Из дневника том IV Потери и обретения

           Из дневника том IV "Потери и обретения"

          Вторник, 8 июля 1986 года.
           Ночью грохотал гром, полыхала молния, лил короткими пробежками дождь. Ночь выдалась тёплой, потух пред самым рассветом электрический свет, зажёг керосиновую лампу. В окно подсвечивала молния, пульсирующими вспышками. И думалось, будто молния пыталась, тщилась зажечь свет.
          Спать лёг, когда совсем рассвело.
          Проснулся перед обедом. Снился скверный и странный сон, будто я убегаю из заключения с каким-то человеком, и думаю, как же я попал в колонию? Нехорошо из-за сна на душе. Ведь я, наверно, один  из самых честный людей, и вдруг в заключении. Читал немного повесть Д.Гранина «Ещё виден след».
         Сегодня с утра превосходная погода, ясная, солнечная, и весьма жарко. Мухи доконали, как выражается племянник Сашка.
        Маме сегодня намного лучше. Я рад! Она вчера и сегодня у дядьки, то есть у своего брата Павла собирала малину на варенье. Дядька передал, чтобы я или брат пришёл помочь перенести из веранды в кухню холодильник. Пока искупался под душем после небольшой по дому работы, брат опередил и ушёл без меня. Когда я пришёл, они уже холодильник перенесли. Был у дядьки в саду, смотрел на его замечательный орех, который в этом году сильно плодоносит. Крона раскидистая, роскошная и другие поменьше тоже хорошие. У нас растёт один в палисаднике.
        У дядьки Павла много малины и клубники, клубника отошла. А малина созревает и сама осыпается.
       Поговорили с ним о том о сём и я спросил у Павла Петровича о том, как читается моя рукописная последняя часть «Юлии»? Я полагал, что он, на-верно, затянет из-за домашних дел и не прочитал. Или прочитал несколько листов. Но я ошибся, дядька Павел прочёл более половины, и отозвался неплохо и об этой части и считает, что она у меня лучшее предыдущих частей, хотя и те хороши, говорил он.
           Снова спросил, мол, откуда я почерпнул материал для этой вещи? Право, я не знаю, что он про себя думал о моей повести, но я ему ответил, что всё взято из жизни. У героев существуют прототипы, но если их сравнить, то есть с выведенными мною в повести и с теми, которые есть в жизни, которых я наблюдал, разница выйдет не то, что огромная, но весьма ощутимая. Всем моим героям и персонажам я многое дал от себя и наблюдаемых мной ранее людей. Каждый герой –– это частица моего опыта жизни, это моя точка зрения на того или иного персонажа.
           Скажем, Юлия –– реальная молодая женщина мне хорошо знакомая, с которой я даже жил несколько месяцев. Это знакомство произошло вполне закономерно: я ходил обедать в кафе «Встреча», когда работал в проектном институте «Гипроэнергопром» в 1981-1983 годах. Я говорил жене, что ищу квартиру, с её родителями жить не хочу. Она не захотела уходить от матери (тестя К. Ф. Ковалёва тогда уже не было в живых). У меня другого выхода не было, во время поиска жилья познакомился с будущей моей героиней, которую звали тем же именем, что и мою сестру.
             Эту историю ото всех скрывал, хотя мои братья и сестра её видели, впрочем, и мама тоже. Она была у нас раза два. Позже вновь сошёлся с женой Еленой. С Любовью мы расстались из-за того, что мне надоело скитаться, где попало. Восемь месяцев мы с ней прожили в полуподвальной квартире, прежние жильцы получили благоустроенную квартиру. А эта пустовала и Любовь вселилась из-за того, что разошлась со вторым или третьим мужем. Этот факт мной так и не был до конца выяснен. У неё было четверо детей от разных мужчин. Один воспитывался в Омске у родителей первого погибшего на подводной лодке мужа, двое были отданы в детдом, одна дочь воспитывалась у какого-то мужа.
           Замысел возник очень просто: я узнал, что Любовь воспитывалась в детдоме, такая же участь выпала на долю и её детей. В своё время эти сведения я не записывал, так как с середины июля 1982 года не вёл дневник, поскольку попал из одной криминальной среды в другую. Я, быть может, и жил бы с Любовью, если бы она не выказывала непомерно строптивость и гордость и если бы, как женщина, была постоянная. Она и хотела и не хотела, чтобы я списывал с неё портрет своей будущей героини. Мне приходилось расспрашивать и её саму, и её сестру по материнской линии Марию Матвеевну. Так сложился сюжет будущей книги. Я тогда у неё спросил: «Хочешь, чтобы я поставил тебе памятник»? Сначала она не поняла то, что я имел в виду. Пришлось объяснить, она заулыбалась. Больше не стал её терзать своими вопросами, на которые она отвечала не очень охотно. Я полагал, что она просто скромничала, понемногу я вытягивал из неё причину и обстоятельства гибели мужа. На фотографии её сын был в морской пилотке, которая принадлежала офицеру или старшине военно-морского флота. И было нетрудно догадаться, что её муж служил подводником. Когда я об этом спросил, она молчала. А потом спохватилась и быстро, взволнованно проговорила: «Ты же не пиши, что он был военным моряком, а то мне за это достанется. Это же военная тайна»! Тут уже меня не надо было упреждать, так как я и сам давал подписку о неразглашении. И о том, что и как служил, я не обмолвился даже намного позже в своих дневниках. Мне пришлось её мужа пересадить с военно-морского флота на речной. Впрочем, он там сначала и работал, но надо было получить квартиру и тогда её муж уходит на сверхсрочную службу мичманом. Как погибла подводная лодка я уже не интересовался ни у неё, ни у её сестры Марии Матвеевны, поскольку в книге я бы всё равно этот материал не использовал бы. Да и что они могли знать? Хотя делал какие-то первоначальные наброски втайне от неё. Но позже мне их пришлось уничтожить во избежание больших неприятностей.
           Над книгой под названием «Юлия» я работал почти четыре года украдкой ото всех родственников жены. Хотя она знала, о чём я писал и терпела. Чего ей это стоило, я мог только догадываться.
           И вот мог ли я эту историю моей героини рассказать дядьке Павлу? Разумеется, в подлинном виде, нет. Я воздерживался и говорил так, как подсказывали обстоятельства. И вот спрашиваю у себя: с ней мы расстались, так почему я написал не всю правду, не так, как всё было. А как вообще не было относительно гибели мужа героини. Я и дал ему фамилию Пересветов, по имени исторического героя Куликовской битвы. И мне казалось, что он погиб честно, выполняя воинский долг перед Родиной, как сам Александр Пересветов. Впрочем, я не знаю, как первоначально ко мне пришло это имя, и почему назвал его так, а не иначе? Наверно, в «Юлии» сокрыто то содержание, какое вложил частично из своих суждений в том разнообразии, какие подсказывал сюжет и наделил им своих героев. Тем и притягательно для меня творчество, что мне невозможно жить без него, так как не нахожу другого способа самовыражения. Но этого никак не понимали родственники жены.Дядьке тогда было недосуг со мной беседовать,он спешил опрыскивать капусту и мы, поговорив с четверть часа, я взял тот кусок,который он прочитал и пошёл домой.
            Убрал в доме, вымыл полы, стало свежей и прохладней. Весь день было жарко и душно, заправлял кровать в зальчике, где спал сын, и как-то грустно было думать, что его нет со мной. Когда жена приехала за ним, я спросил у него: «Рома, ты же хотел остаться ещё на неделю?» Он посмотрел на мать, которая ему ответила: «Нет, Рома, хватит! Я уже соскучилась по тебе». И сын ни мне, ни ей ничего не ответил, но в глазах его отсутствовала весёлость. Он знал, как я ему объяснял то, почему не могу жить вместе с ними. Это было дня за три до приезда Елены. Мы шли по полю с пруда, и я ему говорил о том, что не могу ладить с его бабкой, которая отнимает у меня моё занятие литературой. Я не хотел придумывать какую-то мифическую причину и говорил всё как есть. И теперь, живя здесь без него, я прокручивал в памяти те моменты, как он жил у меня. Тёща меня называла эгоистом из-за того, что для меня не существовали интересы семьи, а только исключительно свои.
           Ужинал под сиренью за столиком, где мы вместе обедали и ужинали с Ромкой.
           Поздно вечером стал просматривать «Юлию» –– четвёртую часть из того, что принёс от дядьки Павла. И невольно сам зачитался. По-моему, она лучшая во всех отношениях и сюжету. И, тем не менее, каждая часть из четырёх по-своему хороша. Не могу точно дать жанровое определение: что это повесть или роман? Даже спрашивал у дядьки Павла, и он сказал, что, на его взгляд, на роман, она не тянет, скорее всего, –– повесть. Я ему не возразил на тот счёт, что если описать жизнь человека с девства до зрелых лет, и масштабы повествования обширны во времени и рассказывается не об одной судьбе, а сразу о нескольких героях, и характеры раскрываются постольку, поскольку почти все, то это, несомненно, роман. Но мне, как автору, стыдно называть «Юлию» романом, потому что вроде бы как бы я ещё не дорос до романа. Хотя это всего лишь предубеждение, ничего тут нет нескромного. Шолохов начала писать «тихий Дон», когда ему было всего двадцать один год. Но я начинал в таком же возрасте свой первый роман. Но мне на сей счёт могут легко возразить некие «знахари», дескать, ведь то был Шолохов, ведь ты не Шолохов. Да, верно, я не Шолохов, как говорили о себе то ли Пушкин, то ли Лермонтов (оба им увлекались): «Я не Байрон, я другой». Например, мою «Воровку» определяли даже романом. А я называл её повестью. У Валентина Распутина «Урок французского» значится повестью. А он по объёму смахивает на рассказ, а «Последний срок» тоже стоит в жанре как повесть, а по объёму она во много раз больше первого.
          Мой дядька считает, что у меня героев немного, значит, это повесть.
          Действительно, герои, которые действуют в первой части, только появляются вновь в четвёртой. Если пересчитать всех моих персонажей и главных и второстепенных, то их набирается более трёх десятков. Так что жанровое определение той или мной вещи нельзя сводить только к тому, что героев недостаточно для романа. Здесь жанровые критерии намного шире, сюда относятся события, время, судьбы людей и т.д. А у меня в «Юлии» предостаточно и событий и героев.
          У Т. Драйзера в его романе «Дженни Гехард» персонажей намного меньше. И они, я бы сказал, не все раскрыты, но можно ли упрекать автора, что он этим самым снизил художественный уровень своего романа? Да нисколько! На фоне тех персонажей выступает ярко Дженни, и она подлинная героиня, которая проходит через весь роман. И я не без основания для себя открыл, что и моя Юлия чем-то роднится с Дженни, и вместе с тем очень далека от неё. Я не собираюсь проводить анализ и лишь одно скажу, что Дженни совершенней моей Юлии. Но этим я не хочу умалять характер Юлии, которая не меньше, как личность незаурядная, чем Дженни. И ни в чём не уступает последней. И той и другой приходится в жизни нелегко, и та и другая живут в разных социальных условиях и в разных устройствах своих государств…
         На основании этого я хочу сказать, что человечество очень медленно избавляется от тез социальных пороков, которые порождаются условиями жизни той или иной страны. Все религиозные догмы и догмы идеалистической философии есть не что иное, как не только пережиток, но и ненаучный подход к жизни общества с точки зрения исторического сознания. От времён инквизиции до наших дней, дней научного, технического прогресса, человечество очень медленно выбирается из мрака тех догм, которые служат травлей, преследованиями человечества, которое стоит на грани катастрофической войны и наверно, последней в истории человечества и в истории войн, ещё очень и очень страдает болезнью предрассудков, суеверий как в психологическом, так и в социальном плане…
         Что такое религиозные предрассудки и что есть социальное зло? Вера в сверх силу и недоверие человека человеку и толкает на разные творимые пакости, провокации, шантаж, интриги, предательство. Подозрительность и мнительность, имея острые формы, приносит много вреда. Подозрение есть не что иное, как подозрение в обмане. Обман, ложь и страх –– всё это в совокупности вытекает из подозрения. Подозрение в нечестности. В корысти, проявляются чаще там, где тот, кто подозревает, сам нечестен и лжив. Но бывает и так, что подозревает не только тот, кто лжив, но и тот, кто знает природу человечества в нечестности. Раз обманутый, честный человек ни за что не поверит во второй раз тому, кто его обманул, хотя тот, быть может, больше не совершит обмана, а к нему уже потеряно доверие. Однажды пословицу –– «на вору и шапка горит» –– я подверг сомнению, так как не всегда так бывает, чтобы она могла гореть. Впрочем, может «гореть» особенно на искушённом, опытном, знающем то, как себя вести в так называемых условиях «в случае чего».
            А бывает и так, тот, кто ни разу не украл, будет бояться, что его могут по каким-то причинам заподозрить и он заранее боится уличения в воровстве или, наоборот, под его марку, раз оступившегося, могут сделать другие, тогда как его привлекут к ответу. И тому, боясь мести, приходится брать на себя, хотя это могут быть весьма крайние случаи. К примеру, из пяти сообщников один попался и чтобы других не выдать, он берёт совершённое преступление всеми, на себя, а те четверо остаются на свободе. Второй пример: шестой человек, не причастный к этим пяти, но он случайно узнаёт о преступлении пяти, что он должен делать: бежать в милицию написать анонимку, или избрать удобную форму молчания? Возникает экстремальная ситуация. Но те пятеро, зная, что о них знает шестой, не станут сидеть, сложа руки. Они, естественно, будут стремиться, каким-то путём избавиться от шестого, потому что могут погореть, пока существует шестой, которому совершенно безразлично «дело» тех пяти, зная, что есть особые органы» и только их дело разоблачить преступников, а не ждать пресловутой анонимки. Кстати, я пришёл к мнению, что анонимы –– это не только зло, но и мешающие жить спокойно другим людям. Пока есть анонимы, милиция, прокуратура, народный контроль, не будет работать в полную силу. Выходит, ОБХСС работает только по сигналам, а своей инициативы не проявляют. И в нашем обществе можно наблюдать «круговую поруку» среди милиции и среди воров. Милиция живёт за счёт воров, а те свою очередь под покровительством первой. Сейчас принимаемые меры против всякой воровской сволочи, не принесут должного результата, если не перетрусить все органы власти. Ведь так называемая шайка-лейка –– это по-нашему, а по-западному «мафия», имеет в каждой организации своего человека. а то и группы… Не знаю, насколько я голословен, но я пока не могу думать иначе, жизнь сама заставляет видеть всё, что происходит вокруг в чёрном цвете.
         Революция 1917 года действительно продолжается. А в последнее время усилились процессы обновления устаревших форм жизни общества, такие застойные явления, как бюрократизм, протекционизм, формализм, приписки, очковтирательство, круговая порука, блат, взяточничество, снова стали под «головомойную машину» наших газет разного уровня с объявлением гласности и демократии. Всё ли это изживается? Но за десятилетия сообща всё косное, порочное можно было давно изжить, создав новые экономические условия, а сколько пострадало тех, кто «в поле один не воин».
          Не пострадал ли я сам? Не в пример анонимам, которых всех мастей, я терпеть не могу, и презираю их только за то, что они, анонимы, которые открыто с негативом и преступлениями не борются. Причём как при этом не вспомнить Пушкина, которого когда-то погубили анонимы. Я же всегда шёл в любую атаку и от моих атак только, условно говоря, на лбу набитые шишки. Наше общество прогнило насквозь с верху до низу, что оно очень давно криминализированно  .