Патентоведомый

Григорий вот уже 13 лет ежедневно смотрел на трещину в стене напротив своего стола. Кажется, году так в 2007-м он порывался ее заштукатурить и даже купил шпатель, но так и не решился это сделать. Не то чтобы трещина ему нравилась, нет, напротив, он ненавидел ее существование. Но как же Григорий любил ненавидеть трещину – он мог часами любоваться ее недостатками.

Так и этим утром Григорий сидел, уставившись на стену. Он ждал. Очередной гений опаздывал к нему на прием. «Наверное, этот чудак как и все предыдущие заблудился в коридоре, – подумал Григорий. Да неужели это так сложно! Там же всего навсего два поворота направо, я ведь даже указатели со стрелочками повесил!»

Каждый будний день с 8 утра до 17 вечера в коридоре на пути к двери в патентное бюро Григория блуждали от одного до трех ученых. Они приходили, чтобы рассказать о своем изобретении и запатентовать его, тем самым юридически узаконить свое творение. На самом деле ученым было наплевать на всю эту волокиту, формальности и на самого Григория – им просто нравилось рассказывать, что они такое великое напридумали, даже если за такого слушателя нужно было заплатить. Еще учёных впечатлял выданный по итогу работы с Григорием патент – красивая бумага с их фамилией, названием изобретения и печатью, значащей то, что это очень важно. Патенты, чаще всего абсолютно не имеющие никакого практического смысла, украшали кабинеты профессоров, висели при входе в их квартиры и даже в спальнях. Такое письменное признание работы добавляло им сил и веру в то, что они занимаются чем-то стоящим. Многие продолжали из раза в раз изобретать что-то бессмысленно новое, чтобы получить еще и еще один патент. Они гнались за новой дозой именной бумаги с печатью, завешивая стены и заполняя пустые места на полках. Если наука заменяла ученым Бога, то патенты были для них иконами.

Григорий нервничал и продолжал ждать своего клиента. Когда было нечего делать, а трещина напротив становилась слишком омерзительной, он заваривал себе чай. Его кружка давно почернела от налета, несмотря на то, что мыл он ее ежедневно. Чай он пил ежедневнее. Григорий вышел из-за стола и по привычке вылил остывший утренний чай в цветок, хотя вряд ли эту жижу болотного цвета еще уместно так называть. Горшок с жижей следовало бы пристрелить, будь она человеком, – недопустимо, чтобы так мучились. «Это совершенно несправедливо! – подумал Григорий. Мы ведь пьем один и тот же чай и торчим здесь каждый день вместе!  Ну почему он дохнет, а я нет?».

В дверь постучались.

– Это патентное бюро? – спросила засунутая в дверь голова пожилого мужчины.
Григорий продолжал внутренний диалог с тем-что-раньше-было-цветком и даже не заметил появление мужчины.
– Молодой человек? Это патентное бюро?
– К сожалению, – ответил Григорий.
– Что вы сказали?
– Да, конечно, это патентное бюро. Проходите.
– Прошу прощения за опоздание, я заплутал в коридоре. Но стоит заметить, что запутаннее вашего коридора только ваша парковка!

Григорий хмыкнул. «Видимо надо добавить указатели еще и на парковке» – подумал он. Вошедший худощавый старик снял пальто и кабинет наполнился запахом пота. Но это был вовсе не запах мужественного пота, это был пот трусости. Пот, который выделяется, когда убегаешь, а не бежишь. «Нужно перестать нюхать незнакомых стариков», – заключил Григорий.

– Забыл представиться, Юрий Николаевич, доцент кафедры химии, почвоведения и агроэкологии.

Они пожали друг другу руки. У Григория на ладони отпечатались кусочки мела, из которых состояла правая ладонь Юрия Николаевича. Именно поэтому Григорий и не мог терпеть рукопожатия. Ему казалось, что руки ученых, особенно правые, за годы практики ссыхаются и становятся больше похоже на груду белых костей, которые связаны застегнутым намертво рукавом рубашки.

– Рад встрече. Григорий Семёнов, патентный поверенный.
– Семёнов? Я, кажется, знал вашего отца.
– Наверное, однофамилец. Это довольно распространенная фамилия, только в моей семье с такой каждый второй. – ответил Григорий.
– Что, простите?

Григорий украдкой взглянул на трещину в стене, ищя в ней поддержку. Он мысленно просил ее разрастись вверх, сломать стену, обвалить кабинет и здание целиком – в таком случае не пришлось бы продолжать этот разговор. Тем временем Юрий Николаевич вспотел еще сильнее.

– Хорошо, давайте приступим к делу. – сказал  Григорий. – Расскажите, что у вас за изобретение?
– Рад, что вы спросили! – ответил профессор.

Он начал копаться в своем портфеле и достал оттуда огромную кипу когда-то помятых и когда-то вновь расправленных бумаг, вместе с которыми выпала тысяча рублей. Зрачки Юрия Николаевича расширились, лицо растянулось улыбкой. В ту же секунду он убрал неожиданную прибыль во внутренний карман пиджака, а бумаги положил на стол.

– По закону, – сказал Григорий, – вы должны теперь 13% этой находки отдать государству.
– Вы так считаете? – спросил Юрий Николаевич.
– Я пошутил. – ответил Григорий. Он бы не выдержал еще одного чрезмерно взволнованного взгляда старика, а трещина в стене не понимала его намеки.

Юрий Николаевич протер рукавом лоб и начал раскладывать свои бумаги. Он брал каждый лист двумя руками и бережно перекладывал. Если вам скажут, что вечный двигатель не существует – не верьте. Он есть и он перекладывает целую сотню бумаг. Одну. За одной. Когда уже нечего было перекладывать, Юрий Николаевич вдруг осознал, что по ошибке разложил их лицом к себе. Теперь нужно было каждую аккуратно перевернуть; Юрий Николаевич начал свою работу заново. Не выдержав бы ни одной секунды этого зрелища, Григорий резко встал. Чтобы хоть как-то оправдать свой порыв, он дошел до чайника.

– Налить вам чай? – спросил он.
– Нет, спасибо. – ответил Юрий Николаевич. – Я сегодня уже пил.
Григорий вернулся за стол и одним движением повернул к себе оставшиеся бумаги.
– Вы наконец-то готовы начать?
– Конечно! Давно готов. Ждал, пока вы спросите. Перед вами мои химические формулы шихты для получения высокоосновных окатышей.
– Ого. – заключил Григорий.
– Моя жена сказала точно так же! – воскликнул Юрий Николаевич.
– Да тут по-другому и не скажешь. Давайте уже поскорее расправимся с этим. Если вы не против, я буду фиксировать в свой блокнот все то, что вы говорите.
– Хорошо, как скажете. Вы не поверете, но мне удалось повысить прочность высокоосновных окатышей и при этом снизить влагопроницаемость шихты. Такая шихта, помимо оксидов кальция, магния, алюминия, железа и кремния содержит алюмосиликатную золу.

Григорий записывал все, что говорил профессор, и в результате в его блокноте появилась слово «Проваливайся», а также несколько крестиков и зигзагов на полях. Некоторые крестики и зигзаги остались еще с предыдущей встречи.

– Вы успели записать? – сказал Юрий Николаевич.
– Конечно, – ответил Григорий.
– Скажите, Григорий, я могу вам доверять?
Юрий Николаевич придвинул стул и наклонился к Григорию, насколько это позволял этикет и его больная спина.
–  Да, конечно, – сказал Григорий.
– Главный секрет шихты – сказал Юрий Николаевич чуть тише обычного, – в добавлении белитового шлама.
Григорий отпил чай.
– Вы это зафиксируете? – спросил профессор.
– Безусловно.

Григорий зафиксировал слово «вонючка» и обвел его несколько раз.

– Я думаю, для первого раза мне вполне хватит информации. – сказал он, – Давайте встретимся через неделю в это же время. Я подготовлю первые черновики.
– Но ведь я только начал. Даже не успел рассказать, в каком соотношении добавляется алюмосиликатная зола, а в каком – белитовый шлам...
– Я во всем разберусь сам, не переживайте. Вы можете оставить у меня эти бумаги?
– Конечно, у меня имеются копии.
– Я и не сомневался. До свидания.
– Но ведь…
– Вы опоздали на встречу, Юрий Николаевич, на 20 минут, – перебил Григорий. У меня скоро следующий клиент. Прошу простить и до скорой встречи. Я обязательно вам все сообщу позже.
– Что ж, тогда до встречи! – ответил профессор, поднял с пола свой опустевший портфель и, сделав пару шагов, оказался у вешалки с пальто.

Выходя из кабинета, он огляделся и заметил висевшие на стене именные сертификаты – как же ученые падки на такие вещички. Он встал на цыпочки, чтобы разглядеть их внимательнее: грамота за успешное окончание университета с красным дипломом, свидетельство патентного поверенного, несколько удостоверений разной степени важности о повышении квалификации Григория.

– И все-таки, Григорий Иванович, – сказал Юрий Николаевич, – я уверен, что был знаком с вашим отцом. Он был хорошим человеком.
– Спасибо, – ответил Григорий.

Профессор взял пальто и вышел из кабинета. Дверь захлопнулась. Григорий хотел было закурить, но вспомнил, что сигарет у него нет и вообще он не курит. Некурящим людям в принципе некуда себя деть в моменты эмоционального напряжения, поэтому он был вынужден вернуться за стол. Никакой романтики, дыма и задумчивого взгляда вдаль; только тишина и статистически чуть лучшее состояние здоровья. Григорий закрыл лицо руками. Слова «он был хорошим человеком» звенели в его голове.

Григорий узнал, что его отец умер, и что он был хорошим человеком. А еще то, что у него был как минимум один знакомый по имени Юрий Николаевич.


***

Своего отца Григорий помнил только из детства – тот работал старшим научным сотрудником в лаборатории, носил один и тот же потертый в локтях твидовый пиджак и рассказывал одни и те же сальные анекдоты про поручика Ржевского. Единственной страстью в жизни отца была общая физика. По вечерам он учил маленького Гришу азам: читал лекции про магнетизм, всемирное тяготение, второй закон Ньютона (это был его любимый закон Ньютона), молекулярные взаимодействия и даже ядерные реакции. Но больше всего Гришу поражала оптика. Фотоны, волны, ультрафиолет, лазеры – настоящий мальчишеский рай. С оптикой ты больше не оборванец из семьи лаборантов, ты – квантовомеханический супергерой с мега-бластерами.

Однажды Гриша выпросил у одноклассника на один день видеокассету с недавно появившимися «Звездными войнами» и сразу после уроков побежал с ней домой. Не переодеваясь и не обедая, он уселся на ковер перед телевизором. Впервые в жизни он не шевелился на протяжении двух часов. Кажется, он даже реже моргал. Когда Гриша досмотрел фильм, он перемотал его до начальных титров и включил еще раз. Это был полный восторг. Немыслимая космическая вселенная, выданная ему на время. А какие там у джедаев были световые мечи! Гриша и мечтать не мог о таком мече, ведь в Советском Союзе их не производили. Поэтому его оружием стала отцовская лупа и с тех пор каждое лето Гриша становился воином света.

Во дворах соседних пятиэтажек он выжигал лупой-мечом целые популяции муравьев, а также надписи на старых скамейках, предварительно счищая с них облупившуюся краску куском наждачки. Чаще всего он выжигал слово «Гриша», но когда был длинный солнечный день, он успевал выжечь «дисперсия» и даже «квантово-волновой дуализм» – на этот шедевр ушло три с половиной часа. Каждое воскресенье отец и сын выходили на прогулку, и Гриша проводил экскурсию по своим работам. Они начинали со свежих, недавно выжженых фраз, а затем обходили старые, проверяли, насколько хорошо они сохранились и не закрасили ли их краской.
 
12 апреля 1987 года, в День Космонавтики, они не пошли гулять. В то хоть и праздничное воскресенье было не до прогулок – Гриша узнал, что в жизни его отца помимо Физики была еще одна страсть. Студентка по имени Марина. Эту новость Грише сообщила мама, отец же по-предательски не сказал ни слова. Он молча паковал чемодан и «проваливался к чертям собачьим». Поскольку вещей у него было не так много, исчез он практически молниеносно (не со скоростью света, конечно, но со скоростью звука точно). Всё произошло так быстро, что мама не успела припомнить ему и сотую часть всех обид, накопленных за годы совместной жизни. Но кричала она громко. Она выла, обливаясь слезами и соплями, проклинала Бога и саму себя, швыряя всё, что попадало ей под руку и что ей было не сильно жалко швырять. А как только в квартире остались только они вдвоем, мать сказала:

 – Суп на плите, Гриша. Разогрей себе сам.
 И молча вернулась за вышивку.

С того дня Гриша не видел отца и ничего о нем не слышал. Упоминание даже его имени стало запретной темой, а его существование стало сложно доказуемым фактом: все улики были уничтожены, в том числе косвенные, в том числе лупа. Мать отправилась на поиски работы и с тех пор возвращалась только поздним вечером, либо после смены, либо после поиска какой-нибудь смены.

Гриша был вынужден мысленно похоронить своего отца – другого варианта не существовало. Вдолбить себе в голову, что отца больше нет, было намного легче, чем осознать, что отец где-то есть, но больше не хочет рассказывать про лазеры и осматривать во дворах старые скамейки. Гриша убил своего отца, а спустя 20 лет, сидя в кабинете, это пришлось сделать вновь, правда уже Григорию.

Григорий надел пальто, выключил свет и вышел на улицу. Ему страшно хотелось что-нибудь выжечь.


***

На следующий день патентное бюро не открылось, хотя Григорий пришел даже раньше обычного. Молчание чайника, цветка, трещины, Григория и всех остальных жителей кабинета нарушил звонок телефона.

– Добрый день, – он снял трубку.
– Это патентное бюро? – спросил оттуда женский голос.
– Да
– Точно?
– Девушка, а если ли смысл о таком врать?
– Извините, я просто вечно все путаю. Вы должны меня помнить, я была у вас пару недель назад, кажется, в четверг. Или в среду.
– Во вторник.
– Наверное. Как идут дела по моей разработке?
– Скоро всё будет готово, я вам позвоню, не переживайте. До свидания.
– Стойте! – воскликнула девушка.
– Что?
– Не знаю даже, просто вы так резко ответили, решила возразить.
– Вам есть что сказать?
– Вроде нет.
– Тогда до свидания?
– Ага. До свидания.

Её звали Юля. Она изучала что-то связанное с радиоуглеродным анализом минералов, или металлов, или вовсе не радиоуглеродным. Григорий запомнил бы больше информации, если бы та не пришла на встречу в юбке с вырезом до бедра. Кажется, ей нужно было запатентовать что-то для исследовательской части дипломной работы. А, может, и для того, чтобы еженедельно мучить Григория звонками за все совершенные им когда-либо грехи – определить точно не представляется возможным.
Григорий достал нужны бумаги из мусорного ведра. Лежали они там достаточно аккуратно: той стопкой, которой их и сложили во вторник. «Да, все-таки радиоуглеродный анализ минералов. Короткие юбки по-прежнему бессильны перед разговорами о науке, – подумал Григорий. – Не так уж и сложно, да, отец?» – промелькнуло следом. Он пожалел, что эти слова прозвучали в его голове.

Вскипел чайник.
– Пора заняться делом, – сказал Григорий.

У людей, которые проводят много времени в одиночестве, появляется странная привычка произносить случайные фразы в пустоту. Они словно отчитываются перед пустотой о том, что намереваются сделать, или же просто выражают ей свое недовольство. Штампованные голливудские приемы, как «Я что, сказал это вслух?», на самом деле взяты из жизни одиноких, по-сумасшедшему одиноких людей. Разговаривать с пустотой быстро привыкаешь: она еще ни разу не сболтнула лишнего. Хорошо, что Григорий вовсе не был одним из таких психов – он то разговаривал с гнилым цветком и трещиной в стене, и они ему отвечали.

– Я говорю, пора заняться делом, – повторил Григорий.
– Да делай ты, что хочешь, – ответила стена.
Видите. Всё в порядке.

Григорий стряхнул пыль с бумаг и начал читать исследование Юли. Написано было весьма посредственно, а местами даже по-детски: некоторые абзацы заканчивались восклицательным знаком. Хоть и рвения в этой работе было больше, чем смысла, ее было приятно читать. Увлеченность Юли чувствовалась даже через слова «датировка» и «спектрометр». Григорий вспомнил, как обладал таким же рвением в юные годы, по крайней мере, он ощущал себя живым. Он был уверен на 97%, что станет ученым. В планах было получить Нобелевскую премию, или любое другое важное признание, однако стоя в ванной комнате перед зеркалом с маминой расческой в руках, он готовился именно к Нобелевской. Но при поступлении в университет, несмотря на высокий балл, он передумал. На него напал страх.

Страх никогда не достичь того, о чем ты мечтаешь. Страх того, что ты упрешься, что ты не оправдаешь чьих-то надежд, что ты не дотягиваешь. Страх попробовать, ошибиться, упасть и не встать. Страх пойти по пути отца. Поэтому он и стал патентоведом – он выбрал безопасно приемлемое расстояние до своей мечты. Он рядом с ней, он держит ее за руку, но не более. Ему никогда не стать великим ученым, не попасть в учебники; но и разочароваться в себе он не сможет, потому что уже сделал это изначально. Он снизил планку настолько, что упасть не получится физически.

Григорий продолжил изучать работу Юли. Близился закат. Сильнее, чем сегодня, он еще никогда так сильно не ненавидел себя и свою работу. Если только вчера. Или позавчера.


***

Несмотря на выходной, на следующий день Григорий вновь шел по коридору, теребя в руке ключи от своего кабинета.

Ведь наступила суббота, а значит находится в квартире ему было невозможно: соседки снизу – приветливые на вид мать и дочь – по семейной традиции безостановочно орали друг на друга. Невнятные звуки, преимущественно гласные, доносились до Григория по стояку и через батарею, поэтому обладали характерным металлическим привкусом, который ощущается по рту, когда болеешь гастритом. Григорий не выносил любого женского крика, даже если он предполагал, что есть некая доля вероятности, что крик этот от удовольствия. Поэтому он катапультировался из квартиры.

У двери в его кабинет стояла студентка Юля.

– Что ты тут забыла? – спросил Григорий. – Сегодня суббота.
– А разве не среда? А знаете, какая вообще разница? Я жду вас уже битый час! Я же вам писала! Почему вы мне не ответили?
– Я не видел.
Она ткнула экраном телефона в лицо Григорию.
– Еще как видели, вот же, две галочки стоят!
– Я их не ставил.
– Что значит не ставили? Они появляются, когда сообщение прочитано! Вы что меня, совсем за дуру держите? – она продолжала тыкать телефоном.
– Вам звонит какой-то Женя.
– Что?
– Звонок идет. Написано «Женя».
– Я его ненавижу!
– Я тоже.
– Вы его знаете?
– Нет.
– Он полный козлина!
– Это я знаю.
– Можно я вас поцелую?
– Что? Зачем?
– Просто так. Можно?
– Да. Только убери свой чертов телефон от моего лица.

Юля убрала свой чертов телефон от лица Григория.


***

Они лежали на полу, не касаясь друг друга ни единой молекулой, и смотрели на потолочную люстру. Внутри ее плафона были погребены заживо три крупных мухи и с десяток поменьше. Одна из крупных была еще в процессе борьбы – билась то об потолок, то об плафон, создавая единственный звук в этой комнате.

– Наверное, у нас с тобой ничего не выйдет. – сказал Григорий. Дело не в тебе – я просто сейчас сам себя не хочу.
– Я тоже вас не хочу, Григорий – ответила Юля.
– А я переживал, что у нас нет ничего общего.
– Нашли о чем переживать.
Они молчали. Это получалось у них лучше всего.
– Что это за старик? – спросила Юля
– Этот? – Григорий показал пальцем на плакат с Эйнштейном, которым он завешивает трещину каждый раз, когда у них перерыв в отношениях. – Это Альберт Эйнштейн. Он работал патентоведом, как я сейчас, а потом получил Нобелевскую премию за заслуги в области теоретической физики. Ненавижу его.
– А мне он нравится. Я просто не узнала его без языка.
– Просто он у него во рту.

Вновь настало молчание. Все в кабинете, включая висящего на стене великого ученого, держали язык за зубами.

– Мой отец умер. – сказал Григорий.
– Что? Когда?
– Не знаю.
– От чего?
– Не знаю. Я ничего не знаю. Мы с ним не общались. Он не сообщил мне о своей смерти.
– Мне жаль.
– Ты ничего не понимаешь, Юля.
– Говоришь как мой папа. Это шутка. Прости меня.
– Тебя – да.
– Кем был твой отец?
– Ученым.
– И ты хотел стать как он? Изобретать что-нибудь? Поэтому ты здесь?
– Я хотел стать добрым.
– А он не был добрым?

Григорий промолчал.
– Так нельзя. – осудила Юля. – О мертвых или хорошо, или ничего.

Григорий резко встал и подошел к столу, отвернув лицо от Юли. Затем сходил до  чайника и вернулся обратно. Траектория его движения повторяла «плафоновскую» муху. Он вернулся к чайнику, на этот раз не забыв его включить. Казалось, что он сдавал норматив на челночный бег. Наконец, сев за стол, он ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

– Я, наверное, пойду, – сказала Юля. Я вызвала такси, через 3 минуты приедет. Хорошо?

Григорий открыл окно и швырнул в него давно-не-цветок. Туда же полетели документы, договоры и архив. Хотелось бы, чтобы они кружили и застилали внутренний двор ровным слоем, но падали они плашмя, вызывая сигнализацию автомобилей. Григорий схватился было за свой стол, но тот оказался неподъемным, поэтому он со всей силы двинул его в угол. На стене от удара поползла трещина №2.

– Что вообще такое белитовый шлам, Юля? Ты знаешь, что такое белитовый шлам? Кажется, мой отец его просто обожал! Если верить словам этого чертового Юрия Николаевича! Юля? – он повысил голос. – Почему ты молчишь? О чем ты вообще думаешь?
– Ногти.
– Что?!
– Ногти. Думаю, надо закончить диплом, уйти из науки и начать делать ногти.