по течению, мы через полчаса, примерно, смогли более-менее безопасно высунуться из разных корабельных «шхер», чтобы уже совершенно спокойно ходить по палубе. Вольный речной ветерок окончательно разогнал "поганое" комариное племя.
 
       Ах, какую «жидовскУю щуку» готовила нам в течение месяца, и даже больше, наша судовая кудесница – Любовь Ивановна!.. Какую наваристую уху из стерляжьих,  осетровых голов и налимьей печени она периодически варила нам на протяжении всей навигации!.. Какие пышные ароматные булочки, сметанники и сочники пекла на ужин и для перекуса ночным вахтам, бОльшую часть из которых, естественным образом, употребляли мы с капитаном, «стоявшие» вахту "в самую глубокую ночь"!..
       Честно признаюсь: я больше нигде и никогда в жизни так вкусно и разнообразно, а главное – так здОрово – не питался. И ведь совсем недаром лет пять уже ко времени описанных здесь событий большой фотопортрет Любови Ивановны висел на Доске Почёта слева от входа в здание администрации «Красноярской ремонтно-эксплуатационной базы флота», что в бытность мою там в 1987 году находилась на левобережной стороне Енисея: на проспекте "Имени газеты «Красноярский рабочий»", 100 или 102, с выверенно точной формулировкой: «Лучший повар Енисейского пароходства».