Лето любви - 3

-- Это правдивая история, насколько может быть правдивой любая история, -- сказал Гинзберг.
-- В ней все правда! Она правдива просто в силу своих обстоятельств. Мы не настолько знаем человеческую душу, чтобы предсказать, какое из этих обстоятельств окажется правдой, -- сказала Йоко. -- А узнать в деталях можно, лишь будучи проводником... Понимаете? Как если бы они сами придумывали свои истории, а потом читали их нам. За это они на нас и сердятся. Но это еще не все. Не понимаете? Вслушайтесь: обе их истории на самом деле о нас! И обе важны для нас. Какую из них вы выберете? Что для вас важнее всего? Вы когда-нибудь слышали что-то более важное?
-- Скажем, ваша игра? Или искусство? -- спросил Гинзберг.
Никто не отозвался. Йоко по-прежнему окружала темнота, и звуки ее голоса казались частью сна. Гинзберг сглотнул слюну. По спине пробежал холодок. Потом руки в темноте развернули Гинзберга за плечи и усадили на пол у стены. Теперь было ясно, что у Йоко две руки. "Она либо ведьма, либо сумасшедшая", -- подумал он. Однако сейчас это было не важно. Важно было другое: Йоко незачем было его убивать -- он и сам был в состоянии сделать это. И дело было даже не в том, думал Гинзберг, как быстро заживает нанесенная ей рана. Главное заключалось в другом. Если бы ему пришлось выбирать, он не задумался бы ни на секунду. Конечно, искусство. Он мог бы заняться им уже давно. Как Йоко Оно. Только вот проблема -- для этого нужен был кто-то вроде Дилана.
Но потом вокруг произошла перемена. Всё словно исчезло, а мир наполнился холодным светом. Свет был одновременно золотым и тусклым. Со всех сторон к Гинзбергу и Оно приходили люди. Они были самыми разными. Некоторые были смуглыми, некоторые светловолосыми, но почти все походили на Йоко.
-- А какая вторая история? -- нерешительно спросил он. На этот раз он обратил внимание, насколько спокойно и равнодушно звучит его голос. Никаких признаков приближающегося ужаса или паники. Похоже, ему просто не верилось, в самом ли деле это происходит.
-- Какой она будет? -- спросила Йоко.
-- А разве вы не знаете? Разве вам не сказали, Йоко? Именно такую мы и хотим показать.

  * * *

1968 год.

-- "Жёлтая подводная лодка" -- настоящий шедевр! -- уверял Дилан. -- Понятно тебе, это новый мировой миф! Это не просто мультик, это начало новой эпохи!
-- Бог мой! О чем ты говоришь? -- удивился Хендрикс. -- Об этом сюсюканьи, про которое в нормальной Америке давным-давно забыли? Не смеши. Это что, новость для тебя?
-- Но теперь я понимаю, что нет ничего хуже, чем ждать и догонять, -- сказал Дилан и похлопал Хендрикса по плечу. -- Встретимся через десять лет, и ты не захочешь меня видеть, Джими.
Он посмотрел на Мика Джаггера. Тот сидел с женой, но заглядывался на других.
Парти в доме Дилана было в разгаре. Никто из гостей в этот момент, кажется, не думал о группах и не вспоминал о концертах. Говорили только о Вьетнаме, но, в общем, довольно беззлобно. Между тем в небе над городом началось какое-то неземное зрелище: где-то над темными водами бухты появилось мерцающее пятно света. Оно росло, разрасталось и в конце концов накрыло своим сиянием весь город. Появился огромный белый диск, сделанный из множества небольших точек. Сначала он был расплывчатым, а потом его края четко обрисовались, и вдруг все в воздухе ослепительно вспыхнуло. Свет оказался настолько интенсивным, что его было невозможно описать. Он резал глаза, как яркий солнечный луч, падающий на зеркальную поверхность. Казалось, перед жителями этого города открылся целый мир. Разговоры прекратилась, все с изумлением смотрели на чудо. А потом свет исчез, погрузив город во тьму. После этого все, видимо, должны были вновь открыть глаза и увидеть что-то важное, о чем они давным-давно забыли. Но этого не случилось. Гости видели странные видения, яркие, разноцветные, прекрасные и непонятные, они пели и танцевали, пытаясь объяснить их друг другу, хотя никто из них не понимал ничего.  Видимо, это были какие-то предзнаменования -- гости успокоились, когда все стало как прежде. Затем в небе появился маленький голубой цветок с пятью лепестками. По мере его появления все слышали тихую музыку, напоминавшую флейту или свирель. Когда цветок расцвел, в него превратился сам Создатель, вещающий через музыку и слова.
Минуту или две в холле висела мертвая тишина. Звуки доносились издалека, и в них чудилось что-то опасное, но это не пугало собравшихся, а восхищало. Созерцатели чуда начали спорить о том, что такое эта музыка и эта сила. Некоторые утверждали, что Создателю в совершенстве ведомы все музыкальные ноты и мотивы. Другие же не соглашались с этим, говоря, будто Создатель умеет только соединять вместе высокие и низкие ноты, никак не соединяя вместе низкие и высокие...

* * *

Соланас вошла в здание "Фабрики" и принялась искать Уорхола. Не найдя его, она села напротив "Расстрелянной Мэрилин Монро" и стала ждать. Просидев полчаса, Соланас почувствовала, что решимость начинает покидать ее, и, чтобы хоть как-то заполнить пустоту внутри, вызванную неожиданной пустотой вокруг, стала думать о всяком разном, в том числе и о том, как сам Уорхол подговорил Дороти Подбер повредить стопку полотен в расчете на то, что цена на них после этого подскочит.
С каждой минутой это казалось ей все более правдоподобным, тем более что продавец картин на углу говорил об этом, да и сама она не раз встречала намеки на этот счет в газетах и журналах. Следуя в размышлениях своей догадке, Соланас пришла к выводу, будто все, связанное с именем Уорхола, непременно напоминает о "Папе поп-арта" -- несколько раз она как бы невзначай назвала его так, чем окончательно убедила себя в справедливости этой версии. Да, он такой же лжец, только от искусства!
Придя в себя, с мрачным видом она направилась к  выходу. Было около трех часов дня. И тут она увидела его вместе с куратором галереи, сидящими на диване. У них что-то было на коленях. Солидная стопка рисунков в твердых дорогих паспарту. Она сразу же поняла, что это вполне подходящий момент, вынула револьвер из бумажного пакета и несколько раз выстрелила по ним, не целясь. Потом выбежала на улицу и, пройдя пару кварталов, купила себе персиковое мороженое.
После этого она поехала к Гинзбергу и сказала тому : "Я сделала это". Ее рассказ настолько потряс поэта, что он отказался ей верить. Гинзберг был потрясен и обескуражен одновременно. Он говорил, что это похоже на перформанс. А она, чувствуя свое одиночество, ощущала враждебность мира. "Пока я живу, я знаю, чего хочу, -- думала она, -- и это "пока" и заставляет меня писать". Гинзберг был подавлен. Он сказал:
-- Валери! Я не думал, что ты сошла с ума!
-- Я не думал, что ты сошла с ума! -- передразнила она его. -- А для меня это единственный смысл в жизни. И меня бы очень удивило, не будь я уверена, что мы друг друга поймём.
-- Запомни, я никогда, никогда не желал смерти Уорхолу на самом деле! -- вскричал он.
-- Он и сам не хотел! -- расхохоталась она. -- Я его послала! Это был мой последний эксперимент. Можно сказать, взлет в бездну. Теперь я знаю, что делать. Не стой на дороге!