Русский роман. Том II. Глава 23. Его сиятел...

ТОМ ВТОРОЙ
ГЛАВА XXIII
Его сиятельство всегда прав


В городском парке с превеликим вниманием слушали князя Верейского, что сегодня даже более обычного был расположен к умствованию на всякие темы. Делая это со всем присущим ему обаянием.

— Да ежели там, — небрежно махал его сиятельство вялой рукой куда-то в сторону Херсона, — в глуши несусветной, каковая составляет большинство российского землеустройства… Ежели там и задавят пару деревенских старост или растащут по своим дворам барскую скотину…

Верейский оскалился, показав на зависть ровные и белые зубы. Злопыхатели шептались, что это протезы, и сделаны они из зубов молодых солдат, погибших при Ватерлоо. Ох уж эти людишки, им лишь бы позлословить в адрес всеми уважаемого человека!

— И, как водится, обдерут со стен усадьбы-другой обивочный штоф на порты; и сарафаны – так и на то плевать.

Князь постучал тростью по дорожке:

— Богобоязненный патриот не узрит в том ничего, чего следовало бы страшиться.

Грозно сообщив:

— Затем нам богом да императором и дадены Третий корпус и бравые наши герои-жандармы: придут добры молодцы в светло-синих мундирах, разгонят сермяжников, кого надо посекут запаренными в соленом кипятке розгами — и опять будет все чинно и благолепно.

— Так-то бы хорошо, коли запаренными… – чуть слышно прошелестел кто-то за его спиной. Его сиятельство даже ухом не повел: когда ты князь Верейский, то со временем привыкаешь, что за твоей спиной всегда есть кто-то, кто шепотом изъявляет восторг на каждое твое слово.

— Мир так устроен так, что его следует то и дело разбирать на части, смазывать кровью и вновь запускать в дело. Иначе этот механизм не работает, — философствовал князь. – Вот, помнится, собрался я как-то написать для академии доклад о климате Альп и заехал в Торино…

Кто бы осмелился заявить, что его сиятельство неправ? Когда их сиятельства, по определению, правы всегда.

Впрочем, за исключением тех случаев, когда нечаянным образом рядом с сиятельствами не оказывается кто-либо выше их титулом, какая-нибудь светлость или высочество со скошенным подбородком и прочими явными следами близкородственного перекрестного опыления на породистом лице. Тогда, конечно же, в точности повторится ситуация лошадиного рынка, где наибольшим уважением среди покупателей всегда пользуется самая родовитая скотина.

Нельзя, само собой, исключить того, что со временем демократия одержит решительную победу над сословными привилегиями дворянства. Вот хоть как во Франции – и тогда все станут равны. Вы ведь именно этого хотите?

Тогда любой мерзавец, только что вышедший из крепости, сможет достичь какого угодно положения, поскольку уже не голубая кровь, а величина банковского счета и добрые отношения с жандармами и судейскими будут определять меру его влиятельности в обществе. А с чего бы этим отношениям быть недобрыми, если имеется солидный вклад в банке? Справку же о происхождении от великих князей московских вместе с генеалогическим древом, на которое и Романовы обзавидуются, этот прохиндей купит. То-то благостно станет от понимания, что последнюю шкуру с тебя сдирает такое же быдло как ты сам.

Внезапно князь понял, что уже довольно долго молчит: последние мысли только в его голове и прозвучали. А эти – ты только глянь, как терпеливо ждут продолжения. Хорошие, наверное, люди.

— О чем это я? – подумал он вслух.

Окружающие со всем уважением мимически выразили ту мысль, что им и самим это интересно.

— А! Еще не бывало такого в родной стороне, — продолжал после сделанной вроде как для пущей внушительности паузы князь Верейский, — чтобы экзекуция не повлияла самым положительным образом на образ мыслей и поведение сбившихся с пути истинного детей природы в армяках и лаптях. Токмо порка гибкой лозой есть исконно наш, рассейский, природосообразный метод поучения и наставления. Годов двадцать тому даже написал я на эту тему ученый трактат, который представил затем на высочайшее имя.

Его сиятельство гордо задрал подбородок, став похож на циркового слона, что ловко сделал трюк – после чего, воздев к куполу хобот, протрубил довольно.

— И семи лет не прошло, как за то удостоен я был Анны третьей степени. Первой своей звезды. Сейчас-то их у меня две, — скромно напомнил Верейский. — Оказалось, — оскалился он, — что даже и богоданному нашему императору бывает занимательно узнать способы, коими наиболее уместно внушать подданным любовь и преданность.

Князь положил руку в перчатке на плечо ближнего к нему слушателя. Тот, про себя проклиная своих маменьку и папеньку, одаривших его великанским ростом, согнул в коленях ноги и немного присел, чтобы высокородной руке было удобнее на нем лежать.

— Те знания — я уж не говорю о личном опыте! — что порка дает пестуемому мужичку — так их ведь ни одна школа не сумеет заменить.

Его сиятельство угрожающе повел в воздухе лакированной тростью. За долгие годы философических раздумий он научился складно излагать свои мысли, хотя почти отчаялся найти сочувствие своим идеям.

— Зачем школы? Когда мужикам только и надо знать, что оброк и отработки на барских полях есть для него святой долг и священная обязанность.

— Ах, как же, ей-богу, верно сказано! – прошелестело рядом. – Особливо про священную обязанность… Это ж каким надо обладать разумом, чтобы так ловко рассуждать!

Князь лишь устало отмахнулся от столь неуклюжей лести, продолжив:

— Даже если когда-либо возобладает у власти намерение всех скотов выучивать в одинаковой пропорции с носителями голубой крови, то очень скоро умные люди поймут ошибку и примут все меры к тому, чтобы получаемое быдлом образование ничем не отличалось от безграмотности.

Верейский вспомнил холеру, погубившую едва не треть рабов в его подмосковном имении.

— И неустанно надобно им плодиться и размножаться, чтоб не переводились в наших пределах пчелы, что исправно несут нам мед.

— Плодиться? – переспросил великан, что бережно подпирал руку князя. По всей видимости именно от этого неожиданно возникло у него чувство близости к его сиятельству и появилась некая отвага в поступках. Отчего и решил он, хихикнув, выразить свое мнение:

— И нам ведь это, я полагаю, надобно-с. Как вы изволили выразиться. Ну… размножаться.

Князь внимательнейшим образом исследовал лицо над приютившим его руку плечом, мощные надбровные дуги и сверх меры толстые губы на совершенно круглой голове. В Алжире, вспомнил Верейский, я такое лицестроение много раз наблюдал. Громко и холодно, хотя вполне любезным голосом, он вынес вердикт:

— Не всем. Вам, сударь, это вовсе не обязательно.

Городовой, стоящий чуть поодаль, вытянулся во фрунт и взял под козырек. В словах князя он услышал распоряжение, к исполнению обязательное. Хотя черт его знает, как такой приказ выполнить. Так что пока ограничился полицейский колючим взглядом, этого великана просто запоминая. Подождем, когда поступят точные указания.

— Но коли уж умники в новомодных штанах со штрипками слипнутся в кучу – ох, жди тогда вскорости беды. Такого эти бездельники понапридумывают, чтоб друг друга перещеголять – хоть святых выноси.

После чего, сам себя разгорячив, князь вскрикнул:

— А выпороть и их – на площади, при всем честном народе, как того требуют здравый смысл и патриотический строй мыслей начальства, этого, вишь ты, не моги!

Его сиятельство пожевал губу, вспоминая:

— То ли дело при мадридском дворе, в первое царствование Карла IV. Я в тот год чуть было не поступил в дипломатическую службу и…

Князь замолк, вспоминая тот занятный случай. При этом он едва сдерживался. Охватившее его негодование было искренним, выстраданным.

Это при нем все эти, исподлобья оглядел он господ вокруг себя, к моим идеям уважение испытывают. А чуть отвернешься – так тоже, небось, зубы скалят. И озлобился:

«Fouetter regulierement! Всех пороть! Мерзавцы. Регулярно! На площади! Никакой пощады!»

Затем он вспомнил, что говорил… Так, о чем я, собственно? Ах да, Мадрид…

Да пошел бы он к чертовой бабушке, Карл этот, со всем своим двором! Тут и в своем-то дворе не знаешь, что делать. А ведь до недавнего времени всё было так хорошо! Так славно было всё, пока Марье Кириловне не попалось на глаза письмо от управляющего, в коем он спрашивает, что делать с теми девками, что перед свадьбой князя переселены были из Арбатова на охотничью дачу, да так и ведут там праздный образ жизни, со скуки отчебучивая всякое.

Марья Кириловна, кажется, оскорбилась, подумал князь. Хотя с чего бы? Вечно эти бабы всё неверно понимают. Но надо будет по возвращении ее в Родимов подарить ей букетик фиалок. Да, так будет хорошо.

И его сиятельство продолжил свой монолог.

— Ведь жили не тужили. И то сказать: деды наши славные подобным образом дела вели – и внукам устоявшиеся порядки менять нечего. Уж коли тебе сыто, мягко и тепло, то напрягайся лишь для того, чтобы так оно и оставалось хотя бы на твоем веку. Остальные пусть сами о себе позаботятся.

Так это было сказано, что городовому опять захотелось взять под козырек.

— Мужик себя помнит и барина уважает, пока оброк платит. И чем труднее ему это делать, тем глубже его респект по отношению к помещику. Я и сам, признаться, был в молодые годы настроен устраивать в своих владениях равенство и братство. Однако, слава богу, скоро образумился. Потому что понял самое главное правило человеческого общежития.

Верейский всем своим видом показал, что сейчас скажет великую мудрость:

— Зачем, скажите на милость, добиваться доброго к себе отношения подарками, если того же дешевле и надежнее достичь угрозой отнять последнее?

«Ах, и складно же излагает князь! – мысленно восторгались окружающие его сиятельство господа. – Сразу видно древность рода и благородный образ мыслей».

— Это, господа хорошие, наука психология. Чтоб такое вот понять – мало учиться в университетах, надобно еще родовой опыт иметь, наследственный. И применять его не покладая рук, из поколения в поколение.

Князь Верейский умолк, вроде как подумал – и продолжил незамедлительно:

— Психологию эту, говорят, немчура придумала. Чушь! Как можно германцам изобресть то, чем мы, исконные русаки, уже тыщу лет народишко в узде держим?

— Действительно, как? – нерешительно спросил кто-то. Князь строго посмотрел по сторонам:

— В конце концов, поставь посреди деревни, рядом с церковью, кабак, коли желаешь мужицкой благодарности. Школы для этого вовсе не нужны, — уверял князь. — А вот кабак, когда в поместье еще и винокуренный завод имеется – очень полезное предприятие. Ежели ведра два-три в день продавать, а по праздникам и все пять – мало что не тысяча шкаликов получается. Это сколько же деньгами выходит? Э-э…

Вдруг его осенило:

— А ежели еще в долг водку наливать, под хороший процент, так и вовсе ловко будет. Мужик хитер, так и норовит хоть грошик медный от барина припрятать. В обмен же на шкалик и грошик этот, и козу, и лапти последние – все немедленно в кабак предъявит. Винокурение — очень, очень полезное для России дело!

— Так-то бы хорошо… – опять чуть слышно, с глубокой мечтательностью в голосе прошептал некто из-за спины его сиятельства. – Кабы вино курить…

— А то понастроят гимназиев с университетами и оттого полагают себя европейскими жителями. Как им объяснить, что умен не тот, кто много знает, а тот, кто во власти? Вот со мною в Лионе, когда составлял я там сравнительную таблицу местных вин, случай был…

Князь немного помолчал, лионского казуса припомнить не смог — и недоуменно развел руками:

— Откуда взялись… все эти? Мундиров носить не желают, а, наоборот, требуют, чтобы дохтур перед приемом родов халат одевал и руки мыл. Горячей водой! С мылом!

Посмотрев на окружение по-детски обиженным взглядом, его сиятельство буркнул:

— Будто бы без него не выскользнет младенчик на свет божий… Да так, милостивые мои государи, мы до того договоримся, чтоб и повивальным бабкам руки мылом мыть. Где ж его наберешься столько? И известно ли вам, из какой дряни его изготовляют? – иронически кривил он бровь.

Окружающие его мелкопоместные дворяне и чиновничья мелюзга выражениями своих лиц категорически выразили шесть слов:

«Как вам будет угодно, ваше сиятельство!»

С обеих сторон их обходили гуляющие. Дамы склоняли головки, но тут же из-под полей своих шляпок игриво стреляли в сторону князя глазками, господа приподнимали над головами свои цилиндры, надувая при этом щеки так, будто эти шляпы весили по полпуда. Однако Верейский, увлекшись, не обращал ни на кого внимания.

— Нет, господа хорошие, нам этаких бездумных нравов не надобно! Вот что бывает с теми, кто книжек поначитается: одни глупости у них на уме. Верно, пожалуй, то, что нет страшнее яда, чем чернила да типографская краска.

Князь угрожающе поднял трость и с недовольством вдруг выкрикнул:

— Что могут эти умники понимать хоть в акционировании капиталов, хоть в строительстве переправ? Они еще мою глухую ключницу об том спросили бы! Лезут рассуждать о надобности мостов для России, когда все уже решено и вот-вот начнется строительство!

Он издал фыркающий звук, что должен был обозначить всю меру его презрения.

— Ведь их слушать — все одно, что вбивать гвоздь в стекло: задумка интересная и смотрелось бы, наверное, оригинально — но ведь ничего из этого никогда не получалось и не получится, кроме груды мусора. Но приходит новый болтун, наговорит ерунды, взгоношит народ и снова, со всей дури, кувалдой по стеклу — бах!

Его сиятельство в сердцах махнул тростью, попав ею по лососевого цвета одеянию на человечке, как ему представилось, с исключительно глупым, хотя и любезным лицом. Раздался такой хлопок, будто дворовая баба ударила палкой по вынесенному во двор половику. Но лицо пострадавшего господина стало лишь еще более любезным, также в его глазах замерцало вдруг, когда оглядел он с гордостью стоящих рядом с ним господ, ощущение собственной значимости, ранее отсутствовавшее.

«Ага! – подумал князь Верейский, имеющий склонность при всяких условиях делать наблюдения над природой человека. – Как интересно… Надо будет при удобном случае этого пыльного господинчика еще раз трахнуть…»

Окружение князя при звуке хлопка вздрогнуло и, повернув головы, проводило взглядами облачко пыли, отплывшее в сторону от попавшего под трость человечка.

— А ему, этому вредному болтуну с кувалдой, все одно верят, — закончил князь с неожиданной горечью в голосе.

Вдруг обессилев, его сиятельство положил обе руки на набалдашник трости. Он устал от этого разговора.

Пора уже, решительно пора что-либо сделать!

Что мы все говорим да говорим, когда земля уходит из-под ног?..

Ведь прямо на глазах гибнет наша святая вера православная, трон качается, рушится страна!..

Вот хоть сегодня, когда ехал он на моцион в парк, то своими глазами видел мужика в заячьем треухе, который при виде княжеской кареты нисколько не поклонился, мерзавец!..

Ведь не просто же так дамы становятся всё менее привлекательны, а консоме теряет вкус!

Надобно, надобно правительству срочно принимать меры!

Немедленно!..

Надо!

Надо…

Вот хоть в трактир надобно поехать, на обед. Зря он, что ли, столько времени аппетит по парку нагуливал? Весь его по диагонали прошел. Да, в трактир…

Хотя почему же, собственно, именно туда? Когда дома тоже можно прилично пообедать, если супруга, Марья Кириловна, правильно распорядится. И задумался. Что-то его в последнем умозаключении смутило.

Ах да, она же в Покровском, озарило князя. После смерти от апоплексического удара батюшки, Кирилы Петровича, Машенька так и сидит в родовом своем гнезде. Утешает сводного брата Сашу да следит за строительством склепа, куда в скором времени должны переместить забальзамированное тело покойного тестя, восстановил он в памяти причины отсутствия княгини в Родимове.

С этим Сашкой, что от француженки-гувернантки рожден, сплошная морока. Вот с какого, спрашивается, каприза отказал этому бастарду Кирила Петрович своим завещанием дом в Москве и ровно половину наличности? А Марья Кириловна еще с ним носится, как с писаной торбой. Сашенька то, Сашенька се… Хлопочет определить брата в какую-либо из столичных казенных гимназий. Да кому он там нужен?

Почему эти все на меня так смотрят? Я что, вслух свои мысли высказал? А, ладно и так. Всё одно они в моих раздумьях ничего не поймут.

«Хорошо, что Покровское мне отошло. Хоть малая толика в верные руки попала», — скривился князь. Но убедился, что взял себя в руки и больше мысли свои вслух не проговаривает.

И еще подумал его сиятельство, что Кирила Петрович мог бы еще быть вполне жив, кабы к совету зятя прислушался и своих наложниц пореже навещал. Хотя, вспомнив тех девушек решил он, что пореже невозможно. Как же реже, когда там сплошь писаные красавицы собраны. И как только урождаются этакие нимфы в нашенских свинарниках?

Перетрудился тесть, вздохнул Верейский, вот и результат. А ведь сам-то был едва ли не моложе меня. Но советов не слушал. Сколько раз я ему говорил не объедаться, когда в баньку с девками соберется… Мне ли не знать. Но пропускал Кирила Петрович мимо ушей мои наставления. При его-то дебелости… Это у них, не иначе, семейное: теперь же вот и Марья Кириловна неглижирует моими словами…

Кстати, где она делась? И тут же вспомнил, где.

Ах, ну да… Надо ей сегодня же курьера послать, чтоб и не думала через неделю с моего торжества отсутствовать. Ничего, три дни можно даже Родимов вытерпеть.

Но сегодня ничто не препятствует перекусить в трактире. Однако тут же пришло на ум еще одно безобразие и решил князь на некоторое время еще задержаться в парке.