Тисовый сказ

Караваном летели в ночь птицы зимние:
Ветви – пристанище, дереву – новость.
На заре поднялась птичья стая. Длинные
Дни стали у отпустившего голос.

Знакомый мотив раздавался ото всюду. Из динамиков радио, изо ртов прохожих. Слышался в громовых перекатах и шелесте дождевых капель. Складывался из автомобильных гудков в симфонию, не отпускавшую ни на мгновение, зовущую к себе. Куда – к себе?
Иветт не находила ответа. Он бился в ее сердце, прятался в каждом ее вдохе – вот только девушка не хотела его знать. Она свыклась с преследовавшей ее мелодией – по-своему полюбила ее. Точно слушала давно забытую колыбельную, что ей пела мама.
В груди больно кольнуло.
«Ни за что не пойду к врачу. Прошлого раза хватило», – неприязненно дернула губой Иветт.
Больницы были ее ожившим кошмаром. Люди, израненные, сломленные, убитые горе – точно здесь не лечили, а питались отчаянием, выпивая обессиленные оболочки до капли.
К тому же, никто из врачей так и не смог вразумительно объяснить, что же творится с сердцем девушки. Какие-то пожимали плечами, другие сетовали на ошибочные данные и требовали по три раза сдавать анализы, а затем переставали принимать ее. Были и те, что предлагали деньги – лишь за то, что Иветт пойдет к ним в лабораторию. Станет подопытным кроликом.
Кроликом.
Грызуном, устраивавшимся в норе, вырытой меж древесных корней.
Ни. За. Что.
И девушка предпочла забыть обо всем. Поставила крест – на себе ли, на некомпетентных ли врачах? На всем мире.
Подушка стала неприятно теплой. Резко присев на кровати, Иветт несколько раз ударила по ней и перевернула. Снова улеглась. Было неудобно.
Из окошка бил приглушенный свет – сквозь тучи виднелась луна. Бесформенная, яркая – мешающая спать. Черные ветки деревьев противно стучали по стеклу, где-то во дворе пела ночная птица. Какая птица вообще будет петь мартовской ночью?!
Закрыв уши подушкой, Иветт повернулась на бок – лишь бы не видеть окна, не слышать эту музыку. Как же хочется идти за ней…
С каждым мгновением мелодия становилась громче, давила на уши – девушка даже начала различать слова, но их смысл – был ли он? – их смысл таял и оседал на земле клочьями тумана. Рядом бурлила вода. Тихая, спокойная. Почти стоячая. Мертвая.
Ее было невозможно увидеть – туман надежным одеялом укрывал все вокруг. Девушка едва могла разглядеть собственные пальцы. Онемевшие, они не двигались, не чувствовались, как продолжение руки – да и руки-то не было. Лишь прозрачная бестелесность, сквозь которую вихрился туман.
– Я жду…
Эхо гулкого голоса было плотным, почти осязаемым. Точно оно было реальнее самой девушки. Оно звучало также громко, как музыка – перекрикивало ее, доминантной обрывая аккорды.
Иветт не знала, кто с ней говорит. Туман? Тот, кто его наслал? Кто в нем прячется? Губы непослушно сжались в тонкую линию, язык точно прирос к небу – это было не ее тело. Не ее жизнь. Она не принадлежала себе – она не была собою, лишь частью чего-то большего. Ноги безвольно сделали шаг. Один, другой… сквозь кожу побежала вода. Пронзительно холодная, живительная – сбивающая.
– Возвращайся.
Утром девушка не помнила ничего. Только назойливую мелодию и слово, мерно отбивающееся в черепной коробке – слово, которое она почему-то не могла понять. В носы была вязкая сырость, точно она выбралась из чужого затопленного подвала, а ноги были холодные. Нет, она наверняка промочила ноги вчера под дождем.
Дни сплетались в бессмысленную череду: дом, работа, дом, работа, дом, подруги, работа, дом, – неприятно ломаясь об осколки снов, из которых она выныривала и не могла отдышаться, точно после кошмаров. Вот только Иветт не помнила ничего. Совсем.
В голове стоял туман – промозглый и серый. Он не пропускал ни фигуры, что прятались в ее подсознании, ни звуки, которые если и слышались, то отдавались безумной симфонией в ушах девушки. Знакомой до боли в голове.
Снова шум реки, снова холод, током проходящий сквозь тело – тело, которого нет. Зовущий голос, к которому тянется сама душа, что не может больше томиться здесь. Ей нужно идти туда – ей нужно идти домой.
Наконец, шум воды отдалился. Она преодолела реку, перебралась на другой берег, где перед ней возвышалось сгорбленное дерево. С сухими ветвями, безвольно припавшими к земле – ищущими влагу, что была так близко и так далеко для недвижимого создания.
Иветт очнулась.
Его срочно нужно полить. Иначе оно умрет!
Но сделать шаг назад не было сил – не было воли. Девушка могла стоять и смотреть на этого старика, облачившегося в кору, доживающего последние минуты своей жизни.
– Ты здесь, – вновь раздалось в голове. – Я ждал целую вечность.
– Кто ты?
Губы болели, говорить было трудно. Она едва смогла заставить себя.
– Ты душа мне, – выдохнуло скрипуче дерево, – я тебе тело. Вместе были целым, пока гулять не решилась. Меня оставила. Пела, скоро воротишься, на одну жизнь человеческую пропадаешь – сочиняла. Шесть жизней ждал, умирал, верил словам – пустым звукам. Лишь музыкой тебя звал к себе. Вспомнишь, думал, вернешься. Забыла.
– Забыла… – эхом отозвалась девушка. Губы опять неприятно слиплись. Лишь сердце гулко отдавалось в груди.
– Избродила мир весь, налюбовалась? Возвращайся. Больно тебе, и мне жизни нет. Мы одно – неразлучные. Погибну без тебя, сама не выживешь, знаешь.
– Знаешь…
Воли ее собственной больше не было: она слилась со своим телом. Тем, что укрывало ее и баюкало в детстве, защищало от ненастий и по-отечески напутствовало, когда отправилась в путь с птичьей стаей. Она была им, оно было ею, и не было меж ними разницы: не как меж братьями солнечными лучами, не как меж грозовыми облаками, а как меж двумя истинными ароматами кварков.
Сухая ветка дотронулась до ее груди. Невесомо, почти ласково – до нестерпимой боли. Там, где раньше трепетало страдающее от неведомого недуга сердце, теперь была пустота – не было сердца, не было девушки. Тисовые руки вжались в собственную кору, разливая по капле струящуюся кровь по ветвистым венам корней. В Иветт не билась жизнь, она от нее уходила – уходила к ней же, уже другой. Прежней – истинной.
Желали ли она остаться человеком? Желала ли вернуться домой? Иветт того не ведала – знала лишь, что тосковала от колыбельной, которую слышала ото всюду.
Звуки, что раньше болезненно отдавались в голове, неожиданно приобрели смысл – наполнились. Ожили.

Ночью волки по лесу бежали, белые,
Ветра быстрее, – каких не бывает.
На поляне ростки пробивались зрелые –
Молнии шар человеком не станет.