Помеченные солнцем. Отрывок Предательство

               

 ---Предательство---

    Лодка была самодельная, деревянная, с узким дном – верткая.

    Иван сидел на корме, держа одной рукой руль подвесного мотора, который медленно тащил лодку вверх по течению к городу. Анна расположилась напротив мужа на небольшом сидении в середине лодки. Их разделяли два ведра с ягодой, заботливо поставленные Анной и обвязанные ее платками. Остальную ягоду они разместили в носу лодки, насыпав ее прямо на брезент, расстеленный на дне.

    Анна немного устала и, радуясь покою и ветерку, освежавшему ее покрасневшее от жары лицо, почти задремала. Много собрали ягоды, но не жалко времени: «Теперь хватит и старшей, как-то надо ей переправить в Хабаровск», – думала она. Мысли текли плавно и тягуче, почти беззаботно. Но какая-то тайная тревога вдруг коснулась их, и мысли улетели без следа. Она открыла глаза, огляделась, река также тихо несла свои воды. Необъяснимое предчувствие беды не проходило, тупо, леденя сердце, остановилось где-то в груди.

    «Скоро вечер, а мы только возвращаемся. Иван тоже, видно, устал, молча сидит за мотором. Да и вообще он сегодня какой-то сам не свой, весь день молчит, словом не перекинулись…», – подумала и встретила странный взгляд Ивана, который, не мигая, смотрел сквозь нее.
 
    Анна некоторое время вглядывалась в его светло-голубые мерзлые глаза, не понимая его состояния: смотрит и не видит! Таким она его еще не знала. «Хорошо, что Амур сегодня почти пустой – рабочий день, лодок не видно, а так бы уже столкнулись с кем-нибудь», – Анна решила окликнуть мужа. Иван отвернулся.

    Лодка шла вдоль совхозного острова, поросшего тальником. Мелкие желтые волны расходились от её носа, с илистой тяжестью растворяясь за кормой. И снова Анна поймала на себе необычный, слюдянистый взгляд мужа…

    – Ты что, Вань? – не выдержала она. – Чего чудишь?
Иван молча, всем корпусом отвернулся от нее, – теперь его профиль четко, идолом, вырисовался на фоне реки и замер.

    Ветер стих. Солнце тяжело катилось на запад, обливая их липким от близкой воды, жаром. Молчали. Анна тревожно посматривала на мужа, не зная, чего ожидать от него дальше. Она вспоминала события последних нескольких дней, непонятную его резкость и молчаливость, отстраненность от нее и даже брезгливость.

    Тогда она не обратила на это внимания и уж, конечно, не думала о существовании каких-то особенных причин изменения отношения к ней.

    А тем временем неуловимо для восприятия что-то менялось вокруг них. Как бы сгустился воздух, или кто-то невидимый накрыл своим прозрачным и плотным покровом лодку, отчего труднее стало дышать. Глубокое чувство необъяснимого беспокойства охватило Анну, она, не подавая вида, озиралась на реку, сопки. Ивана же, казалось, ничего не трогало – он все так же, не меняя позы, застыв, сидел на корме.

    И вдруг что-то тонко, почти звеняще, прошелестело рядом, Анна ничего не успела понять, только пахнуло холодом от резкого мощного движения, как из не растаявшего ручья в распадке. Ей показалось, будто кто-то метнул между ними острый топор, и острие вмиг сделало свое дело: разъединило их, и лопнула, исчезла годами наработанная, семейная связь, как пуповина или натянутая тетива лука, дав одновременно ему – радость, ей – боль.

    Анна хотела протянуть к Ивану руку, но не успела – увидела, как вся его сухощавая фигура стала принимать какую-то другую форму. Его рубаха стала медленно наполняться объемом из мышц, а может, из ветра, отчего он увеличился, чуть ли, не вдвое, ужаснув ее этим. Затем муж резко повернулся: на Анну смотрели его светлые, но измененные до неузнаваемости, почти белые, льдистые глаза, будто лишенные зрачков. Гримаса ненависти искажала его натужно покрасневшее лицо.
Его рот как выплюнул ей в лицо:

    – Пошла вон! Убью!

    Она не верила своим ушам – это был не ее, всегда послушный, Ваня… «Вот таким он забивает свиней, а там он – мастер» – промелькнула у нее невольно мысль. Но его взгляд и движение руки к веслу, молча сказали о реальной для нее опасности: «Озверел. Убьет».
 
    Она разлепила вмиг спекшиеся губы и спросила совершенно спокойно, самообладание и здесь не покинуло ее:
    – Куда, Вань?

    Он без раздумий кивнул ей на воду:
    – Туда. За борт!

    Она посмотрела на реку, остров. Амур был пуст. Её оглушила дикая злоба, лицо исказила гримаса первобытной ярости, глаза засветились желтым огнем. Она вдруг почувствовала, что через секунду уже не будет принадлежать себе, что в ней возникла гигантская разрушительная сила, способная разнести в щепки не только лодку, но и разорвать в клочья Ваньку и даже, казалось, прорубить просеку на склонах сопок… Но вдруг отяжелела и пронзительно заныла ее правая рука: «Револьвер!».

     Возможно, Анна и поддалась бы пришедшей дьявольской необузданности, если бы на краешке сознания не мелькнула мысль о револьвере. Рука, ее родная правая рука, просила оружие! «Если бы был с собой наган…», – полоснула мысль о своем друге по службе. Но он остался дома. Он – ее многолетний помощник – и сейчас оказал ей услугу, вернул к действительности. Она была благодарна ему, как живому существу. Ярость, пеной спустившись с головы к ногам, ушла в небытие.

     Повернувшись лицом к острову и прищурив левый глаз, как перед выстрелом, она оценила расстояние, разделяющее их, презрительно хмыкнула и приняла вызов обстоятельству – покорить эту дистанцию!

     Знала, что хорошо плавала когда-то, ведь выросла у озера да и теперь была здорова и крепка. Ее вдруг начала распирать откуда-то взявшаяся девичья бесшабашность, прогретое многодневным знойным солнцем тело горело, желало прохлады воды. Эйфория, пришедшая на смену злобе, требовала разрядки. Бесовским глазом поглядывая на мужа, она склонилась снять резиновые сапоги, помолодевшим голосом спросила:
    – За что, Вань?
    – Сдохни, старая кляча! – злобу и ненависть источали его слова. Они, как плетью, подстегнули её тело, показавшееся ей молодым и гибким.

    «Чепуха, мелочь, до берега совсем близко – делать нечего, доплыву», – успев снять  сапоги, заверила себя мысленно Анна. Она хотела избавиться и от синего рабочего халата, который был надет от комаров на платье, но Иван крикнул, так качнув лодку, что Анна едва удержалась на сидении:

    – Ну, быстро...
    И Анна, вспомнив Бога, плюхнулась в воду, в чем была…

    Всплыла отдуваясь. «Глубоко, дна не достала», – подумала она.  Покрутила головой, лодка с Ванькой была уже далеко и показалась ей на фоне серебристой от солнца воды черной скорлупкой с парусом в виде выпрямленной фигуры мужа. Он не повернул назад, к ней.

    «Плыть, Нюра! Плыть», – приказала она себе. Где-то далеко-далеко, за желтой и бугром выпиравшей перед ней воды, увидела зеленеющую полоску берега – тальник.
Барахтаясь, сняла сапог. Отдышалась, лежа на спине, вспомнила старый прием и удивилась, что не забыла его. Сбросила халат.

    Страха перед водой не было. Смелую и решительную от природы, ее немногое в жизни пугало. И сейчас она не думала об опасности для себя. Ее мозг был занят другим, он источал, как всполохи, моменты поведения Ивана в недавнем прошлом, и они не давали ей ответ на немой вопрос: «Почему?».

    Через некоторое время на смену этому состоянию тяжело, молотом, вместе с толчками крови в голове бесконечно забилась мысль: «Что придумал…, что придумал. Чего захотел, много захотел!».

    Вместе с ненавистью, обидой за свою доверчивость приходило и зрело жуткое чувство – месть. Оно придавало Анне сил, заставляя все быстрее подгребать воду под себя. «Что придумал…, что придумал. Много захотел!».

    Но через какое-то, как показалось, длительное время поняла, что вода становится все тяжелее, гуще и темнее, а берег – все еще далекие верхушки тальника. Все чаще ложилась на спину, отдыхала. Течение сносило по руслу. «Что придумал…, что придумал…, чего захотел!», – не покидало ее – сила набегала и затем растворялась в воде.

    Вода тягучая и плотная, как ртуть, уже окутывала ее надежно, она не была равнодушным наблюдателем за нежданной  гостьей, какой оказалась Анна вначале. Вода, словно живая, будто была заинтересована в Анне, как в жертве, попавшей в ее чрево, и ждала только своего момента для принятия дара.
 
    Анна тяжелела, она чувствовала усталость во всем теле, но не думала о смерти. Верила, что ее час еще не настал, что он ещё далеко впереди, и надеялась на себя, силы еще были, на помощь, на чудо.

    Но постепенно время и Амур делали свое дело: Анна уже не возмущалась, а мысли о мщении перемежались с взыванием о помощи к кому-то неведомому, но близко, кажется, находящемуся, в воде. Память услужливо подсказала когда-то услышанное имя нанайского духа воды – Подю, и Анна взмолилась: «Подя, не забирай меня! Я еще молодая, жить хочу!».

    Потом она взывала вслух и к православному Богу: «Господи, помоги!».

    Неожиданно из воды выплыло лицо покойной матери, и дочь услышала ее горячие слова к Богородице. Кажется, мать и сейчас наставляла, учила ее молитве, недоученной Нюркой в детстве. И Анна повторяла за ней вслух – на какое-то время становилось легче тело. Лицо матери исчезло.

    Затем вода стала прохладней, и Анна поняла, что попала на глубину, в поток, который её нес вдоль острова среди обломков деревьев, бугристых клоков сена и грязной соломы.

    Вскоре она почувствовала, как гибкая волна холодным узким языком лизнула ее ухо, как бы пытаясь что-то нашептать ей. «Тише, тише, тише», – донесся до Анны ее всплеск, и поняла она тайный смысл этих уговоров. «Не хочу! Замолчи!», – четко выговорила Анна, встряхнув головой, и хотела сильным движением вынести шею, плечи из воды, но волна заботливо и неотступно следила за ней, туманя сознание своей настойчивостью напоить.

    Вскоре тупеющий слух Анны уловил какие-то новые звуки: плеск весел или проплывающего рядом бревна, она не смогла сразу определить точно. Сквозь заложенные как будто ватой уши она услышала возникшие мужские голоса, а угасающим сознанием поняла, что обращаются именно к ней:
    – Тетка, а, тетка, откуда плывешь? Далеко ли собралась?

    Анне только и хватило сил, что прохрипеть:
    – Далеко…, – и судорожно ухватиться цепкой рукой в протянутое деревянное весло.

    Окончательно она пришла в себя, когда лодка спасителей подходила к лодочной стоянке. Приподняв веки, увидела, что двое мужчин молча смотрят на нее. Одного из них Анна узнала сразу, это был известный всем жителям поселка браконьер и медвежатник, старожил Власов. Он поймал ее осмысленный взгляд и спросил:
    – Кто это тебя так? И что с тобой не поделили или кого?

    Она села на расстеленной парусине, прислоняясь к борту глубокой большой лодки, нехотя ответила:
    – Сама, сама упала за борт. Так вот получилось…

    – Ну, ладно, не хочешь – не говори. Тогда я тебе скажу: кто тебе «помог» в этом, должен быть наказан, обязательно наказан. Тебя ждала тяжелая смерть, не гоже так с бабой расправляться.

    Анна молча покивала, соглашаясь с ним. Так же молча, вышла на берег.
Платье на ней высохло; она обула какие-то тапки, предложенные рыбаками, и пошла – вначале медленно поплелась, затем шаг ее ускорился – домой.

    Солнце, уже краснея, кажется, за свои беспощадные проделки, стыдливо закатывалось в невысокие склоны на ночной покой...