Окр 5 вспять

Электричку для себя открыл очень поздно. Всё обычно на метро, да на автобусах (прочих видах общественного транспорта). Давка всё время, пересадки, мульти-ожидания и беготня. А потом, вдруг, внезапно выясняется, что без проблем, оказывается, можно сесть: и вот, минут иногда даже, через целых каких-нибудь пятнадцать, ты уже в самом центре столицы. В моём случае, у трёх вокзалов. И, причём, совершенно, заметьте, бесплатно. Это потом уже там стали кордоны всякие возводить, охранников выгонять дежурить; а в то, незапамятное для меня время, ничего порой и обходить даже было не нужно, разве что, совсем там чего-нибудь по минимуму, больше руководствуясь тем, к какой стороне платформы электричка пристанет. При таких условиях, можно было, действительно, забыть, о случающейся и здесь, в час пик, толкотне. Разумеется, что в одночасье, все мои, на тот момент, как встречи так и подработки, стали намертво  переплетены с железнодорожными путями. Электрички вошли в мою жизнь ничтоже сумняшеся, плотно и надолго.
 
Курьерить приходилось частенько, денег вечно было в обрез, и потом, невсегда же ведь я на базе работал. Крутиться постоянно приходилось, ибо ничем другим, кроме как сочинением стихов и песен, заниматься я не мог и не хотел. Огромный, по части побегушек, опыт работы, заставлял меня выдвигать одно только непременное условие во время трудоустройства: задания я получаю либо с утра либо с вечера; в офис, за редким исключением, не возвращаюсь. Так был хоть какой-то спортивный интерес; раскидать всё по быстрому и быть уже, на весь остаток дня, предоставленным исключительно самому себе. Только такая модель устраивала. Бегать по городу, да ещё и зная при этом, что в благодарность, тебе за это будет: или неловкое, по своей дурацкости, просиживание в наипостыднейшем для тебя офисе, или очередной маршрут с заданием... это я даже не знаю, каким нужно человеком быть.

Устоять на такой работе больше полугода, я никогда не мог. Обычно по причине нещадного попирания, того моего единственного, ультимативного условия. Редкое исключение переставало быть редким, работа превращалась в сизифов труд и алкоголь всё завершал. Возникала необходимость в гигантском всеочищающем запое от всего этого негатива и ждать он себя не заставлял. Какое-то время спустя, подавалось новое объявление, необходимость на что-либо существовать угнетала почище всяких.
   
Как кто-то метко выразился, крутиться так можно достаточно долго, до тех пор, просто, пока однажды, кто-нибудь хорошенько к вам так не приглядится и, обнаружив перед собой самого обыкновенного великовозрастного неудачника, тупо всё поймёт. Поймёт и тем самым заставит и вас в это поверить. Отчасти принять. То ли что-то заискивающее сломается у вас во взгляде, то ли ничем не прикрытая усталость начнёт уже стремительно через вас сквозить, пожиная свои, наплевательского плана, плоды. У вас попросят контакты для отзывов с предыдущего места работы и у вас их, конечно же, не будет (или будут, но сомнительные); бросят вам дежурное "мы перезвоним", и  вот так вот вас умоят сначала в одном месте, отфутболят в другом, а до третьего вы и сами не дойдёте, забьёте. Впрочем такого рода собеседования я старался выявлять ещё на преждевременной стадии звонка, заполнение анкет никогда ничего доброго не сулило.

Лучше всего было когда звонил конкретно мужик, то есть хозяин. Это всегда отдавало  серьёзностью и лёгким и всамделишным  собеседованием. Если мне был удобен адрес, то реагировал я (как и в тот раз), моментально. Собирался и шёл ибо работа была уже практически в кармане. За ужасом в голове я совершенно не замечал расстояний и потому, преспокойно дав дёру до электрички, был уже вскорости близ самой, непосредственно, останкинской телебашни. Прямиком оттуда, наискось и насквозь, я и устремился к обозначенной мне ориентиром Сельскохозяйственной улице. Было время, когда, вот в таком же пешем ключе, я, за полным отсутствием денег, проделал путь аж до эстокадных истоков Ярославского шоссе (то есть ещё плюс 3 км). Та работа, осела в моей голове, своим заведомо неудобнейшим месторасположением и потому алкоголь в неё ворвался практически сразу же.

Я запомнил один, полностью пьяный день. Бодун, как всегда, был в обычном для себя стиле, никаких, кроме как сказочных, перспектив для окружающего мира, видеть не собирался. Муторный и зубочесательный, проделывал  он это, как всегда,  в своей самой лёгкой и непринуждённой манере, отказать в этом ему было сложно. Всё бы ничего, но положение усугубил офис. Небывалой степени важности документы, были всё ещё, пока не готовы, и мне было велено ждать, да ещё и не менее часа, такой промежуток времени без алкоголя был просто немыслим. Разместившись в скверике, что неподалёку, я незамедлительно пригубил. Я размышлял о стезе курьера в плане глобальном, о круговороте земных дел, совершаемых ими, и о том, что может быть только им одним не наплевать на выполнение некоего многоступенчатого процесса, который давно уже кто-то похерил. Затрудняется, во всяком случае, выполнять сам. Курьеры носятся, создают повсюду жизнь, потому что от этого напрямую зависит жизнь их собственная. Как и весь мелкообслуживающий персонал, как всеобязательная текстура. Для того, чтобы зайти опять в офис и забрать кучу, действительно очень ценной  документации, мне потребовалось несколько минут сверхотважной и дерзкой мимикрии, вдугаря я уже был солидно.

Касаемо свежеиспечённого места работы; насколько я спустя какое-то время понял, это была средней руки металлотипография, что-то в этом роде. Основной моей задачей была доставка, подходящих им для этой цели пластин (без умолку прибывающих на окраину Ленинградского вокзала), ну и, конечно же, всевозможные бумаготаскательные побегушки, куда без них? Только устроившись, мысленно, я даже дал себе небольшой зарок: что, мол, не буду обижаться, если в случае моей поправки, кинут на деньги. И так оно впоследствии и вышло.

Уже назавтра, я семенил себе к метро по улице Вильгельма Пика, покорять свои собственные мозгодробительные пики, впрочем я даже не отдавал себе тогда отчёта в том, насколько всё это порой символично пересекается. Клаустрофобию перед спуском в подземку пришлось давить прямо в зародыше, без малейших, по отношению к себе, проблесков пощады. Никаких там "постоять-покурить", "придти в себя-отдышаться" (хорошо ещё, что сама по себе, станция была неглубокой). Сочащееся изо всех щелей безумие, необходимо было, или чем-то срочно замещать, или, насколько это только возможно, не думать. Для этих целей я напевал про себя егоролетовскую "Невыносимую лёгкость бытия". Оборона была и оставалась обороной.

Будучи и по сей день стойким и последовательным поклонником Гражданской Обороны, фигуру Егора я всё же никогда особо не обожествлял и не идеализировал. То что он там записал себя в бойцы метафизического фронта и списывал на это все свои тяготы, примерить на себя я не мог категорически. Солдатом я себя никаким не чувствовал. Приравнивать реальное боевое столкновение с, пусть и неимоверными, но  умозрительными и творческими потугами, я всё же никак не мог. Причём, ладно бы он ещё "воевал" чисто духовно, по типу "Пути воина" Карлоса Кастанеды, однако ж нет, события 90-х годов давали отчётливо понять его реальную политическую обеспокоенность. Всё это настолько не вязалось с его явной хиппи уединённостью и затворническим образом жизни, что вызывало едва заметный надлом в моём тогдашнем перфекционизме, на который я, впрочем, как и закрывал свои глаза, так и буду продолжать их закрывать, поскольку очень ценю и уважаю его творчество.

Даже стопку  Лимонок  в своём городе не смог распространить, сокрушался по этому поводу Эдуард Лимонов. Я же, со своей стороны, слишком поздно узнал и про black metal и про Burzum в частности, однако только тогда  я и понял, что такое есть  рок на самом деле. Судя по тому, что никто больше таких резонансных действий (за исключением говорильни) не предпринимал, я справедливо полагаю, что рок существовал лишь в Норвегии, в начале  90-х. Такая вот ирония судьбы. Там, где вроде, никогда никаким роком и не пахло. Напрасно ругают кино "Lords of Chaos", оно превосходно доносит основную идею рок-музыки, как жанра, и то, какой мумифицированный жупел, под видом неё, нам подают. И дело, вообще, не в церквях.

Я написал говорящий стих по этому поводу "Красиво только на экране".
   
Чем смотреть в потолок и лежать на диване                Выводил бы полки, возводил баррикады
    
Красиво               
Только на экране               
А в жизни всё наоборот               
Душою я конечно с вами
Одной душой

Вместо долгих бесед до скончания света                Подрывал бы мосты, выпускал стенгазету
    
Красиво               
Только на экране               
А в жизни всё наоборот               
Душою я конечно с вами

Одной душой

Я думаю, что, кто их нас не мечтал поучавствовать в эпичной войнушке (особенно после слезливого просмотра крепкого патриотического фильмеца), безвозмездно отдать свою жизнь за правое дело и всё такое, но для уже осёдлого и состоявшегося художника, это всегда, как правило, немыслимо. Что делать, когда ты (уж извините), но действительно переживаешь? Воочию наблюдаешь, как каждый день происходит  прилюдная аннигиляция твоей горячо любимой родины и тебе это, вообще, ни разу небезразлично? Можно писать и сочинять, вот только штык-нож, тот который ты, со всей тебе отпущенной смелостью,  приравниваешь к своей шариковой ручке, это, всё равно, всё таки немного не то. Из другой, скажем так, области.

За исключением именно дня когда я узнал о смерти Летова, я никогда не был свидетелем того, как выносят из дома покойников. Вот и думай потом после этого.

Здоровая психологическая жизнь подразумевает для человека, как минимум, честность: это быть в ладу с собой, в первую очередь; далее это свободно высказывать своё собственное мнение когда оно тебе заблагорассудится и, наконец, это напрямую вмешиваться в ситуацию, когда ты считаешь её неправильной и несправедливой. Причём не только для себя, но и для части окружающих хотя бы. Поскольку выполнение всех этих правил в условиях государства довольно таки суицидально, люди всегда будут кучковаться как могут, образовывать клубы, партии, ячейки... такие места, в которых они хоть на капельку способны будут соответствовать, выше оформленным положениям. Потому что необходимо ощущать, свой, пусть какой-нибудь, но вес. Что-то, хотя бы отдалённо похожее на социальность.
 
Жизнь ставит так, что учишься, со временем, забивать и на это. Живёшь, как заведённый, в привычном для тебя мирке, а вот когда тебя начинает и из него уже выталкивать, то что я могу сказать - заново приходится начинать думать. Наверное надо подводить какой-то итог и это всегда чревато. Возраст пробивает на сентиментальность и то есть автоматом уже идёт чувство вины, вспоминать там начинаешь всякое, нехорошее. То, в основном, каким был полным мудаком во всевозможных своих проекциях и, наконец то тебе открывшихся, жизненных аспектах. Конечно, что если ты чёрного тела завсегдатай, то тебе скорее всего и не до этого всего будет, и вот этот самый фокус я и собирался с самим собой проделать. Синдром акулы, которая, как известно, всегда должна быть в движении, чтобы не ощущать при этом ровно никаких беспокойств и угрызений из-за своего агрессивного нрава. Бонусом гасишь адреналин.

Первые случаи клаустрофобной паники от посещения общественного транспорта (преимущественно метро) начали мне о себе давать знать,   где-то после десяти с лишним лет, моего безудержного пиво-водочного марафона. Бухал, не то чтобы каждый день, но раз в месяц стабильно. Приходилось и выбегать, и просто стоять, цепенея от страха. Жутко было. Но был вместе с тем и некий водораздел: чёткое понимание того, что всё это скоро пройдёт, что к вечеру всё испарится, что ты точно так же будешь в этой самой подземке ехать и с точностью до наоборот, мечтать уже о том, чтобы тебя к хренам собачьим под всей этой толщей завалило. Настолько сильно сказывалась усталость, что хотелось заснуть и быть погребённым заживо.

Замедляется всё, и в первую очередь, мысли. Ты чуть ли не со стороны наблюдаешь за тем как сам же их превращаешь в свои действия. И вот политра расширяется и она отнюдь не радужная. Несмотря на свою кажущуюся безопасность, жизнь просто кишит моментами, когда тебя запросто может не стать. Это, как в море - отплыл чуть подальше и, по сути, ведь, всё что угодно же, может произойти. Как долго ты сможешь позиционировать силу или безразличие к смерти? Нужно же во всём убедиться, вызвать в памяти, проанализировать. Ты ловишься на эту удочку и вот клинивается первое бредоформирование, типа; а что если всё оно - раз и вот так вот, второе, аналогичное первому...  Ужас всегда идёт в лоб и напролом. Неудивительна, в свете этого, маниакальность добрых дел у преогромного ряда личностей, будешь о хорошем думать - будет тебе и адекватный, по заслугам, флешбек.

Это как страх асфиксии, когда перебрал, скажем, чего-то, и сам процесс того, что ты дышишь, перестаёт быть для тебя незаметным. Сидишь и с трепетом к самому себе прислушиваешься, разумеется, этим только всё усугубляя. Обострено же всё при этом чудовищно, привычные мысле-наполнители враз скукоживаются и вот ты уже где-то в околопустоте надмозга. Покалывать начинает стремительно, даже если ничего ещё и не покалывает. Мозг лихорадочно ищет подтверждения любого тобой предполагаемого негатива и на удивление его находит. Нужен срочный энергонезависимый источник для регенерации собственных положительных мыслей и эмоций и лично я пел (про себя естественно).

Третий терминатор был всё ещё сравнительно неплох и я иногда  вспоминал из него одну из предфинальных сцен: речь об эпизоде, где подвирусившийся Арнольд нападает на самого, непосредственно Джона Коннора, который заставляет его таки отступить, напоминая тому о его первичной миссии. Схожим образом, и у человека, по всей видимости, проистекает инсульт, равно как и у робота, короткое замыкание. Борются две противоположные мысли и ни к одной из них, ты, даже в отдалённой перспективе, до конца придти не можешь. Конфликт налицо, и рано или поздно, но клинит. И тут, первое, что приходит в голову, это "а какая же передо мной, изначально, стояла задача?" и хотя бы с этим у меня было всё прозрачно - быть, грубо говоря, свободным художником.

Я читал, кстати говоря, письма Ван Гога к его брату Тео и распрекрасно понимал его слова о стыде, в плане зарабатывания своим творчеством. Всегда как-то хотелось пропустить для себя эту ситуацию мимо ушей. Скажем очутиться уже в какой-нибудь обойме где всё на мази, а не ходить унизительно и не предлагать, всем кому ни попадя, свои демки. Подозреваю, что, судя по тому его поступку, о котором все  до сих пор судачат, окр не обошло стороной и Винсента. Мне его стиль всегда нравился. Весь такой сочащийся красками, брызжущий и ламповый. Я, как-то только его картины увидел, так сразу для себя и решил, что отныне и навсегда, это мой любимый художник. Опровергнуть это я никоим образом уже не мог, поскольку именно на этом моё знакомство с живописью и закончилось, стояла, всё таки, эпоха гитарных полотен.

В те минуты когда поезд уходил всё глубже и глубже под землю, я как мог заполнял пустоту в своей голове, пытаясь хоть как-то оптимизировать алгоритм своих будущих действий. Неудивительно, что погоду всю, всегда,      
в основном, делало тщеславие. Нет ничего парадоксального, но все, с самого детства, заведомо и без исключения,  осведомлены о тяготах публичности, и все, как могут к ней стремятся. Любыми окольными путями. Пробуют кем-то стать. Не логичней ли, была бы жажда обратного? Потеряться, вообще, насколько это только можно, учитывая скорбный и печальный опыт всех (я подчёркиваю, абсолютно всех) предшественников. Однако ж нет. Вместо этого, мы уже раздаём как бы, свои мысленные и помпезные интервью направо и налево, при этом иногда даже разбирая их на цитаты.

Есть, конечно, и сугубо противоположная точка зрения, согласно которой о скромности забыть надо полностью. Следуя ей, известность - наше всё. Только грядущая память потомков сможет энергетически питать нас после завершения нашего земного пути и только в воспоминаниях о нас, мы сможем черпать силу для дальнейшего нашего, более качественного, перевоплощения. Чему верить никогда не знаешь. В частности, говоря о вере, всегда следует понимать, что это, в первую очередь, не знание. То есть ты не должен быть уверен в этом полностью и в этом весь смысл. Всё это страшно давит. И без того настолько отовсюду всего понамешано, плюс ко всему, работа.

Практически каждый день я тягал металл. Иногда в пределах полтинника, но, случалось, доходило и до 70-80 кг. В офисе мне выделили для этих целей небольшую тележку (на манер стариковских), но поскольку таскаться с ней домой или же переться за ней, да ещё и перед работой, было попросту для меня немыслимо, то железо я переносил исключительно вручную. Наматывал скотч, подкладывал парочку завалявшихся бумажек (чтобы он не так сразу  впивался в ладони) и, пока ещё были свежие силы, тащил на себе весь этот груз с окраины Ленинградского вокзала до метро. При сильных порывах ветра, мне казалось, что я вместе с ним начинаю раскачиваться. Далее была подземка (прогон по ней был выверен с максимальностью донельзя) и отдельная благодарность тем, кто сделал между Тургеневской и Чистыми прудами наикратчайший переход. Силы он экономил существенно. Под самый занавес, когда бывало, что и ноги уже, практически, подкашивались, приходилось превозмогать. Я брёл кое-как от метро "Ботанический сад", останавливаясь буквально каждые 20-30 шагов и всё тело гудело. Намечал себе приблизительную точку до которой надо было, во что бы это ни стало, дойти, и только в ней позволял своим пальцам блаженно разжаться. Долго можно об этом рассказывать.

Всё это я приносил прямиком в офис, где меня могли ещё и развернуть и отправить делать крюк в глубину их нехитрого производства где сердобольный амбал с преогромными туннелями в ушах, наконец таки перехватывал, у меня,  мою ношу. Впервые увидев такое чудо вблизи, я поначалу подумал, что это у него наушники, что ли, какие-то... Даже несразу въехал. Когда выпала подходящая для этого возможность, я поинтересовался у него "что это такое" и "зачем" и получил пространный  ответ о каких-то древнеславянских племенах. О том, что это было в обычае у местных воинов. Учитывая моё тогдашнее состояние, мне и без него было глубоко до лампочки, то, как каждый, планомерно, по образу своему и подобию, по своему сходит с ума, но даже мне было очевидно, что туннели эти представляли самую настоящую уязвимость в глазах врага. Даже в обычной нешуточной драке они, безусловно, служили бы одной из главных мишеней. И вот так вот самолично, предоставлять козырь в лапы неприятеля? Лично я бы этого делать не стал.

Всё, вообще, касательно украшения себя, как мужчины, выглядело в моих глазах смехотворным и жалким, поскольку явно воспринималось мной, как желание нравиться, что я считал исключительно одной из женских черт. Такие у меня сложились понятия. Получалось, что неловко становилось если хотелось неприкрыто, как то понравится. Банальная жажда избегания ординарности, безусловно тоже сыграла здесь одну из главнейших своих ролей. Желание открытого и безудержного секса с наибольшим количеством лиц противоположного пола, отнять это было невозможно: но одновременно было что-то противоестественно в том, что ты откровенно демонстрируешь каждой интересующей тебя женщине, что единственное, что тебя волнует - это её формы и возможность с ней, в максимально короткий срок, совокупиться. Хотелось быть более оригинальным. Выражаясь формально, я считал, что у мужчин итак должно быть дел по горло, чтобы заниматься такими излишествами, если они не по делу.

Быть какой-нибудь талантливой медийной особой - вот что было самой разумной позицией. Так чтобы бабы на тебя, как яблоки с дерева падали. Давать интервью о том, как тебе это всё наскучило. О том, что ты вовсе не этого хотел. Гордость и тщеславие - это те вещи, которые всегда у тебя на виду и поэтому ты никогда их не видишь, как следует. А между для изначальных и самоотверженных установок - это самый настоящий разлад. Долгокапающий и долгоиграющий, но зато прямиком бьющий по существу. Мысленно я нет-нет, да и возвращался в ту сцену из терминатора. ЦП не затронут, но команды отдаю не я. Чистой воды кошмар.

Фирма была небогатая, руководитель даже на полноценный проездной мне не раскошелился. Иногда я и вовсе, брал проездной у его заместителя, что вообще было неслыханным для моей богатой курьерской практики. Очень необычно выглядел этот зам для своей должности, а именно: совсем ей никак не соответствовал внешне. Лицо его было пропитое и бомжеватое, местами, как и руки, покрытое то ли псориазом, то ли  выступающими язвенными наростами. О том что скрывал его мешковатый костюм, можно было и не догадываться. Он был сильно добрый, это настолько передавал его взгляд, что я никогда и нисколько не брезговал с ним здороваться за руку. "Это всё после того, как отец у него умер", - как-то вскользь бросил мне босс (понимая, по-видимому, что это требует всё таки некоего объяснения), - "вот он и стал таким, очень его любил, всё это на нервной почве, ты не думай - он не заразный".

Всё встало на свои места, когда он, где-то через месяц, попросил меня сходить ему за лекарством в аптеку (сам, дескать, не успел с утра). Ещё по дороге к ней, утыкаясь периодически глазами в скомканные упаковки того о чём он просил, нетрудно было догадаться, где тут собака зарыта. "Больше двух упаковок не пробью" - рявкнула мне кассирша, чем окончательно развеяла все мои сомнения. Словив то чувство, сродни покупке презервативов, но не себе, я невозмутимо пошёл к прилавку.

Спустя ещё какое-то время, он умер: придя утром на работу, я увидел пустой его стол и тревожный паренёк пацанского вида, наш бухгалтер, робко мне об этом поведал. Он был третьим и последним в офисе по старшинству, какой-то, видать, отдалённый родственник главному. Четвёртой была (вполне себе ещё так) женщина, которая совсем, буквально на днях, устроилась. Вместе с ней, вскорости и приехал наш босс, первый без тени сомнения, человек в нашем коллективе. Милиция поделились с ним  скупой информацией: зашёл в какое-то питейное заведение, выпил, отключился и умер. В бытность мою, я ровно так же очутился в психушке, где двое суток просто пластом, говорят, пролежал, не приходя в сознание. Результат смешивания алкоголя с колёсами. Судя по тому, как уверенно, женщина (наш новый сотрудник) скрылась обратно в роскошном внедорожнике босса, решив, по видимому, принять самое непосредственное участие в похоронах, я всё же не смог для себя не отметить, то что мир неисправим. В мыслях я был далеко.

Вот так вот вертишься совсем рядом с человеком, а ему, оказывается, ещё даже вразы хуже чем тебе. Возможно, что он, вообще, практически на грани. Слишком большой хапанул пик на улице Вильгельма Пика. Что-то связывало их, по видимому: такого, своего в доску, парня и ухоженного деловитого мужчину с кавказской внешностью. Пару дней после, босс даже определённо расчувствовался, подвозил меня по просторам сельхозхозяйственной выставки, произнеся, в ходе чего, крохотную речь:-"А нам что? Тоже умирать?" - закончил он о чём-то сумбурном, что я слушал в пол уха. Я давно уже не принимал ничьи слова близко к сердцу,  и к обещаниям его дать мне также немного денег на отпускные (поскольку, близилась уже, к тому времени, моя поездка на море) отнёсся спокойно. Нечего и говорить, что когда я впоследствии ему об этом напомнил, он лишь холодно зыркнул.
 
А в тот траурный день, работы никакой, понятное дело, не было. По пути домой, я вспоминал аналогичную ситуацию, где-то на заре своего сюда трудоустройства. Тем утром мне прямо с порога заявили, что работы на сегодня нет и я шедший к ним, в надежде хоть чем-то занять пустоту своего ада, несколько, поначалу, растерялся. Во первых, потому что такого в моей курьерской практике, тоже, никогда ещё не было (могли бы ведь и по телефону предупредить). Какое-то время я хаотично к себе прислушивался, возьмёт ли моя жажда свободы верх или нет и ответ был, по большей части, утвердительный. Вечером того дня я даже перечитывал избранные места из Степного Волка; -"Заткнись, терпи боль", - ободрял меня Том Беренджер из фильма Взвод. Как будто бы слабые удары тока  отдалённо пронеслись по моей полностью парализованной душе.
   
Все дни были заняты, в основном, от и до (чего я, собственно, и добивался). Окончив работать, я шёл, зачастую, сразу же на базу и на ней уже, оттарабанивал, как обычно, до полуночи. Усталость, медленно, но верно, оттеняла беспрестанно воцаряющиеся в мозгах кошмары. Лето 2009 года, запомнилось мне ещё тем, что повсюду, как грибы после дождя, стали вырастать палатки с разливным пивом. Потом они сильно испортились и даже я, до сих пор, предпочитаю брать пиво в стекле, а тогда - это был их бум, товар походил на свежатину. Какое-то время мне почти полностью удавалось игнорировать, возникший на моём пути, пивной фрактал, но в один из особенно изнурительных дней, я, естественным образом, сдался. Организм к этому отнёсся благосклонно.