Чьи коровы лучше

Илья Сидоров принадлежит к той ненужной для деревни людской породе, которые готовы день напролёт рассуждать и при этом ничегошеньки не делать. Так про него в деревне говорят.

— Скажи, Илья Платонович, что ты грустишь? — спросил я его однажды, застав в очередном раздумье о деревенской жизни.
— Дык и не говори… Не глядел бы на свет.
— Отчего же это?
— Всё от того, мил человек, и не спрашивай. Вона оне… Всё хозяйствуют. Видят же, что доходу нету, давай в заграницу завидовать.
— И что?
— Наша скотина им не угодила, вот что. Не по нраву пришлась. Стали говорить, что коровёнки наши худы и не образованы. Давайте, галдят, из-за границы выпишем чудо–чудное.
— И…
— И выписали… Выписали одну корову от немчуры.
— Корову?
— Ага… Телеграмму, мол корова ваша едет, всей деревней с обох сторон облизывали, когда с Германии она пришла. А когда саму животину увидели, то шапки посымали при встрече с ней. На цепях с полвагона вышатали по сходням. Рога, что бивни слонячьи, из тех, что повымирали! Глаза – тарелки кухонные, да нет, сковороды! Про всё остальное и говорить боюсь – страсти господни!
— А дальше что?
— А дальше – в сарай пришла великанша, улеглась в его добрую половину на свежую солому. Эдак на бок завалилась, как моя Евдокия, нажрамшись с утра картохи с холодцом.
— Ха…
— Не лыбся, ты… В инструкции сказано, чтобы свет был постоянно и музыка не совремённая чтобы. Мужики музыку давай крутить и лампочки менять перегорелые, а бабы то и дело не абы какого корму подкладывают. Жрёт эта заграница, а молока–то нету.
— Отчего без молока–то?
— Сказывают, что так отдыхает образина опосля дороги. Утомилась, бедняга, и требувает уходу спицательного для поправления здоровья коровячьего.
— И долго поправлялась.
— С месяц поди…
— А потом?
— Потом стали думку думать… Ктось присоветовал нашенского деревенского быка ей порекомендовать. Привели быка–то, а он только глянул на подарок – какая она есть великолепная, да сиганул через загородь! Понял бугай, что не с ихнем рылом соваться в заграничное щастие, – и давай бог ноги… Едва–едва чужие мужики из соседней деревни пымали.
— Чудеса…
— А мадама фашистская тем временем отдыхает всё… Жрёт, вздыхает по немецкой родине своей и снова… – жрёт в три горла.
— Вот ведь какая…
— Ага… Через месяц совесть её взяла. Дала молока – ведро за раз! Ведро большое, надобно сказать вам!
— Ого…
— Как все возрадовались, пустились в пляс от веселья того. Вона, в пляске кричат, нет никакова сравнения с нашими коровёнками облезлыми. Эх, плясуны… В то время и я попал.
— В пляску?
— В урузумление ихнее! Так и сели в пляске своей, когда подсчёт я им учинил до копеечки. По ейному корму, грю, вить наши коровёнки гораздо много способней.
— Как так?
— А вот так… Сколько эта морда сожрала? А? И по тому корму ведро молока во сколько обойдётся? Кабы корм–то нашим коровам отдали… Всем до разу… Они бы на вас молиться взялись и молока больше в десять раз от той верзилы дали б. Мужики меня учить давай, мол, не той она породы, что ест не только для производства молока, но и для собственного удовольствия, да и мясо к тому же накапливает.
— А ты что?
— Видите ли, грю, господа нехорошие, каковы мы, таковы и коровёнки наши. Своего удовольствия оне не знают и живут лишь для работы одной, ведь что едят, то и отдают, а об себе никогда не думают. Та животина немецкая отожрётся для мяса, молока тем временем вволю даст и под нож пойдёт задолго до времени. Свободы разные с лёгким житьём – это хорошо. Обилие денег там, да всякое другое… Всё это не зря даётся. Но, суметь обвыкнуться требувается, чтобы раньше времени не того… А так, не зря всё в мире этом… Не зря. Вить то, что надобно человеку, ну, чтобы устроиться выгоднее, причиняет ему, напротив, оченно крайнее расстройство.
— Какое расстройство?
— А вот какое… Делается человек вроде свиньи последней.

Ещё много говорил потом Илья Платонович, но я уже не слушал его, что-то такое засело вдруг в моих извилинах… Вроде бы знаем, вроде учить нас не надо с нашим–то жизненным опытом, вроде что тут такого – сами с усами, но представился случай, – поговорить с посторонним человеком и задумался опять же, задумался в очередной раз.