Практика. Общий охват извне05

Практика как способ человеческого бытия в условиях отношений личной зависимости


5.1. Общие замечания


5.2. Общая характеристика первого подтипа произведенческой практики


5.2. 1. Натурально-личное произведение как процесс.


5.2.2. Натурально-личная практика в раннехристианских видениях.


5.3. Другие особенности натурально-личной практики


5.3.1. Соотношение предметотворчества и человекообразования.


5.3.2. Личное начало и олицетворение действительности.


5.3.3. Этический характер.


5.4. Два замечания напоследок.


Примечания


5.1. Общие замечания


Приступая к нашему разбирательству, будем не терять из виду сказанное выше о понимании практики в традиционных обществах. В известном смысле нам теперь даже не удастся избежать повторов. К тому же, о данной разновидности практики и остальных мы писали в других работах [88]. Тем не менее, имея в виду, что сказанное там, уже не мешало бы несколько откорректировать, представляется целесообразным вновь воспроизвести его ради внесения уточнений.

Человек, говорили мы, поначалу утверждается в мире прибытийно, натурально-личной практикой. Можно именовать последнюю собирательной практикой, практикой отношений личной зависимости, исходя из Марксовой градации истории, соответственно, человека по трем ступеням. Приведем ее, поскольку она сразу же вводит в плоскость, где и как обнаруживается интересующий нас подтип произведенческой практики. Больше того, высказанные тут идеи, избавят от нужды особо распространяться, послужат и в дальнейшем анализе искомого. «Отношения личной зависимости (вначале совершенно первобытные) — таковы те первые формы общества, при которых производительность людей развивается лишь в незначительном объеме и в изолированных пунктах. Личная независимость, основанная на вещной зависимости, — такова вторая крупная форма, при которой впервые образуется система всеобщего общественного обмена веществ, универсальных отношений, всесторонних потребностей и универсальных потенций. Свободная индивидуальность, основанная на универсальном развитии индивидов и на превращении их коллективной, общественной производительности в их общественное достояние, — такова третья ступень. Вторая ступень создает условия для третьей» [89].

С самого начала следует оговориться. Отношения, в нашем случае личной (или натурально-личной) зависимости, — межчеловеческие (общественные, мирные либо бытийные, предметные либо не таковые, материальные либо иные) связи, — сами по себе нигде и никогда не существуют. Возникая и наличествуя лишь как моменты деятельности субъектов означенных подразделений, они (кстати, так же многие условия человеческого бытия) не должны пониматься чем-то, имеющим внешнее касательство к прибытийной практике. Напротив, они изнутри определяют своеобразие, функционирование активности людей, вместе с тем, опричинены данной активностью. Нельзя не заметить: в нашей литературе под отношениями касательно человеческой материи понимают что угодно. А под вывеской их «хранят» еще больше вещей. Не входя в разбирательство со всем этим, мы будем под отношениями, — поскольку они разновариантно вершатся в обществе, мире, — понимать всевозможные связи, зависимости, взаимодействия между людьми и элементами общества, как взятые по отдельности, так и выступающие известным единством, целостностью, образуя некое поле, которым, собственно, размещены (оформлены) различные явления человеческого бытия, в том числе практики.

Имеются основания поставить в заголовок настоящего раздела выражение «отношения натурально-личной зависимости» вместо Марксова термина «отношения личной зависимости». Как очевидно, в обоих формулировках лишним выступает выражение «натурально», поскольку личный элемент из человеческих отношений не вытравить. Вопреки встречающимся представлениям, человеческие отношения позднейших эпох (например, производящей) личное начало никуда не девают. Все же, натурально-личные отношения (или же «отношения личной зависимости», по Марксу) не совершаются-складываются в пространстве сплошь искусственной культуры, явленной, опять же, производящей эпохой. Потому, особенности личного начала в отношениях внутри обеих эпох не одни и те же. Повторимся, ошибочно полагать, что в условиях безбытийного человеческого бытия отношения и зависимости людей перестают носить личный характер, личную окрашенность. Например, — на том основании, что они здесь «бесчувственны», «безлики», «бессердечны». Действительно, они таковы, скажем, при взгляде с позиции традиционного человека предпроизводственной (натурально-личной) эпохи. Абсолютизировать же такую позицию не следовало бы. Хотя верно, что описываемые отношения, обретя сплошь «вещный» облик, вытесняют, изживают из себя традиционно-личное, патриархальное начало, тем не менее, важно видеть: личное начало в производящем обществе не изживается, но приобретает «вещный» характер. Тем самым, сохраняется таким, вот, образом. В противном случае, коль скоро отношения производящей действительности не лично окрашены, становится загадочным, почему люди здесь страдают, переживают, враждуют, завидуют, имеют «героев», воздают почести и хвалы друг другу, ищут признания и самоутверждения и т.д.

Стало быть, вопрос не в отсутствии личных отношений и зависимостей у элементов производяще-техногенной культуры, а в том, что они имеют иную «корневую систему», иную «почву» под собой, из иного «материала сшиты». А именно — «вещно»-технологического. Они также личны, как и прежде. Но не патриархальны, «ненатуральны» (безбытийны), искусственны в противоположность естественным, натуральным (прибытийным) у традиционного человека. Они гуманистичны (человекомерны), субъективны, «вещны» в противоположность вещно-личным, внесубъект-объектным отношениям.

Как бы ни обстояло дело, культурно личные (в смысле искусственности, «вещности») отношения, зависимости, деяния, в силу своей безбытийности, отдают чем-то ненатуральным. Чего нет здесь, так это именно натуральности, естественности. Как следствие, они отдают также неосновательностью, зыбкостью. Они недостаточны в себе, неподлинны. Натурально-личному же свойственно как раз все то, чего не достает культурно-личному (от производства). Именно в этом смысле за натурально-личными отношениями как подлинными, не утратившими связь с бытием, можно оставить название «личные», без специфицирующих определений, что, собственно, и делает Маркс.

Ниже мы еще поговорим об особенностях отношений личной зависимости, соответственно, практики. Заметим пока, что формула Маркса «отношения личной зависимости» настолько, в общем-то, хорошо известна нашей, во всяком случае, философской общественности, что освобождает от необходимости давать характеристику этих так называемых «отношений», как и того, что под ними имеет в виду Маркс. В работах А. Гуревича, В. Иорданского, Д. Лихачева, А. Лосева, О. Нуреева, П. Флоренского, Й. Хейзинги [90] и других авторов на сей счет сказано достаточно много. Вот почему-таки, имеет смысл оставить наш заголовок без изменения.

Итак, практика допроизводственной ступени становления человека и порождаемые, равно сопряженные с ней, условия, отношения, натурально-личны, поскольку принципиально отличны от отношений культурно-личной (сплошь искусственной, неестественной) зависимости в производящем (безбытийном) существовании людей. При этом под термином «натура» («Natura» — лат.) разумеется несравненно большее, нежели обычно вкладывают в него. Выше проведен знак тождества между природой и бытием. Отсюда, строго говоря, вместо выражения «натурально-личная» применительно к описываемой практике следовало бы употребить другое: «бытийно-личная». Еще точнее — «бытийно-человеческая». Однако, так как в описываемых условиях «человеческое», по сути, сведено к личному, целесообразно-таки, оставить выражение «бытийно-личная». Больше, — не отбрасывая термин «натуральное», приняв означенное тождество, — сохранить применительно к практике выражение «натурально-личная», «личная».

Нетрудно видеть, термин «бытийно-человеческое» («натурально-личное») сразу же обнаруживает безоговорочную зависимость прибытийного человека от бытия (натуры), полную подопечность его бытию. Отсюда легко видеть: прибытийная практика в основном приспосабливает, причащает к жизни человека. Он испытывает формирующее воздействие-влияние всецело от самой действительности, мира, ничем не отгороженного от бытия (как это случается с приходом производящей цивилизации). Иначе говоря, человек формируется не столько из узко-культурного (в плане неестественности) окружения, — оно еще слишком ничтожно и малозначимо, — сколько из натуральности (ближайшего природного окружения, «космоса», «мира» и т.п.).

В этом смысле термин «натурально-личное», выражая прибытийность человеческого бытия, противоположен другому, «человекобытийность» («событие»). Последний фиксирует взаимоотношения осваивающе-произведенчески творящего человека с бытием. Прибытийный же человек, если и осваивает действительность, то разве что в-себе, на уровне человека как рода, общества. Из последних в плане своей отдельности, особности люди здесь даже еще не совсем выделены. Осваивающее мироотношение в подлинном смысле разворачивается лишь на втором подтипе произведенческой практики, где человек, действительно, всесторонне вызревает...


5.2. Общая характеристика первого подтипа произведенческой практики


После этих общих моментов нам предстоит прояснить, что являет из себя практика отношений личной зависимости, коими живет традиционный человек? Как здесь связаны человеческий и бытийный аспекты? Как соединяются предметотворческая и человекообразующая деятельности. Обретенный из предыдущих разделов, опыт позволяет видеть, что соотношение моментов предметизации и человекообразования на практике сознается людьми и выступает различными вариантами, определяясь теми историческими формообразованиями практики, которые оно (соотношение) и образующие его стороны репрезентируют. Раскрыв означенные моменты, нам, разумеется, удастся коснуться и того, как натурально-личная практика откладывается на самом человеке, его сознании, взаимоотношениях с действительностью.

Мы уже знаем, на начальных этапах человеческой истории вплоть до производящей эры философы, мыслители, идеологи не только не выработали единого понимания практики, но, вообще, держатся довольно емкого обиходования данным термином. Это может быть объяснено многими обстоятельствами. Несомненно, в определяющей степени человеческое понимание и, так сказать, «практикование» практики зависит от исторического времени и пространства, формы, уровня, сферы мировоззренческого освоения мира, в рамках которых люди имеют дело с практикой и которые выражают состояние, особенности уже сложившейся действительностью практики. Здесь мы не будем касаться этих глубин с нюансами и, вообще, дадим лишь некоторый обобщенный абрис видения практики в означенных условиях. Этого, надеемся, будет достаточно для решения не только стоящих перед настоящим исследованием задач и исчерпания поставленных выше вопросов, но также для осмысления существа и понимания натурально-личной практики, в частности, как творчества.

Конечно, практика, как она характеризуется в нашей литературе (чувственно-предметная, материальная, преобразующая деятельность и т.п.), не фигурирует в представлениях людей предпроизводственной истории. И, уж тем более, никто ею не живет. Во всяком случае, на такого рода практике традиционные люди мало или вовсе не акцентируют. Термин «традиционный» применительно к человеку описываемого отрезка истории мы используем, имея в виду огромную роль прошлого, традиций, нравов, патриархальности здесь.

Выше указывалось, что преобразующе-производящее отношение человека к миру, к окружению, — активность как технико-манипулятивное преобразование, навязывание вещам человечески-потребных свойств, создание исключительно человекомерных «вещей», — на первом подтипе произведенческого творения мира мало как проявляет себя. Особенно — поначалу, в общинно-родовом, рабовладельческом обществах. Обнаружить преобразующую, производяще-самонадеянную активность человека в мире традиционности очень даже непросто. Тем более, практика не может предстать тут безличной, генерализованной данностью (что, опять же, позволяют условия производящих реалий). И, хотя в абстрактно-теоретическом мышлении философии традиционных обществ не испытывают особого недостатка, в делах человеческих было просто нечего подвергать абстрактно-логическому, теоретическому и т.п. анализу. Соответственно, — представить именно в форме некоторой предметно-преобразующей вещество природы, фабрикующей, самонадеянно-человеческой деятельности.

На самом деле. Патриархально живущий человек мало что преобразовывал, — срабатывал, фабриковал (faber, vorking, labor, trade) в том смысле, как это понимает современное мышление, — вокруг и внутри себя. Он не столько фабриковал (производил, самонадеянно используя природу) «вещи», — тем более, промышлял (опять-таки, в современном смысле), — сколько и главным образом продуцировал (про-из-вод-ил), собирал, выращивал, охотился, изготовлял, предметы своего существования и самого себя в мире, с бытием. Точнее — прибытийно и произведенчески созидал себя, окружающую действительность.

В термине «продуцирование» («Production») как некотором собирательном выражении с самого начала усматривается ряд творческих моментов, образующих известный процесс. Они, вместе взятые как про-дуц-ирование, собственно, и образуют сам термин, точно также — процесс созидания. Куда отчетливей данные моменты являет синоним продуцирования, термин «произведение». Здесь уже очевидны не три момента (как в продуцировании), а 4: про-из-вед-ение.

О том, что по истине представляет собой произведение, произведенческий способ человеческого бытия как второй (развитый) подтип произведенческой практики, где человек утверждается миром событийно, у нас еще пойдет разговор. Но, поскольку человек продуцирует свое существование уже на первом подтипе произведенческой практики, мы должны будем осмыслить существо данного продуцирования. Причем, — так, как оно протекает, будучи обнаружением натурально-личной практики прибытийного человека.

Что же такое произведение, как его понимать? Выше мы кое-что сказали об этом. Тем не менее, нужно оговориться. В существующей литературе и в обычном словоупотреблении под произведением понимают нечто, довольно тривиальное: результат человеческого творчества. Причем, — художественного, в искусстве. В этом смысле в ряде языков даже не существует выражения «произведение». Поскольку и результат, и процесс его создания, и место, где это происходит, обычно передается одним словом, «творчество», постольку надобности в термине «произведение», вроде, оказывается и нет. Между тем, термин «творчество» весьма емкий, не может быть исчерпан существом произведения сполна. Хотя, верно и то, что любое произведение есть творчество, специфическая разновидность творчества.

Но какую такую специфику оно выражает, какое творчество следует признать произведенческим? Чем произведение отлично от разновидностей творчества, не являющихся им? Скажем, — того же производства.

В самом общем смысле произведение охватывает довольно много вещей и процессов как в природе, так и в человеческой действительности. Это очевидно уже из ближайшего осмысления образующих его как про-из-вед-ения моментов. В таком свете можно утверждать вместе с Платоном: «Всякий по-вод для перехода и выхода чего бы то ни было из несуществования к присутствию есть poihsiz, про-из-ведение» [91]. Иначе говоря, произведение — то, чем и в процессе чего нечто нереальное (в смысле непредметности, потаенности) становится реальным (предметным), существующим, «обретая полноту бытия» (М. Хайдеггер).

И, в отличие от производства, где вещи создаются путем преобразования (причем, внешнего) других вещей, произведение — это такое продуцирование, где вещи созидаются путем выращивания, развертывания, раскрытия их из состояний, где они еще пребывают потаенно, в-себе, свернуто, до действительной полноты. Как процесс, форма, средство, творчество, переводящее потаенно сущее в непотаенность, открытость миру, человеку, произведение обогащая вещами действительность, давая им истинствование, раздвигает таким образом границы человека и мира.

Благодаря произведению, вещь вписывается и актуализируется в круге человеческого бытия, жизнедеятельности людей. Такое присутствие вещи в мире обретением предметной полноты, истинности своей явленности, в свою очередь, предполагает: открытая ответственно своей сути, вещь взывает и мир, человека к ответу, соответствию. Стало быть, существо произведения, где участвует человек, в том, что оно собирает и выпускает, выводит потаенно сущее в открытость, явленность миру, жизни, открывая вместе с тем последние ему.

Конечно, произведение также есть результат (продукт) выведения. Но сам по себе результат без процесса к себе, без своего собирательно-развертывающего созидания ничего не значит, ни о чем еще не говорит. Именно в особенностях выведения потаенного в непотаенность, собственно, и кроется подлинная специфика произведения. Ведь производство тоже в известном смысле выводит, получает некоторый результат (продукт). Но в том-то и дело, что вопрос упирается в то, как, каким образом это происходит. Повторимся, в произведении созидание совершается принципиально иначе, а именно: путем растяще-развертывающего, раскрывающего собирания потаенно-сущего в открытость бытия и мира.

Между прочим, в обоих случаях присутствует техника, оба процесса совершаются технически. Но, как говорится, здесь техника технике рознь. Об этом мы еще поговорим в своем месте.

Нужно с самого начала понимать про-из-вед-ение не узко, а широко. «Про-из-вед-ение — не только ремесленное изготовление, не только художественно-поэтическое выведение к явленности и изображенности. Fusiz, самобытное вырастание — тоже про-из-ведение, тоже poihsiz. Fusiz, — это даже poihsiz в высшем смысле» [92].

Ведь возникающее, творящееся в природе, произрастает, раскрывается, осуществляется само собой, благодаря самой природе и не зависит ни от каких других причин. Ничто не повинно, скажем, в приходе и развертывании на Земле весны, в распускании почек на дереве. Все это, совершающееся в природе естественно, прекрасно понимает Аристотель, каждый его современник. Как показывает В.В. Бибихин в примечании к «вопрос о технике» М. Хайдеггера, «согласно Аристотелю, природа есть «пребывающее в себе начало движения» (О небе III 2, 301 b 17). Она «создает произведения», подобно уму (О душе 114, 415 b 17), «творит», «живописует»; подобно искусству, она следует логосу, хотя в ее произведениях больше целесообразности и красоты (О частях животных 1 1, 639 b 16-20)» [93].

Между тем, произведения ремесла, искусства, вообще, человеческие берут начало своей произведенности не в самих себе, а в другом. С одной стороны, это начало содержится в мастере (художнике, авторе). С другой — опять же, появляющиеся в человеческой действительности, вещи обязаны созидательной активности матери-природы, осуществляющей их изведение (рост, развертывание) вместе с деятельностью человека. Потому-то, собственно, это произведение называется натурально-личным.


5.2. 1. Натурально-личное произведение как процесс.


Но как совершается такое произведение? Каким образом потаенно сущее становится благодаря произведению сущим непотаенно? Какова конкретно роль природы и человека в произведении вещей человеческой действительности?

В общем-то, в каждом конкретном случае данный процесс, как и участие в нем означенных сторон, протекает индивидуально, своеобразно. Тем не менее, при рассмотрении сути вершащегося становится очевидным, что никакое произведенческое приведение в мир непредметного, неналичного в наличность, предметность невозможно без участия как самой матери-природы (бытия), так и человека. При этом мать-природа выступает всегда активным, главенствующим началом. А сторона человеческая, хоть и весьма активна, тем не менее, как бы второстепенна, зависима, несамостоятельна по сравнению с началами материальными, бытийными. Она определяет, находит, выбирает какое именно потаенно сущее следует вывести на свет, собирает, организует, направляет материальные начала на изведение найденного в открытое существование, ожидающее также от мира и человека встречное к себе движение. Для этого, опять же, оно должно быть собранным, подготовленным.

Матери-природе (материи, бытию) произведенческий процесс обязан трем созидательным факторам («виновникам», «причинам»). Во-первых, это материальная сила (материал, сырье, энергия, вещество природы. Короче, — все то, из чего состоит, чем устраиваемо (каждый раз по-своему) выводимое). Этим началом, — беря соки и живительные вещества из почвы, атмосферы, окружения, — наращивается, скажем, картофельный клубень в огороде. Также растет, набирает силы сотворяемый, народившийся ребенок. Плавится метал в печи и т.д.

Второе (формальное) начало (сила), — тот образ, форма, «эйдос», как сказали бы греки. Оно облекает выводимое и придает всему процессу выведения надлежащий (определенный, упорядоченный, организованный) вид.

Наконец, третьей силой выступает цель (целостность), руководствуясь коей протекает весь процесс от начала до завершения. Ничто в природе не вершится бесцельно, как хорошо знал Аристотель. Надо только понимать: «цель» природная, натурально-личного человека имеет мало что общего с производящими целями. Она-то не позволит, скажем, дубу, пребывающему свернуто в желуди, вырасти, развернуться чем-либо другим, помимо дуба. Понимать данную целостность изводимого требуется и от самого человека, участника (мастера, собирателя) изведенческого процесса.

Именно эти три начала виновны в появлении на свет сокрытого, несуществующего (вернее, пребывающего «идеально») сущего. Без них его бы ни в коем случае не было, не могло возникнуть. И, конечно же, перед нами не какие-то пассивные, лишенные всякой активности вещи, как это представляется человеку от производства. Именно этим трем началам (в каждом конкретном случае особенным) обязано существование бесконечного множества вещей, сущих, — больших и малых, из чего бы ни состояли, как бы ни устраивались, какое бы движение природы ни реализовали.

Но имеется у возникающих в мире человека сущих, вещей (предметов) еще одно (четвертое) произведенческое начало. Оно-то (как «энтелехия», сказал бы Аристотель) исходит именно от человека. И, хоть оно зависит всецело от факторов природных, недостаточно, малосильно, тем не менее, только по его (как мастерящей, собирающей в двух смыслах) деятельности, «вине», естественно формирующиеся вещи превращаются в вещи человеческие, человеческого мира. Данное произведенческое начало, другими словами, как бы очеловечивает созидаемое, собирает и открывает его для собственно человеческого образования и образования человеческой действительности.

Иной раз даже, идущая от человека действенная сила может выглядеть подменяющей целевую активность, изначально свойственную матери-природе. Больше того. В производящем творчестве не только целевое, но и все остальные начала произведенчески-творческого движения подменяются ею, будучи полностью низведенными до ничего не значащих моментов в человеческом труде. Да и сам последний редуцирован тут до примитивного действия, «вещного» механического манипулирования, регистрируемого между физическими предметами. Больше, даже в данном качестве труд подвергается соответствующему отчуждению...

Тем временем, в произведении недопустимо, чтоб мастерящий человек выступал единоличным производителем, в своемерной «вещно»-потребительской активности (к тому же, действующей) которого возникает (выходит, собирается на свет из потаенности, свернутости) готовая вещь. Там (в производстве) и речи-то о вещах не может быть, точно также о мастере. А процесс творчества предстает принципиально иначе, нежели в мастерящем про-из-вед-ении. В последнем человеческая деятельность как активность мастера выступает лишь одним из факторов (пусть и значимых, но не настолько, чтоб затенять остальные) происхождения, явления на свет и готовности вещей. Больше, как таковая мастерская активность всецело зависима от других факторов. Она участвует в вершащейся работе как бы «на вторых ролях»: помогая, соединяя, направляя созидательную активность природных начал. Причем, регулирующе-направительная, собирательная миссия мастера не имеет ничего общего с тем, как выступает управление и организация в производяще-технической активности, где работник преимущественно манипулирует (часто бессмысленно) разного рода механизмами и аналогичными устройствами людей.

Далее. Место и роль человека в произведенческом творчестве на первом его подтипе с полным основанием можно уподобить участию незрелого и в этом смысле беспомощного ребенка в делах «взрослых» (то есть бытия, природы), которые при этом всячески опекают его, оберегающе предупредительны. Больше того, как бы удовлетворяют его (часто неблагодарного) прихоти. Так, подобно младенцу, пребывающему под покровом и опекой родителей, — по большей части, окруженному материнской, опекающей, ни на что не притязающей, «дающей любовью» (Э. Фромм), получая и собирая из природы все необходимое своей жизни, — традиционный человек ощущает себя сохраняемым, обеспеченным бытием. И живет, селится-то он, «беспомощное дитя» обычно как бы «за пазухой» матери-природы, в местах, где царит так называемая «щедрая природа», вплоть до сказочно-волшебных «печки-самопечки», «скатерти-самобранки», «ковра-самолета», верно служащего «серого волка», «яблони», которая, пока не накормит, не исполнит желания, «гребешка», который при необходимости густым, непролазным лесом встанет на пути недругов и т.п.

Свою «ребяческую беспомощность», часто обнаруживаемую в произведенческом сотворчестве с матерью-природой люди компенсируют заклинаниями, молитвами, магико-фетишистскими ритуалами, чародействами, жертвоприношениями и т.п. служениями. Посредством последних, уверены они, «уговоримы», «упросимы», запустятся в движение природные стихии ради исполнения желаемого...

В самом абстрактном и схематическом виде произведение вещей человеческого мира протекает примерно так. Произведенчески-деятельный мастер, предварительно подготовив-настроив себя и мать-природу означенными магико-служебными действами, бесшумно, ненасильственно и осмотрительно проникает в природное окружение. Далее, он внимательно всматривается и находит там еще скрыто («идеально» — Платон) сущий «дар-род» природы, в изведении чего нуждается как сама природа, так и люди, мир в его лице. Приняв природный дар, ему предстоит разобраться с тремя силами-чинами природного творчества (каждый раз конкретными), которые способны извести этот потаенный «дар» в действительность. Опять же, — или заранее совершив, или совершая именно в данном месте подобающие ритуально-магические действа, заклинания побуждающе-просительного характера, — мастер собирает данные стихии воедино и, тем самым, пускает (вернее, они пускаются) в изводящее движение. Наконец, приведенное в открытость миру искомое, так обставляется (готовится, собирается), чтобы оно стало доступным для произведения человека (в частности, его мастерских способностей) и для самой природы, мира. Кроме того, мастер распространяет на вновь возникший предмет человеческую заботу (в полноте смыслов данного выражения), ответственность. Хотя, осмыслив каждый из выделенных моментов, можно бы было составить себе несколько приближенный облик того, как выступает произведение для традиционного человека, мы, однако, пока не станем входить в такое разбирательство, отставив его на более подходящий случай.

Проще говоря, в лице так представшего уже произведения перед нами практика, знакомая из осмысленного выше, со-творчества человека и бытия. Точнее, — «работы» бытия в делах человеческих. Верно, что-либо не создается (в строгом смысле) самими людьми, особенно традиционной истории. Вещи сотворяются исключительно матерью-природой (бытием). Человек здесь лишь охочий (охотный, охотник) помощник, участник «на вторых ролях», собиратель сотворенного, причем, в качестве «дара природы». О каком бы продукте ни шла речь, — даже таком, который явно сработан самими людьми (игрушка, дом, корабль), — он понимается как «созданный Богами». Человеку (пусть и мастеру) отведена лишь вспомогательная участь, в лучшем случае как «охотника», «хранителя» и «собирателя» сотворяемого. Повторимся, в описываемых условиях бытие опекает его в качестве подзаботного, «малого дитяти», нуждающегося, ожидающего и заслуживающего снисхождения, благодати, милости сверху.

Человек-созидатель, кстати, потому и считается мастером, что достоин в трудах своих помощи Богов означенным образом. Но он мастер и потому, что лишь благодаря его охочей деятельности, — способностям и умениям, в частности воспользоваться силами природных стихий, проникать в потаенности матери-природы для изведения на свет несуществующего (вернее, идеально сущего), — вещи в мир только и приходят. Без мастерской собирательно-созидательной охотничей (охотной) активности мало чем бы мир обогатился, мало что возникло для поддержания человеческой жизни. Идеально сущее могло бы не найти выхода в открытость.

Осуществляя означенные разновидности созидательной деятельности, будучи в этом смысле одним из чинов, по вине которых мир полнится вещами, мастер, сказал бы М. Хайдеггер, «совиновник» возникшей в мире вещи. Причем, — даже в большей степени, нежели природные начала произведения. Ведь «от него, — пусть и выступающего в изведенческом процессе на вторых ролях, больше, участвующего главным образом в качестве беспомощного «просителя-собирателя», которому любящая мать-природа идет навстречу, — начинается и через него достигается» окончательная готовность вещей для мира [94]. И природные «виновники», благодаря собирающей разборчивости мастера, выливающейся, главным образом в отправление (служение) известных ритуалов и заклинаний, «проявляют себя и вступают во взаимосвязь, ведущую к возникновению готовой» вещи [95].

В пребывающей в открытости и готовности для мира вещи собраны, таким образом, четыре вида вины. «Они различны тем не менее связаны между собой» [96]. Эта связь обеспечивается, среди прочего, мастерской деятельностью и вхождением их в одно целое, произведение.

Четыре составляющие произведенческого процесса, объединяемые Хайдеггером, вслед за греками, выражением «вина», позволяют вещи явиться в полноте своей готовности. Это, среди прочего, значит, — и иначе для античного человека не может быть, — созидаемое, достигая осуществленной полноты, войдя в человеческий мир и присутствуя в нем, вместе с тем обязывает к ответу и соответствию (вещам, миру, бытию) и самого человека.

Поскольку данные созидательные моменты выпускают вещь из несуществования и «тем самым ведут к полноте ее явления» [97], и каждый момент имеет «своей основной чертой это выпускающее выведение к явленности» [98], — Хайдеггер именует их «поводами». Собственно, русский язык дает уловить тот глубокий смысл, который мыслитель вкладывает в данное выражение, — «привод», «шина», «чин», «узда» и др., — уходя далеко за пределы узкого его понимания (стимул, побуждение, род побочной причины).

«Они дают (ведут) чему-то еще не явленному прийти к присутствию. Тем самым ими в равной мере правит то при-ведение, которым приводится к явленности существующее» [99]. Что такое это при-ведение, нам уже должно быть известно. Да, им является произведение как целостность, единство, своеобразная субстанция данных поводов-приводов (узд), коими потаенно сущее выводится в непотаенность. В этом смысле моменты произведенческой целостности тоже есть произведение, почему последнее остается самим собой в каждом из них.

Помимо сказанного, произведение принципиально отлично от производства и тем, что оно непременно носит со-бытийный и даже событийный характер. Это уже очевидно из факта, что в нем со-творчествуют и человек, и мать-природа, бытие. Произведенная вещь приведена к готовности четырьмя по-водами, один из которых выражает человеческое начало, а три остальных бытийные, природные. Надо при этом понимать, что в первом подтипе произведенческой практики человек и бытие со-творчествуют так, что человек пока не дает себе адекватный отчет в происходящем, выражая его иносказательно, мифологически, нерефлективно, порой в неузнаваемой форме. Вот потому-то со-присутствие бытия и человека в традиционном мире носит не событийный, а со-бытийный характер. Точнее, такой, где человек еще незрело («по-детски»)со-творчествует бытию, прибытийствует. Зрелость приходит со вторым подтипом. И со-трудничество выступает событийно, на постпроизводящем (произведенчески развитом) этапе истории.

Между тем, производственная активность, деятельность человека безоговорочно носит безбытийный характер. Человек действует самонадеянно, своемерно, ничуть не считаясь с чем бы то ни было, в том числе природой, бытием, преданным полному забвению.

Но, поскольку произведение как процесс и результат действия означенных по-водов выступает непременно со-бытийно или даже событийно, результат произведения как для-себя-бытийное (Гегель) и готовое присутствие в мире существует открыто. «Событие произведения происходит лишь постольку, поскольку потаенное переходит в непотаенное. Этот переход коренится и набирает размах в том, что мы называем открытостью потаенного. У греков для этого есть слово “Алетейя”» [100]. И оно, — как изведение пребывающего в лете (вне посюсторонней действительности) в нелету (посюсторонность) и располагание его в открытости, полноте бытия, — означает истину. Стало быть, результат событийно-произведенческой деятельности как открытое, непотаенное пребывание вещи в мире есть также и истина. Вообще, надо думать, произведение как таковое не может быть неистинным. Коль скоро оно не выражает истину, не выступает также и произведением.

произведенчески выступающая и понимаемая истина, опять же, не идет ни в какое сопоставление с тем, что по-латыни передается термином “Veritas”. Он, как и понимание истины сформировались под влиянием производящего отношения человека к действительности, означая лишь правильность наших представлений, соответствие последних объекту.

Тем временем, существует другой латинский термин, куда ближе выражающий смысл греческого слова «алетейя». Это «production» (продукция, продуцирование, продукт), чего мы выше касались. Хайдеггер часто пользуется им в качестве синонима произведения. Думается, именно структура выражения «production» и дало мыслителю основание выделить в нем три составные части: pro-duc-tion. А нам, по-русски мыслящим, — фиксировать слово произведение как тоже состоящее из трех (а лучше четырех) частей: про-из-вед-ение.

Верно, в русских выражениях «продукция» («продукт», «продуцирование») и «произведение» слышатся не три составные части, а четыре. И будет верно, выделять именно эти четыре части. Они, к тому же, более точно передают существо, образующих произведение, созидательных актов. Потому, мы считаем, надо представить произведение как про-из-вед-ение. Именно последний составной созидательный момент не обращает на себя внимания Хайдеггера. Видно, этому помешали сама грамматика, этимологически-смысловое содержание романо-германского выражения «production».

Между тем, в русском языке последняя часть выражения «произведение», «...ение» (соответственно, «...ание», «...яние» и др., точно также сокращенные употребления — «...ан», «...ян» и др.) схватывает весьма значимое в смысловом поле соответствующих слов, где такая концовка наблюдается. Речь идет о восходящем к древнерусскому выражению, означающему деяние, любовь. Точнее даже, любовное деяние. Именно этим самым деянием мастер (кстати, охотно) сообщает изведенному в непотаенность предмету открытость и открывает ему мир, человека, удерживая все это в истине. Собственно вся мастерская активность пронизана этим деянием-поступлением...

Итак, традиционный человек творит свою жизнь произведенчески. Он, другими словами, про-из-вод-ит необходимые блага и себя самого. Ближайшим образом это означает, что, создавая необходимые блага, человек как бы реализует «букет» творчески-созидательных моментов, отчерченных нами. Отказавшись от характеристики каждого из составляющих целостности, который сам по себе тоже есть известный «букет» собственных моментов, скажем лишь, что, вместе взятые, выделенные формы активности складываются, образуют произведение (про-из-вед-ение) в более емком, общем плане.


5.2.2. Натурально-личная практика в ранне-христианских видениях.

Особенно явственно натурально-личное мироотношение, соответственно, практика выражены в раннехристианской традиции. В ряде мест православием они сохранены вплоть до наших дней. Каноническая христианская литература, в частности, Святое писание, «Библия» буквально предстает учебником натурально-личного мироотношения сполна. Оно и не удивительно: ведь составлены в пору именно расцвета данного мироотношения, практики отношений личной зависимости.

Конечно, в христианстве (особенно позднейших времен) природа-мать, Бог уже теряет в глазах людей непосредственный облик матери, обретая качества «отца». Это явственно в католическом и протестантских течениях. Тем не менее, и до наших дней Бог несет для верующих наряду с отцовскими качествами, часто даже покрывая последние, черты матери. Он своей силой и властью также любит, заботится обо всех своих «подопечных», хранит, простирает спасающе-царственный покров, сберегающий от искушений и «лукавого». Если не от него ближайшим образом сказанное равно иные проявления материнской заботы о «пасомом стаде», исходят, то от имени его все это обнаруживают «небожители», «избранники Божии», «святые угодники», представители «небесного царства», священнослужители. Повторимся, свои отцовские качества Бог часто проявляет как материнские. Примечательно своеобразие христианского видения Бога и его роли в натурально-личной традиции выражает Э. Фромм в своем «Искусство любить» [101].

Не то ли наблюдается в Евангельских словах:

«45 да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу своему
восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» [102].

Он поддерживает жизнь, оберегает, питает, создает блага для всех, — не просто избранных, как-либо обязанных ему. Как матерь, он любит всех своих чад, всех в своем стаде пасет, зная их нужды без напоминаний:

«7 А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии
своем будут услышаны;

8 не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего
прошения у Него» [103].
И любому молящемуся (верующему, покорному, признающему Божью волю и власть), даст «хлеб насущный на каждый день» [104].

И хлеб насущный, и все необходимое природа-мать (равная, как мы знаем, Богу) создает сама. Хорошо эта мысль выражена в седьмой главе «Евангелия от Марка»:

«26 И сказал: Царствие Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю,

27 и спит, и встает ночью и днем; и как семя всходит и растет, не знает он,

28 ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно
в колосе.

29 Когда же созреет плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва» [105].

Поскольку Бог все видит, все знает, надо всем простирает свой покров, человеку не надлежит рассказывать и показывать Богу свои нужды, не следует всяко испрашивать у него какие-то особые привилегии, тем более, — не торговаться с ним, давая обещания за ожидаемые и вымаливаемые милости, подобно язычникам. Не случайно, самая главная христианская молитва («Молитва Господня Отче наш») крайне непритязательна, малословна, по сути, выражает лишь полную покорность, веру мирян, вручение ими своей жизни, судьбы в руки Господни:

«9 Молитесь же так: Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое;

10 да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе;

11 хлеб наш насущный дай нам на сей день;

12 и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;

13 и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и
сила и слава во веки. Аминь»[106].

Собственно, таково же содержание молитвы мусульманина (покорного), исполняющего ежедневно пятикратный намаз.

Истинно верующему, человеку, беззаветно преданному своему Богу, любящему его, нет нужды хлопотать, печалиться о хлебе насущном, о завтрашнем дне, о том, чтобы быть одетым и накормленным. Нечего рассчитывать на собственные силы во всем этом. Ибо сам он (человек) никогда не найдет всего нужного, никогда сам не обеспечит себя даже самым малым, коль скоро все это держит в своих руках Бог. Сам человек ничего не может создать в этом мире, поскольку бессилен, ничтожно мал в своих познаниях и способностях. Только и только Бог, — вот кто все это делает, кому под силу и обогреть, и напоить, и одеть, и всяко иначе защитить человека, равно все остальное сущее. Вот, что на этот счет говорится в шестой главе «Евангелия от Матфея»:

«26 Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и
Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?

27 Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?

28 И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни
трудятся, ни прядут;

29 но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из
них;

30 если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог
так одевает, кольми паче вас, маловеры!» [107].

Даже оплодотворение человека, как и плодоношение, рождение нередко представляются в «Святом писании» как проистекающие от бога. Читаем, например в «Ветхом завете» («Бытие»):

«1 Адам познал Еву, жену свою; и она зачала, и родила Каина, и сказала: приобрела я
человека от Господа» [108].

«25 И познал Адам еще Еву, жену свою, и она родила сына, и нарекла ему имя: Сиф,
потому что, говорила она, Бог положил мне другое семя, вместо Авеля, которого убил
Каин» [109].

«16 и сделаю потомство твое, как песок земной; если кто может сосчитать песок
земной, то и потомство твое сочтено будет» [110].

Чудесный приход Иисуса Христа в мир земной через непорочное зачатие и рождение от Девы Марии, — не есть ли это подтверждением сказанного?.. А как показательны в осмысливаемом плане тяжбы Лии и Рахили [111], жен Иаковлевых.

Те же самые мотивы, местами просто замечательно высвечивающиеся, наблюдаются и в «Псалтыри», в псалмах Давида. Так, в Псалме 21 читаем:

«10 Но Ты извел меня из чрева, вложил в меня упование у грудей матери моей» [112].

Так что, напрасны и тщетны потуги человека по самообеспечению, своемерному преобразованию вещей вокруг. Они даже бессмыслены и уподобляют его язычникам, людям, выпавшим из веры, из-под покрова матери-природы. Именно в их среде возникают представления и устремления человека рассчитывать на самого себя, своими силами и средствами добывать нужные блага, собственным трудом создавать самого себя и условия существования. Эти-то представления и формы активности людей с приходом Нового времени приобретают достоинство универсальности, вытесняют представления традиционного человека. А на этом основании вырастает новый миропорядок, новая система ценностей, Нововременной человек. Не отказом ли от всего этого и возвратом под крыло матери-природы пронизаны устремления и образ жизни Чевенгурцев в трагико-поэтическом романе Андрея Платонова, «Чевенгур»? Разве не эти же мотивы главенствуют в утопиях о подлинно справедливом мироустройстве писателей, равно народно-освободительных движений в европейской истории издревле до наших дней?..

«31 Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? Или что пить? Или во что одеться?

32 потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает,
что вы имеете нужду во всем этом.

33 Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» [113].

И все же, не так-то просто обстоит с активностью людей по добыванию хлеба насущного, обустройству своей жизни, как представляется из обрисованного. Христианство (особенно более позднее) тоже предполагает деятельную активность («труд») человека, в выше означенном смысле по заслуживанию, направлению и изведению даров природы (Бога) в мир, для потребления. Это, кстати, подтверждается множеством народных поговорок, пословиц, как бы стимулирующих, активизирующих человеческую деятельность. Характерна в этом ключе христианская притча:

Ученику, который постоянно молился, Мастер сказал:

— Когда же ты прекратишь опираться на Господа и сам станешь на ноги?

Ученик удивился:

— Но ведь ты сам учил нас видеть в Боге Отца!

— Когда же ты усвоишь, что отец не тот, на кого можно опереться, а тот, кто избавляет тебя от этой привычки?

Говорят же: «На Бога надейся, а сам не плошай»; Трудись, а Бог всегда поможет; «Без труда не вытянешь и рыбки из пруда» и т.п.

Человек, действительно, своим трудом (причем, достойным, подобающим, охочим) призван заслужить дары, благодать, милость и помощь Бога. Видно, без патерналистского начала, где любовь, милость, благоволение должно заслужить, христианство (да и любая другая религия) не может обойтись. Особенно авторитарно, даже жестко-наказующе звучит в этом смысле Ветхозаветное:

«17 Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о
котором Я заповедал тебе, сказав: не ешь от него, проклята земля за тебя;
со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей;

18 терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою;

19 в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой
ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься» [114].

Повторимся, совершает свою деятельность наш непроизводящий человек-мастер во многом безотчетно. А, если и как-либо отчетен, — то облекает осуществляемое, процесс практики в целом иносказательностью, мистическим, магическим, религиозно-мифологическим покровом. И, конечно же, никакой это не обман, иллюзия: так, — в форме эстетико-религиозной, причем, еще неразвитой, — вещи, мир осознаются и реализуются. И в этой непосредственной (пусть еще «детской») наивности присутствует истина, которая полногласно явит себя во втором подтипе произведенческой практики.


5.3. Другие особенности натурально-личной практики


Люди живут, сказали мы, мастерят при бытии, как живет ребенок при родителях, испытывая всем существом безоговорочную зависимость, привязанность, причастность бытию-родительнице. В таком ключе несамостоятельный человек вписан в естественный ход дел, в извечные природные ритмы и метаморфозы. Его жизнь протекает и представляется в качестве момента природного целого в ряду множества других феноменов, мало чем выделяясь из их среды. Не вышедший, таким образом, из бытия, живя прибытийно, человек постоянно соразмеряет свои дела, стремления с «космосом», «небом», «Богами», изначально бытийных. Он полностью полагается на них, от их же имени поступает, переживает, относится к вещам на любом поприще. Охота, земледелие, животноводство, рыболовство, торговля, война и проч. вершатся, приносят плоды не столько руками людей, сколько самими «Богами», природными силами, бытием. Человек здесь, повторимся, лишь помогающий и направляющий со-участник, коего «Боги» одаривают искомыми плодами, если, конечно, он сподобится, заслуживает означенным образом, хороший «охотник».

Кстати, не мешало бы разобраться в этимологии выражения «охотник». Оно весьма значимо и характерно для описываемого способа существования человека в отличие от людей позднейших эпох, деятельность которых в массе своей, в силу производящего отчуждения, отнюдь не носит охочий характер, не протекает охотно. Не случайно ведь между словами «охота» и «охотник» существует теснейшая связь, и надо еще разобраться, что из чего производно. Очевидно здесь и то, что слово «охота» («охотность») как состояние человека ближайшим образом означает открытость, проникновенность, готовность (служить, прийти на помощь, навстречу), понимание и т.д. Не этими ли чертами отличались взаимоотношения людей обычно замкнутых традиционных сообществ?.. Люди ведь не индивидуализированы, не расщеплены на «атомы», как это непременно происходит с приходом производящей (присваивающей) практики.

Господствующие отношения собственности не отделяют людей друг от друга и от бытия. По преимуществу своему, собственность здесь —общинная. Даже в условиях феодального общества, где, вроде, частная собственность уже господствует, она, тем не менее, очень далека от капиталистической частной собственности, которая обычно берется за образец и по ее меркам «кроятся» все другие проявления-представления частной собственности в истории. Можно в этом смысле отношения собственности традиционных обществ, особенно в сфере земледелия расценивать в качестве общественных, где, все же, уже явственны, причем, в растущей мере элементы капитализации, частностизации. В известном смысле также труд ремесленников, горожан, на крупных факториях еще не носит характер частнособственнических отношений, наблюдаемых при капитализме. Взаимоотношения людей, в том числе владельцев собственности тружеников, как и все вокруг, пронизаны натурально-личными смыслами, нагрузкой.

Если люди и присваивают себя, действительность, то во многом присвоение это пронизано духом освоения. Так что в описываемых условиях мы имеем дело не с присвоением, а с освоением, пусть еще незрелым, в-себе, не осознаваемым. И все из-за того, что в мире царят отношения натурально-личной зависимости.

Все это исчезает с приходом производящего общества. А на начальных, допроизводящих, этапах истории были нормальными, само собой разумеющимися.

Люди здесь не преобразуют окружающую действительность. Тем более, — как это характерно производящему человеку, навязывающему веществу природы потребные себе качества и формы. На все это прибытийный человек просто не способен, не готов. Если преобразования, перемены-таки, случаются, то не он выступает их причиной-виной, а силы самой же матери-природы. И в этом, что ни говорить, таится глубочайшая и непреходящая истина!..

В силу прибытийного существования, традиционный человек про-из-вод-ится (набирается опытом, знаниями, умениями, потребностями, волей) не из созданных исключительно им самим предметов, вещей (как производится с Нового времени) а из предметов, собранных, изведенных алетейно из мира. Поскольку последний, опять же, далеко не мир производящего человека, а нечто, неотграниченное от бытия, матери-природы, предметы, коими он вос-питывается, не культурные (так сказать, «искусственные»), а натуральные, «космические», — «космос» по гречески означает «красивое лицо», — несущие явное присутствие бытия.

И дело, конечно, не обстоит так, что человек про-из-вод-ится непосредственно означенными предметами. Последние составляют лишь предпосылку и вос-питывают человека в качестве, так сказать, «натурального», а еще точнее, онтологического фактора. Непосредственное вос-питание, творчество человека совершается в собственно человекопроизведении (праксисе, как мы чуть ниже увидим). Именно в таком смысле человек созидается миром, и практика его носит натуральный характер. И все же, место и роль «объективного» (онтологического) начала в процессе формирования человека описываемых условий несравненно весомей нежели на последующих этапах бытийно-исторического становления.

Важно также, говоря, что человек «создает», творит в описываемых условиях, никогда не забывать: его созидательно-творческая активность ограничена (по крайней мере, в понимании самих людей) означенными нами рамками. Человек созидает исключительно как прибытийно существующее: не самостоятельно, беря у матери-природы необходимые блага и силы. Самое большее, — лишь охотно помогая ей в творчестве всего этого.

Проясненные моменты прибытийной практики нисколько не значат, что человек отношений личной зависимости лишен начала активного, самостоятельного. Все это имеется и проявляет себя в известных рамках. В частности, на уровне духовного и духовно-практического освоения соответствующей предметной реальности. Почти любой основатель новой системы мышления, религии, философии, образа жизни, ремесла, — всюду, очень даже активно и охотно утверждает свои «изобретения». Он, можно сказать, выступает «революционером» к сложившемуся укладу, заведенному порядку вещей. «Новаторы» в различных областях жизни и в традиционности нередкие гости. Тем не менее, новаторов производяще-технического характера здесь действительно не могло быть.



5.3.1. Соотношение предметотворчества и человекообразования.

Мы уже знаем, что натурально-личная практика обнаруживается творчеством в виде описанного произведения. Иначе прибытийный человек не может видеть практику. Выше приводились слова Платона, что все выходящее из несуществующего (сокрытого, «идеального») в алетейность посредством известной работы природы и человека, есть произведенческое творчество как «poihsiz» (поэсис). Вообще, творчество как поэсис и произведение вещи тождественные. Где поэсис, там и произведение.

Поэтическое произведение может совершаться по-разному. Можно, как мы уже знаем, вести речь о произведении природы (бытия), действующей сама по себе, как абсолютный творец. Имеет место и самобытное, самостоятельное возрастание (скажем, рост живого существа, все то же самораспускание цветка).

Но существует, говорят древнегреческие мыслители-мудрецы, поэсис, связанный с человеческим творчеством. Здесь человек созидает со-вместно с природой, Богами, о чем выше шла речь. Этот поэсис распадается, в свою очередь, на praxis (праксис) и tehne (техне). Результаты, как и сами данные произведения, хоть и вершатся человеком совместно с природой, бытием, но, как говорилось, при активном, направляющем участии человека-мастера, очеловечивающего выводимое на свет для образования человеческой действительности. Как понятно, названные виды творчества совершаются человеком как мастером (художником, мудрецом, магом, охотником) ответственно, рассудительно, поступающе.

Техническое творчество (произведение), по Аристотелю, — надо думать, все это в условиях натурально-личного освоения человеком мира витает в «воздухе» просвещенного сознания, — явно не самостоятельно, пусть мастеру здесь и принадлежит роль ведущего начала, одного из составляющих источник движения. В поэтическом техне люди одействляют предметы, изводя вместе с Богами из потаенности, будучи ремесленниками, строителями, скульпторами, земледельцами и т.д. Короче, — произведениями здесь выступают не люди и их непосредственные отношения, а все то, что может даже быть вне отношения к интересам человека, по крайней мере, ближайшим, прагматическим.

Праксис — сфера произведения, где люди тоже не самостоятельны. Ею охватываются области собственно человеческой жизни, отчасти искусства, политика, право, этика, педагогика и т.д. Как и «техне», «праксис» — емкий термин. По Аристотелю, означает «мысль», «деяние», «поступок», «творчество». Все эти значения могут быть сведены к поступку (или же поведению, как совокупности поступков). Ведь они сознательны, человеческие (т.е. направлены человеком на человека). Они пронизаны духом выбора, целостности (в широком смысле этого понятия), утверждением высших смыслов существования человека (добра, счастья) и т.д.

Подлинный поступок, каков бы он ни был, непременно вмещая в себя момент творчества, тоже есть про-из-вед-ение. И здесь, как в деятельности техне, действуют четыре повода: материальный, формальный, целевой и мастерский («энтелехия»). Ими человек (мастер) поступает, порождая на свет сокрытое, не-явное. Кстати, так называемая «майевтика» Сократа — яркий пример тому.

Также как в техническом произведении (техне), в произведении практическом (праксис) мы должны поначалу проникнуть в сокрыто-сущее человека (включая самого себя). Другими словами, быть готовыми к этому, способными видеть и идти по путям вхождения (и именно тем, которые соответствуют данному человеку, обществу, человеческому образованию). А, войдя, — внимательно разобраться и собрать именно те конкретные поводы-причины, которые в силах вывести в-себе-сущее человека в действительность. Если в тэхнэ мы выводим это сущее в предметность, в при-сутствие, в состояние сподручности для нас, то в праксисе — выводим других, себя, свои общественные дела, мысли, идеи, волевые акты. Мы, тем самым, строим свое (и других) поведение в совместной жизни, стремясь к истине, действительности, достигая взаимопонимания, согласия, мира, блага...

Понятно, что данные разновидности произведенческого творчества как способа реализации человеческого бытия не расположены друг в отношении друга внешним образом. Они составляют одно целое способа существования человека в мире, к тому же, так, что, в принципе, одна без другой невозможна.

В силу целого ряда причин осмысливаемой практики, — вписанности ее в природу, приспособительского характера, неразвитости, — предметизующая деятельность (tehne) вытеснялась на второй план, затенялась активностью человекотворческой. Как ни трудно добывался «хлеб насущный», люди, тем не менее, основное внимание сосредотачивали на самих себе, на своих делах, отношениях. К тому же, крайне медленно происходящие в предметотворчестве перемены, новации, — откуда чувство однообразия, постоянства его, сравнительная легкодоступность овладению, по крайней мере, во многих областях, — такое видение вещей, оттесняющих его на задний план, закрепляют. И, между прочим, — вполне справедливо и истинно, поскольку, как мы не раз подчеркивали, именно человекотворческому началу должно принадлежать первенство, но не наоборот. Правда, истина эта утвердится лишь с переходом человека на второй подтип произведенческого освоения действительности.

Говоря о преобладании праксического начала над предметизацией, не следует также упускать из виду еще одно обстоятельство. При господстве частной собственности и, соответственно, праздных классов, не занятых непосредственным добыванием средств к существованию, данные классы, монополизировав процесс духовного созидания, необходимо концентрировали внимание на делах собственно практических в описанном смысле.

Во внешнем окружении, однообразно, «извечно повторяющемся», людям было все «гораздо ясней» чем в самих себе. Общественная, межличностная жизнь, к тому же, была ближе, «задевала заживо», была устроена несравненно сложней нежели в природе. Даже, чтобы успешно совладать с природными явлениями (на охоте, в походе, в любой другой предметной деятельности) и, вообще, — стать человеком, получить признание, утвердиться как человек, тем более, в качестве господина, управлять, владеть подневольными, — люди должны были, прежде всего, формироваться, обрести человечность именно в общественной жизни, на «праксисе». Этот факт, особенно на ранних этапах становления человека, надо думать, был слишком очевидным.



5.3.2. Личное начало и олицетворение действительности.

Вот почему, общественная жизнь, человеческое (праксическое) в традиционных обществах «как бы обволакивает» всю действительность, в том числе природу, и натуральное начало выступает в призме личной данности. Именно в антропоморфизированном (олицетворенном) виде природа вместе с тем предстает объектом созерцания, и в ней ищут, черпают всеобщие «законы», порядок, логос, личное отношение к себе. Так что, перед нами еще одно основание для видения описываемых порядков именно в качестве натурально-личных.

Люди, разумеется, не подозревают, что спроектировали законы и связи своего окружения, действительности вообще с собственных взаимоотношений, совместной жизни, с того, как сами живут и ведут себя. Но снова-таки, это ведение себя по «законам», по «порядкам вещей» предполагает знание: как ими надлежит руководствоваться, как следовать тому или иному человеку, в той либо иной общественной ситуации. Если в мире совершается зло, неприятности, то не от того ли это, что люди не умеют, не научились правильно жить, совладать с силами природы, или же выбирают не те пути и чины в творчестве, охоте? Не от того ли, что они плохо знают себя, не так охочи, охотятся и т.д., навлекают беды на мир?..

Одним словом, все ведет к тому, что в условиях натурально-личной практики предметосозидательный аспект замещается, точней, затмевается аспектом праксическим (поведенческим, человекообразовательным). Именно на данном виде практики сосредотачиваются, — надо сказать, не без «безусловного» вплоть до Нового времени авторитета Аристотеля, — в основном все авторы, говорящие о практике. Именно этот вид практики, «узурпировавший» собственный род и вытеснивший своего «напарника», в качестве практики вообще несет в себе до сих пор здравый смысл. И о практике именно в этом смысле как практике вообще в традиционной философии много говорят, говорят громко, даже с пафосом. И какие бы разговоры не велись о творчестве вещей, предметов, эти разговоры обязательно перемежевываются, выступают в, так сказать, «праксическое соусе». Отсюда, кстати, предметотворчество тоже сплошь пронизано поступательностью (охотой, пониманием). По отношению к природе, к окружающим вещам, равно созданным, люди не действуют, а поступают, ибо в них тоже усматривается личное начало.

Из сказанного о практике, — из той конкретной области, где она развертывается, из примата этического начала над всеми остальными проявлениями практики, из (надо это не забывать), так сказать, праксического характера ее, — становится еще более очевидной (главное, определенней) особенность жизнедеятельности людей описываемых условий: личный характер. Активность людей, — независимо, кем и с кем совершается, в каких действиях (поступках), отношениях и сознании выражается, — всегда лично окрашена еще в несколько другом плане. Да, — в более узком и непосредственном, нежели об этом шла речь выше.

Человек ни по отношению к природной действительности, ни касательно вещей внутричеловеческих, — не выступает в практических делах безлично. Тем более его невозможно свести к некоему анониму, или же вовсе исключить, сведя к «вещности» («атому»), что свойственно производяще-техническому присвоению действительности. Даже творя по чужой воле, или просто, по предписанию, рецепту, — причем, в какой угодно сфере общественной жизни, независимо, какое социальное положение занимает, — всюду человек поступает под знаком личных оценок и самооценок людей. Он действует, притязая на внимание к себе, к своим достоинствам, на признание заслуг, чести. Любое дело люди совершают, сознавая и соблюдая «табель о рангах», свой долг, обязанности, служа другим, на совесть, охотно, не преступая обычаи и т.д.

В предметосозидательной деятельности, снова-таки, человек мастерит, отнюдь не живя во имя обладания (владения) вещами, не ради потребительского использования их (как в производстве); он не теряется в деле предметосозидания, не присваивает вещи ради обогащения, последнее не выступает для него самоцелью. Во всем этом прежде всего и главным образом люди воздействуют друг на друга, взаимодействуют между собой самым непосредственным образом, поддерживая и упрочивая личное начало. Процесс предметосозидания в этом смысле выступает лишь опосредствующим звеном между ними. В делах «технических», конечно же, отношение к природе никак не исключает личного начала.

Потому-то произведения мастера-ремесленника «светятся» лицом их автора и даже того, кому они адресованы. Каждый предмет, процесс произведения говорит о том или ином человеке, таит в себе и являет интимно-личные свойства, природные силы, способности. Самым различным образом влияя на людей, предметы мастерящей деятельности заходят слишком далеко в жизнь традиционного человека, что современному потребительскому отношению к «вещам» далеко как небо от земли.

Напомним еще раз сказанное выше: личный характер действительности традиционного человека по природе своей натурален, а не искусственен, что имеет место в условиях поглощенности человека культурой. Натуральность личной окрашенности дел и свершений традиционного человека обязана его близости к бытию, господству в поэтической активности именно человекотворческого момента, можно сказать, стихийно-осваивающим характером человеческой деятельности. И, конечно же, тут царит дух этичности. Причем, возвышающейся до онтологичности.



5.3.3. Этический характер.

Выше говорилось: понятием практики в традиционных обществах весьма интенсивно оперируют: ссылаются на нее, опираются, нацелены. Причем, — не только философские изыскания. Почти у каждого философа мы находим целую отрасль под названием «практическая философия», претендующую на ведение всех человеческих дел.

Как раз, в силу личностного содержания фигурирующих здесь понятий практики, с ней связывают «жизненность», действительность. Под практикой понимают истинное положение вещей, главным образом достойное внимания. Практикой называется все, что на самом деле, по подлинности осуществляется, происходит как наиболее важное в жизни людей. Она при этом охватывает почти все сферы жизнепроявления последних (поскольку дела здесь могут осуществляться в качестве поступков в вышеуказанном смысле). Главным же образом, в качестве, так сказать, «чистой» практика пребывает в политике, правовой, этической областях. Тем не менее, повторяем, ее можно встретить повсюду. И «практично», что прежде всего и главным образом присутствует в совершаемых с человеком и им самим делах, какое бы поприще они ни являли.

Отсюда понятно, практика необходимей, выше всяческих знаний, о чем бы и чем бы ни были, если не имеют практическую природу и нацеленность. Следует только не забывать, о какого рода практике всегда идет речь.

Тем более выше практика знаний процедурного, рецептурного, репродуктивно-предметного характера. Она выступает поэтому мерилом и целью такого рода знаний и мысленных конструкций. Обо всех этих и других внешних характеристиках практики говорит, конечно же, не только марксизм — это старые истины, с «длиннющим хвостом».

Но практика, согласно рассматриваемым взглядам, сама включает в себя знания. Она еще не та «чувственно-предметная» или, что то же самое, «материально-предметная», преобразовательная деятельность. Она даже не есть просто предметная деятельность в современном смысле. Вернее, таковой она может быть, но не это в ней важно. Практика, по своей подлинности, как утверждают мыслители первого подтипа произведенческого освоения человеком мира, это не просто то либо иное поведение человека, не простое исполнение существующих политических, правовых и т.п. общественных норм, правил. Она непременно включает в себя и свободное волеизъявление людей, их способность целесозидания, поиск оснований и начал мироустройства, руководствуясь которыми можно было бы вести себя: судить и рядить, располагать правами и обязанностями, строить общественную жизнь, управлять государством, быть гражданином и господином, вершить добро, воспитывать, учить, нормировать и многое другое.

Практика, в силу сказанного, включает в себя также работу ума, разумную деятельность по отысканию, созерцанию идей, высших смыслов и начал бытия, исходя из коих, собственно, практическая «материя» ткется. Разумная деятельность, — она же и способность мыслить, сознательность, — с точки зрения старых философов, представляет собой «костяк» практики как таковой. Отсюда, кстати, определение человека как мыслящего (разумного) существа.

В описываемом понимании можно выделить целый ряд разновидностей практики. В этом плане имеет смысл вести речь о, так сказать, «первопрактике». К таковой все старые философы, да и многие представители уже Нового времени, вне всякого сомнения, относили область этики, морально-нравственную деятельность. В этике, — или же, как она обычно именовалась, «практической философии», — более чем в других областях деятельности выражена человеческая природа, человеческая суть, ум, мудрость жизни. Лишь практическая философия (практический разум как мудрость) дает ответы на вопросы высших смыслов существования, на ее выводах базируются все остальные области и формы практики. Нужно сказать, что в этом старые философы были очень даже правы. И особенно — применительно к условиям нашей современной жизни. Между тем, на производящей стадии освоения мира человек приносит данную истину (как и многие другие) в жертву промышляюще-производственной деятельности.

Будет не преувеличением полагать, что всевозможные явления, дела события в жизни людей, относимые к практике, для философов отношений личной зависимости с самого начала таковы, поскольку подчинены, пронизаны морально-нравственной (религиозной) подоплекой. Лишь под знаком этики, — в религиозном, морально-нравственном пространстве, — они могут быть отнесены к практике.

Можно, таким образом, полагать, что в традиционной философии практика выступает (представляется) единственным способом проявления подлинно человеческой активности и даже человеческого существования вообще. Ибо, как считалось, именно в данном процессе человек адекватно выказывает свою сущность и, свойственную ему, целостность. Не важно при этом, каким конкретным содержанием наполнена эта практика, какая область мира являет собой высшие этико-мировоззренческие ценности и фокус тяготения.

Так, для одних мыслителей в качестве главенствующей, этически-значимой выступала активность, где человек реализует всеобщее, универсальное, «естественное» («природные», «космические», «божественные» и т.д. «законы», устремления, волю, порядок). Философы эти зовут людей «не нарушать» из-вечную предустановленность, неукоснительно блюсти ее. Для других учителей высшим смыслообразующим предметом выступает в первую очередь общественная жизнедеятельность в той либо иной сфере. Третьи — усматривают подлинную и высшую деятельность в познании, созерцании, «в отыскании истины и правды». Четвертых окружающий мир и вещи мало чему учили. Практику они видят преимущественно в собственном волеизъявлении, соответствуя, как бы сказал Кант, «моральному закону внутри нас». Одни в этом смысле навязывают миру свою волю, другие, напротив, подчиняют волю повелениям и установлениям, исходящим «свыше». Можно указать и иные интерпретации-подходы к практике, в частности, из области здравого смысла, которые, по сути, перекликаются с отмеченными.

Соответственно тому, как понимается практика, какая форма жизнедеятельности людей пользуется приоритетностью, выдвигаются высшие цели и идеалы практической жизни. Нетрудно показать и в книге «Освоение как способ человеческого бытия» показано [115], что приведенные и аналогичные взгляды на мир, практику, цели и смыслы существования человека возникают и сменяют друг друга по известной логике, вытекающей из диалектики формального и уровневого процессирования самой реальной практики, человеческого освоения мира.



5.4. Два замечания напоследок.


В заключение рассматриваемого понимания и осуществления практики нельзя не указать еще хотя бы вскользь два момента.

1. Не следовало бы думать, что в условиях отношений личной зависимости касательно человеческого начала царит идиллия. Всевозможные рецидивы формализма, бездушия, обезличенности совершающихся в обществе дел здесь встречаются весьма широко. Социальный паразитизм, деспотизм, безответственность, невежество, бесчеловечность на работе и после, жесточайший произвол одних и полное бесправие других, раздавленность личностного начала и многие другие негативные моменты — это «изнаночная сторона» традиционного общества, тяготеющего к кастовости, сословному неравенству. Может быть, именно здесь (особенно на последних этапах) более всего содержится та атмосфера, среда и материал для прорастания отношений и зависимостей, приходящих на смену характеризуемым. Видимо, производяще-техническое производство поначалу должно было получить, так сказать, «апробацию» на человеческом материале, чтобы затем развернуться во всю силу.

Отношения и порядки же обезличенности, формализма, бездушности и т.д. в натуральном освоении человеком мира непременно возникали. А человеческое содержание в деяниях и помыслах людей быстро улетучивалось время от времени (особенно часто в больших государствах-империях) в связи с обессмысливанием, вырождением господствующего мировоззрения, в частности, в нравственной сфере его существования

Это сопровождается иссякновением энтузиастического, целесообразного начала и мотиваций наличного общественного организма, затуханием его собственных сил, влечений «естественного» роста. В целях самосохранения и самообеспечения система прибегает к техническим (А. Мэнфорд, М. Хайдеггер) средствам: в основном силы уходят на организационные, структурные обустройства-переустройства, регламентацию всех сторон и сфер жизни (ее бюрократизацию, формализацию, рационализацию и т.д.).

Воля к власти системы ориентируется не столько на «что», сколько на «как»; важно уже не то, что делать, а как делать.

2. Мир ведущего натуральный способ бытия человека, как и мир производяще-технического существования, выступает чем-то раздвоенным, как говорит К. Маркс, «саморазорванным». Здесь таятся самые различные проявления отчуждения человека в любой сфере социальной жизни.

К источникам раздвоенности мира отношений личной зависимости следует отнести множество факторов. Ближайшие из них — односторонность и неразвитость способа существования данного мира. Другие факторы: частная собственность (особенно на заключительных этапах традиционности), господство стихийного разделения труда. Особенно сильно сказывается, наблюдающаяся в классово-сословном, частнособственническом обществе, расщепленность практической деятельности (известной здесь) на деятельность господствующую, управляющую, программирующую, задающую цели, и деятельность пассивную, подчиненную, подневольную, реализующую цели. Важнейшим фактором выступает также, указанное выше олицетворение всего мира, природы. В одной сфере мира, таким образом, «поселяются» всевозможные персонифицированные сущности: то ли мифологические, эстетические, то ли религиозные. А в другой — сама людская жизнь в ее непосредственности. Сферы эти, разумеется, активно контактируют, и вся история мира, существующего натуральным способом, в конечном счете, есть история взаимоотношений данных сфер. Борьба их, равно как рост явлений «изнаночной стороны» (А. Ф. Лосев) данного мира приводит к миру и времени новым.

Прежде чем перейти к следующему разделу, несколько повторимся, развивая, вернее дополнив выраженную выше идею. В условиях отношений личной зависимости человек как отдельный представитель социальной целостности, общественного организма еще в подлинном смысле не осваивает мир. Он еще слишком мало развит: слишком несамостоятелен и маломощен. Он не стал на собственные ноги, что, по существу, возможно только по утверждении производящего способа человеческого бытия. Самое большее, освоение в существовании традиционного человека выступает в-себе, сокрыто, в недействительной форме. Собственно, и сама произведенческая активность совершается прибытийным человеком тоже во многом в-себе.



Примечания


88. См.: Алиев Ш.Г. Осваивающая практика: категории — становление — реальность //Там же. — С. 114-166.

89. Маркс К. Экономические рукописи 1857-1859 г. // Там же.

90. См., например: Гуревич А.Я. Категории Средневековой культуры. — М.: Искусство, 1972. — 319 с.; Иорданский В.И. Хаос и гармония. — М.: Наука, 1982. — 363 с.; Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. — М.: Наука, 1979. — 367 с.; Лосев А.Ф. История античной эстетики. Ранняя классика. — М.: Высшая школа, 1963. — 582 с.; Нуреев О.М. К. Маркс об основных формах производственных отношений и человеческой личности // Вопр. философии. — 1983. — № 6. — С. 3-15. См. также: Флоренский П.А. О корнях идеализма // Философские науки. — М., 1990. — № 12. — С. 63-70, Филос. науки. — 1991. — № 1. — С. 108-119; Хейзинга Й. Осень средневековья. — М.: Наука, 1988. — 540 с.

91. Цит.: Хайдеггер М. Вопрос о технике // Хайдеггер М. Время и бытие / Статьи и выступления / Составление, перевод с немецкого, вступительная статья, комментарии и указатели В.В. Бибихина. — М.: Республика, 1993. — С. 224.

92. Там же.

93. Там же. — С. 431.

94. Там же. — С. 223.

95. Там же.

96. Там же.

97. Там же. — С. 225.

98. Там же.

99. Там же.

100. Там же. — С. 224.

101. См. Фромм Э. Искусство любить // Там же.

102. Матф. — 5.

103. Там же. — 6

104. Там же.

105. Марк. — 7.

106. Матф. — 6.

107. Там же.

108. Библия. Синодальный перевод. Бытие. — 4.

109. Там же.

110. Там же — 13. См. также: там же, 15, 1-6; 16, 2, 10-12; 17, 2, 6, 16-18, 21; 18, 10-14.

111. См.: Быт. 29-31.

112. Псалтырь. — Псалом 21.

113. Матф. — 6.

114. Бытие. — 3.

115. См. Алиев Ш.Г. Осваивающая практика. Освоение как способ человеческого бытия. Там же. — С. 170-198; См. также его же: Человек: смысл и способ существования, раздел 9.