Спец-поселенцы

   Осваивали Кербинский прииск раскулаченные в тридцатых годах прошлого столетия крестьяне из Малороссии, так называемые спец-поселенцы. В числе "раскулаченных" были и родители Саньки. К кулакам-эксплуататорам их можно было отнести лишь с большой натяжкой: не богатые, но и не бедные. Новорожденная страна Советов отчаянно нуждалась в золоте и других полезных ископаемых. Самая дешёвая рабочая сила - бесплатная, ее по воле великого экспроприатора товарища Сталина черпали из дикого омута коллективизации и борьбы с "врагами народа".
   Матери Анастасии Петрович едва исполнилось шестнадцать лет, когда её с родителями отправили по этапу. Повод? Использование наёмного труда. Времена были голодные. Продразвёрстка, затем продналог разоряли бедные дворы, люди бродили по деревням в поисках куска хлеба. Взяли Петровичи одного бедолагу, чтобы помогал им в посевную, взамен предоставили ночлег и еду. В их деревню Мелитоново приехал уполномоченный из Слуцкого уезда, на скорую руку составил список на выселение. На следующее утро в миг обездоленных людей погнали по заранее составленной разнарядке на неведомый Дальний Восток. А крепкое дедово хозяйство отошло в создаваемый колхоз. Младших, сестру и брата, спрятали родственники, они остались, прижились в колхозе.
   Гнали Ивана и Марию Петрович и их старшую дочь Настю по этапу то пешком, то в «телятниках», так называли вагоны для перевозки скота. В селе Бушуевка Амурской области пересадили на баржи и по Амуру-батюшке, а затем по реке Амгунь довезли до села Полины Осипенко, от которого пешком 60 км до конечного пункта поделка Бриакан. Кормили тухлой селедкой.
   Дед не дотянул до конца этапа, умер от тифа, который косил пересыльных на всём пути и особенно, когда их, как кильку в бочке, везли на переполненных баржах. А был он уважаемым на деревне старостой. И корни его тянулись в Польшу. Многие поляки укрывались от преследований и междоусобиц в тихой Белоруссии, которая на пару с Украиной называлась тогда Малороссией, постепенно обзаводились хозяйством и осели на новой земле.
   Можно было только догадываться из рассказов матери, что не из простолюдинов был дед. Высокий, умный, владеющий грамотой, он выделялся среди деревенских статью и благородством, обладал большим умением убеждать людей и разрешать местные конфликты и разногласия. Дочери передались от него и стать, и житейский ум, и скрытая внутренняя сила. «Шляхта проклятая» - ругался в запале муж, невольно признавая её правоту и главенство в семье.
   Он сам Иван Семченков был из потомственных крестьян, проживавших в селе Ржавец Могилёвской губернии. Его с братом Павлом раскулачили и отправили по тому же этапу, что и будущую жену. Слишком много земли было отведено по Столыпинской реформе на семью, в которой было тринадцать детей. Половина земли пустовала, некому было обрабатывать. Главы семейства Аверьяна Семченкова уже не было в живых, он надорвался при постройке собственного дома. Достроил и отошёл, наказав: - Живите, как горько вспоминал Иван Аверьянович на исходе дней. Недолго довелось жить в новом доме сыновьям.
   На этапе писарь умудрился укоротить их фамилию. Среди ссыльных преобладали украинцы, Семченковы стали Семченко.
   Сестры и мать избежали высылки, попрятались по родственникам и соседям. В большой беде люди оставались людьми, глядя на вопиющую несправедливость властей.
   О тех временах напоминал почти столетием позже Александр:

Прохрипел репродуктор, - К изгнанью!
В час, когда пробуждалась земля,
Сатанинскою сталинской дланью
Отсекая родные поля.

А под вечер брела за повозкой
Голодранца-посланника тьмы
По исконной земле белоросской
В дикий край, где родились все мы.

Десять тысяч лихих километров,
Где составом, пешком, на барже.
На кресты сколько свалено кедров,
Кто считал? Позабыли уже.

Дед мой (так я его и не видел),
Хоть и крепкий мужик был, пропал,
Конвоир никого не обидел
В общей яме рядком прикопал.

Мать частенько вздыхала украдкой:
- Как похож ты на деда, сынок,
И по росту такой, с той же хваткой,
Сельским старостой тоже быть мог.

На лицо словно тень набегала
Пережитых страданий и мук,
И ни слова упрёка вандалам,
Разодравшим родительский круг:

Старших - к высылке, малых тихонько
Приютили у дальней родни,
Об отце - лишь свеча под иконкой,
А в колхозе - родные стерни.

Что мы знали в застойные годы,
Что мы можем представить сейчас?
Как страдали рода и народы,
Претворяя жестокий указ,

Как единой надеждой дышали -
Нет ли вольной в московских вестях?
А Советы задачи решали
По подъёму страны на костях.

Поселение. Нары, бараки,
Неотступные сопки кругом,
В беспросветном старательском мраке -
Круглый год. На работу - бегом,

Если вовремя табельный номер
Не успеешь у мастера взять,
Всё, считай, ты безвременно помер,
Сразу в карцер и дело вязать.

Уводили безвинно, бесследно,
Уговоры, болезни - не в счёт,
Ждут детишки на улице бедной,
Что-то папка домой не идёт...

Невозможно представить без боли
Сколько тачек, лопат и лотков
С потом-кровью впитали мозоли,
Сколько солью изъело платков.

Вам четырнадцать тонн доводилось
Всей бригадой на борт поднимать?
Эту гору артельных носилок
Нагружала за день моя мать.

Адский труд материнский, отцовский -
И бутара, и лесоповал;
Так и чалился люд приисковский,
Золотишко Отчизне давал.

А другие земные заботы,
И с работы идти десять вёрст;
От такой непосильной работы
Многих женщин снесли на погост.

Выживанием жизнь оказалась.
Дорогие, могла ли вы знать,
Что затменье на землю упало,
И его невозможно прогнать.