Кукла мотанка и клавесин. Глава 25

Глава 25. Отказ от встречи. Воспоминания под музыку, или есть ли у вас дети? Кидки на доверии, или кто остался в дураках

Голда проснулась отдохнувшая, успокоившаяся, пролистала в памяти план жизни на сегодня.
«Во-первых, раздобыть еду. Во-вторых, убрать следы последней репетиции. В-третьих, Ян, в-четвертых ничего…, если кто-то не позвонит. Театр я отыграла. Все остались довольны и пригласили на следующий цикл через месяц. Интересно, я, конечно, отдам Алексу дальнейшее ведение дела, мне попросить всю сумму или к тому времени у нас сложатся другие отношения».
Женщина потянулась и расслабила всё тело. От мыслей её отвлёк звонок мобильного телефона.
– Привет, это Офелия, – услышала она голос подруги.
– Узнала, – ответила Голда.
– Простите, я не помешала? – уточнила звонившая.
– Помешала, и что толку, я сейчас в супермаркет собралась, ко мне завтра приходит давняя подруга, такая же старушка, как и я, так что, прости, не приглашаю, – соврала она подруге.
Признаваться, что она ждёт Алекса, тем более после сегодняшней ночи, ей не хотелось даже себе. Невзирая ни на что она ждала возвращения мужчины. Такое своё поведение Голда воспринимала как болезнь и не раскаивалась.
– Пригласите меня сегодня мне надо кое-что вам рассказать, – напросилась подруга.
– Есть желание, приезжай предварительно позвони, но раньше вечера я не освобожусь, занята, работаю, – согласилась подруга, ей почему-то не хотелось оставаться одной.
– Все я приеду, к вечеру, – обрадовалась Офелия.
Голда бродила по полупустому супермаркету складывая еду в телегу.
«Алекс, он должен избавить меня от такой ужасной жизни, как я могу себя уважать, покупая мужиков на ночь. За каким бесом я сказала ему, что меня пригласил Кыцык в состав «Классик тревел». Сказала и всё. Я одиночка и эгоистка. Живу сама по себе. Приняла решение без оглядки на кого либо, сделала и отчёт держать ни перед кем не нужно. Такая привычка не способствует семейной жизни. Надо как-то научиться оглядываться по сторонам. Легко сказать, я родилась одиночной, и никто и ничто не научило, или не заставило жить в паре».
Выходя из автомобиля, она краем глаза заметила, ученика Яна. Поднявшись с лавочки, у подъезда парень нерешительно остановился, не зная, как себя вести дальше.
Голда махнула рукой и приветливо улыбнулась.
Ян немедленно откликнулся и подошёл к автомобилю.
– Я вроде не опоздала, – оправдалась женщина, вытаскивая пакеты из багажника. Бросив взгляд на часы на руке.
– Это я на сорок минут раньше пришёл…у вас тут парк… природа…, – признался Ян и осёкся.
– Проблемы дома? – задала вопрос Голда, других несчастий в таком возрасте придумать не удалось.
Отметив его растерянность и зажатость. Обычно парень излучал сдержанный оптимизм. Во всяком случае, приступов меланхолии за ним не водилось.
– Да не так чтобы проблемы, и не так чтобы дома…, – Ян опять не договорил.
– Ладно, давай, помоги пакеты занести, раз ты все равно здесь, или ты прогуляешься в парке, у тебя имеется ещё двадцать минут, – обратилась к парню учительница.
– Я лучше поднимусь, если не помешаю, – легко поменял планы ученик.
– Тогда, пойдём, – Голда пригласила Яна в дом.
Ян с готовностью подхватил пакеты и, придерживая дверь плечом, пропустил вперёд женщину.
– Оставь в прихожей, проходи в комнату, доставай ноты, я переоденусь, пять-семь минут, – обратилась учительница к парню, по дороге закрывая дверь в спальню.
Голда не торопясь переоделась в лёгкое платье, подкрасила губы помадой, чуть усилившей цвет, почти незаметной, подправила причёску и прошла в комнату.
Парень сидел, окаменев перед открытым клавесином, и смотрел то ли перед собой, то ли изучал ноты.
– Ян, мне кажется, я вчера ошиблась в одном месте на концерте, – обратилась она к парню.
Чтобы вывести его из странного состояния ступора. Ей это удалось. Роль критика чужого исполнения ему ещё не предлагали, он встрепенулся.
– Я не имею права выносить суждение, – ученик попытался отказаться участвовать в разборе полётов.
– Глупость, слушай, я исполню этот кусок, – отмахнулась от реверанса учительница.
И исполнила отрывок из сюиты Баха.
– Мне кажется надо чуть медленнее, – краснея, сказал парень.
– Вот и мне так кажется, а ведёт скрипач, и слушать он меня не станет, признайся, слух не режет? – задала очередной вопрос Голда.
– Нет если, не знаешь, как для слушателя, звучит нормально, – ответил ученик, всё больше смущаясь.
– Вот и прекрасно. Слушай, а ну-ка давай с листа этот же кусок, – предложила учительница нашла ноты, водрузила их пред учеником.
Ян занял место за клавесином и сыграл вполне сносно.
– Ты сделал большой шаг вперёд, – похвалила его Голда.
– Это ваша заслуга, я вам невероятно благодарен и так вас люблю…, – тихо проговорил Ян.
«Ну вот, дождалась признания в любви от маленького мальчика и что мне делать с этим признанием? Блин ему пятнадцать. Но он искренен. Выходит, меня можно полюбить с длинным носом и неидеальной фигурой. Говори, что хочешь, маленький детёныш, я не замечаю твоих слов».
Мысленно ответила на его признание женщина.
– Ты поступаешь на следующий год, – пропустила его признание женщина.
– Да поступаю, папа передал вам деньги, за месяц вперёд, и попросил выяснить, вы на следующий год берете учеников, – ответил Ян.
Голда поставила стул рядом с ним и заговорила:
– Конечно, беру, в любом случае, тебя бы я обязательно оставила, у тебя есть талант, но талант ерунда, главное работать, нет, не работать, а пахать. Ты пока работаешь, надеюсь, тебе не надоест. Ещё год два, и ты превратишься в красавца, а жизнь предложит тебе, девочек или мальчиков, пиво, вино, траву и лёгкий заработок в ансамбле недоучек. Твоих знаний достаточно для такого с головой. Почему я говорю? Ты у меня пятый ученик, двое из них уверовали в свою гениальность, уже собирают компьютеры, и растят детей, наверно, я им что-то не сумела объяснить
– Профессия сборщика компьютера меня не прельщает, – честно ответил парень.
– А кто хочет в сборщики, таксисты или грузчики? Все мечтают о высшей касте. Вот у меня появилась подруга, она жизнь положила на поиски любви. И что в результате – двое детей ни мужа, ни постоянного любовника и с родителями в постоянной войне, и нищета. Я с огромной симпатией отношусь к тебе и твоему таланту, по этой причине, рассказываю тебе все эти истории. А сейчас, ты исполнишь домашнее задание. Я вся внимание, – начала она урок.
– У вас есть дети? – вдруг спросил парень,
– Нет, – ответила Голда.
Он боялся, что женщина повторила ему текст, предназначенный для сына, услышав ответ, успокоился.
Парень действительно хорошо играл. Слушая его, Голда думала:
«Вот проснулся в нем мужчина. И на что он растратит своё драгоценное время? На поиски самки, он этим уже занялся. Надеюсь, он оценивает мою работу и желание выполнить её максимально хорошо, мои навыки и желание поделиться с ним опытом. А не сомнительные прелести стареющей мадам, покупающей молодых мужчин на одну ночь, чтобы не рехнуться от вожделения».
Мысли Голды унеслись на несколько лет назад заставив, вспомнить свои поездки в Израиль к родителям.
«Интересно, почему этот мальчик задал вопрос о детях? Зачем ему понадобилось выяснить информацию о наличии у меня детей? Даже неотёсанная Офелия не решилась. Хотя дело времени. Эта взбалмошная фурия обязательно его задаст.
Все задают этот вопрос одинокой женщине, с автомобилем, квартирой, профессией и достатком. Выясняют, кому достанется нажитое, или им представится возможность воспользоваться плодами моих трудов, единолично.
У меня есть сын. Но об этом никто не знает. Знали два человека мать и отец, но их нет. И сын Савва не знает. И не узнает никогда. Такой странный завет я заключила с родителями, согласившись на их игру, а они отняли у меня часть жизни, или сотворили благо, или уничтожили меня. Хрен теперь разберёшь. Добилась бы я всего останься у меня ребёнок на руках. Воспитала бы я его лучше, или он превратился бы, моими стараниями, в бесперспективного мужика. Во всяком случае, ответ на этот вопрос мне не отыскать. Той реальности нет. Она навсегда исчезла, как только жизнь заложила вираж. Как будто я пересела на другой поезд, почти на ходу.
Но глядя на Офелию, я думаю, мои родители поступили правильно, жестоко, несправедливо, но правильно.
Утонула бы я в страстях и заботах, в поисках любви, отбиваясь от ненависти и реалий жизни. Но я превратилась в урода другого типа, или всегда ним была.
А мама всю жизнь боялась старости, вот и продлила свою молодость, отняв у меня ребёнка. Или все проще мама ненавидела меня, как Офелия сучек, это мне не выяснить до конца жизни».
Ян доиграл.
– Вы не сделали ни одного замечания? – удивился ученик.
– Ты набираешь силу как исполнитель, и вот что я подумала, с этого занятия, ты сам начнёшь мне рассказывать, о своих промахах и недочётах. Самодисциплина и самоконтроль в таких случаях намного лучше муштры, – ответила Голда и добавила, – расскажи теперь, где ты сыграл неправильно.
Ян принялся перечислять.
– Все верно, и ещё вот здесь и здесь, – указала на нотный лист преподаватель.
– Да точно, – согласился парень, он не мог отделаться от чувства, что Голда его не слушает.
– А теперь исполни ещё раз с учётом своих собственных замечаний, я так всегда репетирую, попробуй слушать сам себя во время исполнения, не жди указаний, – предложила Голда.
– Вы никогда не говорили об этом, – удивился парень.
– Настало время, техника у тебя появляется, теперь надо учиться исполнять.
Ян начал мелодию с начала, а Голда продолжила воспоминания.
«Это случилось после концерта. Странное томление и вожделение, выработавшееся благодаря доброму учителю. И парень лет семнадцати, шептавший, как он меня любит. И я подумавшая, что вот он этот волшебный принц, разглядевший в моей крысиной мордочке, лицо прекрасной принцессы. Откуда я могла знать, что учитель никогда ничего не оставлял во мне. А этот дурочек кончил и вся история. Конечно, девочки рассказывали все друг другу, откуда берутся дети, я понимала. Я помылась, но видно несколько месяцев занятия сексом, подготовил мой организм, и он с радостью принял свою участь.
Я никогда не забуду беседу с мамой и папой.
– Голда, я так понимаю, ты беременна, ты ничего не ешь, не спишь по ночам. Так что признавайся или я веду тебя к врачу, – задала мама убийственный вопрос и внесла ещё более страшное предложение.
– Я не знаю, – ответила я ей тогда, не сомневаясь ни секунды в правоте матери.
 И меня потащили в поликлинику. Беременность подтвердилась. Меня заперли в квартире. Как же, такой скандал произошёл в благородном семействе. Мне оставалось доучиться в училище сдать экзамен и поступить в консерваторию. План, разработанный и утверждённый добрыми родителями, денно и нощно заботящиеся о будущности дочери. А тут блудная дочь, преподнесла подарок.
– О чём ты думала? Ты знаешь, мы оформляем документы на выезд? Как прикажешь оформлять твоего ребёнка и вообще, что это за фортель? – допытывала меня мама.
– Я не хотела, – попыталась я оправдаться.
– Шлюха, тварь, разве так поступают нормальные воспитанные девочки, – грызла меня мама.
– Ещё можно сделать аборт, – внесла я предложение, в надежде быть услышанной.
– Не хватало, себя покалечить, родишь, потом подумаем, что с ним делать. Аборт, нет родная, один, второй и полная свобода для разврата. Родишь, прочувствуешь секс и любовь – ответственность, а не поиски принцев.
Я с ужасом ждала, когда же прозвучит вопрос, об отце ребёнка. Но этот вопрос не прозвучал. Сейчас я понимаю, мама всё спланировала, уже тогда. Расчёт в нашей семье превыше всего. А беременность пошла своим путём. Оказалось, это никакой не сахар, как и обещала мама, все дни я чувствовала себя отвратительно, и чтобы как-то отвлекаться играла, просто с небольшими перерывами. Конечно, они меня не пытали, все проходило под присмотром врачей, возраст и непреходящая истерика, усугубляли моё состояние.
Родители оформили академотпуск по состоянию здоровья и вывезли меня в пригород в пустой дом, недавно выехавшей за границу, знакомой. Врач посоветовала свежий воздух. Спасибо, клавесин привезли. Я чувствовала себя узницей, запертой в тюрьме, в ожидании приговора. Мама и папа приезжали на выходные, привозили продукты, мама готовила еду, и они уезжали. Тогда всё работали.
Я, молча, бродила по саду, по чужому городку, отмечая, как смотрят на меня люди.
Живот подрастал, я говорила со своим ребёнком, играла ему, иногда он толкался, мне казалось, он так отвечал. Я заметила, что моя мама приезжала ко мне в широком платье для беременных, но жизнь в полном вакууме в шестнадцать лет в чужом доме в состоянии беременности не дали мне тогда правильно отреагировать на происходящее. Я молчала по большей части и постоянно играла.
Где-то месяца за два до родов, в комнату вошёл отец, за ним мама я догадалась речь пойдёт о чем-то серьёзном.
Офелия, тебя били. Меня не били, меня уничтожали. Обрезали как непокорный куст, вгоняя в изгородь, аккуратно подстриженных сородичей. А я пыталась им доказать, что я дерево и мне не хочется превращаться в ободранный куст.
– Голда у тебя вся жизнь впереди. А ребёнок тем более вне брака это плохое начало жизни. Тебе только шестнадцать, я понимаю через несколько месяцев семнадцать. Мы все устроили, у тебя академотпуск в справке заболевание почек, никаких намёков на твоё положение. Ты легко окончишь училище и поступишь учиться дальше, – запела мама добрым голосом.
Такая интонация не предвещала ничего хорошо. Голова у меня закружилась, вначале бешено заколотилось сердце, а затем ребёнок заметался, толкая меня изнутри.
– Ты хочешь, чтобы я бросила ребёнка в роддоме? Я этого не сделаю, – ответила я матери, боясь застонать, страх отозвался болью.
Именно этого я не могла сделать. Ребёнок вымучил меня, но именно это связывало меня с ним, не рождённый ребёнок, оставался моим единственным другом. Мне казалось, он полюбит меня, и именно он решит мои проблемы, как и обещала Генриетта Карловна.
– Доченька, как я могу отказаться от внука или внучки, и отец бы такого не допустил. Голда, ты родишь его, но вроде это не ты, а я. По всем документам пройду я, он формально станет считаться моим, но это единственный способ вернуться тебе к нормальной жизни. Его у тебя никто не отнимет. Мы живём в одной квартире. Жизнь в этом доме взаперти вынужденная мера. После родов ты вернёшься к друзьям. Где-то, через год нам дадут разрешение на выезд, мне, как замужней женщине намного проще оформить документы на выезд, я могу родить, вопросов не возникнет. А тебе надо выйти замуж. Женщины с детьми неизвестно от кого никому не нужны. Заметь, ни в одной стране, даже в такой благословенной, как Израиль. Папа все решит и договорится, – пела мама.
Я слушала её увещевания, и кроме заботы обо мне, я в них ничего не находила. И постепенно сдавалась.
Ай да мама, как она все продумала и пособие на ребёнка, вернее на двоих и возможность ним распоряжаться. А главное почувствовать себя молодой, она панически боялась старости. Мама руководила в доме железной рукой. Лесе не стоит и браться. Офелия дурочка, да с твоей мамой я бы договорились мгновенно.
Что могла сделать беременная девочка, измученная токсикозом и постоянной усталостью.
Я согласилась. Почему? Побоялась, что они заставят меня отказаться от ребёнка навсегда. Ещё я не знала, что такое дети, сколько от меня потребует ребёнок, что со мной тогда происходило неизвестно даже мне. Память заблокировала те пять месяцев в загородном доме. Кроме этой основополагающей беседы ничего не вспоминается. Так обрывки.
Мать поселилась у меня, окружила заботой. В назначенный срок я родила. Тяжело, противно, никаких пасторальных картинок из фильмов, я услышала писк, увидела сморщенное личико, и синюшный комок унесли.
Ребёнка я не кормила, молоко почти сразу перегорело от высокой температуры, оказалось я намного слабее, чем могло показаться, и тихая истерика, в которой я пребывала весь срок беременности, сделала своё дело. Я пролежала в больнице почти полтора месяца. И вернулась домой, к тому времени моя мама вошла в роль женщины достигшей определённого возраста, совершившей героический поступок.
Мама обрела смысл жизни, оформила декрет и бродила с коляской, гордясь младенцем. Я же вернулась в училище, и осенью поступила в консерваторию. Мама отгоняла меня от ребёнка, как назойливую муху. А потом. А что потом? Всё просто, они вычеркнули меня из своей реальности. Родители меня вычеркнули, и поставили на Савву. Выяснилось, отец всегда мечтал о наследнике, мама хотела мальчика – пастораль.
Офелия привет.
Они начали активно собираться. И я как-то плавно исчезла из претендентов на выезд.
– Ну что ты там станешь делать? Без профессии? – спросил отец.
И опять все звучало логично, железно.
Предложили окончить консерваторию, по окончании присоединиться к ним.
И начался, шал выезда. Продавалось все, мебель, ложки, посуда, одежда, продали за какие-то гроши, даже мои детские коньки. Покупалась валюта, передавалась по каким-то каналам, открывались счета. Постепенно четырёх комнатная квартира, всегда забитая хламом, превращалась в пустую ободранную территорию. В ней осталась только рухлядь и клавесин.
– Ты безалаберная, тебя оберут, если мы не продадим все сейчас, останемся и без вещей, и без денег. Я они пригодятся, когда ты присоединишься к нам. Я уже не говорю о Савелии, – опять все звучало логично.
Так изящно, я осталась без семьи, и без ребёнка, и даже без привычной обстановки, кому я могла рассказать, о том, как меня обобрала собственная мать?
Савва спал в постели с мамой. Вообще меня к ребёнку не подпускали, даже пелёнки и детская кухня меня миновала. Появилась какая-то двоюродная тётушка, вот она и помогала. А потом также незаметно исчезла, перед их отъездом. Почему я молчала, не настояла на своём праве? Наверно психоз, кто теперь ответит. И нужен ли мне этот ответ? Мама все время подчёркивала, что я никакая ни мать, и чтобы я никогда не смела, рассказывать Савве, правду – такая травма для ребёнка, для ангелочка. У него вся жизнь впереди в благословенной стране.
Странное незабываемое чувство, когда я обняла, маму, папу, малыша, они вышли из квартиры. Через минуту мне показалось, их не существовало никогда или я сплю, проснусь, и все вернутся обратно. Я осталась в гулком периметре, освещённом солнцем, врывающемся сквозь огромные немытые окна, отражающемся от паркета и заливающем высоченные давно небеленые потолки. Я закричала, во весь голос. И все. Мне пришлось успокоиться и жить дальше.
Жуткое одиночество, редкие звонки родителей. Пустыня. У меня не осталось ничего и никого, кроме музыки и профессии. Да ещё я осталась без денег, без заработка в начале девяностых. Пришлось отправиться в поход за деньгами, для выживания. Незаметно для себя постепенно вошла во вкус. И сейчас не остановилась, увлекательное занятие. Родители таки сделали из меня музыканта.
Офелия, я знаю деньги, имеют вкус цвет и запах, я их тоже люблю.
Я не строила планов относительно брака, избавившись от иллюзии, превратиться в принцессу, и от иллюзии, что ребёнок подаст стакан воды. Первый относительно постоянный партнёр появился лет через шесть, я как раз консерваторию окончила, в аккурат перед первым круизом. И исчез, как только я уехала.
Кто его знает, оставь мне мама ребёнка, что из меня получилось бы. Ну, например, Офелия, хотя и она личность. И общаться с ней приятно».
Ян, исполнял Генделя второй раз к ряду, Голда отметила, парень успокоился, признавшись ей в любви. Метания исчезли. Голда отмечала огрехи, мысленно улетев на много, много лет назад. Ведя немой, не озвученный диалог со своей подругой Офелией, единственной появившейся за долгие годы, которой она намеревалась рассказать о своей жизни, да так и не решилась:
«Вот только с квартирой у родителей вышел казус, её никак не получалось продать на момент отъезда не существовало законов. Квартира принадлежала государству, жилье не продавалось. Они выписались, и я осталась единственной хозяйкой.
Кто же знал, что приватизация начнётся буквально через несколько месяцев. Я стала обладательницей огромной квартиры, а через несколько лет сумма, которую я могла выручить за неё, являлась запредельной для Израиля и для любой страны.
Мама всегда держала руку на пульсе. Но разлука делает странные вещи. Люди меняются. Я преобразилась, из запуганной затравленной девочки превратилась в циничную, холодную одинокую женщину, почувствовавшую вкус денег и свободы. Вначале я играла, примерив на себя такую маску. Маска приросла к коже и душе намертво. А может я содрала с себя маску, надетую на меня родителями. Во всяком случае, я больше не менялась и сейчас такого желания во мне не возникает. Благодаря работе поездила, посмотрела мир. Поговорила с людьми из разных стран. И никакая страна не казалась мне благословенной, если ты не имеешь достаточной суммы денег, а ещё лучше с избытком. Вернувшись из очередного полугодичного рабочего круиза, я нашла пачку писем с просьбой перезвонить. И естественно выполнила просьбу. Гудки, сменил медовый голос мамы.
– Девочка, родная, приезжай, мы за тобой соскучились. Все документы оформили, визу дадут.
Сердце бешено заколотилось, я приготовилась услышать болезненные толчки, вспомнила, никакой беременности нет. Но я не сомневалась, мама решила что-то у меня отнять.
Несколько часов перелёта и меня встретила моя семья. Рядом с родителями стоял девятилетний мальчик и с подозрением смотрел на чужую тётку.
– Савочка, познакомься это твоя родная сестричка, Голда, – пропела медовым голоском моя мама.
 Мы обнялись. Очень странное состояние, когда тебя обнимает ребёнок, вот точно, как детки Офелии. Мне показалось, я умру, так захотелось забрать сына с собой. Но я понимала, никто мне его не отдаст, сражаться бесполезно и травить его душу не имеет смысла. Странно я даже не определила, на кого похож Савва, мимолётного любовника, так и не ставшего принцем, я к тому времени забыла.
Три дня меня знакомили со страной, я, рассматривая строения и бродила по узким улочкам и базарам, терялась в догадках зачем я здесь, а не у себя дома.
На четвёртый день папа вошёл в комнату, за ним тихо вползла мама.
– Голда, а как там обстоит дело с квартирой? – задала она вопрос.
Все мгновенно стало на свои места.
– Приватизирована на меня до последнего сантиметра, – ответила я маме со всей циничностью откровенности.
– Ты согласна, что она не принадлежит тебе, – продолжила мама тему в выгодном ей свете.
– Не уверена, – ответила я ей.
– Почему? – осторожно спросила мама.
– По документам квартира моя, – ответила я матери, понимая визу на две недели, мне использовать не удастся. Вернее, гостеприимный дом родителей захлопнул двери. И мне стоит подыскать отель и провести каникулы в Израиле в одиночестве.
– А по совести? – задала мама очередной вопрос.
– А ближе к теме, – я понимала, мама мечтает об эмоциях, но они заиндевели под палящим солнцем земли обетованной.
– Ты должна продать квартиру, купить себе однокомнатную, тебе хватит, я так понимаю переезжать сюда ты не планируешь, а вырученные деньги отдать своему сыну, – спокойно озвучила она родство, пытаясь сыграть на чувствах.
– Нет, – спокойно ответила я.
– Это для твоего сына, – сорвалась она на крик.
– Обещаю, я завещаю ему все своё имущество, – ответила я ошеломлённой матери.
– Сучка, тварь, шлюха, мы должны здесь жить, считая всякий шекель, а ты намерена жировать в квартире за полмиллиона долларов, таскать туда мужиков, – уже не сдерживая себя орала мама.
– Возвращайтесь, я работаю, и хорошо зарабатываю. Расскажите Савве кто его мать. У меня есть средства на его содержание. И не надо считать, никакие шекели, – предложила я матери.
– Оставь её, не кричи, мальчика разбудишь, – наконец заговорил отец.
– Она ограбила родную мать, родного отца, больше, она ограбила родного сына, и ты предложил мне молчать, – понизила голос мама.
– Да она не уступит. Она это ты. Я говорил, не затевай весь этот бардак, – тяжело вздохнув сказал отец.
– Заступился, за уродину, бездарь и шлюху, если бы я оставила ей ребёнка, она отправила бы его в детдом, чтобы таскаться с мужиками. Не приезжай пока я не умру, – высказала бездоказательные обвинения и выставила условия мама.
– Перестань, – попытался остановить её отец, такая же тряпка, как и Адам.
А она все орала и орала, обвиняла и оскорбляла.
Я поднялась, вышла из дома, поселилась в гостинце, билет я не стала менять. Страна мне понравилась, но жить мне в ней не захотелось.
А Савве сейчас двадцать семь, скоро двадцать восемь. Я видела его всего два раза. Первый, в тот приезд, и второй два года назад на похоронах отца, мать он похоронил без меня. Женат, двое детей, у него всё нормально.
Савва уверен, я его старшая сестра, отказавшаяся выехать с семьёй в землю обетованную.
Вернувшись, домой я продала квартиру, мама назвала правильную сумму, даже чуть ниже. На пике цен, больше такого бума не было. Купила новостройку отремонтированную, автомобиль, обстановку, встроила сейф в стену, в котором лежат деньги большая часть, оставшаяся от реализации гнусно прославленной квартиры. Что-то на депозитах, приносит доход.
Да с квартирой я их действительно кинула. И этого мне отец не простил. Хотя все сокурсники уверены, что отец мне не простил отказа выехать в Израиль, смешно они сами придумали, это задолго до скандала.
Только дурочка Офелия может рассказывать о себе правду, а моя правда никому не нужна, даже мне, но она существует, как бы мне не хотелось её вычеркнуть.
Так что детей у меня нет. Есть брат, воспитанный в нелюбви ко мне. Правда, он иногда меня приглашает погостить. Приглашением я еще не воспользовалась. Живёт он более чем скромно. Намного скромнее меня. Что изменит мой рассказ о том, кто его мать? Ровным счётом ничего. Даже если я отдам остаток денег Савве. Только это неправильно. Мы чужие люди, я не знаю, принесут ему эти деньги зло или благо, две встречи мало, чтобы разобраться в его характере. Неожиданно выданными деньгами я не заставлю его отследить меня в пространстве, а тем более полюбить, и верх отношений простить. Служить внукам, выпрашивать любовь, унизительно и бессмысленно. Все по этой теме финиш, у меня нет детей и нет внуков. Надо устраивать жизнь. И на горизонте никого кроме Алекса. А любовь вычёркиваем и начинаем жить».
– Вы, о чём-то задумались? – спросил Ян, окончив игру.
Парень на каком-то этапе заметил, Голда его не слушает, взгляд потух и стал отвлечённым.
– Нет, я слушала тебя внимательно, и тебе придётся сыграть ещё раз, – огорчила она ученика.
– Не понимаю, что не так, мне казалось, я исполнил чисто без ошибок, – огорчился ученик.
– Ладно, сыграю я, – Голда не могла больше слушать, и перешла к своему инструменту.
Парень поднялся и стал рядом с её инструментом. Сидеть в её присутствии он не мог себе позволить.
Голда сыграла отрывок из сюиты для клавесина Генделя, где в первой части задавался ритм, а затем он постепенно спадал, и парню никак не удавалось остановить себя и перестроиться.
Женщина не любила эту сюиту, но исполняла её множество раз. И сейчас прослушав её два раза, легко играла по памяти без нот.
Она оборвала игру на восьмой минуте.
– У меня так не получится никогда, – признал её исполнение Ян.
– Получится, возьми разозлись и сыграй, отключив личное отношение и страх, – приказала Голда.
Ян вернулся за инструмент, начал играть, в критический момент в игру вступила Голда, он легко подхватил ритм, и они вместе доиграли.
– Все у тебя получается. А теперь прости, давай остальное время доберём в следующий раз, я вчера очень устала и не спала всю ночь. Ты всю неделю, продолжаешь мучить Генделя, вот я распечатала ноты, – Голда протянула ему небольшую пачку листов и попросила ученика уйти.
– Конечно, до понедельника, – скороговоркой проговорил парень, взял ноты и замешкался.
– Ян, ты мой лучший, любимый ученик, а жизнь в твоём возрасте больше в воображении, чем в реальности. По этой причине, если ты победишь ненужные эмоции, ты выиграешь. Если нет, пойдёшь скручивать компьютеры. Пока просто поверь, – Голда попыталась вложить максимум искренности в голос.
– Я постараюсь, – пообещал ей Ян.
Молодой парень по сути ещё мальчик не понимал, эти слова более значимы, чем слова признания в любви, которые он хотел услышать из уст женщины. Или уже не хотел услышать, шал схлынул, и парень обрадовался, что Голда Моисеевна, восприняла его признание, как признание ученика учителю и не заметила в нем истинного смысла.

продолжение следует: http://proza.ru/2023/04/16/690