Привет из прошлого

      В первой декаде сентября, по разбитому вдребезги тракту, вытянутому по лесистым косогорам вдоль протекавшей, где-то внизу в ольховнике извилистой речки Демид, в сторону города неторопливо полз старенький тентованный Камаз. Водитель грузовика, сорокалетний, с добрыми глазами круглолицый весельчак Ленька Орлов, усиленно крутил баранку, и подобно летчику асу, как только мог объезжал ямы, которые были на протяжении всего пути, и пятиэтажным матом про себя крыл свою шоферскую профессию, а вместе с ней и весь белый свет.
      – Ну, и дорожка. Растудыть твою налево! – в конце концов не удержался Орлов, когда его, и без того дышащий на ладан восьмитонник на крутом повороте правым передним колесом все ж таки угодил в глубокую, заполненную дождевой водой выбоину. – Мать моя барышня. Не дорога, а прямо, какой-то танкодром. Сколько можно терпеть это форменное безобразие? Яма на яме, как будто перед нами, только что немецкий Юнкерс пролетел.
      В просторной и светлой кабине помимо Леньки находился пожилой механик заводского транспортного цеха, прижимистый, мечтающий через четыре года свалить на пенсию Михал Степаныч Лизунов. Из-за того, что их машину то и дело кренило на поворотах, он крепко вцепившись одной рукой в выступ на двери, без конца думал об этой злосчастной поездке в областной центр, где ему надо было, каким-то образом изловчиться, и использовав все свои старые связи и опыт, раздобыть для вышедшего неделю назад из строя бульдозера дефицитные запчасти.
      – Каждый год одно и тоже, одно и тоже. Не понос, так золотуха. Спрашивается, за что, такое наказание? – наяривая со скрипом в разные стороны непослушным рулем, все яростней возмущался Леонид. – Ведь только по весне, главное штука, эти чертовы воронки залатали, а к осени они, нате, пожалуйста, снова тут, как тут.
      Лизунов словно проглотив язык, терпеливо молчал.
      – Нельзя, что ли было сразу отремонтировать нормально? Слышь, Степаныч? Чего ты, как воды в рот набрал? – без остановки тараторил водитель. – Я, что ли не прав? Каждый божий год высыпают в эти котлованы тонны щебня. Нет, чтобы раз и навсегда, взять и закатать этот долбанный тракт в асфальт. Хотя, о чем это я? Они у нас даже центральную улицу в поселке не могут заасфальтировать толком, а я, наивный, размечтался. Тьфу!
      Изрядно утомившись от этого бесконечного зуда, механик все же решил Ленькин пыл немного остудить.
      – Зеленый ты еще ворчать-то. – недовольно процедил он сквозь зубы, и зачем-то похлопал по толстой кожаной папке с документами, лежавшей на сиденье рядом с ним.
      – Чегооо? – из-за громкого рычания восьмицилиндрового движка, не расслышал слова Лизунова шофер.
      – Ничего. Шуруй, давай с Богом. Проехали.
      – Я не расслышал тебя, дядя Миш. Повтори.
      – Вот ведь, настырный какой. Хм. Я говорю, вместо того, чтобы возмущаться, ты бы за дорогой лучше следил. Тебе еще всего сорок, паря, а ты, как старый дед ворчишь.
      – Заворчишь тут с этими козопасами, Степаныч. Это ладно мы еще с тобой на грузовой мантулим, а не на легковушке. А ты представляешь, что было бы у нас сейчас с подвеской, если бы мы ехали по этой полосе препятствий, ну, например, скажем, на твоих Жигулях?
      – Кто спорит? На грузовике, конечно, по такой трясучке намного сподручней, чего зря воздух сотрясать.
      – Вот именно. И я о том же тебе говорю. А эти клоуны-дорожники, еще умудрились всюду знаков понатыкать, чтобы люди не гоняли больше сорока. Специально, что ли? Издеваются над нами? Как будто, кто-то будет по этой стиральной доске, на спидометре сотню выжимать.
      – Пусть хоть двести выжимают, раз жить не хотят.
      – Вот-вот. Шумахеры хреновы. Хм.
      – У нас в России, Леня, как известно, две беды. – назидательным тоном промолвил механик.
      – Хех! Знакомые беды.
      – А то, как же незнакомые.
      – Я надеюсь, дураки и дороги ты имеешь ввиду?
      – Угадал. Они самые. И знаешь, что самое страшное?
      Орлов на это нерешительно помотал головой.
      – Не знаешь, что ли? – бойко переспросил Лизунов.
      – И что же это? Скажи, раз умный, такой?
      – А это, когда одна беда, начинает заниматься другой.
      В ту же секунду Ленька одним резким движением залихватски крутанул баранкой в сторону покрытой болотной тиной большой лужи вблизи обочины, и их порожний Камаз, вновь точно угодил, только теперь уже задними левыми колесами в очередную огромную колдобину.
      – Вот ведь зараза, какая! Сволочье. Мать твою по харе валенком! – нешуточно злясь на самого себя за неудачно проделанный маневр, с отчаянием в дрожащем голосе матюгнулся Орлов. – Никаких нервов с этим большаком не хватит. От одной воронки увернуться, я каким-то образом еще умудрился, зато в две другие все равно попал. Ездюк. Вот как тут, дядя Миша, не ворчать-то? А?
      – Смотри, давай за дорогой, не дрова везешь. – вытаращив на шофера серые глаза, скомандовал Лизунов и обтер носовым платком свой разгоряченный, потный лоб.
      – А я, чего по-твоему делаю? – сердито огрызнулся на него в ответ Леонид. – Пиво с воблой пью? Тут, Степаныч, хоть смотри, хоть не смотри, итог все равно будет одинаков. Да хоть вообще глаза мне вон своим платком завяжи. От моего смотрения, ямы никуда не пропадут.
      Когда, наконец, закончилась гористая местность и за бортом с обеих сторон поплыли еще неубранные картофельные поля колхоза «Искра», дорожное покрытие на этом отрезке пути, на удивление пошло намного ровней.
      – Ну, вот, другое дело, Степаныч. А? Ха-ха-ха! – сразу же повеселел Орлов. – Не все нам с тобой, козликами по кочкам скакать.
      – Рули, давай, скакун, не отвлекайся. – безразлично отреагировал механик. – У нас с тобой еще все впереди.
      – Нет, Степаныч. Что ни говори, а все равно лучше по хорошей дороге ехать, чем по этим колтунам скакать. Я вот сейчас нырял по ямам-то, и вспомнил, как меня однажды Женька Крынкин попросил с ним на его Камазе съездить в Раскатиху на пилораму, ему там должны были несколько кубов тесу напилить. А на спальнике у него две поллитры водки туда-сюда каталось за работу мужикам. Деньги-то, тогда еще никто особо не расчухал, обычно же рассчитывались натурой. Разогнался он, значит, по колдобинам-то, и эти чебурашки, как давай у нас за спиной по спальнику летать. Это хорошо, что я тогда был вратарем нашей футбольной команды в цехе, сумел поймать эти бутылки, а так бы разбились к чертовой бабушке они.
      Лизунов вдруг вспомнил последнюю игру, где их родную команду в сухую разгромили металлурги со счетом семь ноль, и он, едва сдерживая смех, отвернулся к окну.
      – Смотри за дорогой, Лев Яшин. – стараясь не рассмеяться, пробубнил он. – Тут тебе не стадион.
      Ленька не обращая внимания на ворчание Степаныча, упорно давил на педаль газа, и о чем-то мечтал.
      – Со мной по молодости, тоже примерно, точно такая же история была. – мигом сделался задумчивым механик. – Помню, поехали мы, как-то с родителями на рейсовом автобусе к родственникам в Пермь. Там у отца родная сестра с семьей жила. Я почему-то, тогда один на последнем сиденье сидел. И тут наш Пазик, как на кочке подлетел, так я чуть через крышу вперед головой не вышел. Как на катапульте подбросило кверху меня.
      Тут на дороге вновь появились небольшие, но вместе с тем паршивые неровности, и Ленька, стараясь не угодить колесами в очередные ямки, стал нервно дергать рулем.
      – Нет, Степаныч, я и вправду не представляю, что было бы, если бы мы щас ехали с тобой на легковой. Я ведь, если ты не знаешь, как только демобилизовался, целое лето у нас на нефтебазе водилой был на Каблучке. Тогда же много выпускали этих Москвичей. А что, удобная, кстати, в хозяйстве машинка, всякий инвентарь возить.
      – У меня на этой нефтебазе бухгалтерша знакомая работала. Жалко, только, что она замужняя была.
      – В свое время это была серьезная организация, плохо, что ее в район перенесли. Помню еще, там около двухэтажной конторы, в палисаднике, вот такая вот крупная земляника росла. Прямо, как на кладбище. Ха-ха-ха!
      – Не мели ерунду-то. – сделал замечание Лизунов.
      – А что, не так, что ли? Я тогда молодой был, беззаботный. Наверно самые лучшие годы, Степаныч, это, когда ты уже отслужил в армии, но еще не женат.
      Механик на это, ничего не сказал.
      – Нарвем, бывало, с мужиками эту землянику в кружки, ложкой ягоды там хорошенько раздавим, сахарного песочку подсыплем, тут же зальем их кипятком, и всю эту мешанину пьем. Любо. Сидишь, вот так в беседке у конторы, пофыркиваешь, и не думаешь, ни о чем. И вправду, самое прекрасное время, это, когда ты еще холостой.
      – Ишь, размечтался, раскатал губу. Хм. Холостой. Все бы вам в холостяках ходить.
      – Везло мне в молодости на эти Каблучки. – продолжал вслух мечтать Леонид. – У меня у тестя, он всю жизнь проработал главным агрономом в «Искре», была служебная машина - старенький Каблук. Он у него все время дома в гараже стоял. Тесть, помню, с какой-то бякой у нас в хирургии лежал, а мы, тогда, как раз телушку закололи, и надо было мясо отвезти в райцентр на базар. Я хорошенько подумал, хозяин все равно в больнице, почему бы на его Москвиче мясо-то не отвезти? Ну, и все. Думаю, отвезем, и никто не заметит, что мы брали его. Рано утром, значит, мы с женой украдкой тушу в будку загрузили, и помчали в Красноуфимск на рынок неспеша. И чуть-чуть не доехав до места, нам бензовоз Газик, как дал передком в левый бок. Представляешь, Степаныч, в какой замес я с этим казенным Каблучком попал? Хуже не придумать.
      – Да уж. Хороший зять попался. Ничего не скажешь. Сделал ты своему агроному сюрприз. Хм. Пока тот свое здоровье поправлял, ты ему служебную машину ухряпал?
      – Я же, дядя Миша, не нарочно. – стал наивно оправдываться Орлов. – Ты слушай дальше. Я бегом, значит, купил на поезд билеты, и пока тестя из больницы-то не выписали, помчался за крылом, капотом и дверью на автозавод, аж в сам Ижевск. Помню еще, что железяки тогда, главное штука, из-за своих габаритов, в купе не вошли, и мне пришлось их в тамбуре до дома охранять.
      – Успел хоть отремонтировать-то его? Или спалился?
      – А у меня, что, были другие варианты, что ли? Если я сам, по своей глупости, тестю козью морду сотворил.
      – Так, что в итоге-то? Не выкупил он тебя?
      – Агроном-то? Хех! А как он меня выкупит-то? Ребята в автосервисе, так этого Сапожка отрихтовали, родная мать не отличит. Тесть потом, когда его из больницы отпустили, все ходил, вынюхивал, дескать, странно, однако, дверь раньше плохо закрывалась, а щас замок, отчего-то работает, как швейцарские часы. Ха-ха-ха! Конечно, как часы, если эта дверца, только с конвейера недавно сошла.
      И мужики в один голос звонко покатились со смеху.
      – Вот вы, какие шустрые. – хорошенько посмеявшись, вновь собрался с мыслями Лизунов. – Как у вас у молодежи все легко и просто получается. Не можете вы по нормальному, как люди-то жить? Да? Чего ты молчишь? Вон у меня племянник, у младшей сеструхи сын, примерно, точно такой же, как и ты, с шилом в одном месте.
      – Это, какой племянник? Димка, что ли?
      – Вот тебе и, что ли. Он, обормот. Ты ведь с ним одно время якшался? Чего придуриваешься-то, сидишь?
      – Чего это одно?
      – Якшался, спрашиваю?
      – Ну, допустим, общались. И что дальше? Он, если ты не знаешь, вообще-то моим товарищем был.
      – Вот я и говорю. Сколько у меня Лизавета с ним лиха хапнула, одному Богу известно. Она ведь одна растила его, без отца. У этого, твоего товарища, дьявола, за сорок два года, и трудовой книжки-то наверно не было отродясь? Всю жизнь, где-то шабашил втихаря, как крот.
      – Все так живут. Главное, чтобы вовремя платили.
      – Все, да не все. – осуждая поведение племянника, заворчал Степаныч. – Куда я его, только не пристраивал. Бесполезно. Толку ноль. Максимум месяц продержится, и все, свободен, как сопля на лету. Однажды я его даже, каким-то чудом умудрился засунуть к Рыкову в кооператив. Они там поддоны колотили под фольгу. Помнишь?
      – Как не помню? Помню. – согласился шофер. – Я хорошо знаю этот кооператив. У меня дедушка Федя, когда на пенсию вышел, какое-то время там у них сторожил.
      – Работа, не бей лежачего, кормежка бесплатная, нехилый оклад, премиальные, отпуск. Все, как у людей. Так этому дурику, все, чего-то не хватало. Бывало, придет на смену вместо восьми утра к десяти, две доски, кое-как приколотит, и уже в одиннадцать, руки в брюки, домой пошагал. А люди-то все видят. Дураков же нет. Таким макаром он месяц продержался, и Рыков дал ему пинка под зад. А я и заступаться за него не стал. Мог, конечно, по старой памяти замолвить словечко. Я же благодаря своей должности, много, какие двери подошвой открывал. Запчасти же всем нужны. А где их достать, как не у меня?
      – Само собой. Запчасти у нас на вес золота.
      – А то, как же. Другой бы племянник, за такого дядю зубами держался. А этому бездельнику, хоть кол на башке теши. Только стыда за этого лодыря нахлебался. Тьфу!
      – Забудь, Степаныч. Кто старое помянет...
      – Ага. Забудешь тут его. Ой, да где он, только не работал. Помню, в городе устроился, на какую-то базу, продукты по магазинам на Газели развозить. Работа-то, главное дело, не пыльная, на мягком сиденье, крути баранку, знай. Сестра, тогда неделю светилась от счастья, дескать, слава Богу, теперь хоть при деле племяш. И что? Хм. Опять всего лишь месячишку отработал, и за рулем пьяным попался ГАИ. И схлопотал год лишения прав. Видно и вправду говорят, что горбатого могила исправит.
      – Помню я, как он потом, когда ему в милиции права вернули, неделю их с дружками обмывал.
      – Я же говорю, что горбатого могила исправит. У них в избе с матерью огромный фикус рос в кадке, почти под самый потолок. Этот хмырь, Димка, как-то в дупель напился, да опрокинул с табурета его. Представляешь, два ведра земли рассыпал по ковру? Господи. Катается, помню, по полу, и как резаный поросенок визжит. Ох и намучились мы с ним. Врагу, таких родственников не пожелаю. А все, из-за чего? А все из-за него проклятого, вина.
      – Да. Жалко Димку. Хороший парень в детстве был.
      – Был, да сплыл. Спокойно-то не живется вам.
      – Жаль. Я говорю, жалко мне его.
      – А мне так, нисколько его не жалко. – раскраснелся от волнения механик. – Да у него и у брата, чего греха таить, житуха тоже не шибко задалась. Сколько его помню, он все бабу свою колотил без конца. Выведет она его из равновесия, он ее побьет, и после жалеет. Ох и намучился он с ней. В итоге в сорок семь заработал обширный инфаркт и тю-тю. Слава Богу, что не успел потомство дать, а то бы наплодил, таких же дуболомов.
      Из-за того, что в кабине было и вправду очень душно, Степаныч расстегнул на фланелевой клетчатой рубахе верхнюю пуговицу, и дабы немного проветрить салон, чуточку приоткрыл свое окно.
      – Эх, Димка-Димка. Жалко, что все так. – с тяжестью на сердце за своего старого дружка, вздохнул Леонид.
      – Пустое. Он сам выбрал этот путь.
      – Судьба, видать, такая. Я помню, как ему было с глубокого похмелья, и он у матушки стырил из кошелька остатки пенсии, и на все гроши самопляса купил.
      – Это, что еще за самопляс? – не понял механик, о чем, только что сказал Орлов. – Самопал, что ли?
      – Да нет. Какой самопал? Ты че, не местный, что ли? Забыл, Степаныч? Самогон.
      – Самогон?
      – Ну, конечно.
      – Хех! Как, только его не обзовут.
      – Самогон-то? Он, главное штука, у него был в полторашке, как будто лимонад. Пока мы с ним до дома топали, Дмитрий почти всю бутылку в одного приговорил. Я сначала-то и не сообразил, что в бутылке самогон, думал он и вправду Буратино хлещет, а там галимый спирт. Мы к его избе-то подошли, а он уже чуть теплый.
      – Вот идиот. Я же говорю.
      – Но это, дядя Миш, еще не все. – размяк душой от этих воспоминаний Ленька. – Потом на следующее утро мы погнали с ним за кордон по дрова, а там за сиденьем в тракторной кабине похожая полтораха была. Он думал, что там тоже спиртное, отхлебнул из горла-то, а там бензин. Ха-ха-ха! Забыл он, что спрятал его туда еще неделю назад специально, чтобы бензопилу заправлять.
      – Я же говорю, кретин. – сгорая от стыда за своего племяша, с отчаянием промолвил Лизунов. – Я еще помню, бывало, как нащуваю его за всякие фокусы, так он потом нарочно ночью звонил в нашу пожарную часть, и говорил, что у меня изба горит. Мстил мне, таким образом. Там у него в дежурке люди спрашивают: - Где горит? Тот сразу же называл мой адрес - Пушкина, 25.
      Дослушав до конца рассказ про своего старого приятеля, Ленька не удержался и принялся хохотать.
      – Нравиться тебе, Леня, шоферить-то? – не желая больше слышать о своем непутевом племяннике, решил сменить тему разговора Лизунов. – Или этот руль уже в печенках сидит?
      – Почему это в печенках? Нормально все. Нравиться.
      – Точно нормально? Не врешь?
      – А че мне врать-то? Хм. Для чего? Какой смысл?
      – Ну, дай-то Бог. А то мало ли.
      – Если бы не нравилось, я бы тогда, наверно, другую работу нашел, по душе. Да у меня и отец, как и я, тоже ведь был всю свою сознательную жизнь шофером. Помнишь у меня отца, Степаныч? Он даже у меня одно время директора завода Дымшакова на Волге возил. Помнишь?
      – Вот ты, Ленька, чудик. Хм. – громко усмехнулся механик. – Ты вообще в своем уме?
      – В смысле?
      – В прямом. Кто ж не помнит твоего отца? Он ведь всего лет на десять старше меня. Я, когда к ним в цех после автодорожного техникума по распределению прибыл, твой батяня там уже ни один годок, как тузик отпахал. Он же у тебя, если я не ошибаюсь, сначала на Уазике в заводском медпункте фельдшеров возил? Это ведь его уже потом на Волгу-то, Филипп Денисыча возить перевели.
      – Ага. Я тогда еще маленьким был. Но эту Волгу помню хорошо. Черная была, такая, всегда блестела, как у кота яйца. Он же даже колеса ей гуталином начищал.
      – Ну, а как ты хотел? Не будешь же ты первое лицо завода, на грязной машине катать? – удивленно взглянул на Леньку Лизунов. – У нас тогда, аж целых две Волги было в гараже, и обе новые. Одна, черная, за директором была закреплена, а вторая, тоже, кстати, черная, под брезентом стояла, как НЗ. Потом ее, года через три, каким-то странным образом списали, и, опять же по слухам, в город, какой-то обкомовской шишке отдали за полцены.
      – Это получается, что в советское время тоже химия с машинами была? – сощурил на механика Орлов глаза.
      – А какая разница, какое время? Советское, или нынешнее. Начальство же всю жизнь кормилось отдельно от простого народа, они питались с барского стола.
      Ленька, уже как несколько минут задумчиво смотрел вдаль на пустую дорогу и молчал.
      – Я помню, когда мне было лет шесть, поехали мы, как-то в воскресенье на отцовской Волге в город. – не отвлекаясь от вождения, тихо сказал он. – Он тогда с Дымшаковым был в хороших отношениях, и тот эту машину отцу частенько для разных личных нужд давал. Выехали, помню, часа в четыре утра, мать стряпни с собой в дорогу набрала всякой разной, и у нас аккурат напротив поворота на пионерлагерь Орленок, глушитель, зараза, отпал.
      – Глушитель?
      – Ага. Как нарочно. Отвалился, где-то посередине под днищем, и как отбойный молоток гремит по камням.
      – Кстати, скоро будет этот поворот.
      – Ага. Километров через восемь. А у отца, как назло, в багажнике, ни троса, ни проволоки с собой не было, только запаска и домкрат. Матушка тогда, помню, новые капроновые колготки с себя сняла, отец ими глушитель к днищу, кое-как промотал, и нам пришлось вернутся назад. У меня слезы текли рекой. Ждал эту поездку больше месяца, ждал, а она из-за этого глушителя прахом пошла.
      – Ничего ты вспомнил эпизод.
      – Ага, Степаныч. Представляешь, вспомнил?

      2

      Незаметно проскочив по относительно нормальной дороге колхозные угодья, за окнами с обеих сторон вновь встал ровной, плотной стеной реликтовый сосновый бор.
      – Всю жизнь верчусь, кручусь, как эта, хм, белка в колесе. – как только опять повсюду начались выбоины, Леонид сразу же был вынужден сбросить газ. – Я ведь, Степаныч, если ты не знаешь, перед тем, как к вам в гараж-то устроиться, даже несколько месяцев в городе разные объекты охранял. В ЧОПе работал.
      Лизунов от удивления наморщил лоб.
      – Погоди-погоди. – с интересом разглядывал он его бесхитростный, округлый профиль. – Я, как послушаю тебя, Леонид, и где ведь ты, только не работал у нас.
      – А что тут, такого удивительного?
      – Да нет. Просто любопытно. И на нефтебазе-то ты работал, и теперь, ты оказывается, еще и сторожил?
      – Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше.
      – Так оно, конечно. Да нет. Все правильно, Ленька, ты говоришь, все верно. Вкалывать надо в поте лица, а не на печи, как Емеля лежать. Как у нас праотцы раньше говаривали, работать нужно всегда, ибо праздность порождает лень, а лень порождает смерть.
      – Я, сколько себя помню, так я за большим барышом, Степаныч, не гнался, никогда. Нет. Звенит немного медяков в кармане, и на том спасибо. На руководящие должности я тоже не стремился, но и от других не отставал. Короче, место свое знал. Я всегда был, где-то по середке. И потом, надо свои силенки и умишко тоже трезво оценивать, соответственным образом, а не трепаться в холостую языком. Я ведь, как ты заметил, сам не из хвастливых, но и воображуль до жути не люблю. А то будешь, как этот. Хм. Хрен бычий, с головой птичьей. Ха-ха-ха!
      – Ну, хорошо-хорошо. Согласен. – остановил порыв шофера Лизунов. – Ты сам по праву хозяин своей судьбы. И как там в городе работалось тебе? Нравилось?
      – Потянет. – безразлично пробубнил Орлов, показав тем самым, что он бы оттуда домой, ни за что не вернулся, если бы ему в городе действительно жилось хорошо.
      – А чего же, тогда ушел-то? – как клещ впился в кожу шофера Лизунов, желая докопаться до истины.
      – В смысле, чего ушел? Ты не знаешь, как уходят?
      – Я тебя не понял, Леня, почему ты из города-то слинял, раз, как ты говоришь, потянет?
      – Не мое это, Степаныч, на одном месте высиживать. Пока годы и здоровье позволяют, шевелиться надо. А там, какое движение? Сутки через трое, как филин, на шлагбауме дремлешь, сидишь. Там пенсионерам хорошо работать. Пришел, газетку почитал, кроссвордик поразгадывал, чаю надулся, а там и смена к концу подошла.
      – Каждому свое, Леонид. Не надо, никого осуждать.
      – Я с тобой не спорю, дядя Миш, и тем более, никого не осуждаю. Просто, чего-то вспомнил. У меня там, какое-то время, один веселенький напарник был, Андрюха Семиклетов, ох и странный он тип. Представляешь, у этого психа помимо жены и двух дочек, в однокомнатной квартире жило восемь ягдтерьеров и один здоровенный алабай. Представляешь? И каждый раз, чтобы дома не тесниться, он всех своих животных с собой на смену брал.
      – Точно, какой-то ненормальный. Псих! В однокомнатной халупе? Хох! Как они все помещались-то туда?
      – Молча. Хм. Как. Видать, как-то помещались. – абсолютно нейтрально отреагировал на вопрос Леонид. – Я щас не о том хотел сказать. Однажды, помню, мы с ним сторожили частную конюшню у одного козырного туза. Был у нас под охраной, такой объект. Сидим, значит, часа в два ночи, телевизор смотрим, чай с печеньем пьем, и тут подъезжает к воротам несколько импортных машин.
      – Это кому там не спалось?
      – Ты слушай меня внимательно, Степаныч, пожалуйста не перебивай. Выходим мы, значит, с Андрюхой на улицу, а это, оказывается к нам, какие-то пьяные амбалы приехали, приспичило им, понимаешь, покататься на лошадях.
      – Пьяным море по колено. И что дальше-то?
      – А что там дальше? Стоим мы рядом с ними у калитки, спокойно разговариваем, и тут один из них, ни с того, ни с сего, кааак заедет кулаком Андрюхе по лицу.
      – Это, за что же он так ему?
      – А ни, за что. Заехал, да и все с пьяных шар. Якобы за то, что он этих приезжих на хрен вместе с лошадьми послал. Отказал им в просьбе.
      – И правильно сделал. Я бы тоже отказал.
      – Конечно правильно. А как? Не успел Андрюха с ним сцепиться, как из караулки все восемь ягдтерьеров высыпят, а один из них, видать самый шустрый, как подпрыгнет, да как вцепиться этому драчуну в плечо.
      – Серьезно, что ли? – ошалел Лизунов.
      – Я тебе говорю. Тут эти суслики в свои машины запрыгнули, и больше их на конюшнях не видел никто.
      Проехав еще несколько километров, справа у обочины вдруг показался, давно никому ненужный облезлый указатель, на котором, если хорошенько приглядеться, то можно было прочитать название, принадлежавшего в советские годы заводу пионерского лагеря - «Орленок».
      – Вот и до лагеря мы с тобой добрались. – грубо тиская черствыми, мозолистыми ладонями рулевое колесо, резко сбавил скорость Леонид. – Я надеюсь, ты не будешь против, Степаныч, если мы остановимся тут на стоянке, и водички в роднике наберем?
      – Пить захотел? – вытаращившись в лобовик, заерзал на покрывале Лизунов, который был и сам не против подышать свежим воздухом и немного размять ноги.
      – Пить? Да нет, пока не хочу. Просто традиция у меня такая. Глупо, наверно, да? Я, Степаныч, всегда, когда мимо этого места проезжаю, обязательно здесь делаю остановку. Мне, если честно, шибко нравиться эта вода.
      – Смотри сам. – сухо ответил механик. – Дело твое. Хочешь, останавливайся. Мне все равно.
      Пропустив встречную легковушку, Ленька повернул руль налево и на малых оборотах заехал на небольшую, замусоренную по краям битым стеклом и разным хламом бетонированную несколько лет назад автостоянку.
      – Раньше сюда очень часто ездили с отцом за водой. Двадцатилитровыми канистрами ее возили. – Леонид незаметно вытащил, откуда-то из-под продавленного матраса на спальнике армейскую алюминиевую фляжку, и ловко спрыгнув с подножки, быстрым шагом направился по вытоптанной тропинке к сваренной из толстой арматуры и металлических листов беседке, в центре которой из нержавеющей трубы, вкопанной глубоко в землю бурлила чистейшая, ключевая вода.
      Пока Леня усердно наполнял через тоненькое резьбовое горлышко емкость, и параллельно умывал свободной рукой из студеного родника свое довольное, с маленькими морщинками лицо, Лизунов все это время молча топтался возле пыльного Камаза, и от скуки разглядывал, накренившийся чуть набок на конусообразной крыше беседки, давно не крашенный православный крест.
      – Ну, вот и все, Степаныч. Нужное дело мы провернули с тобой. – воротившись назад в машину, Орлов сначала убрал обратно под матрас запотевшую фляжку, потом вытащил, откуда-то тоже с заваленного разным барахлом спальника разлохмаченное махровое полотенце, на котором просматривался орнамент в виде фигуры обнаженной дамы, и стал тщательным образом обтираться им.
      – Теперь-то твоя душенька довольна?
      – Сойдет. Может все таки хочешь попить, дядя Миш, холодненькой водички? А?
      – Нет, спасибо. Мне не с похмелья. Едем дальше?
      – Послушай, Степаныч. А ты, когда в последний раз в этом лагере был? – быстро изменился в лице шофер и рукой показал в сторону, того самого указателя.
      Лизунов не понял, к чему он сейчас это все говорит, и лишь пожал плечами в ответ.
      – Давно не был? – вновь спросил у него Леонид.
      – В лагере-то?
      – Да. Давно?
      – Очень давно. Лет десять, наверно, точно.
      – Десять?
      – Может даже, и того больше. А что?
      – И вправду ведь давно.
      – А что мне там в моем возрасте делать? И тем более, он уже давно заброшенным стоит.
      Взвесив и наскоро обдумав сказанное, Леньке в голову неожиданно пришла одна мысль.
      – А что, Степаныч, может прогуляемся до лагеря-то? Погода вроде нормальная. Хоть одним глазком поглядим.
      – Куда? До лагеря? – лениво отозвался механик.
      – Ну. А почему бы и нет? Я тоже не был там великие года. Наверное, последний раз заезжал туда еще до армии. Даже не представляю, что там сейчас?
      – Чего ты там не видел? – попытался отговорить его Лизунов.
      – Просто. Интересно же.
      – Все-то тебе интересно. Надо уже ехать нам.
      – Пойдем. А? Рядом же находимся.
      – Ох, Ленька-Ленька. Ох, и баламут.
      – Пойдем? – дабы развеять остатки сомнений, хитро подмигнул ему Орлов.
      – А надо?
      – Мы же все равно уже сегодня, никуда не успеваем. Пока пилим до города, все уже домой уйдут.
      – Не загадывай. Как приедем, так и приедем. Чего загадывать. Дорога ведь. Гадать, дело не благодарное.
      – А я и не гадаю. Чего мне гадать? – беззаботно отмахнулся водитель. – Ну, так, что? Пойдем, поглядим? А, Степаныч.
      – Ох, Ленька-Ленька. Ну, ты и гастролер.
      – Тут всего идти-то с километр. А то, когда еще поедем с тобой в город?
      И механик еще с минуту для вида покочевряжившись, хоть и без особого энтузиазма, но все же решил составить Леньке компанию, и прогуляться с ним.
      – Ну, что, Леонид батькович? Гостинцев-то тебе семья из города заказала? – осторожно маневрируя между приличных сосенок и широких елей, росших прямо посреди неиспользуемого уже не один год по прямому назначению дорожного полотна, спросил Лизунов. – Все же не каждый день ездишь в областной центр.
      – А каких гостинцев-то, Степаныч?
      – Ну, мало ли, каких. Разве мало в городе гостинцев? Аленький цветочек, например, не заказали тебе?
      – Да вот еще деньги тратить на цветы. Без цветков, как с цветками. Было бы еще, что путное. И вообще одно место слипнется у них от цветов.
      – Ох и жмот ты Ленька. Они же не чужие тебе.
      – Нечего их баловать. А то привыкнут так.
      – Чтооо?
      – Я говорю тебе, Степаныч, что у нас щас у самих в магазинах тоже, пожалуй, только живой воды и нет, остальное все в ассортименте.
      – Так оно. – сразу же согласился с Орловым механик.
      – Тесть, правда, Ветхий Завет попросил ему, в каком-нибудь городском книжном магазине купить.
      – Ну, вот видишь. А говоришь, ничего.
      – Ага. Только он велел найти ему, такой экземпляр, чтобы у него буквы были покрупнее и обязательно белая бумага была, так ему удобней читать.
      – Тесть-то, чем щас у тебя, Ленька, после колхоза занимается? – поинтересовался Лизунов. – Дома на пенсии сидит, или такого не усадишь?
      – Да щас же, посадишь ты этого буржуя. Хм. Он каждое лето с ульями ковыряется у себя в палисаде.
      – Выходит, пчел завел?
      – Завел, дурная голова. Ха-ха-ха! Правда меду с них выходит с гулькин нос. За сезон, ну, максимум два ведра.
      – Не лишку. Вроде ведь бывший агроном.
      – Конечно не лишку. Хм. Только разговоры одни. Он у нас, Михал Степаныч, тот еще пчеловод. Хм. А точнее даже, не пчеловод, а пчеломор.
      – Пчеломор? Ха-ха-ха!
      – Ну, а кто же?
      – Это почему же пчеломор-то?
      – Почему? А у него с этим пчеловодством все не слава Богу. У моего тестя, хе-хе-хе, у моего дорогого тестюшки, то рой, куда-то в неизвестном направлении, к чертям собачьим улетит, то самих пчел клещи покусают, то соседи-дачники ему рожу начистят из-за того, что его медоносцы их безбожно жалят и не дают спокойно отдыхать.
      Когда мужики, отмахиваясь от колючих хвойных лап и назойливой паутины петляли по лесному бурелому, им, не доходя всего несколько десятков метров до «Орленка», повстречалась на крохотной лужайке, каким-то чудом забравшаяся сюда в эти едва проходимые дебри старая, с прохудившимся брезентовым тентом бежевая «Волынь».
      – Грибы собирает народ. – немного опешив от находки, негромко сказал Степаныч, и в надежде увидеть хозяина этого раритета, стал озираться по сторонам.
      – Хорошее дело, грибы. – согласился с ним Орлов.
      – Само собой. Если в эти выходные дождя не будет, я, пожалуй, со своей кулемой тоже до лесу прошвырнусь.
      – Сюда же поедешь? – Ленька решил подойти поближе к легендарному внедорожнику и осмотреть у него через стекла салон. – Или, куда в другое место?
      – Куда? Сюда? – удивленно уставился на Леньку механик. – Нет, конечно.
      – А ты куда ездишь?
      – Я-то? Я, Леонид, за Малаховку обычно езжу, у меня там свои грибные места.
      – Знаю, такие. У меня дед раньше там грибы собирал.
      – Для меня, Леня, поездка по грибы, это целый ритуал. Хотя мне, если честно, как таковых грибов и не надо.
      – Как это не надо? А зачем же, тогда бензин жечь?
      – Для меня важна сама процедура. В этом вся и суть.
      – Процедура?
      – Что?
      – Я говорю, что для тебя важна сама процедура?
      – Во-во. Процедура. Ага. Процесс. Это, примерно, как у рыбаков. Хе-хе. – как маленький ребенок веселился Лизунов. – Обычно же самые ярые, заядлые рыбаки, как это ни странно, рыбу ведь почти не едят.
      – Это я знаю. Сам рыбак.
      – Вот и для меня, так же, грибы, это только повод.
      – Странный ты, Степаныч.
      – Это почему же?
      – Ну, а как?
      – Эх, Леня-Леня. Интересный ты парень. А ты думал, если бы я не любил лес, то разве пошел бы я щас с тобой, в такую даль? Лес, для меня это прямо, такая отдушина. О-го-го. Если в эти выходные дождя не будет, обязательно съезжу с женой по грибы.
      – Вроде не обещают дожди-то.
      – Дай-то Бог. Бутербродов Зоечка моя нарежет, огурцов замолосолит, может, ежели у меня настроение будет, так я еще и колотушку краснотухи возьму. А грибы, это всего лишь повод. На самом же деле, я люблю там душой отдохнуть. Знаешь, как мне щас хорошо? Прямо любо-дорого. Было бы плохо, я бы сюда не поперся с тобой. У нас, помню, родня из города, когда раньше летом в гости приезжали, так мы всегда с ними ехали в лес по грибы. Но только не в эту сторону. Здесь, у самой трассы, их не интересно собирать. Тут и без нас желающих навалом, вытопчут все до последней поганки. По грибы мы за Малаховку ездили. А сюда обычно весной за черемшой и пиканами. Знаешь, Ленька, что такое черемша?
      – Кто же ее не знает? Хм. – сделал изумленным лицо Орлов. – Дикий чеснок.
      – Правильно. А пиканы?
      – Ты чего это Степаныч? Я ж не городской. И пиканы, представь себе, знаю. Трубки, такие зеленые, похожие на борщевик. Я и сам их иногда тут собираю.
      – Тоже, выходит, гурман?
      – Вкусно же. Наваришь их целую эмалированную кастрюлю, и потом с домашней, густой, как сливочное масло сметаной и серым черствым хлебом с солью, как всю кастрюлю навернешь. Но это, так, в охотку. Каждый же день ты их не будешь есть. А вот грибы…
      – Так оно. Грибы, и в Африке грибы.
      – У меня бабушка Галя, царствие ей небесное, шибко любила грибы собирать. Причем всякие разные. Знала их наизусть. Хрен обманешь. И синявки, и красули, и белые, и подорешины, и кульбики, и опята, и лисички, и маслята, и рыжики, и подосиновики. Ух! Ей, родимой, хоть дождь, хоть ветер, хоть жара, хоть комары, хоть мошкара, все ни почем, ни чем, бывало, старую не напугать.
      – Не напугать, говоришь?
      – Неа. Бесполезно. Сама, кого хошь напугает.
      – Отчаянная она у тебя была. Помню ее хорошо.
      – Не то слово.
      – Куда там.
      – Мы с предками, помню, еще из машины не успеем выйти, а она уже, за какие-то жалкие минуты, нацарапает пол рубашного ведра. Вот, как так у нее получалось?
      – Как? Опыт, Ленька. Вот, когда сам доживешь до седых волос, тогда и поймешь.
      – А куда я денусь? Конечно доживу. Помирать, у меня в планах точно, такого нет. Мне еще надо внуков дождаться, дядя Миша.

      3

      Благополучно миновав, как собственно и предполагал Орлов, по лесу ориентировочно с километр пути, за густым, мрачноватым с виду ельником, наконец, проклюнулся долгожданный свет, и мужики выбрели на открытую местность размером примерно с три футбольных поля, где лет тридцать тому назад, каждое лето принимал в своих просторных кирпичных корпусах сотни ребятишек пионерский лагерь с героическим названием «Орленок», который по праву считался в те годы одним из самых лучших и продвинутых в районе мест отдыха молодежи.
      – Японский городовой! Мама! Это, что тут, такое, Степаныч, происходит? – едва не потерял дар речи Ленька, когда увидел на не огороженной забором, заросшей бурьяном и всевозможными кустами и деревьями территории весь этот бардак. – Это, что они сделали с ним?
      Лизунов стараясь не портить себе до конца, и без того неважнецкое настроение, лишь нахмурил брови в ответ.
      – А ты, что тут ожидал увидеть? – с не меньшим удивлением рассматривал он центральную часть заброшенного пустыря, где из зарослей Иван-чая торчали наваленные курганы из ломаных кирпичей вперемешку со строительным мусором - остатки тех самых жилых корпусов.
      – Ну, не такое, точно. – едва не сделался заикой шофер. – Здесь, как будто этот, как Мамай побывал.
      – Хм. Не такое. А какое? Я же тебе об этом и говорил.
      Ленька без ума шнырял своим острым, наблюдательным взглядом по залитой ярким светом равнине, и все никак не мог подобрать по этому поводу нужные слова.
      – Или ты, парень, думал, что тебя здесь райский сад с наливными яблочками ждет? Шиш тебе на постном масле, а не сад. Ты вроде, Леня, взрослый мальчик, а простой, как три рубля.
      – Почему обязательно сад? – недоверчиво посмотрел на механика Орлов.
      – Ну, а как?
      – Я, конечно, все понимаю, Михаил Степаныч, и что этот лагерь уже давно находится в нерабочем состоянии, и что уже сюда, никто давным-давно не ездит. Но я, никак не ожидал, что увижу здесь собственными глазами второй Сталинград.
      – Да, Леонид. Представь себе. Именно все так и есть. Даже хуже, брат.
      Оправившись от небольшого шока, мужики все же решили уделить этому, как уже было сказано выше, в прошлом живописному, всем хорошо известному месту летнего отдыха большинства здешних ребятишек, еще буквально несколько минут, и взглянуть, хотя бы мельком на то, что осталось, от некогда былой славы.
      – Сколько же я здесь смен провел в летние каникулы, Степаныч. Мама дорогая. Эх! – вышагивая по заброшенным дорожкам чуть впереди механика, все не переставал возмущаться увиденной разрухе Орлов.
      – У меня Васька тоже любил здесь раньше отдыхать.
      – Васька, это сын? Младший по моему. Да?
      – Ага. Сын. Средний. Но ты, выходит, чаще тут бывал.
      – Так у меня же, Михал Степаныч, пока отец-то близко к директору завода был, так мне, чуть ли не каждое лето путевку выделяли. Бывало, только июнь наступает, мне родичи дома спортивную сумку собирали, и везли сюда.
      – Все таки блат, великое дело. – глядя с унынием на повсеместные развалины, сам с собой бурчал Лизунов.
      – А причем здесь блат-то? – не согласился Леонид.
      – Ну, как это причем? Хм. Странный ты, однако. Я так например не имел, такой возможности, чтобы своих короедов каждое лето сюда отправлять.
      – Да ладно тебе, Степаныч, прибедняться. – Орлов оглянулся на механика, и улыбнулся ему.
      – А че мне прибедняться-то? Вот еще.
      – Как говориться, было бы желание. Кто из заводчан хотел сюда своих отпрысков отправить, те отправляли без проблем. Хотя, насчет блата, ты, Степаныч, отчасти все же прав. У нас вон у пчеловода младшая сестра, ну, то есть у моей Светланки тетка, всю жизнь проработала в городе в больнице зубным врачом. Так ты знаешь, на каком счету она у всех была?
      – Догадываюсь. Хм. Раз, как ты щас сказал, что зубным врачом она была.
      – Вот-вот. Та еще Баба Яга была.
      – Хах!
      – На кривой козе не подъедешь. Куда там. Сам главврач, целый профессор, перед ней на задних лапках танцевал. Я помню раньше, как к ней с женой в гости, на какой-нибудь праздник приедем, так у нее в холодильнике, чего ведь, только не было. А на столе?
      – А как ты хотел-то? Чудак. Дантисты впроголодь не жили никогда.
      – Да нет. Все правильно. Всем же здоровые и красивые зубы нужны. Вот ей дефицит коробками и перли.
      Осторожно пробравшись между обуглившихся бревен к каменному фундаменту, Ленька, забравшись на него, тут же вспомнил, как на этом месте, когда-то был деревянный, с резными наличниками на окнах и рыжей черепичной крышей клуб.
      – Мы в этом самом помещении в одну из смен ставили Кота в сапогах. – запылало у него от воспоминаний лицо. – Я Маркиза Карабаса играл. Ха-ха-ха! Маркиз Карабас, потомок самых древних рас. А если честно, то какой из меня к черту артист, Степаныч? Чего народ смешить? Я ведь в этом деле, ни бе, ни ме, ни ку-ка-ре-ку.
      – Это тебе, только так кажется, Леонид.
      – С чего это вдруг?
      – А что, не так, что ли? – спокойно отреагировал механик. – Ведь мы все, чуть-чуть артисты. Да какие еще артисты-то. Особенно, когда подшофе.
      Закончив за пару минут осмотр того, что осталось от клуба, мужики еще решили прогуляться до пруда.
      – Ох, и поездил я сюда. – плескались через край эмоции у Леньки, и он ни на секунду не замолкал. – Первый раз было, только страшно от мамкиной юбки оторваться, а потом втянулся, и это дело, как по нотам пошло.
      Дойдя до приличного по своим габаритам искусственного водоема, где раньше у отдыхающих была купальня, а сегодня все напрочь заросло высоченным камышом, Леонид, каким-то чудом умудрился разглядеть в мутной, стоячей воде возле берега, накренившиеся в разные стороны, сопревшие столбы, на которых держался пирс.
      – Даже доски с пирса утащили. Ворье. – возмущался он жадности своих предприимчивых односельчан. – Я помню, как однажды мы пришли сюда купаться, а на нем греется огромная куча ужей. Лежат себе на солнышке, как брючные ремни. После этого мы дня три не ходили сюда.
      – Ужи ведь не кусаются. Это же не гадюки.
      – Ну, и что, что не гадюки? Все равно мало приятного на этих ползучих демонов смотреть.
      Степаныч, чтобы не угваздать свои, и без того еле живые, стоптанные туфли, осмотрительно подкрался к воде, и присев на корточки, потрогал ее пальцами.
      – Холодная? – спросил у него Леонид.
      – Да вроде, ничего. Но купаться уже не фонтан.
      – Мальчишка был у нас один в отряде, мы его все звали Мишка-эфиоп. Ха-ха-ха! – снова захохотал Орлов.
      – Эфиоп? Я не ослышался?
      – Ага. Ха-ха-ха!
      – Это, что еще за эфиоп, такой? – наивно посмотрел на шофера снизу вверх Лизунов. – Африканец, что ли?
      – Кто? Ха-ха-ха! – еще сильней разошелся Ленька.
      – Раз говоришь эфиоп.
      – Да, какой он нахрен африканец. Ха-ха-ха! Сам ты.
      Лизунов, от такого тона немного обиделся на Леньку, и от этого на его скулах заметно задергались желваки.
      – Наш, местный обормот. Это ведь мы его, так нарочно прозвали, из-за цвета кожи. Ага. Мы, помню, сколько на солнышке не загорали, все равно белые были, как альбиносы. Зато твой тезка, всего, каких-нибудь пару деньков на солнце проторчит, и до следующего лета ходит черный, как Чунга Чанга. Ха-ха-ха! Он почти всю смену Дети капитана Гранта с умным видом лежал в палате читал, хотя у него всего одна извилина была, и та сзади ниже позвоночника. Ха-ха-ха!
      Степаныч все это время, как истукан неподвижно сидел на корточках, и молча смотрел, куда-то вдаль.
      – Я помню, как в первую свою поездку сюда, у нас тут проводили праздник Нептуна. – от души гримасничал Ленька у механика за спиной. – Где по задумке организаторов мероприятия, всем нам надо было смастерить для себя костюмы разных морских сказочных героев, и по кругу купальню на время переплыть.
      – Забавно придумано.
      – А я тогда, в то лето, как назло плавать еще не умел. Представляешь, какая со мной оказия вышла? Родители, помню, приехали ко мне на свиданку, а я забрался к ним в машину, и как давай реветь. Кое-как успокоили меня.
      – Ох, и веселый парень ты. – Лизунов вновь поднял на Леньку грустные глаза. – Ну, и не умел ты плавать, и что? Никто бы тебя силой не заставил в воду лезть.
      Проторчав на берегу столбиками несколько минут, и вдоволь надышавшись свежим прохладным воздухом, мужики решили заканчивать с этой спонтанной прогулкой и старым знакомым путем возвращаться назад.
      – Нет, Степаныч, кто бы, что ни говорил, а пионерлагерь делал из советских детей настоящих людей. – Ленька по пути остановился возле вросшей в землю, обшарпанной каменной тумбы, на которой, когда-то был установлен гипсовый бюст пионера с горном, и поставил на нее свой тяжелый башмак.
      – Не могу не согласиться с тобой.
      – Представляешь, Степаныч, я когда первый раз сюда в этот лагерь в девятилетнем возрасте попал, думал, как я здесь буду без предков целых три недели? Знаешь, как я тогда переживал?
      – Мой Васька, также по дому шибко тосковал.
      – Ну, а как же не тосковать-то? Человек ведь. Вот и я, точно также себя по началу вел. Помню, сидел, как-то в одиночестве на койке в палате, грустил, и меня в таком тухлом виде заводской фотограф незаметно щелкнул.
      – Сфотографировал тебя?
      – Из-за угла. Потом эта фотография недолго висела на стенде информации возле центральной проходной.
      – Знаменитым фотограф сделал тебя? – безобидно подшутил над Ленькой Лизунов. – Звездой?
      – Сказал бы я тебе. Хм. Бабушка потом, она у меня контролером работала в ОТК, как увидела знакомое лицо, так и обалдела. Она, самое интересное, на той же неделе, когда по темну возвращалась с ночной смены, бритвочкой срезала эту фотокарточку, и домой принесла.
      – Любила бабушка тебя.
      – Та, главное штука, уже на солнце пожелтела вся.
      Шагая все той же дорогой в сторону, откуда началась экскурсия, Лизунов вдруг резко сбавил шаг, и зачем-то оглянулся.
      – Раньше, Ленька, вообще жить было намного веселей. – еще раз, напоследок взглянул он на чернеющие вдалеке развалины. – Все кругом кипело. Жизнь била ключом. Существовали всякие там общества, клубы. Анонимных алкоголиков, например, любителей подледной ловли, охраны природы, и т.д., и т.п. У нас вот во дворе, к примеру, в подвале соседней пятиэтажки собирались поклонники творчества Высоцкого. Слушали на бобильнике его песни, отмечали все-все даты, связанные с ним. А щас у нас, что? Есть, что-нибудь похожее? Нет, Ленька. Нееет.
      Орлов на это, только лишь ухмыльнулся.
      – Говорят, что человек не может возродить прошлое. А жаль. – продолжал вслух свои невеселые размышления Степаныч. – Жалко очень. Прямо сердце щемит. Вот у моего поколения, прошлое было замечательное.
      – А как ты его возродишь? Не волшебник ведь.
      Проходя мимо, на удивление разрушенного не до конца одноэтажного деревянного строения, расположенного с самого края пустыря, где раньше располагалась столовая и буфет, мужики снова остановились.
      – Видишь здание, Степаныч? – бодрым голосом поинтересовался Леонид, кивнув на его гнилые останки.
      – Ну, вижу. И что? Столовая тут у вас была. Так?
      – Ага. И буфет. Старшеклассники надо мной однажды в этом самом месте подшутили.
      – Это, как же? – стало любопытно механику.
      – Велели мне наивному человеку подойти к нашей пионервожатой, была у нас одна такая грымза, и напрямую у этой крысы спросить: - Баца коца?
      – Чего-чего? Ха-ха-ха! У пионервожатой? Баца коца?
      – Ага. Сечешь, какой это вопрос? А она, знаешь, какая лютая у нас была? Хм. Трясогузка. Везде совала свой конопатый длинный нос, в каждую щель. Ее все пацаны старались стороной обходить, не связываться.
      – Вот это подставили тебя. И ты, никак спросил?
      – Спросил. Ага. Представляешь, дядя Миш, взял да и спросил. Ха-ха-ха! А откуда мне желторотому было знать смысл этого выражения?
      – Ну, ты, Леня, и вправду артист.
      – Еще какой. Смоктуновский отдыхает.
      – Кого ты там играл-то, говоришь, кота в сапогах? Ха-ха-ха! И что она с тобой сделала? Пионервожатая-то?
      – А что она сделала? Хм. Да ничего, такого особенного. Она мне, как заедет без разговоров своей культяпкой по щеке. У меня, аж искры посыпались из глаз. Это ладно, что у меня еще реакция хорошая, я успел увернутся, а так бы и по второй щеке досталось, как пить дать.
      Степаныч искоса поглядел на Ленькину смешную физиономию и с трудом сдерживая смех, тронулся дальше.
      – Кормили-то нормально хоть? – спросил Лизунов.
      – Кормили-то? Нормально. От пузо. Правда меня еще заботливые родичи подкармливали день, через день. Привезут мне мать с отцом всякой всячины, блины там со сгущенкой, бутерброды, жареных карасиков, я прямо в машине у них пожуюсь, и дальше помчал.
      – Так-то, че не отдыхать. С таким провиантом. Хм.
      – Так я и не жалуюсь.
      – Еще бы ты жаловался. Ты давай не наглей.
      – У меня, как-то в смену, мне, тогда лет десять было, товарищ один в лагере был, татарчонок. Юркий был, как гольян, поначалу все на меня задирался. Однажды, помню, схватились с ним, ни на жизнь, а на смерть, и давай по траве кататься, да морды друг дружке бить. Все коленки, помню, были зеленые от клевера. Зато после этого случая, так с ним сдружились, водой не разольешь.
      – Эх вы, боксеры. Как там говориться, хорошая и крепкая дружба начинается с хорошей и крепкой ссоры?
      – Ага. У этого татарчонка отец в то время был председателем колхоза. Представляешь, какая величина? Персона! Круглый был, такой, как колобок, и кудрявый, как Яшка цыган из Неуловимых мстителей. Все время к сыну в строгом костюме-тройке приезжал.
      – Да уж. Председатель колхоза, это тебе, ни хухры-мухры. Это по нашим местам и вправду серьезная фигура. Важный в районе человек.
      – Ага. Важный, как хрен бумажный. Тоже мне, шишка на ровном месте.
      – Представь себе, шишка. Шишка он и есть.
      – Все воспитатели, главное штука, вместе с директором лагеря, перед ним, как перед, каким маршалом Советского союза лебезили.
      – Ничего-то ты Леонид не понимаешь. – вздыбился перед шофером Лизунов. – А как ты не будешь перед этим хреном лебезить, если он им и овощи, и мясо, и молоко, каждый сезон поставлял сюда грузовиками по дешевке. Хм. Соображаешь?
      – Так-то да, ты прав.
      – Хм. Прав. Конечно прав. – механик по отечески похлопал Леньку по его взмокшей спине. – Вот поэтому он и ходил здесь, как король.
      Протопав половину пути, на уставшем от плутания по лесу Ленькином лице появилась печальная улыбка.
      – Я в последний раз заезжал сюда аккурат перед армией, больше двадцати лет назад, когда лагерь уже на карачках стоял. – тихо прохрипел он и вытер рукавом болоньевой ветровки свое алое, сырое лицо.
      – Давненько.
      – Помню возвращались с твоим племянником пьяные с рыбалки с Чайного мыса, и решили заехать к сторожу самогонки попить.
      – Это, кто тогда тут сторожем-то был? Огурцов?
      – Ага. Он самый. Огурец.
      – Вот чучело.
      – Он нам тогда еще с Димкой по пьяни хвастался, как его единственная дочь Сусанна, удачно вышла замуж, за какого-то богатенького аргентинца в США.
      Спокойные до того глаза Степаныча, от этой новости моментально сузились, и он лукаво заулыбался.
      – Знал я эту Сусанну. – весело поморщился он.
      – Серьезно, что ли? И что в ней, такого необычного?
      – Конечно серьезно. А че мне шутить?
      Орлов с подозрением посмотрел на Степаныча.
      – Там, если тебе откровенно сказать, клейма негде ставить. – ехидно промолвил механик.
      – Это, как же понимать?
      – Ты издеваешься, что ли?
      – Нет. Я на полном серьезе спрашиваю.
      – Тут-то эту шалаву все знали, как облупленную, вот видать и пришлось ей искать жениха, аж в США.
      – Ааа. Ты в этом смысле. Ты же сам недавно говорил, что каждому свое, Михал Степаныч. Не суди тогда.
      – А я и не сужу, а просто констатирую факт.
      – Хорошо мы посидели тогда у Огурца. Душевно. Я у него там даже откопал в кладовке старую гитару шестиструнку, и всю ночь блатные песни распевал. Как щас помню...
      И Ленька громко запел.

Алевтина, не впадай в амбицию,
Я со всей душой, а ты в милицию,
Вот, как мы сумели засветиться-то,
Так, что нам придется пожениться-то...

      Возвратившись, наконец, через несколько минут старыми тропами к машине, у Леонида от ходьбы пересохло во рту и он решил попить.
      – Как же я хочу туда. – жадно отхлебнул он из фляжки несколько добрых глотков, еще не успевшей нагреться в душной кабине родниковой воды. – Где жива моя бабуля с дедом, и еще молодые отец и мать. И страна СССР. Все бы отдал, Степаныч, за то, чтобы вернуться туда, хотя бы на один денек. Всего на один денек, понимаешь? Вот такусенький. Увидеть улыбки на лицах людей, знающих, что завтра их ждет, такой же счастливый день.
      – Увы, Леня, но это, только в мечтах. Увы.
      – А жаль, дядя Миш. Вот бы здорово было.
      Когда Ленька перестал балаболить, в возбужденном воображении Степаныча вновь друг за другом полетели черно-белые слайды с изображением, недавно увиденных собственными глазами развалин «Орленка».
      – Подлое племя иуд. – сжав потные кулаки, сердито процедил он сквозь зубы. – Эти бездарные твари довели до ручки страну. Или они думают, что будут править нами вечно? Когда же мы уже сметем их поганой метлой?
      Услышав краем уха в словах механика бунтарские нотки, Орлов мгновенно напрягся.
      – Чего уж ты, так обзываешь нашу власть, Степаныч?
      – Что?
      – Совсем, что ли нюх потерял? Они ведь начальство. Им наверно там за красной стенкой видней.
      – Кому это там видней? – нахмурился еще сильней Лизунов. – Этим, что ли? Ну, ты меня насмешил. Выродки они там все бессовестные. Твари. Они, знаешь, как раковая опухоль, как грыжа, как кила на колесе. Живешь, с таким вот счастьем, с этакой заразой, и жизни не рад. Этим гадам, просто с народом повезло.
      – Почему сразу выродки-то, Степаныч? Мы же их сами выбирали. Не из-за границы же их нам привезли.
      – Да брось ты, Леня, молоть чепуху. Никто этих прохиндеев не выбирал. Ты хоть одного, такого знаешь? Я например нет. Я с кем ни разговаривал, никто за эту нашу власть галочки в бюллетенях не ставил. Ни один человек.
      Ленька тактично промолчал.
      – У нас, товарищ Орлов, дорогой мой друг, жизнь висит на волоске, на нитке, а они там наверху все думают о прибытке. А за них, правда, никто ни голосовал. Нет. Не поверю. Там другая стряпня. Если бы ни административный ресурс, если бы ни всякое там тупое чиновничье стадо, всякие холуи, прикорытники, и прочий крепостной электорат, то никогда бы эти сатанинские ублюдки с интеллектом личинки инфузории, не захватили бы власть в стране, и не довели ее, до такого дна. Согласен со мной?
      Шофер снова, ничего не сказал, и лишь ухмыльнулся.
      – У нас почти у каждого чинуши огромный членовоз с персональным водителем. – все бубнил Лизунов. – Развалится, такой вот жирный боров на заднем сиденье в своем костюме и галстуке, как арабский шейх, и всю дорогу от него, только один храп да пердежь. Никакого толку. Кого они строят из себя, эти нелюди? Новых дворян?
      – Кого-то наверное строят. – наконец подал голос Орлов, и заметно тушуясь, пожал плечами.
      – Сними, с такого гада его дорогой костюмчик, вытряхни, как паршивого пса из Мерседеса, посади на постные харчи. Господи Иисусе. И куда ведь, только вся спесь, вся былая удаль пропадет. И ножки-то оказывается у него тоненькие-тоненькие, и такие кривенькие-кривенькие, и животик-то, как у беременной девки отвис, и весь-то он сразу стал плюгавенький и ущербный такой. Где-то даже жалко его. А как же? Скакал он по своим властным кабинетам, как Буденный на коне, командовал, а тут бац, с казенного довольствия сняли, и поставили в общую шеренгу рядом с голытьбой. Это мы с тобой, Ленька, люди привыкшие, нам уже падать ниже некуда. А он-то ведь, поди, думал, что будет до смерти нами управлять.
      – Ну, ты и грамотно их всех приземлил. – аж приоткрыл от восторга рот Леонид.
      – Да брось ты Леня. Брось. Никого-то я не приземлял. Нет у меня, таких возможностей, к величайшему сожалению. Хотя мы, наверно, сами в этом виноваты. Своими же собственными руками мы вырыли себе, вооот такую братскую могилу в черноземе, ага, дрожащими от страха ручонками и тупым молчанием своим. Гореть им всем в аду, всем этим недоумкам, этим бессовестным и алчным тварям. Никогда им не будет от народа прощения. Никогда!
      И Степаныч со злостью, кое-как открутил своими вспотевшими пальцами на фляжке колпачок, и у него в горле тут же забулькала жидкость.