Просочился

    Конец семидесятых. Январский мороз был традиционно лютым. В те годы редкие минус тридцать пять в декабре или январе расценивалось как щедрый подарок природы и воспринимались как оттепель. Не ровня нынешним зимам, когда до работы, если живешь не очень далеко, можно дойти  и в модных летних туфлях.
    Новогодние праздники остались позади. Готовый в любую минуту превратиться в груду металлолома ГАЗ-51 с самодельной будкой, плотно набитой таежным людом, покачиваясь на ухабистой лесной дороге, не спеша крутил колеса в направлении законсервированной на время праздников базы полевого отряда.
    Во время коротких отгулов, чего греха таить, многие из рабочих расслаблялись портвейном или водочкой. Иногда основательно. Но в тайге, во время полевых работ, хотя «сухого» закона у нас не было, спиртным баловались редко. Во-первых, где его там возьмешь. А, во-вторых, пытаться махать целый день топором или бегать с нивелирной рейкой по пятнадцать-двадцать километров во хмелю - пустая затея. Правда, иногда кое-кто из нового пополнения рабочих пытался поставить бражку. Но утаить в палатке внушительных размеров емкость с характерным ароматом было немыслимо. Расправа с содержимым следовала тут же. В сопровождении «кортежа» взглядов, тронутых печалью расставания с «божественным» напитком, кто-либо из ИТР попросту выливал его на улицу. После этого подобные попытки до появления очередного пополнения рабочих, не осведомленного о бытующих в отряде традициях, как правило, не повторялись.
    Надо отметить, что народ в то время в полевом отряде обитал весьма разнообразный. Кто здесь только не работал... Были «мальчики», с которыми разговаривать, не напрягая шею от  запрокинутой назад головы, можно было только с расстояния нескольких метров. Или слегка сгибать колени, чтобы не пялиться глазами в макушку собеседника. Были рабочие, употреблявшие в общении не более десятка односложных выражений. Другие, сидя у печи на кухне, под всеобщий хохот могли часами травить байки, придумывая сюжеты к ним по ходу представления. Водились и посетившие места, не столь отдаленные, и совсем чуть-чуть не дотянувшие до диплома медицинского института. Кого-то судьба забросила к нам после развода с женой, кто-то был не в ладах с горячительными напитками. Иные надеялись поправить свои материальные проблемы или просто иметь горячее двухразовое питание и спальное место в палатке. О территориальном и национальном представительстве и говорить нечего - оно было обширным.
    Удивительно, но вся эта пестрая публика хорошо работала и вполне ладила между собой. Трудно было без восхищения наблюдать, как многие из них с ловкостью  фехтовальщика экстра-класса орудуя топором, расправлялись с деревьями и ветками и, почти не останавливаясь, быстро исчезали из вида, оставляя за собой идеально ровную узкую просеку. Немногочисленный отряд за полевой сезон успевал прорубить без малого две тысячи километров визирок и столько же пройти по ним с нивелирной рейкой. За этот и  многие последующие сезоны, проведенные мной на полевых работах, не отложилось в памяти ни одного заслуживающего внимания, сколько-нибудь серьезного конфликта. Возможно из-за того, что никто не лез друг другу в душу, не учил правильно жить. Да и в работе была определенная степень свободы. С кнутом на работу никого не гоняли. План выполнялся - и ладно. Все остальное в большинстве случаев отдавалось на откуп самого работника. Наверное, все это сыграло определенную роль в том, что люди, отдавшие многие годы полевым работам, иногда с трудом адаптировались к городской жизни, к режиму работы от звонка до звонка и обеду, как в стойле, в строго отведенное время….
    Чтобы скрасить нудный длинный путь и на какое-то время продлить веселье после отгулов, рабочие всегда прихватывали с собой изрядные запасы спиртного, рассовывая бутылки по рюкзакам, карманам и потайным местам. Но довести до базы отряда все припасенное  им удавалось не всегда. Когда в укромных местах или рюкзаке откровенно звенело стекло, приходилось почти все временно конфисковать (правда, в слово «почти» иногда вмещалась дюжина бутылок) и возвращать владельцам только в следующие отгулы. В очередной заезд парни находили более изощренные способы скрытой транспортировки зелья, и удача была на их стороне. Позже уловки раскрывались… и так до бесконечности. Это была своего рода игра, в которой общий счет партиям всегда сводился вничью. И носила она с обеих сторон относительно доброжелательный, а иногда и шутливый характер. Ведь мы жили в одинаковых палатках, ели из общей кастрюли, работу делали вместе и если в тайге у кого-то возникали проблемы, никто не оставался безучастным.
    В этот раз увесистый, позвякивающий на ухабах конфискованный рюкзак уже лежал у меня в ногах. Я попросил водителя остановиться в приметном месте и, ногой растолкав снег на обочине, незаметно положил рюкзак в углубление, надеясь таким способом оградить себя от назойливых просьб вернуть «награбленное». На нет и суда нет.
    У меня еще остались  незаконченные дела в Мирном, и я планировал вернуться обратно, надеясь прихватить с собой и  рюкзачок.  За какой-то час-полтора водка в снегу замерзнуть не успеет.
    До места оставалось всего несколько километров, когда в кабину стал доноситься глухой, настойчивый стук о стенку будки. Это был единственный способ захмелевшим пассажирам дать о себе знать. Сигнальной кнопки в будке не было. Двери запирались снаружи металлическим штырем, который соединял  обе створки между собой. Но по центру дверь к полу кузова не крепилась и на ухабах между дверью и полом, появлялась узкая щель, в которую, улучив момент, выбрасывали окурки.
    - Чего они так грохочут? Совсем недавно выходили. Пивом, что ли, накачались?   
- недовольно пробурчал водитель. - Может не будем останавливаться?
    - Тормози. Иначе разнесут будку. Сейчас начнут права качать, наверное, водка закончилась, - уныло сказал я.
    Открыв дверь, я был готов  к отражению  штурма, но вместо этого увидел кроткие, сконфуженные лица. 
    - Виктор, Алик упал! – едва ворочая языком, трагично произнес кто-то из дальнего, полутемного  угла. – Все руки отбили, сколько можно барабанить!
    - Ну так поднимите или сил уже не осталось? – закипая, ответил я.
    - Не! Ты не понял! Он совсем упал, то есть выпал из машины. Просочился в щель.
    - Что ты несешь, откуда здесь щель таких размеров или уже «гусей погнал»?!* Алик! Ты где? 
    Ответа не последовало.
    - Жалко Алика! Наверно погиб! - едва не сорвавшимся на рыдания голосом выдавил из себя Андрей, одной рукой прижимая шапку к груди, а другой, пытаясь шарить в потайном кармане ватной куртки, видимо, в поисках своей доли взноса на похороны.
    - Типун тебе на язык!  Мужики! Хватит дурью маяться! Где Алик?
    - Михалыч! Говорят же тебе:  выпал из машины! - начинал злиться на мою бестолковость Андрей. – Он стоял возле печки, машину тряхнуло, и он туда упал. -
Андрей сопроводил жестикуляцией время от времени исчезающую мысль и показывал рукой на место, повинное в трагедии.
    В это невозможно было поверить. Проскочить в такую узкую лазейку способен разве что кролик. Это бред какой-то, но факт был неоспорим - Алик из будки исчез…
    Алик уже давно работал у нас.  Роста был невысокого, молчун, немного скептик, но эрудит. В палатке вокруг его спального мешка всегда лежала куча журналов, газет, книг. Все это самым тщательным образом штудировалось и пополнялось свежими изданиями. Частенько его можно было застать за решением шахматных задач. Отправляя ответы в один из шахматных журналов, он даже заочно получил какой-то разряд. Но больше всего в глаза бросалась его худоба, точнее, даже не худоба, а тонкость в кости и легкость. Когда он шел, казалось, стоит ему посильнее оттолкнуться от земли, и он взлетит. При всем этом он не прочь был выпить. Но, глядя на его габариты, возникало ощущение, что ему, как персонажу Георгия Вицина в известном кинофильме, достаточно паров спирта, исходивших из кружки. Рубить лес ему было трудновато, и мы старались почаще брать его на инструментальные работы, не требующие больших физических усилий, но где нужна сноровка и сообразительность - здесь ему не было равных.
    - Вы что, всей толпой не могли его удержать?
    - Мы держали его за воротник, но он выскользнул, а куртка осталась – не  пролезла в щель.
    - Так он что, еще и раздетый?
    - Ну почему раздетый? Шапку мы швырнули вдогонку. Он в свитере и в сапогах. А ватник, говорят же тебе, не прошел.
    - Твою мать! - по спине пробежал холодок.
    Я быстро запер дверь, запрыгнул в кабину и, развернув машину, мы на всех парах помчались обратно. По моим расчетам все произошло минут пятнадцать–двадцать назад, плюс десять–пятнадцать минут на обратную езду… В такой мороз замерзнет в кочерыжку. А если еще и башкой стукнулся… Я лихорадочно прикидывал его шансы остаться целым. С учетом выпитого, они были не велики…
    Казалось, что автомашина двигается слишком медленно, я постоянно донимал водителя просьбами прибавить газу. Но он и без моих просьб выжимал из нее все возможное. Мы с надеждой всматривались в каждый пенек у освещенной светом фар дороги. Проехали довольно много, но Алик как сквозь землю провалился. И вдруг на противоположной стороне распадка, через деревья начали просматриваться всполохи света, которые с каждой секундой становились все ярче. От души отлегло. Жив! 
    Бедолага волчком вращался у костра, подставляя задубевшие подошвы выходных сапог на «рыбьем меху» к огню, одновременно шлепая себя руками по бедрам. По освещенным костром деревьям и снегу щупальцами осьминога плавали тени. Похоже, за время нашего отсутствия он сотворил новый ритуальный танец под названием «Принесение самого себя в жертву» с включением классического фуэте… Нас  он встретил не очень приветливо. Непослушными, окоченевшими губами он с трудом озвучил родившиеся в заметно просветленном сознании пару  упреков по поводу нашей нерасторопности и, облачившись в ватник, шустро забрался в будку.
    Алик отделался легким испугом, слегка поцарапанным носом, ушибленным локтем и испорченным в разгар веселья настроением.
    Поздно вечером я вернулся в город. Утром следующего дня все рассказал начальнику партии и попросил переделать дверной засов. Выслушав меня, Петрович забрался в будку, попросив запереть за ним створки дверей. Внутри он что-то сердито бормотал, пинал дверь ногами, изо всех сил наваливался на нее плечом. Затем соскочил на землю и, поправив сбившуюся набок шапку, с усмешкой посмотрел мне в глаза. На его лице было написано - не верю!
    - Наверняка забыли парня на дороге во время остановки, а ты морочишь мне голову и рассказываешь всякие небылицы, – подытожил он. Но все же подозвал слесаря и попросил  что-нибудь придумать с дверью.

«гусей погнал» - приступ «белой горячки».