Маленькая Рок. Мопассан

1
Почтальон Медерик Ромпель, которого жители края фамильярно называли Медери, вышел в обычное время из почтового отделения в Рою-ле-Тор. Он прошёл по городку строевым шагом бывшего военного и направился через луга Вийом на берег реки Брендий, вдоль которой вела дорога в Карвелен, где находились его первые адресаты.
Он быстро шёл вдоль узкой речки, которая пенилась, шумела, кипела и текла по травянистому ложу, под сводом из верб. Большие валуны, мешающие течению, образовывали вокруг себя водовороты с петлями пены. Иногда встречались каскады воды под ногой, часто невидимые под листвой и переплетениями ползучих трав, под крышами из зелени издающие гневное или нежное журчанье, а дальше, где расширялись берега, можно было встретить безмятежное озерцо, где плавали лососи в колышащихся водорослях на дне.
Медерик шёл, не видя ничего, и думал только одно: “Первое письмо – к Пуавронам, затем – г-ну Ренарде. Надо идти через лес”.
Его синяя туника, стянутая на поясе чёрным кожаным поясом, быстро мелькала среди зелёных ивовых зарослей, а тяжёлая трость стучала рядом в такт шагам.
Он перешёл реку по мосту, сделанного из переброшенного дерева, опираясь на перила из верёвки, натянутой между двух колышков, воткнутых на берегах.
Лес, принадлежавший г-ну Ренарде, мэру Карвелена и самому богатому собственнику края, состоял из древних деревьев, огромных и ровных как колонны, и простирался на пол-лье в длину на левом берегу ручья, который служил границей этому огромному куполу из листвы. Вдоль воды росли высокие кусты, освещённые солнцем, но в самом лесу было сумрачно, и рос только густой, мягкий, нежный мох, распространяющий в застоявшемся воздухе лёгкий запах сырости и гниющих веток.
Медерик замедлил шаг, снял чёрное кепи с красным галуном и вытер лоб, так как на лугах было уже жарко, хотя не пробило ещё и восьми.
Едва он вновь надел головной убор и возобновил шаг, как заметил под деревом детский ножичек. Поднимая его, он нашёл ещё и напёрсток, а затем – чехол для игл двумя шагами дальше.
Подобрав всё это, он подумал: “Я передам эти вещи господину мэру”, и вновь тронулся в путь, но внимательно смотрел вокруг, готовый найти что-то ещё.
Внезапно он остановился как вкопанный, словно наткнулся на деревянный забор, так как увидел перед собой обнажённое детское тело, лежащее на спине. Это была девочка лет двенадцати. Её руки разметались, ноги были разведены, а лицо накрыто платком. Бёдра были слегка испачканы кровью.
Медерик подошёл на цыпочках, словно боялся шуметь, чего-то опасаясь, и вытаращил глаза.
Кто это был? Она спала? Потом он сообразил, что в полвосьмого утра под свежими деревьями не засыпают раздетыми. Значит, она была мертва, а он был свидетелем совершённого преступления. От этой мысли холодная дрожь пробежала по его спине, хотя в боях ему приходилось встречаться с опасностью. Но убийство, да ещё убийство ребёнка было такой редкостью в этом краю, что он не мог поверить глазам. Но на теле не было ран, только запёкшаяся кровь на ногах. Как же её убили?
Он подошёл совсем близко и внимательно посмотрел, опираясь на палку. Определённо, он её знал, так как был знаком со всеми жителями, но, не видя лица, не мог угадать имя. Он наклонился, чтобы снять платок, накрывавший лицо, а затем вдруг замер с вытянутой рукой.
Имел ли он право что-то трогать на трупе, пока его не осмотрели органы юстиции? Он представлял себе органы юстиции, как некую силу, от которой ничего не ускользает и которая придаёт столько же важности потерянной пуговице, сколько ножу в животе. Под этим платком могло находиться доказательство; по крайней мере, это была улика, которая могла потерять ценность, если бы её тронула неловкая рука.
Тогда он встал, чтобы бежать к мэру, но его остановила другая мысль. Если девочка была ещё жива, он не мог бросить её одну. Он осторожно встал на колени достаточно далеко от тела и протянул руку с ступне. Нога была холодной, ледяной, как у трупов, и это не оставило ему сомнений. От этого прикосновения у почтальона перевернулось сердце, как он говорил позднее, и пересохло во рту. Он быстро поднялся и побежал через лес к дому г-на Ренарде.
Он бежал гимнастическим шагом, зажав палку под мышкой, сжав кулаки, вытянув шею, а кожаная сумка с письмами и газетами била его по бёдрам в такт.
Дом мэра находился на краю леса, служившего парком, и стены частично омывал пруд, образованный в этом месте рекой Брендий.
Это был большой прямоугольный дом из серого камня, очень старый, привыкший выдерживать осады, с огромной 20-метровой башней, выстроенной в воде.
С вершины этой цитадели некогда просматривался весь край. Её называли “башней Ренара” по неизвестным причинам, и от этого прозвища образовалась фамилия Ренарде, которую носили владельцы этого феода на протяжении уже 200 лет, поскольку род Ренарде был частью полублагородной буржуазии, часто встречавшейся в провинции до Революции.
Почтальон влетел на кухню, где завтракали слуги, и воскликнул: “Господин мэр уже встал? Мне надо срочно с ним поговорить”. Медерика знали как человека, обладавшего весом и властью, и сразу же поняли, что произошло что-то серьёзное.
Предупредили г-на Ренарде, и он приказал привести почтальона. Тот, бледный и запыхавшийся, с кепи в руке, нашёл мэра сидящим за длинным столом, покрытым разбросанными бумагами.
Это был высокий, грузный, краснолицый мужчина, сильный как бык, которого очень любили жители несмотря на его вспышки жестокости. Ему было около 40 лет, полгода назад он овдовел и теперь вёл помещичий образ жизни на своих землях. Буйный темперамент часто вовлекал его в истории, из которых его всегда вытаскивали снисходительные сдержанные друзья - судьи Рою-ле-Тор. Разве он однажды не сбросил кучера с дилижанса за то, что тот едва не раздавил его пса на остановке в Микмаке? Разве он не сломал рёбра егерю, сделавшему ему замечание за то, что он охотился в соседних угодьях? Разве он не сцепился с супрефектом, остановившемся в деревне во время административной поездки, которую г-н Ренарде квалифицировал как предвыборное турне, а мэр по семейной традиции состоял в оппозиции к правительству?
Мэр спросил: “В чём дело, Медерик?”
Ренарде встал, его лицо залила краска.
- Что вы сказали?… Девочка?
- Да, сударь, девочка, голая, на спине, с пятнами крови, мёртвая!
Мэр выругался: “Клянусь Богом! Это, должно быть, маленькая Рок. Меня предупредили, что вечером она не вернулась домой. Где вы её нашли?”
Почтальон объяснил подробно и предложил отвести туда мэра.
Г-н Ренарде резко ответил: “Нет. Вы мне не нужны. Немедленно пришлите ко мне сельского полицейского, секретаря из мэрии и врача, а сами продолжайте разносить почту. Скорее, идите и скажите им, чтобы искали меня в лесу”.
Почтальон, привыкший подчиняться инструкциям, вышел, сердясь и сожалея, что не будет присутствовать при осмотре тела.
Мэр тоже вышел из комнаты, взял мягкую серую фетровую шляпу с широкими полями и остановился на пороге на несколько секунд. Перед ним расстилался газон, на котором сияли три больших пятна: красное, синее и белое, - корзины с распустившимися цветами, одна из которых стояла прямо напротив дома, а другие – по бокам. Немного дальше до самого неба высились первые деревья леса, тогда как слева над рекой, расширяющейся в пруд, можно было заметить обширные луга, зелёные равнины, иссечённые ручьями и живыми изгородями карликовых ив, похожих на чудовища, всегда тщательно подстриженные и несущие на своих коротких стволах плюмаж дрожащей листвы.
Справа, за конюшнями, каретными сараями и прочими постройками начиналась зажиточная деревня, в которой разводили коров.
Ренарде медленно спустился по ступенькам крыльца, повернул налево и прошёл по берегу, заложив руки за спину. Он шёл, наклонив голову, и время от времени смотрел вокруг, не пришли ли те, за кем он послал.
Когда он вошёл в лес, то остановился, снял шляпу и вытер лоб, как Медерик, так как жаркое июльское солнце нещадно обливало землю горячим дождём. Затем мэр тронулся в путь, остановился и повернул назад. Нагнувшись, он окунул платок в ручье под ногами и расстелил его на лбу под шляпой. Капли воды стекали у него по вискам, по багровым ушам, по мощной красной шее, одна за другой, на белый воротник рубашки.
Так как он всё ещё никого не видел, то начал кричать и стучать ногой: “Эй! Эй!”
Где-то справа ответили: “Эй!”
Под деревьями появился врач. Это был маленький щуплый человечек, бывший военный хирург, славившийся своей компетентностью. Он хромал вследствие полученного ранения и опирался на палку при ходьбе.
Затем он заметил полицейского и секретаря, которые были извещены одовременно и прибыли вместе. У них были испуганные лица, и они задыхались, семеня мелким шагом и так сильно махая руками, что, казалось, совершали ими больше работы, чем ногами.
Ренарде спросил врача: “Вы знаете, о чём идёт речь?”
- Да, о мёртвом ребёнке, найденном Медериком в лесу.
- Правильно. Идёмте.
Они начали идти бок о бок, остальные двое шли за ними. Их шаги не производили шума по мху, а глаза были устремлены вперёд.
Доктор Лабарб внезапно вытянул руку: “Смотрите, вот она!”
Вдали, под деревьями, виднелось что-то светлое. Если бы они не знали, что именно ищут, то не догадались бы. Это было таким белым и сияющим, что походило на оброненное бельё, так как луч солнца, скользящий между ветвей, освещал бледный труп косым лучом, падающим на живот. Приближаясь, они различили отчётливые формы, накрытое платком лицо и широко разведённые руки, словно на распятии.
- Мне страшно жарко, - сказал мэр.
Наклонившись к реке, он вновь окунул платок и положил его на лоб.
Врач ускорил шаг, заинтересованный находкой. Подойдя к трупу, он наклонился, ни к чему не прикасаясь, надел пенсне и осмотрел тело.
Он сказал, не поднимаясь: “Констатируем изнасилование и убийство. Впрочем, эта девочка – почти женщина, посмотрите на её грудь”.
Две молочные железы, уже довольно оформившиеся и обмякшие, выступали на груди трупа.
Врач легко снял платок, покрывавший лицо. Оно выглядело чёрным, ужасным, с вывалившимся языком и выпученными глазами. Он сказал: “Чёрт возьми, её задушили после того, как дело было сделано”.
Он потрогал шею: “Задушена руками. Никаких особых следов не оставлено: ни царапины ногтем, ни отпечатка пальца. Отлично. Действительно, это – маленькая Рок”.
Он осторожно положил платок вновь на лицо: “Мне здесь нечего делать; она мертва, по крайней мере, 12 часов. Надо предупредить прокуратуру”.
Ренарде, стоя с заложенными за спину руками, смотрел внимательно на тело, лежащее в траве. Он прошептал: “Какое несчастье! Надо бы найти одежду”.
Врач пощупал руки, плечи, ноги. Он сказал: “Она, без сомнения, купалась. Одежда должна находится на берегу”.
Мэр приказал: “Ты, Принсип (это был секретарь мэрии), поищешь мне эти тряпки на берегу ручья. Ты, Максим (полицейский), побежишь в  Рою-ле-Тор и приведёшь мне следователя и жандармов. Они должны быть здесь через час. Ты меня услышал”.
Двое мужчин быстро удалились, а Ренарде сказал врачу: “Какой негодяй мог сотворить подобное в нашем краю?”
Врач пробормотал: “Кто знает? Каждый способен на такое. Каждый – в частности, и никто – в общем. Неважно, это, должно быть, какой-то бродяга, безработный. С тех пор, как мы стали Республикой, только их и можно встретить на улицах”.
Они оба были бонапартистами.
Мэр ответил: “Да, это мог быть только чужак, прохожий, бродяга без крыши над головой...”
Врач добавил с подобием улыбки: “И без женщины. Не сумев поужинать или найти кров, он воспользовался остальным. Есть люди на земле, способные на преступление в удобный момент. Вы знали, что малышка исчезла?”
Концом трости он тронул поочерёдно пальцы мёртвой, нажимая, словно на клавиши пианино.
- Да. Её мать приходила ко мне вчера вечером, около 21.00, так как дочь не вернулась к ужину. Мы звали её до полуночи по всем дорогам, но не подумали о лесе. Для качественных поисков был нужен дневной свет.
- Хотите сигару? - спросил врач.
- Спасибо, не хочу курить. Это зрелище повлияло на меня.
Они остались стоять напротив хрупкого тела подростка, такого бледного на тёмном мхе. Большая муха с синим брюшком, ползающая по бедру, остановилась на пятне крови, вновь поползла, взбираясь вверх по боку живым прерывистым шагом, вскарабкалась на грудь, спустилась на другую, ища какой-нибудь влаги. Двое мужчин смотрели на это чёрное движущееся пятно.
Врач сказал: “Как это мило – мушка на коже. Дамы прошлого века правильно делали, наклеивая их на лица. Почему сейчас этот обычай потерян?”
Мэр, казалось, не слышал, затерявшись в размышлениях.Внезапно он обернулся на шум: женщина в чепчике и синем фартуке бежала под деревьями. Это была мать Рок. Заметив Ренарде, она начала плакать: “Моя малышка, где моя малышка?”, настолько испуганная, что не смотрела на землю. Но внезапно она увидела, остановилась, сцепила руки и воздела их, испуская пронзительный, душераздирающий крик раненого животного.
Затем она бросилась к телу, упала на колени и подняла, словно вырвала, платок, покрывавший лицо. Когда она увидела его, чёрное и искажённое, она встала в одну секунду и ударилась лицом о землю, испуская ужасные крики в мох.
Её высокое тощее тело, к которому прилипла одежда, дрожало от рыданий. Виднелись костистые лодыжки и тощие икры в грубых синих чулках – они ужасно вздрагивали, и она рыла землю крючковатыми пальцами, слово затем, чтобы сделать дыру и спрятаться в ней.
Врач смущённо пробормотал: “Бедная старушка!” У Ренарде в животе послышался характерный шум, и он шумно выхаркнул одновременно через нос и рот. Он пробормотал: “Клянусь… клянусь… клянусь Богом, свинья, сделавшая это… я… я хотел бы увидеть, как его гильотинируют”.
Но Принсип появился вновь, с жалким видом и пустыми руками. Он пробормотал: “Я ничего не нашёл, господин мэр, ничего”.
Тот ответил невнятным голосом, в котором слышались слёзы: “Что ты не нашёл?”
- Тряпки малышки.
- Что ж… что ж… ищи ещё… и… и… найди их… иначе… ты будешь иметь дело со мной.
Мужчина, зная, что нельзя противоречить мэру, ушёл неверным шагом, бросив на тело косой боязливый взгляд.
Под деревьями послышались отдалённые голоса, смутный шум: приближалась толпа, так как Медерик на своём пути разнёс новость от двери до двери. Жители деревни, сперва напуганные, уже говорили об этом на улицах, от крыльца до крыльца, затем начали собираться, обсуждать, комментировать недавнее событие, а теперь пришли посмотреть.
Они подходили группками, слегка колеблющиеся и беспокойные, боясь первого впечатления. Когда они увидели тело, то остановились, не решаясь подойти и заговорить. Затем осмелели, сделали несколько шагов, остановились, вновь подошли и образовали вокруг покойной, её матери, врача и Ренарде плотный круг, взволнованный и шумный, который вновь сужался от толчков новоприбывших. Вскоре они тронули труп. Кое-кто нагнулся, чтобы пощупать. Врач попросил их отойти. Но мэр, внезапно выйдя из оцепенения, рассердился и, схватив палку доктора Лабарба, набросился на толпу, выкрикивая бессвязно: “Убирайтесь… убирайтесь… негодяи… “ И за одну секунду толпа любопытных отодвинулась на 200 метров.
Рок встала, обернулась, села и теперь плакала, закрыв лицо руками.
В толпе обсуждали событие; жадные глаза парней шарили по голому телу. Ренарде заметил это и, резко сняв пиджак, набросил на девушку, полностью покрыв тело.
Любопытные медленно подходили; лес наполнялся людьми, и непрерывный шум голосов поднимался среди густой листвы высоких деревьев.
Мэр, закатав рукава, стоял с палкой в руке, заняв воинственную позицию. Казалось, его раздражало любопытство людей, и он повторял: “Если кто-нибудь приблизится, я размозжу ему голову, как собаке”.
Крестьяне испугались и рассеялись. Доктор Лабарб, который курил, сел рядом с Рок и заговорил с ней, стараясь утешить. Старая женщина немедленно убрала руки с лица и ответила потоком жалобных слов, высвобождая горе словами. Она рассказала обо всей своей жизни, о свадьбе, о смерти мужа, которого забодал бык, о детстве дочери, о жалком существовании вдовы без средств, с малышкой на руках. У неё осталась только маленькая Луиза, и её убили, убили в этом лесу. Внезапно она вновь захотела её увидеть и, подползя на коленях к трупу, приподняла край покрова, затем уронила его и начала выть. Толпа молчала, жадно смотря на жесты матери.
Но внезапно поднялся крик; все закричали: “Жандармы, жандармы!”
Двое жандармов появились вдалеке, двигаясь рысью, сопровождая капитана и маленького господина с рыжими бакенбардами, который танцевал как обезьяна на высокой белой кобыле.
Деревенский полицейский действительно нашёл следователя, г-на Пютуана, в тот момент, когда он пришпоривал лошадь, чтобы совершить ежедневную прогулку, так как считался хорошим кавалеристом, к большой радости офицеров.
Он спешился вместе с капитаном, пожал руки мэру и доктору и бросил быстрый взгляд на пиджак, вздымающийся над телом.
Когда он вошёл в курс дела, то сначала приказал убрать публику, которую жандармы выгнали из леса, но которая вновь появилась на лугу и образовала высокую живую изгородь из возбуждённых и волнующихся голов вдоль реки Бриндий на другом берегу ручья.
Врач, в свою очередь, высказал результаты осмотра, которые Ренарде записал карандашом в записную книжку. Всё было констатировано, зарегистрировано и прокомментировано без обнаружения чего-либо. Принсип тоже вернулся, не найдя никаких следов одежды.
Это исчезновение удивляло всех, это могли объяснить только кражей; но, так как эти тряпки не стоили 20 су, кража тоже была непонятной.
Следователь, мэр, капитан и доктор тоже отправились на поиски, отодвигая ветки вдоль реки.
Ренарде сказал судье: “Как могло произойти, что негодяй спрятал или унёс тряпки и оставил тело на открытом воздухе, на виду?”
Тот, подозрительный и проницательный, ответил: “Хе-хе! Хитрец, возможно? Это преступление совершила либо жестокая скотина, либо хитрый плут. В любом случае, мы это обнаружим”.
Стук экипажа заставил их обернуться. Это были помощник прокурора, врач и секретарь суда, прибывшие в свою очередь. Поиски возобновили, беседуя с оживлением.
Внезапно Ренарде сказал: "Господа, приглашаю вас пообедать у меня”.
Все согласились с улыбкой, и следователь, решив, что в этот день он уже достаточно занимался маленькой Рок, повернулся к мэру:
- Я могу распорядиться, чтобы тело отнесли к вам, не так ли? Ведь у вас есть комната, где его можно оставить до вечера?”
Тот замялся и залепетал: “Да, нет… нет… По правде говоря, я не хотел бы, чтобы тело приносили ко мне… из-за… из-за моих слуг… которые… которые уже говорят о призраках… в моей башне, в башне Ренара… Понимаете… Я не смогу… Нет… Я предпочёл бы, чтобы тела не было у меня”.
Судья улыбнулся: “Хорошо… Я прикажу отвезти тело в Рою немедленно, для официального освидетельствования”. И, повернувшись к помощнику прокурора: “Я могу воспользоваться вашим экипажем?”
- Да, конечно.
Все вернулись к трупу. Рок, которая теперь сидела рядом с дочерью, протянув ей руку, смотрела прямо перед собой смутным растерянным взглядом.
Двое врачей попытались увести её, чтобы она не видела, как уносят девочку, но она сразу поняла, что собираются сделать, и, бросившись на тело, обняла его. Лёжа на трупе, она кричала: “Вы её не заберёте, она моя, она теперь моя. Её у меня убили, я хочу остаться с ней, вы её не заберёте!”
Мужчины, смятённые и нерешительные, стояли вокруг неё. Ренарде встал на колени, чтобы с ней заговорить. “Послушайте, Рок, - сказал он, - мы должны это сделать, чтобы найти убийцу; без этого мы не узнаем; надо найти его и наказать. Вам её отдадут, когда мы найдём его, я вам обещаю”.
Этот довод подействовал на женщину, и в её безумном взгляде появилась ненависть. “Значит, его схватят?” - спросила она.
- Да, я вам это обещаю.
Она встала, решив уступить этим людям, но капитан пробормотал вновь: “Удивительно, что мы не нашли одежду”, и новая мысль, не посещавшая её раньше, внезапно проникла в голову крестьянки, и она спросила:
- Где одежда? Она моя. Я хочу её забрать. Где она?
Ей объяснили, что одежду ещё не нашли, но она продолжала упрямо настаивать, плача и причитая: “Она моя, я хочу её забрать. Где она? Я хочу её забрать”.
Чем больше её пытались утешить, тем больше она плакала и настаивала. Она больше не хотела забрать тело, только одежду, одежду своей дочери, скорее не от материнской нежности, а из-за неосознанного желания нищего, для которого серебряная монета – это целое состояние.
Когда маленький труп, завёрнутый в одеяла, принесённые из дома Ренарде, исчез в экипаже, мать, стоя под деревьями и поддерживаемая мэром и капитаном, закричала: “Больше ничего не осталось у меня, ничего не осталось, даже её маленького чепчика!”
Только что прибыл священник, совсем молодой, но уже полный человек. Он вызвался отвести мать, и они вдвоём пошли в деревню. Горе матери смягчалось от сладких слов священника, который обещал ей большое утешение. Но она повторяла одно: “Если бы у меня только был её чепчик...”, и эта мысль доминировала теперь над всеми остальными.
Ренарде закричал издали: “Вы обедаете у нас, господин аббат. В 13.00”.
Священник обернулся и ответил: “Охотно, господин мэр. Я буду у вас в полдень”.
И все направились к дому, серый фасад которого и высокая башня на берегу реки виднелись меж ветвей.
Обед длился долго; обсуждали преступление. Все сходились во мнении, что его совершил бродяга, проходящий мимо, когда девочка купалась.
Затем судьи вернулись в Рою, объявив, что вернутся завтра с утра; врач и кюре вернулись к себе, тогда как Ренарде после долгой прогулки по лугам вернулся в лес и прогуливался там до ночи медленными шагами, заложив руки за спину.
Он лёг рано утром на следующий день и ещё спал, когда следователь вошёл в спальню. Он потирал руки с довольным видом и сказал:
- Ха-ха! Вы ещё спите! Что ж, дорогой, у нас есть кое-что новое этим утром.
Мэр сел на постели:
- Что же?
- О, нечто особенное! Вы помните, как мать вчера просила что-то на память о дочери, особенно маленький чепчик. Так вот! Открыв дверь сегодня утром, она нашла на пороге два детских башмачка. Это доказывает, что преступление совершил местный, кто затем пожалел мать. И почтальон Медерик принёс мне напёрсток, ножичек и футляр для игл покойницы. Значит убийца, унеся одежду, чтобы спрятать, выронил содержимое карманов. Лично я самое большое значение  уделяю башмакам, проявляющим определённую моральную культуру и способность убийцы испытывать нежность. Если хотите, мы можем пересмотреть всех значительных жителей деревни”.
Мэр встал. Он позвонил, чтобы ему принесли тёплой воды для бритья. Он сказал: “Охотно, но это продлится долго, и мы сможем начать немедленно”.
Г-н Пютуан сидел верхом на стуле, даже в комнате не забывая свои манеры наездника.
Ренарде теперь покрыл подбородок белой пеной, глядя в зеркало, затем поскрёб бритвой по коже и продолжил: “Самого значительного жителя Карвелена зовут Жозеф Ренарде: мэр, богатый собственник, суровый человек, который бьёт сторожей и кучеров...”.
Следователь рассмеялся: “Довольно; перейдём к следующим...”
- Следующий по значению – г-н Пелледан, сосед, животновод, такой же богатый собственник, хитрый крестьянин, очень подозрительный, очень изворотливый во всех денежных вопросах, но неспособный, по моему мнению, совершить такое преступление.
Г-н Пютуан сказал:
- Перейдём к следующему.
И так, бреясь и умываясь, Ренарде продолжил описывать моральный облик всех жителей Карвелена. После двух часов обсуждения их подозрения остановились на 3-х подозреваемых: браконьере по имени Каваль, ловце устриц и раков Паке и скотобое Клови.

2
Поиски продолжались всё лето; преступника не нашли. Те, кого подозревали и задержали, легко доказали свою невиновность, и поиски виновного были вынуждены остановить.
Но это убийство взволновало весь край. В душах жителей осталась тревога, смутный страх, чувство тайного опасения, пришедшего не только от невозможности найти следы, но и из-за этих башмачков, найденных перед дверью Рок на следующий день. Уверенность в том, что убийца присутствовал на освидетельствовании, что он ещё жил в деревне, преследовала все умы и мучила, летала по деревне как беспрерывная угроза.
Лес, впрочем, стал страшным местом: его избегали и думали, что в нём живут призраки. Раньше жители ходили туда гулять по воскресеньям после обеда. Они садились на мох под огромными деревьями или гуляли вдоль реки, глядя на форель среди водорослей. Мальчишки играли в шары, в кегли, в пробку, в мяч на опушках, где сглаживали и разбивали землю, а девочки, выстроившись
рядками по 4-5, прогуливались, держась за руки, пища романсы визгливыми голосами, царапавшими уши, и фальшивые ноты беспокоили спокойный воздух и раздражали зубные нервы, словно капли уксуса. Теперь уже никто не ходил под густым высоким сводом, словно люди ожидали найти там спрятанный труп.
Настала осень, падали листья. Они падали день и ночь, спускались и кружились, круглые и лёгкие, вдоль высоких деревьев; сквозь ветви стало просвечивать небо. Иногда, когда порыв ветра пробегал по верхушкам, внезапно начинался медленный долгий дождь, превращающийся в тихо шумящий ливень, покрывающий мох густым жёлтым ковром, слегка хрустящим под ногами. И почти неуловимый шёпот беспрерывно парил, нежный и грустный в этом листопаде, и казался жалобой, а падающие листья казались слезами, большими слезами, которыми плакали деревья день и ночь в конце года, на исходе тёплой зари и нежных сумерек, на исходе горячих бризов и светлых солнц и, возможно, над преступлением, которое они видели под своей тенью, совершённом над ребёнком у их ног. Они плакали в тишине пустынного леса, покинутые и испуганные, где должна была теперь бродить только маленькая душа мёртвой девочки.
Бриндий наполнилась дождями и текла быстрее, жёлтая и гневная, между сухих берегов и двух живых изгородей из тощих голых ив.
Ренарде внезапно возобновил прогулки по лесу. Каждый день с наступлением темноты он выходил из дома, спускался по крыльцу медленным шагом и шёл под деревьями с задумчивым видом, с руками в карманах. Он долго ходил по влажному мягкому мху, пока стая ворон, прилетевшая со всех сторон, чтобы отдохнуть на высоких верхушках, не взлетала в воздух, похожая на огромную траурную вуаль, реющую в воздухе, издавая громкие зловещие крики.
Иногда они вырисовывались на фоне красного вечернего неба и пестрели чёрными пятнами на спутанных ветвях. Затем внезапно взлетали, страшно каркая и вновь разворачивая над лесом длинное тёмное кружево своего полёта.
Наконец, они обрушивались на самые высокие верхушки и постепенно замолкали, тогда как сгущающаяся ночь смешивала их чёрные перья с чернотой пространства.
Ренарде всё бродил под деревьями, а затем, когда мрак становился непроглядным, возвращался, падал в кресло перед горящим камином и протягивал к огню влажные ноги, от которых долго поднимался пар.
Однажды утром по краю разнеслась важная новость: мэр приказал вырубить лес.
20 лесорубов уже работали. Они начали с самого близкого к дому угла и быстро продвигались в присутствии мэра.
Вначале обрубщики ветвей карабкаются по стволу.
Привязанные к нему верёвкой, они вначале обнимают его, затем, поднимая ногу, сильно ударяют куском стали, прикреплённой к ступне. Когда остриё вонзается в древесину, человек поднимается, как по лестнице, чтобы ударить второй ногой и вторым остриём, на которое он опирается вновь, продолжая восхождение.
С каждым шагом подъёма он всё выше поднимает верёвку, которую привязывает к дереву; у него на поясе болтается и блестит стальной топорик. Он взбирается всё выше, как животное-паразит, которое набрасывается на великана, тяжело взбирается по огромной колонне, обнимая и прокалывая её шпорами, чтобы срубить верхушку.
Добравшись до первых ветвей, он останавливается, отвязывает острый серп с бока и ударяет. Он ударяет медленно, методично, отделяет ветку близко от ствола, и внезапно она трещит, сгибается, наклоняется и падает, задевая своим падением соседние деревья. Затем она падает на землю с сильным шумом сломанного дерева, и все мелкие ветки долго дрожат.
Почва покрывалась щепками и ветками, которые другие мужчины собирали, связывали в охапки и складывали в кучу, тогда как оставшиеся деревья казались огромными столбами, гиганскими обрубленными,  обезглавленными острым лезвием серпа шестами.
Когда обрубщик заканчивал работу, он оставлял на верхушке прямого тонкого обрубка верёвочную петлю и спускался по стволу без веток, который дровосеки начинали рубить у основания сильными ударами, которые звучали по всему лесу.
Когда зарубка на основании становилась глубокой, несколько человек тянули, испуская крики в такт, за верёвку, привязанную на верхушке, и огромный ствол внезапно трещал и падал на землю с тяжёлым шумом и дрожью, как от далёкого пушечного выстрела.
Лес уменьшался каждый день, теряя срубленные деревья, как армия теряет солдат.
Ренарде больше не уходил оттуда; он оставался там с утра до вечера, неподвижно глядя и заложив руки за спину, и смотрел, как медленно умирает его лес. Когда одно дерево падало, он ставил на него ногу, как на труп. Затем поднимал глаза к следующему с тайным спокойным терпением, как если бы он ожидал и надеялся на что-то в конце этой резни.
Однако приближались к месту, где нашли маленькую Рок. Однажды вечером, в сумерках дровосеки дошли туда.
Так как было темно, небо было покрыто облаками, дровосеки хотели остановить работу, откладывая на завтра срубку огромного бука, но мэр воспротивился и потребовал, чтобы немедленно обрубили и срубили колосса, под сенью которого произошло преступление.
Когда обрубщик ветвей закончил работу, дровосеки подрубили основание, пятеро мужчин начали тянуть за верёвку, привязанную к верхушке.
Дерево не поддавалось; его мощный ствол, хотя и подрубленный до середины, был жёстким как железо. Работники все вместе, регулярным скачкообразным движением тянули за верёвку, пригибаясь к земле, и издавали приглушённый крик, который показывал и регулировал их усилие.
Двое дровосеков  стояли рядом с гигантом с топором в руке, похожие на двух палачей, а неподвижный Ренарде, положив руку на кору, ждал падения дерева с нервной тревожностью.
Один из мужчин сказал: “Вы стоите слишком близко, господин мэр; когда оно упадёт, может вас ранить”.
Он не ответил и не отошёл; казалось, он был готов схватить в объятия этот бук, чтобы свалить его, как борец.
Внезапно у подножия этой высокой деревянной колонны появилась трещина, которая, казалось, бежала к макушке страдальческой дрожью; колонна слегка наклонилась, готовая упасть, но ещё держалась. Возбуждённые мужчины напрягли руки и удвоили усилия; и как сломанное дерево, Ренарде внезапно сделал шаг вперёд, затем остановился, приподняв плечи, чтобы принять неминуемый удар, смертельный удар, который размозжил бы его.
Но бук отклонился и лишь слегка задел его, отбросив на 5 метров лицом в землю.
Рабочие подбежали, чтобы поднять его; он уже сам встал на колени, оглушённый, с мутными глазами, и проводя ладонью по лбу, словно только что очнулся от припадка безумия.
Когда он поднялся на ноги, удивлённые мужчины начали расспрашивать, не понимая, что он сделал. Он ответил, сбиваясь, что на него нашло помрачение или, скорее, момент возвращения в детство, что он представил себе время, проведённое под деревом, как мальчишки бегут перед экипажами рысью, что он играл с опасностью, что он чувствовал это желание в себе уже с неделю, спрашивая себя каждый раз, когда дерево трещало, сможет ли он пройти под ним невредимым. Это была глупость, он это признавал, но у всех есть минуты помрачения и детских соблазнов.
Он объяснял медленно, ища слова, приглушённым голосом, затем ушёл, сказав: “До завтра, друзья, до завтра”.
Вернувшись к себе, он сел за стол, который лампа, покрытая абажуром, живо освещала, и, закрыв лоб руками, начал плакать.
Он плакал долго, затем вытер глаза, поднял голову и посмотрел на часы. Не было ещё 6 часов. Он подумал: “У меня есть время до ужина”, и пошёл закрыть дверь на ключ. Он вернулся затем и сел за стол, вытащил средний ящик, вынул револьвер и положил его на бумаги. Сталь оружия сверкала и отбрасывала отблески, как искры.
Ренарде смотрел на него некоторое время с видом пьяного человека; затем встал и начал ходить.
Он ходил по комнате, останавливался и вновь ходил. Вдруг он открыл дверь своей туалетной комнаты, окунул салфетку в кувшин с водой и вытер лоб, как сделал в утро преступления. Затем вновь начал ходить. Каждый раз, когда он проходил перед столом, блестящее оружие привлекало его взгляд, к нему тянулась рука, но он смотрел на часы и думал: “У меня ещё есть время”.
Прозвонило полшестого. Тогда он взял револьвер, широко раскрыл рот со страшной гримасой и воткнул в него ствол, словно хотел проглотить. Так он оставался стоять несколько секунд неподвижно с пальцем на гашетке, затем внезапно, сотрясаясь от дрожи, уронил пистолет на ковёр.
Он вновь упал в кресло, рыдая: “Я не могу. Я не смею! Боже мой! Боже мой! Как мне набраться смелости, чтобы убить себя!”
В дверь постучали; он испуганно встал. Слуга сказал: “Ужин готов, сударь”. Он ответил: “Хорошо. Я спускаюсь”.
Тогда он подобрал оружие, вновь спрятал в ящик, затем взглянул в зеркало на камине, чтобы посмотреть, не искажено ли его лицо. Он был красным, как всегда; возможно,  слишком красным. Вот и всё. Он спустился и сел за стол.
Он ел медленно, как человек, который хочет растянуть трапезу, который не хочет оставаться наедине с собой. Затем он выкурил несколько трубок в зале, пока убирали со стола. Затем поднялся в спальню.
Закрывшись, он посмотрел на постель, открыл все ящики, исследовал все углы, перерыл всю мебель. Затем зажёг свечи на камине и, несколько раз обернувшись вокруг себя, обшарил всю комнату с взглядом страшной тоски, исказившей лицо, так как знал, что он увидит, как и во все ночи, маленькую Рок: девочку, которую он изнасиловал, а затем задушил.
Каждую ночь страшное видение возобновлялось. Вначале у него в ушах раздавалось гудение, словно от молотилки или от поезда, проезжающего вдали по мосту. Тогда он начинал задыхаться, и ему приходилось расстёгивать воротник рубашки и пояс. Он ходил, чтобы заставить циркулировать кровь, или пытался читать или петь, но это было напрасно; его мысль против воли возвращалась ко дню убийства и заставляла вспоминать самые тайные подробности с самыми сильными эмоциями – с первой минуты до последней.
Он почувствовал, встав в то утро, в утро ужасного дня, небольшое головокружение и мигрень, которые приписал жаре, поэтому оставался в комнате, пока его не позвали на завтрак. После еды он отдохнул, а ближе к вечеру вышел подышать свежим бризом под деревья в лесу.
Но когда он оказался на улице, тяжёлый горячий воздух луга начал давить на него. Солнце, ещё высоко в небе, лило на обугленную, сухую и жаждущую землю потоки горячих лучей. Ни одно дуновение ветерка не двигало листья. Все животные, птицы и насекомые молчали. Ренарде вышел под высокие деревья и принялся ходить по мху, где Бриндий испаряла немного свежести под гиганским сводом из ветвей. Но ему было не по себе. Ему казалось, что незнакомая невидимая рука сжимает ему шею; он почти ни о чём не думал, как обычно. Лишь одна мысль преследовала его уже 3 месяца: мысль вновь жениться. Он морально и физически страдал, живя один. Привыкнув за 10 лет к женщине рядом, привыкнув чувствовать её рядом с собой каждый миг, привыкнув к ежедневным объятиям, ему настоятельно и смутно требовались женские прикосновения и поцелуи. С тех пор, как умерла мадам Ренарде, он бесконечно страдал, не понимая причины: он страдал, так как по его ногам больше не шелестела юбка каждый день и потому что он не мог отдохнуть и расслабиться в объятиях жены. Он был вдовцом едва лишь полгода и уже подыскивал девушку или вдову в окрестностях, на которой мог бы жениться по истечении срока траура.
У него была целомудренная душа, но она жила в мощном теле Геркулеса, и его ночи и дни начали тревожить чувственные образы. Он отгонял их – они возвращались, и он шептал иногда, улыбаясь: “Я - как святой Антуан”.
Этим утром его тоже преследовали видения, поэтому он решил искупаться в реке и освежиться, охладить горячую кровь.
Немного дальше он знал место, широкое и глубокое, куда люди приходили окунуться летом. Он пошёл туда.
Густые ивы скрывали этот светлый бассейн, где течение слегка успокаивалось, прежде чем возобновиться вновь. Приблизившись, Ренарде показалось, что он слышит шум, слабый плеск, не похожий на журчание ручья вдоль берега. Он осторожно раздвинул листья и посмотрел. Какая-то девочка, полностью голая и белая в прозрачной волне, била руками по воде, слегка танцуя и поворачиваясь вокруг себя с грациозными жестами. Это был уже не ребёнок, но ещё не женщина: полная, сформировавшаяся, раннеспелая, почти зрелая. Он не шевелился, поражённый, остолбеневший, у него перехватило дыхание от странного пронзительного чувства. Он стоял, и его сердце сильно колотилось, словно одна из его чувственных грёз реализовалась, словно нечистая фея послала ему это юное создание, эту маленькую крестьянскую Венеру, рождённую в бурлении ручья, как другая, большая, родилась из морских волн.
Внезапно девочка вышла из воды и, не видя его, пошла в его сторону, чтобы подобрать одежду и одеться. По мере того, как она приближалась неверными шагами, избегая острых камней, он чувствовал огромную силу, толкающую его к ней, животный импульс, пронзающий всё тело, сводящий с ума, заставляющий дрожать руки и ноги.
Она стояла несколько секунд за ивой. Тогда, забыв обо всём, он раздвинул ветки, набросился на неё и сжал в объятьях. Она упала, слишком испуганная, чтобы сопротивляться или звать на помощь, и он овладел ею, не понимая, что делает.
Он очнулся после преступления, как просыпаются от кошмара. Девочка начала плакать.
Он сказал: “Замолчи, замолчи же. Я дам тебе денег”.
Но она не слушала; она плакала.
Он продолжал: “Замолчи. Замолчи. Замолчи”.
Она выла и извивалась, чтобы выскользнуть.
Он внезапно осознал, что погиб, и схватил её за шею, чтобы прекратить эти раздирающие крики. Так как она продолжала отбиваться с ожесточённой силой существа, которое хочет избежать смерти, он положил свои ладони колосса на маленькое горло, распухшее от крика, и задушил за несколько секунд – настолько сильно он жал, совсем не желая убить, а лишь желая заставить её замолчать.
Затем он встал, растерянный от ужаса.
Она лежала перед ним, истекая кровью, с чёрным лицом. Ему надо было спасаться; в его взволнованной душе возник смутный тайный инстинкт, руководящий всеми существами в опасности.
Надо было бросить тело в воду, но другой импульс заставил его свернуть одежду в небольшой пакет. Затем, так как в кармане у него была верёвка, он связал этот свёрток и спрятал в дыре под стволом дерева, чьё основание омывала река.
Затем он ушёл большими шагами через луг, сделал большой крюк, чтобы его увидели крестьяне, жившие далеко, на другой стороне деревни, и вернулся к ужину в обычный час, рассказав слугам все подробности своей прогулки.
В эту ночь он смог уснуть; он спал мёртвым скотским сном, как должны спать приговорённые к смерти. Он открыл глаза с первыми лучами солнца и подождал, мучимый страхом обнаруженного преступления, обычного времени, когда вставал.
Затем ему пришлось присутствовать при констатации. Он делал это, как лунатик, в галлюцинации, которая показывала ему вещи и людей как сквозь сон, в пьяном тумане, в сомнении реальности, которое находит на ум в часы больших катастроф.
Только душераздирающий крик Рок задел его сердце. В этот миг он чуть было не бросился под ноги старой женщине, крича: “Это я!” Но он сдержался. Однако ночью он выловил башмачки покойной, чтобы отнести на порог к матери.
Пока длилось расследование, он должен был направлять правосудие, быть спокойным, хитрым, улыбающимся и сохранять самообладание. Он безмятежно обсуждал с судьями все  предположения, которые приходили тем на ум, оспаривал их мнения, разрушал их умозаключения. Он даже испытывал определённое терпкое и болезненное удовольствие, смущая их теории и идеи, оправдывая тех, кого они подозревали.
Но, начиная с того дня, когда поиски были прекращены, он начал нервничать, стал более возбудимым, хотя и мог сдерживать гнев. Резкие звуки заставляли его подпрыгивать от страха, он дрожал по малейшему поводу, вздрагивал всем телом, когда у него по лбу ползла муха. Тогда им овладевало огромное желание двигаться, толкало его на долгие прогулки и не давало ложиться всю ночь.
Его вовсе не мучило раскаяние. В его брутальной натуре не было ни тени чувства или морального страха. Энергичный и даже жестокий мужчина, рождённый для войны, опустошений и резни, полный диких инстинктов охотника и воина, он не считался с человеческой жизнью. Хотя он уважал Церковь по политическим причинам, он не верил ни в Бога, ни в дьявола и, следовательно, не ожидал в будущей жизни ни наказания, ни награды за поступки в жизни этой. Его вера заключалась в смутной философии, составленной из всех идей энциклопедистов прошлого века, и он рассматривал Религию как моральную санкцию Закона, считая, что они были придуманы людьми, чтобы регулировать социальные отношения.
Убить кого-то на дуэли или на войне, или в драке, или случайно, или из-за мести, или даже из хвастовства казалось ему забавным и дерзким и оставляло в мозгу не больше следа, чем выстрел из ружья по зайцу, но из-за убийства этого ребёнка он начал испытывать сильное чувство. Вначале он совершил преступление в безумном припадке, в чувственном соблазне, помрачившем разум. И он сохранил в сердце, в теле, на губах, до самых пальцев убийцы некую животную любовь, а так же ужасный страх за эту пойманную и трусливо убитую им девочку. Его мысль беспрестанно возвращалась к этому моменту, и хотя он пытался прогнать этот образ, который отодвигал с ужасом и отвращением, он чувствовал, что образ рыщет в его мозге, крутится вокруг, ожидая момента вернуться.
Он начал бояться вечеров и тени вокруг. Он уже не знал, почему его пугают сумерки, но боялся их инстинктивно; ему казалось, что они населены страхами. Светлый день не рождает страхов. Днём видно вещи и живые существа, и днём можно встретить только естественные вещи и существа, которые появляются при свете. Но ночь, непроглядная ночь, более плотная, чем стены, и пустая, бесконечная, такая чёрная и обширная, в которой могли летать страшные вещи, в которой бродят таинственные страхи, скрывала для него незнакомую, близкую, угрожающую опасность! Какую?
Вскоре он узнал. Однажды вечером, довольно поздно, он сидел в кресле, и ему показалось, что занавеска на окне шевельнулась. Он подождал, встревоженный, с бьющимся сердцем; занавеска не двигалась; затем вновь шевельнулась, или, по крайней мере, ему так показалось. Он не осмеливался встать и дышать; однако он был смел: ему часто приходилось драться, и он любил заставать воров у себя.
Действительно ли занавеска двигалась? Он спрашивал себя, боясь обмана зрения. Это был такой пустяк, впрочем: лёгкое дрожание ткани, колыхание складок, волнение, словно от ветра. Ренарде смотрел внимательно, вытянув шею; внезапно он встал, устыдившись своего страха, сделал 4 шага, схватил занавеску двумя руками и отодвинул. Вначале он увидел только чёрные стёкла, похожие на блестящие чернильные пластинки. Непроницаемая ночь расстилалась позади до невидимого горизонта. Он стоял перед этой безграничной тенью, и внезапно заметил свечение, движущийся далёкий огонёк. Тогда он приблизил лицо к стеклу, думая, что браконьер ловит раков в реке, так как уже минуло полночь, а свет двигался вдоль реки, под деревьями леса. Так как он ещё не мог различить, то закрыл глаза руками, и внезапно этот огонёк стал ярким светом, и он увидел маленькую Рок, голую и кровоточащую на мхе.
Он отпрянул, сжавшись от страха, опрокинул стул и упал на спину. Он оставался лежать несколько минут с отчаянием, затем сел и принялся размышлять. У него была галлюцинация, вот и всё: галлюцинация из-за того, что какой-то браконьер ходил по берегу реки с фонарём. Что удивительного в том, что воспоминание о преступлении вызывало в нём порой видение покойницы?
Встав, он выпил стакан воды, затем сел. Он подумал: “Что я буду делать, если это повторится?” А это повторится, он это чувствовал, он был уверен в этом. Окно уже притягивало его взгляд, звало и привлекало. Чтобы больше не видеть его, он развернул кресло, затем взял книгу и попытался читать, но ему показалось, что позади него что-то шевелится, и он резко развернул кресло. Занавеска вновь дрожала, на этот раз – точно, он больше не мог сомневаться; он бросился вперёд и схватил её так резко, что порвал, а затем жадно прижался лицом к окну. Он ничего не увидел. Снаружи было черным-черно, и он вздохнул с радостью человека, которому только что спасли жизнь.
Он отвернулся, чтобы сесть, но желание смотреть в окно вновь завладело им. С тех пор, как занавеска упала, образовалась тёмная дыра, привлекательная и страшная, на месте ночной деревни. Чтобы не уступить этому опасному соблазну, он разделся, погасил свет, лёг и закрыл глаза.
Неподвижно лёжа на спине, с тепловатой и влажной кожей, он ждал сна. Через его закрытые веки вдруг проник яркий свет, Он открыл глаза, думая, что начался пожар. Всё было чёрным, и он приподнялся на локте, чтобы рассмотреть окно, которое непреодолимо привлекало его. Он смог рассмотреть какие-то звёзды; он встал, пересёк комнату на цыпочках, нащупал окно вытянутыми руками, прижал лоб к стеклу. Там, под деревьями, тело девочки сияло, словно покрытое фосфором, и освещало тень вокруг!
Ренарде издал крик и бросился в кровать, где пролежал до утра, спрятав голову под подушку.
Начиная с этого момента, его жизнь стала невыносимой. Он проводил дни в страхе перед ночами, а каждую ночь видение повторялось. Закрывшись в комнате, он пытался бороться, но тщетно. Непреодолимая сила поднимала его и вела к окну, словно чтобы вызвать призрак, и он уже видел его, лежащего на месте преступления в той позе, как его нашли: с раскинутыми руками и раздвинутыми ногами. Затем покойница вставала и уходила маленькими шагами, как девочка делала, выйдя из воды. Она тихо уходила, пересекая лужайку и клумбу с засохшими цветами, затем поднималась в воздухе к окну Ренарде. Она приходила к нему, как пришла в день преступления к своему убийце. И мужчина отодвигался перед этим видением, отходил к кровати и падал, хорошо зная, что девочка вошла и стоит за занавеской, которая вот-вот заколышется. И до самого рассвета он смотрел на эту занавеску, впившись взглядом и ожидая, что выйдет жертва. Но она не показывалась; она оставалась там, за иногда движущейся тканью. И Ренарде, вцепившись в простыни, сжимал их так, как сжимал горло маленькой Рок. Он слушал, как звонили часы; слушал маятник в тишине и биение своего сердца. И он страдал, несчастный, как никто не страдал до него.
Затем, когда на потолке появлялась белая линия, предвещая наступающий день, он чувствовал себя избавленным, оставшись один, наконец, и вновь ложился. Он спал несколько часов тревожным лихорадочным сном, и часто во сне к нему вновь возвращалось видение.
Однако он хорошо знал, что это не было видением, что мёртвые не возвращаются, и что его больная душа, которую преследовала навязчивая мысль и незабываемое воспоминание, было единственной причиной его пытки, единственным напоминанием о мёртвой, вызванным ею, когда она восставала перед его глазами или оставалась нестираемым образом. Но он знал также и то, что не выздоровеет, что не избежит дикого преследования памяти, и он решил, что лучше умереть, чем долее терпеть эти мучения.
Он начал искать способ умереть. Ему хотелось чего-то простого и естественного, что не навело бы на мысли о самоубийстве, так как он дорожил своим фамильным именем; а если бы догадались о причине его смерти, то подумали бы о необъяснимом преступлении, о нераскрытом убийстве, и немедленно обвинили бы его.
Ему в голову пришла странная мысль: чтобы его раздавило дерево, под которым он убил маленькую Рок. Он решил вырубить лес и симулировать несчастный случай. Но бук отказался упасть на него.
Вернувшись к себе в страшном отчаянье, он схватил револьвер, но не осмелился выстрелить.
Прозвонили к ужину; он поел и поднялся к себе. Он не знал, что делать. Он чувствовал себя трусом теперь, не решившись выстрелить тогда. Только что он был готов, крепок, решителен, владел своей смелостью и мыслями, а теперь стал слабым и боялся смерти так же, как боялся покойницы.
Он лепетал: “Я не посмею, не посмею”, и смотрел со страхом то на оружие на столе, то на занавеску на окне. Ему казалось, что сейчас произойдёт что-то страшное, что прервёт его жизнь! Но что? Что? Их встреча, возможно? Она его подстерегала, ждала, звала, хотела отомстить, в сврю очередь, и приговорить его к смерти, как она показывалась ему каждый вечер.
Он начал плакать как дитя, повторяя: “Я не посмею, я не посмею”. Затем упал на колени и прошептал: “Боже мой, Боже мой!” Не веря в Бога, однако. И действительно, он больше не осмеливался смотреть в окно, где, как он знал, притаился призрак, или на стол, где сиял револьвер.
Когда он встал, то сказал вслух: “Это не может продолжаться, надо покончить с этим”. Звук его голоса в тихой комнате вызвал дрожь страха по его телу, но, так как он не осмеливался принять решение, так как он хорошо чувствовал, что палец откажется нажать на гашетку, он вновь спрятал голову под одеяло и начал размышлять.
Ему надо было найти что-то, что толкнуло бы его на смерть, придумать уловку против самого себя, чтобы у него не осталось колебаний, никакой отсрочки, никаких сожалений. Он завидовал осуждённым, которых ведут на эшафот через строй солдат. О, если бы он мог попросить кого-нибудь выстрелить, если бы он мог облегчить душу признанием, признаться другу, который не разгласит, и получить от него смерть. Но у кого попросить такую страшную услугу? У кого? Он перебирал в памяти имена друзей. Врач? Нет. Он позже расскажет обо всём. Внезапно его озарила странная мысль. Он напишет следователю, которого близко знал, и выдаст себя. Он расскажет в этом письме о преступлении, о мучениях, о решении умереть, о колебаниях и о средстве, которое использует, чтобы приободрить угасающие силы. Он будет умолять именем их старой дружбы уничтожить письмо, как только узнает, что виновного настигло правосудие. Ренарде мог рассчитывать на этого человека, он хорошо это знал, так как тот был сдержанным в словах. Это был один из тех людей, совесть которых строго управляется только их разумом.
Едва он подумал об этом, как его сердце захлестнула радость. Теперь он был спокоен. Он напишет это письмо на рассвете, положит в ящик, прибитый к стене усадьбы, затем поднимется в башню и подождёт почтальона, а когда человек в синей блузе уйдёт, бросится головой вниз на камни. Он позаботится о том, чтобы его увидели лесорубы, вырубающие лес. Он сможет подняться по лестнице, на которой стоял флагшток для флага, разворачиваемого по праздникам. Он сломает этот шест и бросится вниз вместе с ним. Кто заподозрит, что это был не несчастный случай? Он убьётся наверняка, учитывая его вес и высоту башни.
Он немедленно встал с кровати, сел за стол и начал писать; он не забыл ни одной подробности преступления, ни одной подробности своей мучительной жизни затем, страданий сердца, и закончил тем, что заявил, будто сам приговаривает себя, что казнит преступника, умоляя своего старого друга, чтобы его память не очернили посмертно.
Закончив письмо, он заметил, что был уже день. Он закрыл и запечатал конверт, надписал адрес и спустился лёгкими шагами к почтовому ящику, прибитому на углу фермы; когда он бросил письмо, которое нервировало его руку, то быстро вернулся, закрыл входную дверь на задвижку и пошёл в башню подстерегать почтальона, который унесёт его признание.
Теперь он чувствовал себя спокойным, спасшимся!
Холодный сухой ветер дул ему в лицо. Он жадно вдыхал его с открытым ртом, впивая эту ледяную ласку. Небо было пылающе-красного цвета зимней зари, и вся белая равнина, покрытая инеем, блестела под первыми лучами солнца, словно её посыпали толчённым стеклом. Ренарде стоял с непокрытой головой и смотрел на равнину слева, на деревню справа, где начинали дымиться трубы к завтраку.
У своих ног он видел реку, текущую по камням, о которые он скоро разобъётся. Он чувствовал себя заново родившимся в этой ледяной красивой заре, полным сил и жизни. Свет купал его, окружал его, проникал в него, как надежда. На него нахлынула тысяча воспоминаний о подобных утрах, о быстрых шагах по замёрзшей земле, звеневшей под ногами, об удачной охоте на уток на берегу пруда. Все милые мелочи жизни пришли ему на ум, возбудили новые желание, пробудили мощные аппетиты здорового активного тела.
Он собирается умереть? Зачем? Он собирается глупо умереть, потому что испугался тени? Испугался несуществующего? Он ещё богат и молод! Какое безумие! Ему стоит только развлечься, отвлечься, уехать в путешествие, чтобы забыть! Даже этой ночью он уже не видел девочку, потому что его мысли были заняты другим. Возможно, она больше не вернётся? А если она жила в этом доме, она не сможет последовать за ним! Земля велика, грядущее - долго! Зачем умирать?
Его взгляд бродил по равнине, и он заметил синее пятно вдоль берега Бриндий. Это был Медерик, который нёс письма из города и собирался забрать письма из деревни.
Ренарде подскочил, чувство боли пронзило его, и он бросился вниз по лестнице, чтобы забрать письмо, чтобы потребовать его назад от почтальона. Теперь он не заботился о том, чтобы его увидели; он бежал по траве, где лежала пена инея, и достиг угла фермы с почтовым ящиком одновременно с почтальоном.
Почтальон уже открыл ящик и вынимал бумаги, положенные туда жителями края.
Ренарде сказал:
- Здравствуйте, Медерик.
- Здравствуйте, господин мэр.
- Послушайте, Медерик, я бросил в ящик письмо, которое мне нужно. Я пришёл попросить, чтобы вы вернули мне его.
- Хорошо, господин мэр, я вам его верну.
Почтальон поднял глаза. Он опешил, увидев лицо Ренарде: у того были лиловые щёки, растерянный взгляд, чёрные круги вокруг провалившихся глаз, взъерошенные волосы, спутанная борода, перекошенный галстук. Было видно, что он не спал ночью.
Почтальон спросил: “Вы больны, господин мэр?”
Тот, осознав, что его манеры выглядят странно, потерял бдительность и пролепетал: “Нет.. нет… Я просто вскочил с кровати, чтобы забрать у вас письмо… Я спал… Понимаете?”
Слабое подозрение вкралось в мозг бывшего солдата. Он спросил: “Какое письмо?”
- То, которое вы мне сейчас отдадите.
Теперь Медерик колебался. Манеры мэра казались ему неестественными. Возможно, в этом письме был политический секрет. Он знал, что Ренарде – не республиканец, и знал все трюки и уловки, используемые на выборах.
Он спросил: “Кому адресовано это письмо?”
- Г-ну Пютуану, следователю; вы его знаете, это мой друг!
Почтальон поискал и нашёл требуемое письмо. Тогда он начал смотреть на него, поворачивая в пальцах, очень смущённый, озадаченный, боясь совершить серьёзную ошибку или стать врагом мэра.
Видя его колебания, Ренарде сделал движение, чтобы выхватить письмо. Этот резкий жест убедил Медерика в том, что речь шла о важной тайне, и он решил выполнить свой долг любой ценой.
Он бросил конверт в сумку, закрыл её и сказал:
- Нет, не могу, господин мэр. Раз уж письмо адресовано представителю юстиции, я не могу.
Страшная тоска сжала сердце Ренарде, и он пролепетал:
- Но вы же меня знаете. Вы даже можете узнать мой почерк. Говорю вам, мне нужна эта бумага.
- Не могу.
- Послушайте, Медерик, вы знаете, что я не могу вас обмануть; говорю вам, оно мне нужно.
- Нет. Не могу.
Дрожь гнева сотрясла душу Ренарде.
- Но, чёрт возьми, берегитесь. Вы знаете, что я не шучу, что я могу сделать так, что вас уволят, милейший, и очень скоро. Я – мэр, в конце концов, и я приказываю вам отдать мне эту бумагу.
Почтальон твёрдо ответил: “Нет, не могу, господин мэр!”
Тогда Ренарде, потеряв голову, схватил его, чтобы вырвать сумку, но тот отбился, попятился и поднял свою тяжёлую палку. Он спокойно произнёс: “О, не трогайте меня, господин мэр, или я ударю. Берегитесь. Я исполняю свой долг!”
Поняв, что погиб, Ренарде стал покорным, безвольным и начал умолять, как плачущий ребёнок.
- Послушайте, послушайте, друг мой, отдайте мне это письмо, я вам заплачу, я дам вам денег, 100 франков, слышите?
Почтальон развернулся и отправился в путь.
Ренарде побежал за ним, лепеча:
- Медерик, Медерик, послушайте, я дам вам 1000 франков, слышите?
Тот шёл, не отвечая. Ренарде продолжал: “Я сделаю вас богатым… всё, что хотите… 50000 франков… 50000 франков за письмо… Что вам стоит?… Вы не хотите?… Хорошо, 100000… скажите… 100000… понимаете?… 100000 франков… 100000 франков...”
Почтальон обернулся со строгим лицом и суровым взглядом: “Хватит, иначе я повторю юстиции всё, что вы только что сказали”.
Ренарде остановился как вкопанный. Всё было кончено. У него больше не было надежды. Он повернулся и побежал в дом, спасаясь, как зверь на охоте.
Медерик тоже обернулся и с изумлением смотрел на этот побег. Он видел, как мэр вернулся к себе, и ждал, не произойдёт ли ещё чего-нибудь удивительного.
Действительно, вскоре высокая фигура Ренарде появилась на вершине башни Ренара. Он бежал вокруг платформы, как безумный, затем схватил флагшток, потряс его с силой, не смог сломать, а потом, как пловец, ныряющий в воду, бросился вниз в пустоту, вытянув руки.
Медерик побежал звать на помощь. Пересекая парк, он увидел лесорубов. Он позвал их, крикнув о несчастном случае, и они нашли у подножия башни кровоточащий труп, голова которого разбилась о камень. Река Бриндий текла вокруг этого камня, и в водах её русла, расширявшегося в этом месте, спокойных и светлых, виднелась длинная розовая струйка из мозга и крови.

Декабрь 1885
(Переведено в 7-19.05.2020)