V
ЗАХВАТ
«Давайте сядем на это упавшее дерево, — сказал Фу-тан, — и скажу вам, почему я не хочу возвращаться в Лодидхапуру».
Когда они уселись, Кинг остро ощутил заметное физическое влечение, которое оказывала на него эта девушка забытого возраста. Каждое движение её гибкого тела, каждый жест её изящных рук и ладоней, каждое изменение выражения ее прекрасного лица и глаз были вызывающими. Она излучала магнетизм. Он чувствовал это по реакции кожи, глаз, ноздрей. Словно века тщательного отбора создали ее для того, чтобы пробудить в мужчине стремление к обладанию, и тем не менее ее окружал божественный ореол целомудрия, пробуждавший в его груди защитный инстинкт, управляющий отношением нормального мужчины к женщина, которую судьба бросила ему на попечение. Никогда в жизни Кинга не привлекала ни одна женщина.
"Почему ты так смотришь на меня?" — спросила она вдруг.
— Простите меня, — просто сказал Кинг. — Продолжай свой рассказ.
«Я из Пном Дхека, — сказал Футан, — где правит Бенг Кхер. Пном Дхек — более крупный город, чем Лодидхапура; Бенг Кхер — более могущественный царь, чем Лодиварман. Бхарата Рахон желал меня. Он хотел взять меня в жёны. Я умоляла своего отца… я умоляла своего отца не выдавать меня замуж за Бхарата Рахона; но он сказал мне, что я не знаю своего собственного разума, что я только думаю, что не люблю Бхарата Рахона, что он будет мне хорошим мужем и что после того, как мы поженимся, я буду счастлив.
«Я знала, что должен сделать что-то, чтобы убедить отца в том, что мой разум и душа искренне восстают при мысли о спаривании с Бхарата Рахоном, и поэтому я задумала сбежать и уйти в джунгли, чтобы доказать, что я предпочитаю смерть человеку, которого выбрал для меня мой отец.
«Я не хотела умирать. Я хотела, чтобы они пришли и нашли меня очень быстро, и когда наступила ночь, я был в ужасе. Я залезла на дерево, где присела в ужасе. Я слышала, как мой Лорд Тигр прошёл внизу во мраке ночи, и мой страх был так велик, что я думала, что потеряю сознание и попаду в его лапы; тем не менее, когда снова наступил день, я всё ещё была убеждена, что лучше лягу в объятия моего Господа Тигра, чем в объятия Бхараты Рахона, отвратительного человека, само имя которого я ненавижу.
«И всё же я двинулася обратно в направлении Пном Дека, или, вернее, я думала, что двинулася, хотя теперь я уверена, что двигалася в противоположном направлении. Я надеялася, что поисковики, посланные моим отцом, найдут меня, потому что я не Я хочу вернуться в Пном Дхек по собственной воле.
День тянулся, и я не встретила искателей, и снова мне стало страшно, потому что я знала, что заблудилася в джунглях. Затем я услышала тяжёлую поступь слона, лязг оружия и мужские голоса, и меня наполнило облегчение и благодарность, ибо я подумал, наконец, что искатели вот-вот меня найдут.
«Но когда воины появились в поле зрения, я увидела, что они носят доспехи Лодивармана. Я была в ужасе и пыталася убежать от них, но они увидели меня и преследовали меня. Они легко настигли меня, и велика была их радость, когда они посмотрел на меня.
«Лодиварман щедро вознаградит нас, — кричали они, — когда увидит то, что мы принесли ему из Пном Дека».
«Поэтому они поместили меня в хауду на спину слона и повезли через джунгли в Лодидхапуру, где меня сразу же предстали перед Лодиварманом. «О, Гордон Кинг, это был ужасный момент. Я была в ужасе, когда оказался так близко к прокажённому царю Лодидхапуры. Он покрыт большими язвами, где его пожирает проказа. В тот день он был некрасив и равнодушен. Он едва взглянул на меня, но велел отвести меня в покои апсаров, и так я стала танцовщицей при дворе прокаженного царя.
«Ни за тысячу лет, Гордон Кинг, я не мог бы объяснить вам, что я страдал каждый раз, когда мы приходили к Лодиварману танцевать. Каждая язва на его отвратительном теле, казалось, тянулась, чтобы схватить и заразить меня. Это было с величайшим трудом. что в полуобморочном состоянии я прошел ритуал танца.
"Я пытался скрыть от него свое лицо, ибо я знал, что я красив, и я знал судьбу красивых женщин при дворе Лодивармана.
«Но, наконец, в один прекрасный день я понял, что он заметил меня. Я видел, как его мертвые глаза следили за мной повсюду. Мы танцевали в большом зале, где он держит свой двор. Лодиварман восседал на своем троне. Большой зал был увешан картинами и драпировками. Под нашими ногами лежали полированные каменные плиты пола, но они
казались мне мягче, чем сердце Лодивармана. наши квартиры. Вскоре ко мне подошел военачальник королевского двора, блистательный в своих роскошных одеждах.
«Король посмотрел на тебя, — сказал он, — и почтит тебя так, как подобает твоей красоте».
«Достаточно чести, — ответил я, — танцевать во дворце Лодивармана».
«Вы собираетесь получить более заметное проявление королевской чести, — ответил он. — Я доволен и так, — сказал я.
«Не тебе выбирать, Фу-тань, — ответил посланник. — Король избрал тебя своей новой наложницей. Поэтому радуйся тому, что когда-нибудь ты станешь королевой».
«Я мог упасть в обморок от самого ужаса этого предложения. Что я мог сделать? Я должен выиграть время. Я думал о самоубийстве, но я молод и не хочу умирать. — Когда я должен прийти? Я спросил.
«Тебе будет дано время подготовиться, — ответил гонец. — В течение трех дней женщины будут омывать и умащать твое тело, а на четвертый день тебя отведут к королю».
- Четыре дня! За четыре дня я должен найти способ избежать ужасной участи, на которую меня обрекла моя красота. Я сказал: «Оставьте меня в покое на четыре дня, которые мне еще остаются хотя бы на некоторое подобие счастья в жизни».
Посланник, ухмыляясь, удалился, а я бросилась на свою постель и расплакалась. В ту ночь апсары должны были танцевать при лунном свете во дворе перед храмом Шивы; и хотя они настаивали бы на том, чтобы моя подготовка к оказанной мне чести началась немедленно, я умолял, чтобы я мог еще раз и в последний раз присоединиться к моим товарищам в почитании Шивы, Разрушителя.
«Была темная ночь. Вспышки, освещавшие двор, отбрасывали колеблющийся свет, в котором гротескно танцевали преувеличенные тени апсар. В танце я был в маске, и мое положение было крайним левым от последней линии апсар. Я был близко к шеренге зрителей, окружавших двор, и в некоторых движениях танца подходил достаточно близко, чтобы коснуться их. Это было то, на что я надеялся. в моем уме детали плана, который пришел ко мне в голову ранее в тот день. Замысловатый ряд поз и шагов, знакомый мне с детства, требовал от меня лишь небольшого умственного сосредоточения. Я просмотрел их механически, мои мысли были полностью сосредоточены на безумном замысле, который я задумал. Я знал, что в какой-то момент танца внимание всех зрителей будет сосредоточено на одной апсаре, чье положение было в центре первой линии, и когда этот момент наступил, я быстро вошел в очередь зрителей.
Те, кто находился в непосредственной близости от меня, заметили меня, но я объяснил им, что я болен и возвращаюсь в храм. лица апсаров почти святы
». За последней линией зрителей возвышалась невысокая стена, окружавшая двор храма. Над ним через определенные промежутки возвышаются прекрасно вырезанные каменные фигуры семиголовой кобры — эмблемы королевских нагов. Глубоки были тени между ними; и пока все взоры были прикованы к ведущим апсарам, я быстро взобрался на вершину низкой стены, где на мгновение спрятался в тени великого нага. Подо мной, черные, таинственные, страшные, лежали темные воды рва, под поверхностью которого жили крокодилы, поставленные туда королем для охраны Святая Святых. На противоположной стороне уровень воды был всего на несколько дюймов ниже поверхности широкой аллеи, ведущей к конюшням, где содержатся королевские слоны. Аллеи были пустынны, ибо все, кто обитал в стенах царской ограды, наблюдали за танцем апсар.
«К Брахме, к Вишну и к Шиве я вознес молитву, а затем как можно тише соскользнул в ужасающие воды рва. крокодил приблизился ко мне, но мои молитвы были услышаны, и я благополучно добрался до проспекта.
«Мне пришлось взобраться еще на две стены, прежде чем я смог выбраться из королевской ограды и из города. Мой мокрый и заляпанный костюм был разорван, а руки и лицо исцарапаны и кровоточили, прежде чем мне это удалось.
«Наконец я оказался в джунглях, столкнувшись с опасностью более смертельной, но гораздо менее ужасной, чем та, от которой я убежал. Как я выжил в ту ночь и в этот день, я не знаю. И теперь пришел бы конец, если бы не ты, Гордон Кинг».
Глядя на чувствительное лицо и изящно сложенную фигуру девушки рядом с ним, он дивился мужеству и силе воли, казавшимся столь несоразмерными хрупкому храму, в котором они находились, которые поддерживали ее в замысле и исполнении приключение, которое, возможно, потребовало бы мужества и выносливости воина. — Ты смелая девушка, Фу-тан, — сказал он.
«Дочь моего отца не может быть меньше», — просто ответила она.
«Ты дочь, которой мог бы гордиться любой отец, — сказал Кинг, — но если мы хотим спасти тебя для него, нам лучше подумать о том, чтобы добраться до жилища Че и Кангрея до наступления ночи».
"Кто эти люди?" — спросил Фу-тань. «Возможно, они вернут меня в Лодидхапуру за вознаграждение, которое заплатит Лодиварман».
«Вам нечего бояться на этот счет, — ответил Кинг. «Они честные люди, беглые рабы из Лодидхапуры. Они были добры ко мне, и они будут добры к тебе».
— А если нет, ты защитишь меня, — сказала Фу-тань тоном окончательности, свидетельствующим об уверенности, которую она уже испытывала в надежности и порядочности своего новообретенного друга.
Когда они двинулись в сторону жилища Че, Кингу сразу стало ясно, что Фу-тань устал почти до изнеможения. Сила воли и нервы поддерживали ее до сих пор; но теперь, когда обнаружился кто-то, на кого она могла бы переложить ответственность за свою безопасность, последовала реакция; и он часто находил необходимым помогать и поддерживать ее на неровных участках пути. Она была маленькая и легкая, и там, где идти было особенно плохо, он поднимал ее на руки и нес, как ребенка.
«Ты сильный, Гордон Кинг», — сказала она однажды, когда он нес ее таким образом. Ее мягкие руки были на его шее, ее губы были очень близко к его губам.
"Я должен быть сильным," сказал он. Но если она и почувствовала, что он имеет в виду, то не подала виду. Ее глаза устало закрылись, и ее головка упала ему на плечо. Он нес ее так долго, хотя тропа под его ногами была гладкой и твердой.
Вама и его воины остановились на небольшой поляне, где была вода. Пока двое из них охотились в лесу в поисках мяса для ужина, другие лежали, растянувшись на земле, в той тишине, которая вызвана голодом и усталостью. Вскоре Вама выпрямился. Его уши уловили звук приближения чего-то через джунгли.
— Кау и Чек возвращаются с охоты, — прошептал один из воинов, лежавших рядом с ним и тоже слышавший шум.
«Они пошли не в том направлении», — тихо ответил Вама. Затем, дав знак своим воинам замолчать, он приказал им скрыться из виду.
Звук, уже близкий, когда они впервые услышали его, неуклонно приближался; и им не пришлось долго ждать, прежде чем воин, обнаженный, если не считать сампота, появился в поле зрения, и в его руках были беглые апсары, которых они искали. В приподнятом настроении Вама выпрыгнул из своего укрытия, призывая своих людей следовать за ним.
Увидев их, Кинг повернулся, чтобы бежать, но он знал, что не сможет двигаться быстро, обремененный девушкой. Однако она увидела солдат и быстро выскользнула из его рук. "Мы потерялись!" воскликнула она.
"Бегать!" — воскликнул Кинг, выхватывая из колчана пригоршню стрел и прикрепляя одну к луку. "Отойди!" — крикнул он воинам. Но они только уверенно продвигались вперед. Тетива его лука звенела, и один из закованных в медь воинов Лодивармана рухнул на землю, стрела пронзила ему горло. Остальные колебались. Они не осмелились метнуть свои копья или ослабить болты, опасаясь ранить девушку.
Медленно Кинг, с Фу-таном позади него, попятился в джунгли, из которых он появился. В последний момент он пустил еще одну стрелу, безвредно звякнувшую из кирасы Вамы. Затем, зная, что он не может стрелять в них из-за листвы, солдаты бросились вперед, в то время как Кинг продолжал медленно отступать с Фу-таном, еще одной стрелой, прикрепленной к его луку.
Кау и Чек сделали большой круг на охоте. Своими стрелами они сбили трех обезьян и теперь возвращались в лагерь. Они почти достигли цели, когда услышали голоса и лязг тетивы, а затем увидели прямо перед собой мужчину и девушку, которые мчались к ним сквозь листву джунглей. Мгновенно по ее растрепанному костюму они узнали апсар и по их позе догадались, что они пятятся от Вамы и его товарищей.
Кау был сильным, смелым и находчивым человеком. Мгновенно он понял ситуацию и мгновенно начал действовать. Прыгнув вперед, он обвил своими жилистыми руками Гордона Кинга, прижав руки другой руки к своему телу; а Чек, следуя примеру своего товарища, схватил Фу-таня. Почти сразу же появились Вама и остальные. Мгновение спустя Гордон Кинг был обезоружен, а его запястья были связаны за спиной; затем солдаты Лодивармана оттащили пленных обратно в их лагерь.
Вама был в невероятном восторге. Теперь ему не нужно было придумывать никакой лжи, чтобы умилостивить гнев своего царя, и он мог с триумфом вернуться в Лодидхапуру, неся не только апсар, за которыми он был послан, но и еще одного пленника.
Кинг думал, что они могут быстро расправиться с ним в отместку за солдата, которого он убил, но они, похоже, вовсе не ставили против него этого. Они долго расспрашивали его, пока готовили себе ужин из обезьяньего мяса на нескольких маленьких кострищах; но так как то, что он рассказал им о другой стране далеко за их джунглями, было им совершенно недоступно, они, естественно, поверили, что он лгал, и настаивали на том, что он прибыл из Пном Дхека и что он был беглым рабом.
Все они были вполне довольны благополучным исходом своего задания; и поэтому, с нетерпением ожидая своего возвращения в Лодидхапуру на следующий день, они были склонны быть великодушными в обращении со своими пленниками, давая им мясо для еды и воду для питья. Их отношение к Фу-таню выражало почтительный трепет. Они знали, что ей суждено было стать одной из фавориток короля, и действительно, если бы они причинили ей какую-либо обиду или оскорбление, это могло плохо для них закончиться. Однако, поскольку их отношение к Гордону Кингу не было продиктовано такими соображениями, ему действительно повезло, что они были в хорошем настроении.
Однако, несмотря на оказанное ей уважительное внимание, Футань погрузился в меланхолию. Еще несколько минут назад она предвидела побег и считала возвращение в родной город почти свершившимся фактом; теперь она снова оказалась в лапах солдат Лодивармана, в то же время она принесла бедствие и, несомненно, смерть человеку, который подружился с ней.
«О, Гордон Кинг, — сказала она, — мое сердце сжалось; моя душа полна ужаса и поглощена ужасом, потому что я не только должна вернуться к ужасной судьбе, от которой я избежала, но и вы должны отправиться в Лодидхапуру, чтобы рабство или смерть».
— Мы еще не в Лодидхапуре, — прошептал Кинг. «Может быть, мы убежим».
Девушка покачала головой. «Нет никакой надежды», — сказала она. — Я отправлюсь в объятия Лодивармана, а ты… — А я? он спросил.
«Рабы сражаются с другими рабами и дикими зверями ради развлечения Лодивармана и его двора», — ответила она. - "Тогда мы должны бежать", сказал Кинг. «Возможно, мы погибнем при попытке, но в любом случае меня ждет смерть, а вас ждет хуже смерти».
«Что ты прикажешь, я сделаю, Гордон Кинг», — ответил Фу-тан.
Но не похоже было, чтобы в ту ночь было много возможностей для побега. После того, как Кинг поел, они снова связали его запястья за спиной, а также крепко связали вместе лодыжки, а два воина постоянно оставались с девушкой; остальные, покончив с простой трапезой, сняли с павшего товарища доспехи и оружие и положили его на толстую постель из сухих досок, которую они собрали. На него, таким образом, они набросали большое количество ветвей и ветвей, веток и сухой травы; а когда наступила ночь, они зажгли свой странный погребальный костер, который должен был соответствовать своему другому двойному назначению — звериному огню, защищающему их от крадущихся хищников. Для Кинга это было ужасное зрелище, но ни Футана, ни других кхмеров это, похоже, не затронуло. Мужчины собрали много дров и положили их под рукой, чтобы огонь мог поддерживаться ночью.
Языки пламени взвились высоко, освещая стволы деревьев вокруг них и листву, изгибавшуюся над ними. Тени поднимались и опускались, извивались и корчились. За пределами света костра была кромешная тьма, тишина, тайна. Кинг чувствовал себя в перевернутом котле пламени, в котором поглощалось человеческое тело.
Воины лежали, смеясь и разговаривая. Их воспоминания были грубы и жестоки. Их шутки и рассказы были широкими и непристойными. Но был скрытый поток грубой доброты и верности друг другу, который они, казалось, пытались скрыть, как будто стыдились столь мягкого чувства. Они были солдатами. Пересаженные в лагеря современной Европы, получив современную форму и современный язык, их беседа у костра была бы такой же. Солдаты не меняются. Один играл на маленьком музыкальном инструменте, похожем на варган. Двое играли в азартные игры чем-то очень похожим на современные кости, и все, что они говорили, было так пронизано странными и ужасными ругательствами, что американец едва мог уследить за нитью их мыслей. Солдаты не меняются.
Вскоре пришел Вама и присел рядом с Кингом и Фу-таном. — Все мужчины в этой далекой стране, о которой ты мне рассказываешь, ходят голыми? — спросил он.
— Нет, — ответил американец. «Когда я заблудился в джунглях, меня сразила лихорадка, и пока я болел, пришли обезьяны и украли мою одежду и оружие».
— Ты живешь один в джунглях? — спросил Вама.
Кинг быстро подумал; он подумал о Че и Кангрее и их страхе перед солдатами в медных латах. — Да, — сказал он.
— Разве ты не боишься моего лорда Тигра? — спросил Вама.
«Я осторожен и избегаю его», — ответил американец.
«Ты хорошо поступаешь, — сказал Вама, — ибо даже с копьем и стрелами ни один человек не сравнится с огромным зверем».
— Но Гордон Кинг — да, — с гордостью сказал Фу-тан.
Вама улыбнулась. «Апсары пробыли в джунглях всего день и ночь», — напомнил он ей. «Откуда она может так много знать об этом человеке, если, как я подозреваю, он действительно не из Пном Дхека?»
— Он не из Пном Дека, — возразил Фу-тан. «И я знаю, что он ровня Милорду Тигру, потому что в этот день я видел, как он убил зверя одним броском копья».
Вама вопросительно посмотрел на Кинга.
«Это был всего лишь вопрос удачи», — сказал Кинг.
— Но ты все же это сделал, — настаивал Фу-тань.
— Вы убили тигра одним броском копья? — спросил Вама.
— Когда зверь бросился на него, — сказал Фу-тан.
— Это действительно чудесный подвиг, — сказал Вама с беззастенчивым военным восхищением храбростью или доблестью другого. «Лодиварман узнает об этом. Охотник с таким духом не останется неузнанным в Лодидхапуре. Я также могу засвидетельствовать, что ты неплохой лучник», — добавил Вама, кивая на пылающий погребальный костер. Затем он встал и пошел к тому месту, где было сложено оружие Кинга. Подняв копье, он внимательно осмотрел его. "Клянусь Шивой!" — воскликнул он. «Кровь едва высохла на нем. Такой гипс! Ты вонзил его на целых два фута в тушу Милорда Тигра».
— Прямо в сердце, — сказал Фу-тань.
Другие солдаты слушали разговор. Сразу было заметно, что их отношение к Кингу моментально изменилось, и в дальнейшем они относились к нему с дружелюбием, окрашенным уважением. Тем не менее, они не ослабляли своего наблюдения за ним, а напротив, все больше и больше следили за тем, чтобы ему не давали возможности убежать и чтобы его руки были свободны в течение какого-либо продолжительного времени.
Рано утром следующего дня, после скудного завтрака, Вама со своим отрядом и пленными отправился в направлении Лодидхапуры, оставив погребальный костер еще пылать, жадно лизая новую порцию топлива.
Путь, который они выбрали в Лодидхапуру, случайно проходил недалеко от того места, где Кинг убил тигра; и здесь, в наполовину съеденной туше великого зверя, солдаты Лодивармана нашли конкретное подтверждение истории Фу-тана.
*
VI
КОРОЛЬ-ПРОКАЖЕННЫЙ
Было уже далеко за полдень, когда отряд неожиданно появился из джунглей на краю большой поляны. Кинг издал невольный возглас удивления, увидев вдалеке стены и башни великолепного города.
— Лодидхапура, — сказал Фу-тан. "Проклятый город!" В ее голосе звучал страх, и она дрожала, прижимаясь ближе к американцу.
Хотя Кинг уже давно убедился, что Лодидхапура существует на самом деле, более реальна, чем легенда или вызванная лихорадкой галлюцинация, тем не менее он никоим образом не был готов к реальности. Группа хижин с соломенными крышами составляла всю его мысленную картину Лодидхапуры, и теперь, когда реальность внезапно обрушилась на него, он был ошеломлен.
Каменные храмы и дворцы возвышались своими твердыми массивами на фоне неба. Над всем величественно возвышались могучие башни с искусной резьбой. Там были и хижины с соломенными крышами, но они теснились вплотную к городской стене и были настолько затемнены величественной массой каменной кладки за ними, что они так же мало влияли на картину, как кусты, растущие у ее подножия, определяли величие горы. .
На переднем плане были ровные поля, на которых трудились мужчины и женщины, в основном голые, а для сампотов — их жилищем служили крытые соломой хижины. Это были чернорабочие, потомки рабов — чамов и аннамцев, — которых древние воинственные кхмеры привозили из многих побед в те дни, когда их могущество и их цивилизация были величайшими на земле.
От края джунглей, в том месте, где группа вышла, широкая аллея вела к одним из ворот города, к которым Васа вел их. Справа от себя, на расстоянии, Кинг мог видеть что-то похожее на другую аллею, ведущую к другим воротам, — аллею, которая, казалось, была более оживленной, чем та, по которой они вошли. Пеших было много, одни приближались к городу, другие покидали его. На расстоянии они казались маленькими, но он мог различить их, а также что-то похожее на повозки, медленно двигавшиеся среди пешеходов.
Вскоре в дальнем конце этой далекой аллеи он увидел огромные стада слонов; длинной колонной они вышли на шоссе из джунглей и подошли к городу. Казалось, они двигались бесконечной процессией, двое в ряд, сотни, подумал он. Никогда еще Кинг не видел столько слонов.
"Смотреть!" — крикнул он Фу-таню. «Должно быть, в город приезжает цирк».
— Королевские слоны, — равнодушно объяснил Футань.
"Почему у него так много?" — спросил Кинг.
«Король без слонов не был бы королем», — ответила девушка. «Они провозглашают всем людям богатство и власть короля. Когда он ведет войну, его солдаты идут в бой на них и сражаются с их спин, потому что это боевые слоны Лодивармана».
«Должно быть, их сотни», — прокомментировал американец.
— Их тысячи, — сказал Футань.
— А против кого воюет Лодиварман?
«Против Пном Дека».
— Только против Пном Дека? — спросил король.
«Да, только против Пном Дхека».
«Почему он не воюет в другом месте? Разве у него нет других врагов?»
"Против кого еще он мог бы начать войну?" — спросил Фу-тан. «Во всем мире есть только Пном Дек и Лодидхапура».
— Что ж, теперь это его ограничивает, не так ли? признал Кинг.
Какое-то время они молчали. Потом девушка заговорила. — Гордон Кинг, — сказала она тем мягким ласкающим голосом, который мужчина находил настолько приятным, что часто искал средства, чтобы вовлечь ее в разговор. «Гордон Кинг, скоро мы больше не увидимся».
Американец нахмурился. Ему не хотелось об этом думать. Он пытался выкинуть это из головы и вообразить, что по какой-то случайности им будет позволено быть вместе после того, как они достигнут Лодидхапуры, потому что он нашел Фу-тан веселой и приятной спутницей даже в самые темные часы. Ведь она была его единственным другом! Конечно, они не откажут ему в праве видеть ее. Из того, что он почерпнул во время разговора с Вамой и другими воинами, Кинг надеялся, что Лодиварман не будет обращаться с ним полностью как с пленником или врагом, но может дать ему возможность служить королю как солдат. Фу-тань тоже поощряла эту надежду, так как знала, что она вполне могла сбыться.
"Почему ты это сказал?" — спросил Кинг. — Почему мы больше не увидимся?
«Ты бы расстроился, Гордон Кинг, если бы больше не видел Фу-тана?» она спросила.
Мужчина помедлил, прежде чем ответить, словно взвешивая в уме проблему, которую ему никогда прежде не приходилось решать; и пока он колебался, в глазах девушки появилось странное, обиженное выражение.
— Это немыслимо, Фу-тань, — сказал он наконец, и большие карие глаза маленьких апсар смягчились, и в них выступили слезы. «Мы были такими хорошими друзьями», — добавил он.
— Да, — сказала она. «Мы знаем друг друга, но очень недолго, и тем не менее мы кажемся такими хорошими друзьями, что кажется, что мы знали друг друга всегда».
— Но почему бы нам больше не увидеться? — спросил он еще раз.
«Лодиварман может наказать меня за побег, и есть только одно наказание, которое удовлетворило бы его гордыню в таком случае, — это смерть; возжелаете меня, тогда меня отведут в королевский дворец, и тогда вы сможете увидеть меня не более, чем если бы я был мертв. Так что вы видите, что в любом случае результат один и тот же».
«Увидимся снова, Фу-тань, — сказал мужчина.
Она покачала головой. «Мне нравится слышать, как ты это говоришь, хотя я знаю, что этого не может быть».
«Вот увидишь, Фу-тан. Если мы оба будем живы, я найду способ увидеть тебя, а также я найду способ вывести тебя из дворца короля и обратно в Пном Дхек».
Она посмотрела на него серьезными глазами, полными уверенности и восхищения. «Когда я слышу, как ты это говоришь, — сказала она, — невозможное кажется почти возможным».
«Держись за надежду, Футань, — сказал он ей; «И когда мы разлучимся, всегда знай, что каждая моя мысль будет сосредоточена на средствах добраться до тебя и забрать тебя».
«Это поможет мне цепляться за жизнь до последней ужасной минуты, дальше которой не может быть никакой надежды и дальше которой я не пойду».
— Что ты имеешь в виду, Фу-тан? В ее голосе было что-то, что напугало его.
— Я могу жить во дворце короля с надеждой, пока король снова не пошлет за мной, и тогда… —
А потом?
— А потом — смерть.
«Нет, Фу-тан, ты не должен так говорить. Ты не должен так думать».
— Что еще может быть — после? — спросила она. "Он прокаженный!" Крайний ужас в ее голосе и выражении лица, когда ее губы произнесли это слово, пробудили в полной мере защитный инстинкт мужчины. Ему хотелось обнять ее, успокоить и успокоить; но его запястья были связаны за спиной, и он мог только безмолвно двигаться рядом с ней к огромным резным воротам Лодидхапуры.
Часовой у ворот остановил Ваму и его группу, хотя его приветствие после формального вызова указывало на то, что он хорошо знал всех, кроме Кинга, факт, который произвел впечатление на американца как показатель превосходной военной дисциплины, достигнутой в это отдаленное владение прокаженного царя.
Вызванный часовым, капитан ворот вышел из своей каюты внутри массивных башен, примыкавших к воротам в Лодидхапуру. Это был молодой человек, сверкающий золотыми, синими и желтыми атрибутами. Его полированная кираса и шлем были из драгоценного металла, но его оружие было суровым и смертоносным.
"Кто приходит?" — спросил он.
«Вама из королевской гвардии с апсарами из Пном Дека, убежавшими в джунгли, и воином из далекой страны, которого мы взяли в плен», — ответил командир отряда.
«Ты молодец, Вама», — сказал офицер, быстро оценивая двух пленников. «Входите и немедленно отправляйтесь во дворец короля, ибо таков был его приказ на случай, если вы успешно вернетесь со своего пути».
Улицы Лодидхапуры за воротами были заполнены горожанами и рабами. Вдоль улицы стояли крошечные магазинчики с широкими навесами, по которым вели пленников Вамы. Торговцы в длинных одеждах и богато украшенных головных уборах стояли у киосков, где было выставлено ошеломляющее разнообразие товаров, включая глиняную посуду, серебряные и золотые украшения, ковры, ткани, благовония, оружие и доспехи.
Мужчины и женщины высокого ранга под роскошными зонтиками, которые несли почти обнаженные рабы, обменивались в киосках на выставленные товары; священники в высоких шляпах медленно двигались сквозь толпу, в то время как крепкие солдаты грубо расталкивали их по проспекту. Многие обернулись, чтобы посмотреть на эскорт и его пленников, а вид Фу-тана вызвал множество восклицаний и множество вопросов; но ко всему такому Вама, полностью осознавая свою важность, оставался глух.
Когда они приблизились к центру Лодидхапуры, Кинг был поражен очевидным богатством города, товарами, выставленными в бесчисленных магазинах, и величием архитектуры. Изысканная резьба, покрывавшая фасады больших зданий, великолепие самих зданий наполняли его благоговением; и когда, наконец, компания остановилась перед дворцом Лодивармана, американец был ошеломлен открывшимся перед ним великолепием.
Их провели через большой парк внизу и к востоку от величественного храма Шивы, возвышавшегося над всем городом Лодидхапура. Высокие деревья и роскошные кустарники затеняли извилистые проспекты, окруженные статуями и колоннами великолепной, хотя иногда и варварской формы; а затем перед его изумленным взором внезапно предстал дворец короля — великолепное здание, от фундамента до самой высокой башни украшенное черепицей самой яркой расцветки и причудливого рисунка.
Перед входом во дворец Лодивармана стояла стража из пятидесяти воинов. Это были не солдаты в латных камуфляже, сверкающие в блестящих панцирях из полированного золота, чье надменное поведение свидетельствовало об их высоком положении и возложенной на них высокой ответственности.
Гордону Кингу было трудно убедить себя в реальности этой сцены. Снова и снова его здравомыслящая голова янки уверяла его, что в джунглях Камбоджи не может быть ничего подобного и что он все еще является жертвой галлюцинаций сильной лихорадки; но когда офицер у ворот допросил Васу и вскоре был получен приказ провести всю партию к Лодиварману, а галлюцинация все еще сохранялась во всей своей неопровержимости, он смирился с реальностью, с которой столкнулся, и принял бы ее как должное. какими бы гротескными или невозможными явлениями или фигурами они ни овладели его способностями восприятия.
В сопровождении отряда золотых воинов Лодивармана всю группу провели по длинным коридорам к центру дворца и, наконец, после ожидания перед массивными дверями, ввели в большой зал, в дальнем конце которого несколько человек сидели на возвышении. На полу зала стояло множество мужчин в роскошных одеждах — священники, придворные и солдаты. Один из последних, блистательный в богатом убранстве, принял их и провел в дальний конец зала, где они остановились перед возвышением.
Кинг увидел сидящего на большом троне изможденного человека, на каждой открытой части тела которого были уродливые и отвратительные язвы. Справа и ниже него стояли угрюмые мужчины в богатых одеждах, а слева от него десяток девушек и женщин с грустными глазами. Это был Лодиварман, прокаженный царь Лодидхапуры! Американка почувствовала внутреннее отвращение при одном только виде этого отвратительного существа и одновременно поняла тот ужас, который выказала Фу-тань при мысли о личном контакте с прокаженной, в лапы которой ее отдала судьба.
Перед Лодиварманом преклонил колени раб, неся большой поднос с едой, в которую король то и дело окунал свои пальцы с длинными ногтями. Во время аудиенции он почти постоянно ел, и когда Кинг подошел ближе, он увидел, что деликатесы, предназначенные для того, чтобы соблазнить вкус короля, были не чем иным, как непритязательными грибами.
"Кто эти?" — спросил Лодиварман, холодно глядя на заключенных.
«Вама, командующий десятью, — ответил офицер, — который вернулся со своей миссии, во славу короля, с апсарами, за которыми он был послан, и странным воином, которого он взял в плен».
«Фоу-тан из Пном Дхека, — спросил Лодиварман, — почему ты стремился избежать чести, для которой я предназначил тебя?»
«Великий король, — ответила девушка, — мое сердце все еще в земле моего отца. Я бы вернулась в Пном Дек, потому что я тосковала по отцу и друзьям, которых я люблю и которые любят меня».
«Простительное желание, — прокомментировал Лодиварман, — и на этот раз твой проступок будет забыт, но остерегайся повторения. Тебе уготована высокая честь благосклонности Лодивармана. Смотри, что отныне, до самой смерти, ты заслуживаешь этого».
Фу-тань, дрожа, низко присел; и Лодиварман обратил свой холодный рыбий взгляд на Гордона Кинга. "И что за человек привел вас сейчас к королю?" он спросил.
— Странный воин из какой-то далекой страны, Славный Король, — ответил Вама.
«Более вероятно, что это беглый раб из Пном Дека», — прокомментировал Лодиварман.
«Как я и думал, Блистательный Сын Неба, — ответил Вама. «но его дела таковы, что не остается веры в то, что он либо раб, либо сын рабов».
"Какие дела?" — спросил король.
«Он столкнулся с моим отрядом в одиночку и одним древком убил одного из лучших королевских лучников».
"В том, что все?" — спросил Лодиварман. «Это может быть связано с простым капризом судьбы».
«Нет, брат богов, — ответил Вама, — есть еще кое-что».
— А что такое? Спешите, я не могу весь вечер просидеть в праздной аудиенции над рабыней.
«Одним броском копья он убил моего лорда Тигра», — воскликнул Вама.
— И ты видел это?
«Фоу-тан видел это, и все мы видели труп тигра на следующее утро. О царь, он вонзил свое копье в грудь тигра на целых два фута, когда огромный зверь бросился в атаку. Он чудесный воин, и Вама гордится тем, что привел такого в ряды армии Лодивармана».
Некоторое время Лодиварман молчал, не сводя мертвых глаз с Кинга, и время от времени угощался жареными грибами, которыми соблазнял его раб.
— Одним броском он убил Милорда Тигра? — спросил Лодиварман из Футана.
"Это даже так, Великий Король," ответила девушка.
«Как он пришел к этому? Конечно, ни один здравомыслящий человек не стал бы искушать великого зверя, если бы не был в ужасном затруднительном положении».
«Он сделал это, чтобы спасти меня, на которого готовился прыгнуть тигр».
— Так что я вдвойне обязан этому незнакомцу, — сказал Лодиварман. — А какой подарок удовлетворил бы твою жажду вознаграждения? — спросил король.
«Я не желаю никакой награды, — ответил американец, — только того, чтобы вы позволили Фу-тан вернуться в ее возлюбленный Пном Дек».
"Вы не просите много!" — воскликнул Лодиварман. "Мне нравятся твои пути. Ты не будешь уничтожен, но вместо этого ты будешь служить мне в дворцовой страже; такой копьеносец будет цениться на вес золота. Что касается твоей просьбы, помни, что Фу-тан принадлежит Лодиварману, Короля, и поэтому он больше не может быть предметом каких-либо разговоров под страхом смерти. Отведите его в помещение стражи!» он приказал одному из своих офицеров, кивнув на Кинга, «проследить, чтобы о нем хорошо заботились, его обучали и вооружали».
"Да, самый великолепный из королей," ответил человек обратился.
«Отведите девушку в женские покои и следите за тем, чтобы она больше не сбежала», — скомандовал Лодиварман жестом, отпустившим их всех.
Когда его вывели из зала для аудиенций через один выход, Кинг увидел, как Фу-тана ведут к другому. Ее глаза были обращены к нему, и в них было навязчивое ощущение горя и безнадежности, которое пронзало его сердце.
"До свидания, Гордон Кинг!" она позвала его.
— До новых встреч, Фу-тан, — ответил он.
«Вы больше не встретитесь», — сказал сопровождавший его офицер, выталкивая американца из камеры.
Казармы, в которые был назначен король, стояли на значительном расстоянии в задней части дворца, недалеко от конюшен, в которых содержались королевские слоны, но, как и последние, на территории королевской ограды. Длинные низкие здания, в которых жили солдаты королевской гвардии Лодивармана, были изнутри и снаружи обмазаны грязью и покрыты соломой из пальмовых листьев. Вдоль обеих стен на утрамбованном земляном полу стояли соломенные тюфяки, на которых, как на лошадях, укладывались простые солдаты. Каждому мужчине отводилось пространство примерно четыре фута в ширину и семь в длину, а в стену над его постелью были вбиты колышки, на которые он мог повесить свое оружие и одежду, кастрюлю и сосуд для воды. . В центре зданий было свободное пространство шириной около восьми футов, образующее проход, в котором солдаты могли выстроиться для проверки. Прямо под карнизом было открытое пространство, протянувшееся вдоль обеих стен, что обеспечивало достаточную вентиляцию, но очень мало света внутри казармы. Двери были с обоих концов здания.
Здание, куда препроводили Кинга, было около двухсот футов в длину и вмещало сотню человек. Это было лишь одно из многих подобных сооружений, которые, как он позже узнал, располагались на стратегических позициях сразу за стеной королевской ограды, где постоянно находились пять тысяч латников.
По просьбе Вамы Кинг был назначен в его отряд из десяти человек, чтобы заменить солдата, которого он убил в джунглях, и, таким образом, американец покончил с собой в отряде из десяти человек, с Кау, Чеком, Вамой и другими, с которыми он был. уже знакомы как его спутники.
От голого охотника в джунглях до солдата кхмерского царя он за один шаг преодолел долгие века эволюции, и все же он был еще в тысяче лет от эпохи, в которой родился.
VII
СОЛДАТ ГВАРДИИ
Жизнь рядовых королевской гвардии кхмерского короля была далеко не захватывающей. Их важнейшей обязанностью была караульная служба, которая выпадала на долю каждого солдата раз в четыре дня. Ежедневно проводились учения как пешие, так и верхом на слонах, многочисленные парады и церемонии.
Помимо ухода за собственным оружием, от них не требовалось никакого ручного труда, такой работой занимались рабы. Раз в неделю солому, составлявшую их тюфяки, отвозили на воловьих повозках в слоновьи конюшни, где ее использовали для подстилки больших толстокожих, а свежую солому доставляли в бараки.
Досуг, которого они обычно имели немного в разное время дня, солдаты использовали для сплетен, азартных игр или прослушивания рассказчиков, некоторые из которых были свободно допущены в королевские владения. Кинг слушал множество историй — истории о древней власти и истории о королях, владевших миллионом рабов и сотней тысяч слонов; рассказы о Камбу, мифическом основателе кхмерской расы; Яковармана, короля славы; и Джаявармана VIII, последнего из великих королей. Во всю ткань этих древних сказок вплетались Наги и Йеки, те постоянно повторяющиеся мифологические персонажи, которых он встречал в фольклоре людей за джунглями, в темном жилище Че и Кангрей, а теперь и в тень дворца великого короля Лодивармана.
Или, когда не было рассказчиков, или ему надоело слушать досужие сплетни товарищей, или надоедали их бесконечные азартные игры, Кинг сидел молча, размышляя о прошлом и ища разгадку загадки жизни. будущее. Воспоминание о его далеком доме и друзьях всегда вызывало образ Сьюзан-Энн Прентис — дом, друзья и Сьюзен-Энн — все они были одним целым; они составляли его прошлое и манили его в будущее. Казалось, трудно думать о жизни без дома, друзей и Сьюзан-Энн, когда он думал о них, но всегда перед ними возникала одна и та же маленькая фигурка, ясная и отчетливая, по мере того как они медленно исчезали с картины: грустные глаза, в которых тем не менее, в нем скрывалось изобилие врожденного счастья и веселья, пикантное лицо и блестящие зубы за красными губами. Мысли его, как бы далеко они ни уходили, всегда возвращались к этому изящному цветку девичества, и тогда его брови нахмуривались, а челюсти сжимались, когда он размышлял о ее судьбе и раздражался и раздражался из-за своей неспособности помочь ей.
И однажды, когда он сидел, размышляя таким образом, он увидел странную фигуру, приближающуюся через двор казармы. "О боги!" — воскликнул он почти вслух. "одна за другой мои мечты сбываются! Если это не старая птица с красным зонтом, которую я видел перед тем, как Че и Кангрей спасли меня, я съем свою рубашку".
Кингу было очень трудно отличить фантастические образы своих вызванных лихорадкой галлюцинаций от реальности своих странных переживаний в джунглях, так что, хотя Че и Кангрей настаивали на том, что это был старик в длинной желтой мантии и красный зонт, и хотя Кинг поверил им, все же с некоторым шоком осознал реальность. Когда Вай Тон проходил среди солдат, они вставали на ноги и низко кланялись ему, демонстрируя трепет и благоговение, с которыми относились к нему. Он прошел мимо них, кивая головой и бормоча благословение, пристально вглядываясь в каждое лицо, как будто искал какого-то конкретного воина.
Увидев, что остальные встали и поклонились первосвященнику, король сделал то же самое; и когда глаза Вай Тона упали на него, они загорелись узнаванием. — Это ты, сын мой, — сказал он. — Ты меня помнишь?
«Вы Вай Тон, верховный жрец Шивы», — ответил американец.
«Тот, кого ты спас от моего Господа Тигра», — ответил священник.
«Обязательство, которое вы полностью выполнили, когда приказали Че и Кангрею вернуть меня к жизни».
«Обязательство, которое я, возможно, никогда полностью не выполню», — ответил Вай Тон. «И из-за этого я пришел искать вас, чтобы предложить вам доказательство моей вечной благодарности».
— Как ты узнал, что я здесь? — спросил Кинг.
«Я разговаривал с Фу-тан, — ответил Вай Тон, — и когда она описала воина, спасшего ее, я сразу понял, что это должны быть вы».
— Вы видели Фу-тан и разговаривали с ней? — спросил Кинг.
Верховный жрец кивнул.
— И она здорова и в безопасности? — спросил Кинг.
"Ее тело здорово, но ее сердце больно," ответил первосвященник; «Но она в безопасности - те, кто находит благосклонность в глазах короля, всегда в безопасности, пока длится благосклонность короля».
— Она… он… —
Я понимаю, о чем вы спросите, сын мой, — сказал Вэй Тон. — Лодиварман еще не послал за ней.
"Но он будет," воскликнул Кинг.
— Думаю, сегодня вечером, — сказал Вэй Тон.
Боль в глазах молодого человека была бы очевидна тому, у кого гораздо меньше ума и проницательности, чем у Вай Тона. Он с сочувствием положил руку на плечо американца. "Если бы я мог помочь вам, сын мой, я бы," сказал он; «Но в таких вопросах королям не могут препятствовать даже боги».
"Где она?" — спросил Кинг.
— Она в королевском доме, — ответил Вай Тон, указывая на крыло дворца, которое было видно с того места, где они стояли.
Долгое время взгляд американца, освещенный решимостью и множеством других огней, горевших в нем, был прикован к дому короля.
Вай Тон, верховный жрец Шивы, был стар, мудр и проницателен. «Я читаю твое сердце, сын мой, — сказал он, — и мое сердце сочувствует тебе, но то, что ты задумал, невозможно осуществить; это привело бы лишь к пыткам и смерти».
"В какой комнате она в доме короля?" — спросил американец.
Вэй Тон печально покачал головой. — Забудь об этом безумии, — сказал он. «Это может привести только в могилу. Я ваш друг, и я помог бы вам, но я не был бы другом, если бы поощрял вас в безумном предприятии, которое, я слишком хорошо догадываюсь, формируется в вашем уме. Я должен вам моей жизни, и я всегда буду готов помочь вам всем, что в моих силах, кроме этого. А теперь прощайте, и пусть боги заставят вас забыть о вашей печали».
Когда Вай Тон повернулся и медленно пошел обратно в направлении храма, Гордон Кинг стоял, глядя на дом Лодивармана; забыты были Вай Тон; забыты были его мудрые слова совета. Кинг казался загипнотизированным; одна-единственная фигура заполнила сетчатку его мысленного взора — крошечная фигурка, но она затмила все остальное — сквозь стены из черепицы и свинца он увидел ее скорчившейся в отчаянии в доме короля.
Полдень подходил к концу. Воины, которые должны были сменить дворцовую стражу на закате, уже застёгивали свои медные кирасы, поправляли кожаные туники, поправляли шлемы, полировали оружие, пока оно не заблестело даже в тёмных внутренних помещениях казарм.
Гордона Кинга отозвали в его окружение два опоздавших воина, которые спешили подготовиться к сторожевой службе; и в этот миг родился безумный замысел, который он без малейшего размышления должен был попытаться привести в исполнение.
Быстро повернувшись, он догнал мужчин перед тем, как они вошли в казарму, и тронул одного из них за плечо. — Могу я поговорить с вами? он спросил.
«Мне некогда. Я уже опоздал», — ответил воин.
"Я буду быстр, тогда," ответил король. «Позвольте мне занять ваше место в карауле сегодня ночью, и я дам вам все мое следующее жалованье».
Мгновенно человек был все подозрения. «Странная просьба, — сказал он. «Большинство воинов заплатили бы за то, чтобы их освободили от караульной службы. Какова ваша цель?»
«К дому короля приставлена некая рабыня, и сегодня ночью она будет искать некоего воина». А американец ткнул другого локтем в ребра и лукаво подмигнул.
Лицо воина расплылось в ухмылке. «Нам может быть тяжело, если нас поймают, — сказал он. "но, клянусь Шивой, жалованье за три месяца не должно восприниматься легкомысленно. Быстрее! Застегивайте свою упряжь, пока я объясню дело остальным из десяти. Но убедитесь, что вы ничего не говорите о жаловании, ибо если бы они знали это, каждый захотел бы получить свою долю».
"Вы делаете это из дружбы," сказал Кинг со смехом, как он поспешил внутрь казармы. Пока он торопливо поправлял кирасу и шлем, воин, чье место он должен был занять, объяснял суть дела остальным членам десятка, которые встречали его грубым смехом и шутками.
Сначала старший офицер, командовавший десятью, решительно запретил обмен, и Кингу пришлось пообещать ему месячное жалованье, прежде чем он, наконец, неохотно согласился. «Но помните, — увещевал он их, — я ничего об этом не знаю, потому что ничего подобного нельзя делать с моим знанием».
По мере того как десятка шла к дому короля, возбуждение американца возрастало, хотя внешне он был спокоен. Что именно он собирался сделать и как именно он собирался это сделать, человек не мог знать, потому что он понятия не имел о том, какие препятствия возникнут, или, с другой стороны, какая удача может быть в запасе. для него. Он полностью осознавал, что предложенное им действие было неразумным, необдуманным и почти наверняка обреченным на поражение; но если бы он повернул назад, он бы этого не сделал.
Вскоре они остановились у королевского дома, немного в стороне от главного входа и перед низкой дверью. Из других казарм прибыли другие отряды гвардейцев, а члены старой гвардии вышли из низкого дверного проема и выстроились для короткой церемонии, ознаменовавшей смену караула.
Сразу после церемонии нескольким новым гвардейцам было приказано сменить часовых на их постах на территории и внутри дворца, и Кинг оказался среди них. Когда его уводили, он не мог не задаться вопросом, какой пост изберет для него судьба, хотя, где бы он ни находился, он был полон решимости найти средства, чтобы получить доступ во внутренние помещения дворца.
Охрану сначала отвели в дальний конец флигеля, и здесь сменился часовой, который расхаживал взад и вперед перед крошечной дверью, затененной деревьями и кустами. Кинг подумал, что это был бы отличный пост; но это не выпало ему; и по мере того, как они шли по крылу дворца, сменяя часовых за часовыми, он начал опасаться, что его вообще не поставят; и действительно, эта деталь прошла снаружи всего крыла, и все же американцу не было назначено ни одного поста. И вот, наконец, они подошли к богато украшенному входу в королевский дом, где из отряда были выделены десять человек, чтобы сменить тех, кто стоял в этом важном месте.
Всех до сих пор сменивших часовых увели, и Кинг оказался одним из пяти, которые еще не были выставлены. Их, к изумлению и удовольствию американца, ввели во дворец. Троих поставили на посты в длинном коридоре, а Кинга и другого оставшегося воина подвели к дверям больших и роскошно обставленных апартаментов. В одном конце зала, немного приподнятом над уровнем пола, находился помост, покрытый великолепными коврами. На нем стоял низкий стол, заставленный сервизом из цельного золота, с вазами с фруктами и сладостями, несколькими массивными золотыми кувшинами и богато украшенными резными кубками. За столом лежала груда подушек, покрытых богатыми тканями, а поверх всего — балдахин из золотой парчи. На полу комнаты, под помостом, стоял длинный стол, накрытый так же, хотя и не так богато; и это было полностью окружено богатыми подушками.
По обеим сторонам дверного проема, лицом внутрь комнаты, стояли Кинг и его товарищи-воины, две бронзовые статуи в панцирях из полированной латуни. В течение пяти минут они стояли так, лицом к пустой комнате; а затем дверь в дальнем конце открылась, и вошла вереница рабов, всего человек двадцать пять или тридцать. Двое из них заняли свои места на противоположных концах помоста за столом и подушками, стоя прямо, скрестив руки и глядя прямо вперед. Другие рабы заняли такие же позиции через определенные промежутки времени за длинным столом на первом этаже и лицом к возвышению. Между длинным столом и помостом, лицом к последнему, стоял богато одетый человек, которого Кинг мысленно классифицировал как своего рода мажордома.
Снова было ожидание в несколько минут, в течение которых никто не говорил и не двигался. Затем через дверной проем, который охраняли Кинг и его товарищи, в комнату вошла группа мужчин. Некоторые из них были воинами в золотых кирасах и шлемах, в то время как другие были одеты в длинные мантии ярких цветов с богатой вышивкой. Некоторые из них носили фантастические головные уборы, некоторые из которых были более двух футов в высоту.
Эти гости банкета собрались небольшими группами за длинным столом и вели негромкую беседу. Смеха уже не было, и говорили они едва слышным шепотом. Как будто пелена мрака окутала их в тот момент, когда они вошли в великолепно обставленный зал. Почти сразу же аррас в задней части помоста отодвинулся в сторону, обнажив воина стражи, который протрубил фанфары в золотую трубу. Когда замерла последняя нота, рабы в зале распростерлись ниц, прижавшись лбами к полу, а гости преклонили колени, склонив головы; а затем Лодиварман, прокаженный царь Лодидхапуры, медленно прошел через отверстие в задней части помоста. Только трубач и двое охранников у дверей остались стоять, когда Лодиварман подошел и сел на подушки за своим столом. Мгновение он осматривал квартиру тусклыми глазами, а потом, видимо, довольный, один раз ударил ладонями.
Сразу все в квартире встали на ноги. Дворецкий трижды низко поклонился королю. Каждый из гостей сделал то же самое, а затем молча занял свои места за банкетным столом. Когда все расселись, Лодиварман ударил ладонями во второй раз; и сразу же рабы бесшумно шагнули вперед и начали подавать яства и разливать вино. В третий раз Лодиварман дал сигнал, после чего гости расслабились и заговорили вполголоса.
Со своего поста у входа Гордон Кинг заметил изобилие еды на длинном банкетном столе. Он узнал лишь несколько предметов, но было видно, что фруктов, овощей и мяса там было в избытке. Самая большая чаша на маленьком столике короля была наполнена грибами, кроме которых на столе Лодивармана не было ничего, кроме фруктов, сладостей и вина. Из того, что он раньше видел о Лодивармане, и из сплетен, которые он слышал в казармах, он знал, что этот монарх был настолько пристрастием к употреблению грибов, что употребление их в пищу стало у него постоянной привычкой почти до исключения надлежащая и натуральная пища, и его вкус к ним был настолько чрезмерным, что он давно предписал им королевскую пищу, запрещенную под страхом смерти всем, кроме короля.
Пока шла утомительная трапеза, пирующие продолжали натянутую и небрежную беседу, а Лодиварман сидел молча и угрюмо, его внимание было разделено между грибами и вином. Глядя на это, Кинг не мог не сравнить эту трапезу с официальными обедами, на которых он присутствовал в Нью-Йорке и Вашингтоне, и он сочувствовал пирующим в зале Лодивармана, потому что знал, что они страдают от той же скуки, что и он когда-то. но с тем преимуществом, что им не нужно было казаться счастливыми и веселыми.
Вскоре Лодиварман сделал знак мажордому, и тот дважды хлопнул в ладоши; и сразу же все взоры обратились на дверной проем в одной стороне зала, через который теперь гуськом прошла компания апсаров. На бедрах девушки носили пояса из девственного золота, которые поддерживали юбки, доходившие до щиколоток на несколько дюймов. От их бедер торчали две заостренные полоски ткани, ниспадающие почти до пола. Выше бедер их тела были обнажены, если не считать богатых браслетов и ожерелий. Их головные уборы представляли собой причудливые приспособления, напоминавшие богато украшенные канделябры, на плечи ниспадали тяжелые серьги, а на босых ногах — ножные браслеты из драгоценного металла. Некоторые носили маски отвратительного дизайна, но накрашенные губы и щеки и затемненные глаза большинства из них были их единственной маскировкой. Все они были прекрасно сложены, и многие из них были красивы; но среди них была одна, которая была великолепна в своей красоте. Когда глаза Гордона Кинга упали на ее лицо, он почувствовал, как его сердце забилось быстрее, потому что она была Футан. Она не видела его, когда вошла; и теперь она танцевала спиной к нему, танец, который состоял из странных поз ступней и ног, бедер, рук и кистей и голов маленьких танцоров. Выполняя медленные па танца, они сгибали пальцы, кисти и руки в такие неестественные положения, что Гордон Кинг восхищался не только долгими часами и днями практики, которые, должно быть, были необходимы им для достижения совершенства. себя, но и на менталитет публики, которая могла найти развлечение в таком сочетании красоты и гротеска. То, что танец был ритуальным и имел какое-то скрытое религиозное значение, было единственным объяснением, которое он мог ему дать, но даже при этом он понимал, что он был столь же артистичен, красив и интеллектуален, как и многие так называемые эстетические танцы, которыми он занимался. вынуждены терпеть в современной Америке и Европе.
В танце участвовало двадцать апсар, но Кинг увидел только одну — гибкую и красивую фигуру, которая безошибочно двигалась в длинных последовательностях сложных и трудных поз. Безумный замысел за безумным проносились в его уме, пока он искал какой-нибудь план, с помощью которого он мог бы воспользоваться их близостью, чтобы добиться ее освобождения из королевского дворца, но каждый из них должен был быть отброшен в свете трезвого размышления. Он должен ждать, но пока он ждет, он планирует и надеется.
Когда долгий танец подходил к концу, Гордон Кинг увидел, как Лодиварман подозвал к себе мажордома и коротко шепнул тому чиновнику; и когда апсары удалились из комнаты, человек поспешил за ними и тронул Фу-тана за плечо. Он заговорил с ней, и Кинг увидел, как девушка сжалась. Лодиварман трижды хлопнул в ладоши, и снова рабы пали ниц, а гости преклонили колени; в то время как Лодиварман поднялся на ноги и медленно вышел из комнаты через тот же дверной проем, через который он вошел. Как только он ушел, гости встали и вышли из зала, видимо, только радовались тому, что их освободили от тяжких испытаний государственного пира. Рабы принялись собирать тарелки и уносить их, а мажордом повел Фу-тан через зал на королевский помост и поклонился в дверной проем, за которым исчез Лодиварман.
Гордон Кинг едва мог сдержаться, когда весь смысл того, что он только что увидел, открылся его измученному разуму. Склонность побудила его пробежать через комнату и следовать за Лодиварманом и Фу-таном через этот таинственный дверной проем, но снова вмешался здравый смысл.
С уходом короля и гостей гвардеец американца расслабился. Он больше не стоял в статной неподвижности, а небрежно прислонился к стене, наблюдая, как рабы уносят подносы с недоеденной едой. "Мы должны наслаждаться этим больше, чем, казалось, гости," сказал он Кингу, кивнув в сторону яств.
"Да," ответил американец, его мысли были о других вещах.
«Я много раз стоял здесь на страже, — продолжал воин, — и никогда не голодал после пира».
- Я теперь не голоден, коротко сказал Кинг.
— Я, — сказал воин. «Прямо за этой дверью они складывают посуду. Если вы будете смотреть здесь, я могу войти туда и съесть все, что захочу».
«Вперед», — сказал американец.
«Если вы видите приближающегося офицера, свистните один раз».
«Если я увижу одного, я свистну. Вперед», — сказал Кинг, увидев в этом Богом данную возможность осуществить план, которому помешало бы присутствие другого воина.
«Это не займет у меня много времени», — сказал воин и быстро поспешил к маленькой дверце, через которую рабы несли еду.
Едва дверь за его спутником закрылась, Кинг пересек комнату и вскочил на помост. В тот момент комната была пуста, в ней не осталось ни одного раба, и не было свидетелей того, как американец раздвинул портьеры и исчез в дверном проеме, который незадолго до этого поглотил Лодивармана и Фу-тана.
V
THE CAPTURE
"Let us sit down upon this fallen tree," said Fou-tan, "and I shall tell you why I do not wish to return to Lodidhapura."
As they seated themselves, King became acutely conscious of the marked physical attraction that this girl of a forgotten age exercised over him. Every movement of her lithe body, every gesture of her graceful arms and hands, each changing expression of her beautiful face and eyes were provocative. She radiated magnetism. He sensed it in the reaction of his skin, his eyes, his nostrils. It was as though ages of careful selection had produced her for the purpose of arousing in man the desire of possession, and yet there enveloped her a divine halo of chastity that aroused within his breast the protective instinct that governs the attitude of a normal man toward a woman that Fate has thrown into his keeping. Never in his life had King been similarly attracted to any woman.
"Why do you look at me so?" she inquired suddenly.
"Forgive me," said King simply. "Go on with your story."
"I am from Pnom Dhek," said Fou-tan, "where Beng Kher is king. Pnom Dhek is a greater city than Lodidhapura; Beng Kher is a mightier king than Lodivarman.
"Bharata Rahon desired me. He wished to take me to wife. I pleaded with my father the—I pleaded with my father not to give me in marriage to Bharata Rahon; but he told me that I did not know my own mind, that I only thought that I did not like Bharata Rahon, that he would make me a good husband, and that after we were married I should be happy.
"I knew that I must do something to convince my father that my mind and soul sincerely revolted at the thought of mating with Bharata Rahon, and so I conceived the idea of running away and going out into the jungle that I might prove that I preferred death to the man my father had chosen for me.
"I did not want to die. I wanted them to come and find me very quickly, and when night came I was terrified. I climbed into a tree where I crouched in terror. I heard My Lord the Tiger pass beneath in the darkness of the night, and my fear was so great that I thought that I should faint and fall into his clutches; yet when day came again I was still convinced that I would rather lie in the arms of My Lord the Tiger than in those of Bharata Rahon, who is a loathsome man whose very name I detest.
"Yet I moved back in the direction of Pnom Dhek, or rather I thought that I did, though now I am certain that I went in the opposite direction. I hoped that searchers sent out by my father would find me, for I did not wish to return of my own volition to Pnom Dhek.
"The day dragged on and I met no searchers, and once again I became terrified, for I knew that I was lost in the jungle. Then I heard the heavy tread of an elephant and the clank of arms and men's voices, and I was filled with relief and gratitude, for I thought at last that the searchers were about to find me.
"But when the warriors came within view, I saw that they wore the armour of Lodivarman. I was terrified and tried to escape them, but they had seen me and they pursued me. Easily they overtook me, and great was their joy when they looked upon me.
"'Lodivarman will reward us handsomely,' they cried, 'when he sees that which we have brought to him from Pnom Dhek.'
"So they placed me in the howdah upon the elephant's back and took me through the jungle to Lodidhapura, where I was immediately taken into the presence of Lodivarman.
"Oh, Gordon King, that was a terrible moment. I was terrified when I found myself so close to the leper king of Lodidhapura. He is covered with great sores, where leprosy is devouring him. That day he was ugly and indifferent. He scarcely looked at me, but ordered that I should be taken to the quarters of the apsarases, and so I became a dancing girl at the court of the leper king.
"Not in a thousand years, Gordon King, could I explain to you what I suffered each time that we came before Lodivarman to dance. Each sore upon his repulsive body seemed to reach out to seize and contaminate me. It was with the utmost difficulty that, half fainting, I went through the ritual of the dance.
"I tried to hide my face from him, for I knew that I was beautiful and I knew the fate of beautiful women in the court of Lodivarman.
"But at last, one day, I realised that he had noticed me. I saw his dead eyes following me about. We were dancing in the great hall where he holds his court. Lodivarman was seated upon his throne. The lead-covered walls of the great apartment were gorgeous with paintings and with hangings. Beneath our feet were the polished flagstones of the floor, but they seemed softer to me than the heart of Lodivarman.
"At last the dance was done, and we were permitted to retire to our apartments. Presently there came to me a captain of the King's household, resplendent in his gorgeous trappings.
"'The King has looked upon you,' said he, 'and would honour you as befits your beauty.'
"'It is sufficient honour,' I replied, 'to dance in the palace of Lodivarman.'
"'You are about to receive a more signal manifestation of the King's honour,' he replied.
"'I am satisfied as I am,' I said.
"'It is not for you to choose, Fou-tan,' replied the messenger. 'The King has chosen you as his newest concubine. Rejoice, therefore, in the knowledge that some day you may become queen.'
"I could have fainted at the very horror of the suggestion. What could I do? I must gain time. I thought of suicide, but I am young, and I do not wish to die. 'When must I come?' I asked.
"'You will be given time to prepare yourself,' replied the messenger. 'For three days the women will bathe and anoint your body, and upon the fourth day you will be conducted to the King.'
"Four days! In four days I must find some way in which to escape the horrid fate to which my beauty had condemned me. 'Go!' I said. 'Leave me in peace for the four days that remain to me of even a semblance of happiness in life.'
"The messenger, grinning, withdrew, and I threw myself upon my pallet and burst into tears. That night the apsarases were to dance in the moonlight in the courtyard before the temple of Siva; and though they would have insisted that my preparation for the honour that was to be bestowed upon me should commence at once, I begged that I might once more, and for the last time, join with my companions in honouring Siva, the Destroyer.
"It was a dark night. The flares that illumined the courtyard cast a wavering light in which exaggerated shadows of the apsarases danced grotesquely. In the dance I wore a mask, and my position was at the extreme left of the last line of apsarases. I was close to the line of spectators that encircled the courtyard, and in some of the movements of the dance I came quite close enough to touch them. This was what I had hoped for.
"All the time that I was dancing I was perfecting in my mind the details of a plan that had occurred to me earlier in the day. The intricate series of postures and steps, with which I had been familiar since childhood, required of me but little mental concentration. I went through them mechanically, my thoughts wholly centred upon the mad scheme that I had conceived. I knew that at one point in the dance the attention of all the spectators would be focused upon a single apsaras, whose position was in the centre of the first line, and when this moment arrived I stepped quickly into the line of spectators.
"Those in my immediate vicinity noticed me, but to these I explained that I was ill and was making my way back to the temple. A little awed by my close presence, they let me pass unmolested, for in the estimation of the people the persons of the apsarases are almost holy.
"Behind the last line of the audience rose a low wall that surrounds the temple courtyard. Surmounting it at intervals rise the beautifully carved stone figures of the seven-headed cobra—emblem of the Royal Nagas. Deep were the shadows between them; and while all eyes were fixed upon the leading apsaras, I clambered quickly to the top of the low wall, where for a moment I hid in the shadow of a great Naga. Below me, black, mysterious, terrifying, lay the dark waters of the moat, beneath the surface of which lived the crocodiles placed there by the King to guard the Holy of Holies. Upon the opposite side the level of the water was but a few inches below the surface of the broad avenue that leads to the stables where the King's elephants are kept. The avenues were deserted, for all who dwelt within the walls of the royal enclosure were watching the dance of the apsarases.
"To Brahma, to Vishnu, and to Siva I breathed a prayer, and then I slid as quietly as possible down into the terrifying waters of the moat. Quickly I struck out for the opposite side, every instant expecting to feel the hideous jaws of a crocodile close upon me; but my prayers had been heard, and I reached the avenue in safety.
"I was forced to climb two more walls before I could escape from the royal enclosure and from the city. My wet and bedraggled costume was torn, and my hands and face were scratched and bleeding before I succeeded.
"At last I was in the jungle, confronted by danger more deadly, yet far less horrible, than that from which I had escaped. How I survived that night and this day I do not know. And now the end would have come but for you, Gordon King."
As King gazed at the sensitive face and delicately moulded figure of the girl beside him, he marvelled at the courage and strength of will, seemingly so out of proportion to the frail temple that housed them, that had sustained her in the conception and execution of an adventure that might have taxed the courage and stamina of a warrior. "You are a brave girl, Fou-tan," he said.
"The daughter of my father could not be less," she replied simply.
"You are a daughter of whom any father might be proud," said King, "but if we are to save you for him we had better be thinking about getting to the dwelling of Che and Kangrey before night falls."
"Who are these people?" asked Fou-tan. "Perhaps they will return me to Lodidhapura for the reward that Lodivarman will pay."
"You need have no fear on that score," replied King. "They are honest people, runaway slaves from Lodidhapura. They have been kind to me, and they will be kind to you."
"And if they are not, you will protect me," said Fou-tan with a tone of finality that evidenced the confidence which she already felt in the dependability and integrity of her new-found friend.
As they set out in the direction of Che's dwelling, it became apparent to King immediately that Fou-tan was tired almost to the point of exhaustion. Will-power and nerve had sustained her so far; but now, with the discovery of someone to whom she might transfer the responsibility of her safety, the reaction had come; and he often found it necessary to assist and support her over the rough places of the trail. She was small and light, and where the going was exceptionally bad he lifted her in his arms and carried her as he might have a child.
"You are strong, Gordon King," she said once as he carried her thus. Her soft arms were around his neck, her lips were very close to his.
"I must need be strong," he said. But if she sensed his meaning she gave no evidence of it. Her eyes closed wearily and her little head dropped to his shoulder. He carried her thus for a long way, though the trail beneath his feet was smooth and hard.
Vama and his warriors had halted in a little glade where there was water. While two of them hunted in the forest for meat for their supper, the others lay stretched out upon the ground in that silence which is induced by hunger and fatigue. Presently Vama sat up alert. His ears had caught the sound of the approach of something through the jungle.
"Kau and Tchek are returning from the hunt," whispered one of the warriors who lay near him and who, also, had heard the noise.
"They did not go in that direction," replied Vama in a low tone. Then signalling his warriors to silence, he ordered them to conceal themselves from view.
The sound, already close when they had first heard it, approached steadily; and they did not have long to wait ere a warrior, naked but for a sampot, stepped into view, and in his arms was the runaway apsaras whom they sought. Elated, Vama leaped from his place of concealment, calling to his men to follow him.
At sight of them King turned to escape, but he knew that he could make no speed while burdened with the girl. She, however, had seen the soldiers and slipped quickly from his arms. "We are lost!" she cried.
"Run!" cried King as he snatched a handful of arrows from his quiver and fitted one to his bow. "Stand back!" he cried to the warriors. But they only moved steadily forward. His bow-string twanged, and one of Lodivarman's brass-bound warriors sank to earth, an arrow through his throat. The others hesitated. They did not dare to cast their spears or loose their bolts for fear of injuring the girl.
Slowly King, with Fou-tan behind him, backed away into the jungle from which he had appeared. At the last instant he sped another arrow, which rattled harmlessly from the cuirass of Vama. Then, knowing that he could not fire upon them from the foliage, the soldiers rushed forward, while King continued to fall back slowly with Fou-tan, another arrow fitted to his bow.
Kau and Tchek had made a great circle in their hunting. With their arrows they had brought down three monkeys, and now they were returning to camp. They had almost arrived when they heard voices and the twang of a bow-string, and then they saw, directly ahead of them, a man and a girl crashing through the foliage of the jungle toward them. Instantly, by her dishevelled costume, they recognised the apsaras and guessed from the attitude of the two that they were backing away from Vama and his fellows.
Kau was a powerful, a courageous, and a resourceful man. Instantly he grasped the situation and instantly he acted. Leaping forward, he threw both his sinewy arms around Gordon King, pinning the other's arms to his body; while Tchek, following the example of his companion, seized Fou-tan. Almost immediately Vama and the others were upon the scene. An instant later Gordon King was disarmed, and his wrists were bound behind him; then the soldiers of Lodivarman dragged the captives back to their camping place.
Vama was tremendously elated. Now he would not have to make up any lies to appease the wrath of his king but could return to Lodidhapura in triumph, bearing not only the apsaras for whom he had been despatched, but another prisoner as well.
King thought that they might make quick work of him in revenge for the soldier he had killed, but they did not appear to hold that against him at all. They questioned him at some length while they cooked their supper of monkey meat over a number of tiny fires; but as what he told them of another country far beyond their jungle was quite beyond their grasp, they naturally believed that he lied and insisted that he came from Pnom Dhek and that he was a runaway slave.
They were all quite content with the happy outcome of their assignment; and so, looking forward to their return to Lodidhapura on the morrow, they were inclined to be generous in their treatment of their prisoners, giving them meat to eat and water to drink. Their attitude toward Fou-tan was one of respectful awe. They knew that she was destined to become one of the King's favourites, and it might prove ill for them, indeed, should they offer her any hurt or affront. Since their treatment of Gordon King, however, was not dictated by any such consideration, it was fortunate, indeed, for him that they were in a good humour.
Regardless, however, of the respectful attention shown her, Fou-tan was immersed in melancholy. A few moments before, she had foreseen escape and counted return to her native city almost an accomplished fact; now, once again, she was in the clutches of the soldiers of Lodivarman, while simultaneously she had brought disaster and, doubtless, death to the man who had befriended her.
"Oh, Gordon King," she said, "my heart is unstrung; my soul is filled with terror and consumed by horror, for not only must I return to the hideous fate from which I had escaped, but you must go to Lodidhapura to slavery or to death."
"We are not in Lodidhapura yet," whispered King. "Perhaps we shall escape."
The girl shook her head. "There is no hope," she said. "I shall go to the arms of Lodivarman, and you—"
"And I?" he asked.
"Slaves fight with other slaves and with wild beasts for the entertainment of Lodivarman and his court," she replied.
"We must escape then," said King. "Perhaps we shall die in the attempt, but in any event death awaits me and worse than death awaits you."
"What you command I shall do, Gordon King," replied Fou-tan.
But it did not appear that there was to be much opportunity for escape that night. After King had eaten they bound his wrists behind his back again and also bound his ankles together securely, while two warriors remained constantly with the girl; the others, their simple meal completed, stripped the armour and weapons from their fallen comrade and laid him upon a thick bed of dry wood that they had gathered. Upon him, then, they piled a great quantity of limbs and branches, of twigs and dry grasses; and when night fell they lighted their weird funeral pyre, which was to answer its other dual purpose as a beast fire to protect them from the prowling carnivores. To King it was a gruesome sight, but neither Fou-tan nor the other Khmers seemed to be affected by it. The men gathered much wood and placed it near at hand that the fire might be kept burning during the night.
The flames leaped high, lighting the boles of the trees about them and the foliage arching above. The shadows rose and fell and twisted and writhed. Beyond the limits of the firelight was utter darkness, silence, mystery. King felt himself in an inverted cauldron of flame in which a human body was being consumed.
The warriors lay about, laughing and talking. Their reminiscences were brutal and cruel. Their jokes and stories were broad and obscene. But there was an under-current of rough kindness and loyalty to one another that they appeared to be endeavouring to conceal as though they were ashamed of such soft emotion. They were soldiers. Transplanted to the camps of modern Europe, given a modern uniform and a modern language, their campfire conversation would have been the same. Soldiers do not change. One played upon a little musical instrument that resembled a Jew's harp. Two were gambling with what appeared to be very similar to modern dice, and all that they said was so interlarded with strange and terrible oaths that the American could scarcely follow the thread of their thought. Soldiers do not change.
Vama came presently and squatted down near King and Fou-tan. "Do all the men in this far country of which you tell me go naked?" he demanded.
"No," replied the American. "When I had become lost in the jungle I was stricken with fever, and while I was sick the monkeys came and stole my clothing and my weapons."
"You live alone in the jungle?" asked Vama.
King thought quickly; he thought of Che and Kangrey and their fear of the soldiers in brass. "Yes," he said.
"Are you not afraid of My Lord the Tiger?" inquired Vama.
"I am watchful and I avoid him," replied the American.
"You do well to do so," said Vama, "for even with spear and arrows no lone man is a match for the great beast."
"But Gordon King is," said Fou-tan proudly.
Vama smiled. "The apsaras has been in the jungle but a night and a day," he reminded her. "How can she know so much about this man unless, as I suspect, he is, indeed, from Pnom Dhek?"
"He is not from Pnom Dhek," retorted Fou-tan. "And I know that he is a match for My Lord the Tiger because this day I saw him slay the beast with a single spear-cast."
Vama looked questioningly at King.
"It was only a matter of good fortune," said King.
"But you did it nevertheless," insisted Fou-tan.
"You killed a tiger with a single cast of your spear?" demanded Vama.
"As the beast charged him," said Fou-tan.
"That is, indeed, a marvellous feat," said Vama, with a soldier's ungrudging admiration for the bravery or prowess of another. "Lodivarman shall hear of this. A hunter of such spirit shall not go unrecognised in Lodidhapura. I can also bear witness that you are no mean bowman," added Vama, nodding toward the blazing funeral pyre. Then he arose and walked to the spot where King's weapons had been deposited. Picking up the spear he examined it closely. "By Siva!" he ejaculated. "The blood is scarcely dry upon it. Such a cast! You drove it a full two feet into the carcass of My Lord the Tiger."
"Straight through the heart," said Fou-tan.
The other soldiers had been listening to the conversation. It was noticeable immediately that their attitude toward King changed instantly, and thereafter they treated him with friendliness tinged by respect. However, they did not abate their watchfulness over him, but rather were increasingly careful to see that he was given no opportunity to escape, nor to have his hands free for any length of time.
Early the next morning, after a meagre breakfast, Vama set out with his detachment and his prisoners in the direction of Lodidhapura, leaving the funeral fire still blazing as it eagerly licked at a new supply of fuel.
The route they selected to Lodidhapura passed, by chance, close to the spot where King had slain the tiger; and here, in the partially devoured carcass of the great beast, the soldiers of Lodivarman found concrete substantiation of Fou-tan's story.
VI
THE LEPER KING
It was late in the afternoon when the party emerged suddenly from the jungle at the edge of a great clearing. King voiced an involuntary exclamation of astonishment as he saw at a distance the walls and towers of a splendid city.
"Lodidhapura," said Fou-tan; "accursed city!" There was fear in her voice, and she trembled as she pressed closer to the American.
While King had long since become convinced that Lodidhapura had an actual existence of greater reality than legend or fever-wrought hallucination, yet he had been in no way prepared for the reality. A collection of nippa-thatched huts had comprised the extent of his mental picture of Lodidhapura, and now, as the reality burst suddenly upon him, he was dumbfounded.
Temples and palaces of stone reared their solid masses against the sky. Mighty towers, elaborately carved, rose in stately grandeur high over all. There were nippa-thatched huts as well, but these clustered close against the city's wall and were so overshadowed by the majestic mass of masonry beyond them that they affected the picture as slightly as might the bushes growing at its foot determine the grandeur of a mountain.
In the foreground were level fields in which laboured men and women, naked mostly, but for sampots—the nippa-thatched huts were their dwellings. They were the labourers, the descendants of slaves—Chams and Annamese—that the ancient, warlike Khmers had brought back from many a victory in the days when their power and their civilisation were the greatest upon earth.
From the edge of the jungle, at the point where the party had emerged, a broad avenue led toward one of the gates of the city, toward which Vama was conducting them. To his right, at a distance, King could see what appeared to be another avenue leading to another gate—an avenue which seemed to be more heavily travelled than that upon which they had entered. There were many people on foot, some approaching the city, others leaving it. At a distance they looked small, but he could distinguish them and also what appeared to be bullock-carts moving slowly among the pedestrians.
Presently, at the far end of this distant avenue, he saw the great bulks of elephants; in a long column they entered the highway from the jungle and approached the city. They seemed to move in an endless procession, two abreast, hundreds of them, he thought. Never before had King seen so many elephants.
"Look!" he cried to Fou-tan. "There must be a circus coming to town."
"The King's elephants," explained Fou-tan, unimpressed.
"Why does he have so many?" asked King.
"A king without elephants would be no king," replied the girl. "They proclaim to all men the king's wealth and power. When he makes war, his soldiers go into battle upon them and fight from their backs, for those are the war elephants of Lodivarman."
"There must be hundreds of them," commented the American.
"There are thousands," said Fou-tan.
"And against whom does Lodivarman make war?"
"Against Pnom Dhek."
"Only against Pnom Dhek?" inquired King.
"Yes, only against Pnom Dhek."
"Why does he not make war elsewhere? Has he no other enemies?"
"Against whom else might he make war?" demanded Fou-tan. "There are only Pnom Dhek and Lodidhapura in all the world."
"Well, that does rather restrict him now, doesn't it?" admitted King.
For a moment they were silent. Then the girl spoke. "Gordon King," she said in that soft, caressing voice that the man found so agreeable, that often he had sought for means to lure her into conversation. "Gordon King, soon we shall see one another no more."
The American frowned. He did not like to think of that. He had tried to put it out of his mind and to imagine that by some chance they would be allowed to be together after they reached Lodidhapura, for he had found Fou-tan a cheery and pleasant companion even when her hour was darkest. Why, she was the only friend he had! Certainly they would not deny him the right to see her. From what he had gleaned during his conversation with Vama and the other warriors, King had become hopeful that Lodivarman would not treat him entirely as a prisoner or an enemy, but might give him the opportunity to serve the King as a soldier. Fou-tan had rather encouraged this hope too, for she knew that it was not at all improbable of realisation.
"Why do you say that?" demanded King. "Why shall we not see one another again?"
"Would you be sad, Gordon King, if you did not see Fou-tan any more?" she asked.
The man hesitated before he replied, as though weighing in his mind a problem that he had never before been called upon to consider; and as he hesitated a strange, hurt look came into the eyes of the girl.
"It is unthinkable, Fou-tan," he said at last, and the great brown eyes of the little apsaras softened and tears rose in them. "We have been such good friends," he added.
"Yes," she said. "We have known each other but a very short time, and yet we seem such good friends that it is almost as though we had known each other always."
"But why should we not see one another again?" he demanded once more.
"Lodivarman may punish me for running away, and there is only one punishment that would satisfy his pride in such an event and that is death; but if he forgives me, as he doubtless will, because of my youth and my great beauty and his desire for me, then I shall be taken into the King's palace and no more then might you see me than if I were dead. So you see, either way, the result is the same."
"I shall see you again, Fou-tan," said the man.
She shook her head. "I like to hear you say it, even though I know that it cannot be."
"You shall see, Fou-tan. If we both live I shall find a way to see you; and, too, I shall find a way to take you out of the palace of the King and back to Pnom Dhek."
She looked up at him with earnest eyes, full of confidence and admiration. "When I hear you say it," she said, "the impossible seems almost possible."
"Cling to the hope, Fou-tan," he told her; "and when we are separated, know always that my every thought will be centred upon the means to reach you and take you away."
"That will help me to cling to life until the last horrible minute, beyond which there can be no hope and beyond which I will not go."
"What do you mean, Fou-tan?" There had been that in her voice which frightened him.
"I can live in the palace of the King with hope until again the King sends for me, and then—"
"And then?"
"And then—death."
"No, Fou-tan, you must not say that. You must not think it."
"What else could there be—after?" she demanded. "He is a leper!" The utter horror in her voice and expression, as her lips formed the word, aroused to its fullest the protective instinct of the man. He wanted to throw an arm about her, to soothe and reassure her; but his wrists were bound together behind him, and he could only move on dumbly at her side toward the great, carved gate of Lodidhapura.
The sentry at the gate halted Vama and his party, though his greeting, following his formal challenge, indicated that he was well aware of the identity of all but King, a fact which impressed the American as indicative of the excellent military discipline that obtained in this remote domain of the leper king.
Summoned by the sentry, the captain of the gate came from his quarters within the massive towers that flanked the gateway to Lodidhapura. He was a young man, resplendent in trappings of gold and blue and yellow. His burnished cuirass and his helmet were of the precious metal, but his weapons were stern and lethal.
"Who comes?" he demanded.
"Vama of the King's guard, with the apsaras from Pnom Dhek, who ran away into the jungle, and a warrior from a far country whom we took prisoner," replied the leader of the detachment.
"You have done well, Vama," said the officer, as his eyes quickly appraised the two captives. "Enter and go at once to the palace of the King, for such were his orders in the event that you returned successful from your quest."
The streets of Lodidhapura, beyond the gate, were filled with citizens and slaves. Tiny shops with wide awnings lined the street through which Vama's captives were conducted. Merchants in long robes and ornate headdresses presided over booths where were displayed a bewildering variety of merchandise, including pottery, silver and gold ornaments, rugs, stuffs, incense, weapons, and armour.
Men and women of high rank, beneath gorgeous parasols borne by almost naked slaves, bartered at the booths for the wares displayed; high-hatted priests moved slowly through the throng, while burly soldiers elbowed their way roughly along the avenue. Many turned to note the escort and its prisoners, and the sight of Fou-tan elicited a wealth of ejaculation and many queries; but to all such Vama, fully aware of his importance, turned a deaf ear.
As they approached the centre of Lodidhapura, King was amazed by the evident wealth of the city, by the goods displayed in the innumerable shops, and by the grandeur of the architecture. The ornate carvings that covered the fa;ades of the great buildings, the splendour of the buildings themselves, filled him with awe; and when at last the party halted before the palace of Lodivarman, the American was staggered by the magnificence which confronted him.
They had been conducted through a great park that lay below, and to the east of the stately temple of Siva, which dominated the entire city of Lodidhapura. Great trees and gorgeous shrubbery shadowed winding avenues that were flanked by statues and columns of magnificent, though sometimes barbaric, design; and then the palace of the King had burst suddenly upon his astonished gaze—a splendid building embellished from foundation to loftiest tower with tile of the most brilliant colouring and fanciful design.
Before the entrance to the palace of Lodivarman stood a guard of fifty warriors. No brass-bound soldiers these, resplendent in shining cuirasses of burnished gold, whose haughty demeanour bespoke their exalted position and the high responsibility that devolved upon them.
Gordon King had difficulty in convincing himself of the reality of the scene. Again and again his sane Yankee head assured him that no such things might exist in the jungles of Cambodia and that he still was the victim of the hallucinations of high fever; but when the officer at the gate had interrogated Vama and presently commands were received to conduct the entire party to the presence of Lodivarman, and still the hallucination persisted in all its conclusiveness, he resigned himself to the actualities that confronted him and would have accepted as real whatever grotesque or impossible occurrences or figures might have impinged themselves upon his perceptive faculties.
Escorted by a detachment of the golden warriors of Lodivarman, the entire party was conducted through long corridors toward the centre of the palace and at last, after a wait before massive doors, was ushered into a great hall, at the far end of which a number of people were seated upon a raised dais. Upon the floor of the chamber were many men in gorgeous raiment—priests, courtiers, and soldiers. One of the latter, resplendent in rich trappings, received them and conducted them toward the far end of the chamber, where they were halted before the dais.
King saw seated upon a great throne an emaciated man, upon every exposed portion of whose body were ugly and repulsive sores. To his right and below him were sombre men in rich garb, and to his left a score of sad-eyed girls and women. This, then, was Lodivarman, the Leper King of Lodidhapura! The American felt an inward revulsion at the mere sight of this repulsive creature and simultaneously understood the horror that Fou-tan had evinced at the thought of personal contact with the leper into whose clutches fate had delivered her.
Before Lodivarman knelt a slave, bearing a great salver of food, into which the King continually dipped with his long-nailed fingers. He ate almost constantly during the audience, and as King was brought nearer he saw that the delicacies intended to tempt the palate of a king were naught but lowly mushrooms.
"Who are these?" demanded Lodivarman, his dead eyes resting coldly on the prisoners.
"Vama, the commander of ten," replied the officer addressed, "who has returned from his mission, to the honour of the King, with the apsaras for whom he was despatched and a strange warrior whom he took prisoner."
"Fou-tan of Pnom Dhek," demanded Lodivarman, "why did you seek to escape the honour for which I had destined you?"
"Great King," replied the girl, "my heart is still in the land of my sire. I would have returned to Pnom Dhek, for I longed for the father and the friends whom I love and who love me."
"A pardonable desire," commented Lodivarman, "and this time thy transgression shall be overlooked, but beware a repetition. You are destined to the high honour of the favour of Lodivarman. See that hereafter, until death, thou dost merit it."
Fou-tan, trembling, curtsied low; and Lodivarman turned his cold, fishy eyes upon Gordon King. "And what manner of man bringeth you before the King now?" he asked.
"A strange warrior from some far country, Glorious King," replied Vama.
"A runaway slave from Pnom Dhek more likely," commented Lodivarman.
"Even as I thought, Resplendent Son of Heaven," answered Vama; "but his deeds are such as to leave no belief that he be either a slave or the son of slaves."
"What deeds?" demanded the King.
"He faced my detachment single-handed, and with a lone shaft he slew one of the best of the King's bowmen."
"Is that all?" asked Lodivarman. "A mere freak of Fate may account for that."
"No, Brother of the Gods," replied Vama, "there is more."
"And what is it? Hasten, I cannot spend the whole evening in idle audience over a slave."
"With a single spear-cast he slew My Lord the Tiger," cried Vama.
"And you saw this?"
"Fou-tan saw it, and all of us saw the carcass of the tiger the following morning. O King, he drove his spear a full two feet into the breast of the tiger as the great beast charged. He is a marvellous warrior, and Vama is proud to have brought such a one to serve in the ranks of the army of Lodivarman."
For a while Lodivarman was silent, his dead eyes upon King, while he helped himself from time to time to the tender-cooked mushrooms with which the slave tempted him.
"With a single cast he slew My Lord the Tiger?" demanded Lodivarman of Fou-tan.
"It is even so, Great King," replied the girl.
"How came he to do it? Surely no sane man would tempt the great beast unless in dire predicament."
"He did it to save me, upon whom the tiger was preparing to spring."
"So I am doubly indebted to this stranger," said Lodivarman. "And what gift would suit your appetite for reward?" demanded the King.
"I desire no reward," replied the American, "only that you will permit Fou-tan to return to her beloved Pnom Dhek."
"You do not ask much!" cried Lodivarman. "I like your ways. You shall not be destroyed, but instead you shall serve me in the palace guards; such a spear-man should prove worth his weight in gold. As for your request, remember that Fou-tan belongs to Lodivarman, the King, and so may no longer be the subject of any conversation, upon pain of death. Take him to the quarters of the guard!" he directed one of his officers, nodding at King, "and see that he is well cared for, trained and armed."
"Yes, most magnificent of kings," replied the man addressed.
"Take the girl to the quarters of the women and look to it that she does not again escape," commanded Lodivarman, with a gesture that dismissed them all.
As he was escorted from the audience chamber through one exit, King saw Fou-tan led away toward another. Her eyes were turned back toward him, and in them was a haunting suggestion of grief and hopelessness that cut him to the heart.
"Good-bye, Gordon King!" she called to him.
"Until we meet again, Fou-tan," he replied.
"You will not meet again," said the officer who was escorting him, as he hustled the American from the chamber.
The barracks to which King was assigned stood a considerable distance in the rear of the palace, not far from the stables in which were housed the King's elephants, yet, like the latter, within the grounds of the royal enclosure. The long, low buildings that housed the soldiers of Lodivarman's royal guard were plastered inside and out with mud and thatched with palm fronds. Along either wall upon the hard-packed dirt floors were pallets of straw, where the common soldiers were bedded down like horses. A space of some four feet in width by seven in length was allotted to each man, and into the wall above his pallet pegs had been driven upon which he might hang his weapons and his clothing, a cooking-pot, and a vessel for water. Along the centres of the buildings was a clear space about eight feet wide, forming an aisle in which soldiers might be formed for inspection. Just beneath the eaves was an open space running the full length of both walls, giving ample ventilation but very little light to the interior of the barracks. The doors were at either end of the buildings.
The building to which King was escorted was about two hundred feet long and housed a hundred men. It was but one of a number of similar structures, which he later learned were placed at strategic positions just inside the wall of the royal enclosure, where five thousand men-at-arms were constantly maintained.
At Vama's request King was assigned to his unit of ten to replace the soldier that he had slain in the jungle, and thus the American took up his life in the unit of ten, with Kau and Tchek and Vama and the others with whom he was already acquainted as his companions.
From a naked jungle hunter to a soldier of a Khmer king, he had crossed in a single step long ages of evolution, and yet he was still a thousand years from the era into which he had been born.
VII
A SOLDIER OF THE GUARD
The lives of private soldiers of the royal guard of a Khmer king were far from thrilling. Their most important assignment was to guard duty, which fell to the lot of each soldier once in every four days. There were drills daily, both upon foot and upon elephants, and there were numerous parades and ceremonies.
Aside from the care of their own weapons they were called upon for no manual labour, such work being attended to by slaves. Once a week the straw which formed their pallets was hauled away upon bullock-carts to the elephants' stables, where it was used to bed down the great pachyderms, and fresh straw was brought to the barracks.
Their leisure, of which they usually had a little at various times during the day, the soldiers utilised in gossiping or gambling, or listening to the story-tellers, certain of whom were freely admitted to the royal grounds. Many were the stories to which King listened—stories of ancient power and stories of kings who owned a million slaves and a hundred thousand elephants; stories of Kambu, the mythical founder of the Khmer race; of Yacovarman, the king of glory; and of Jayavarman VIII., the last of the great kings. Interwoven throughout all the fabric of these hoary tales were the Nagas and the Yeacks, those ever-recurring mythological figures that he had met in the folk-lore of the people beyond the jungle, in the dark dwelling of Che and Kangrey, and now in the shadow of the palace of the great King, Lodivarman.
Or when there were no story-tellers, or he tired of listening to the idle gossip of his fellows, or became bored by their endless games of chance, King would sit in silence, meditating upon the past and seeking an answer to the riddle of the future. Recollection of his distant home and friends always raised a vision of Susan Anne Prentice—home and friends and Susan Anne—they were all one; they constituted his past and beckoned him into the future. It seemed difficult to think of life without home and friends and Susan Anne when he thought of them, but always the same little figure rose in front of them, clear and distinct, as they faded slowly out of the picture: sad eyes in which there yet dwelt a wealth of inherent happiness and mirth, a piquant face, and gleaming teeth behind red lips. Always his thoughts, no matter how far they roamed, returned to this dainty flower of girlhood, and then his brows would contract and his jaws clench as he speculated upon her fate and chafed and fretted because of his inability to succour her.
And one day as he sat meditating thus he saw a strange figure approaching across the barracks yard. "Ye gods!" he exclaimed, almost audibly; "one by one my dreams are coming true! If it isn't the old bird with the red umbrella that I saw just before Che and Kangrey rescued me, I'll eat my shirt."
King had had considerable difficulty in differentiating between the fantastic figures of his fever-induced hallucinations and the realities of his weird experiences in the jungle, so that though Che and Kangrey had insisted that there had been an old man with a long yellow robe and a red umbrella and although King had believed them, yet it was with somewhat of a shock that he recognised the reality. As Vay Thon passed among the soldiers, they arose to their feet and bowed low before him, evincing the awe and reverence in which they held him. He passed them with nodding head and mumbled benediction, gazing intently at each face as though he sought some particular warrior.
Seeing that the others rose and bowed before the high priest, King did likewise; and when Vay Thon's eyes fell upon him they lighted with recognition. "It is you, my son," he said. "Do you recall me?"
"You are Vay Thon, the high priest of Siva," replied the American.
"He whom you saved from My Lord the Tiger," replied the priest.
"An obligation which you fully discharged when you commanded Che and Kangrey to nurse me back to life."
"An obligation that I may never fully discharge," replied Vay Thon; "and because of this I came to search for you, that I may offer you proof of my undying gratitude."
"How did you know that I was here?" asked King.
"I have talked with Fou-tan," replied Vay Thon, "and when she had described the warrior who had rescued her, I knew at once that it must be you."
"You have seen Fou-tan and talked with her?" asked King.
The high priest nodded.
"And she is well—and safe?" demanded King.
"Her body is well, but her heart is sick," replied the high priest; "but she is safe—those who find favour in the eyes of the King are always safe, while the King's favour lasts."
"Has she—has he—"
"I understand what you would ask, my son," said Vay Thon. "Lodivarman has not yet sent for her."
"But he will," cried King.
"To-night, I think," said Vay Thon.
The anguish in the young man's eyes would have been apparent to one of far less intelligence and discernment than Vay Thon. He laid his hand in compassion upon the shoulder of the American. "If I could help you, my son, I would," he said; "but in such matters kings may not be crossed even by gods."
"Where is she?" asked King.
"She is in the King's house," replied Vay Thon, pointing toward a wing of the palace that was visible from where they stood.
For a long moment the eyes of the American, lighted by determination and by a complexity of other fires that burned within him, remained riveted upon the house of the King.
Vay Thon, the high priest of Siva, was old and wise and shrewd. "I read your heart, my son," he said, "and my heart goes out in sympathy to yours, but what you plan is impossible of execution; it would but lead to torture and to death."
"In what room is she in the house of the King?" demanded the American.
Vay Thon shook his head sadly. "Forget this madness," he said. "It can lead but to the grave. I am your friend and I would help you, but I would be no friend were I to encourage you in the mad venture that I can only too well guess is forming in your mind. I owe you my life; and always shall I stand ready to aid you in any way that lies within my power, except in this. And now, farewell; and may the gods cause you to forget your sorrow."
As Vay Thon turned and walked slowly back in the direction of the temple, Gordon King stood gazing at the house of Lodivarman; forgotten were Vay Thon; forgotten were his wise words of counsel. King seemed hypnotised; a single figure filled the retina of his mind's eye—a tiny figure, yet it crowded out all else—through walls of tile and lead he saw it crouching in despair in the house of the King.
The afternoon was drawing to a close. The warriors who were to relieve the palace guard at sundown were already buckling on their brass cuirasses, straightening their leather tunics, adjusting their helmets, polishing weapons until they glistened even in the dark interior of the barracks.
Gordon King was recalled to his surroundings by two tardy warriors who were hastening to accoutre themselves for guard duty; and in that instant was born the mad scheme that, without the slightest consideration, he was to attempt to put into execution.
Turning quickly, he overtook the men just before they entered the barracks and touched one of them upon the shoulder. "May I have a word with you?" he asked.
"I have no time. I am already late," replied the warrior.
"I shall be quick, then," replied King. "Let me take your place on the guard to-night, and I will give you all of my next pay."
Instantly the man was all suspicion. "That is a strange request," he said. "Most warriors would pay to be relieved of guard duty. What is your purpose?"
"There is a certain slave girl attached to the house of the King, and to-night she will be looking for a certain warrior." And the American nudged the other in the ribs and gave him a sly wink.
The warrior's face relaxed into a grin. "It might go hard with us if we were caught," he said; "but, by Siva, three months' pay is not to be considered lightly. Quick! Get into your harness, while I explain the matter to the others of the ten. But be sure that you do not say anything about the pay, for if they knew that, each would want his share."
"You are doing it for friendship," said King with a laugh, as he hastened into the interior of the barracks. As he hurriedly adjusted his cuirass and helmet, the warrior whose place he was to take was explaining the matter to the other members of the ten, who received it with rough laughter and broad jokes.
At first the petty officer in command of the ten positively forbade the exchange, and it was necessary for King to promise him a month's pay before he, at last, reluctantly acceded. "But remember," he admonished them, "I know nothing of it, for no such thing may be done with my knowledge."
As the ten marched toward the house of the King, the American's excitement increased, though outwardly he was calm. Just what he was going to do and just how he was going to execute it, the man could not know, because he had no idea as to what obstacles would present themselves, or, upon the other hand, what good fortune might lie in store for him. He fully appreciated that his proposed action was unwise, ill-considered, and almost definitely doomed to defeat; but could he have turned back he would not have done so.
Presently they were halted at the King's house, a little to one side of the main entrance and before a low doorway. Other contingents of the guard were arriving from other barracks, while members of the old guard emerged from the low doorway and were formed for the brief ceremony that marked the changes of the guard.
Immediately following the ceremony a number of the new guard were told off to relieve the sentries upon their posts about the grounds and within the interior of the palace, and King happened to be among these. As he was marched away he could not help but wonder what post Fate would select for him, though wherever it should be he was determined that he would find the means for gaining access to the interior of the palace.
The detail of the guard was first marched to the far end of the wing, and here a sentry was relieved who paced back and forth in front of a tiny doorway, shadowed by trees and shrubbery. King thought that this would have been an excellent post; but it did not fall to him; and as they continued on about the wing of the palace, relieving sentry after sentry, he began to fear that he was not going to be posted at all; and, indeed, the detail traversed the outside of the entire wing, and still the American had been assigned no post. And then they came at last before the ornate entrance to the King's house, where ten men were detached from the detail to relieve those posted at this important spot.
All the sentries hitherto relieved were then marched away, and King found himself one of five who had not as yet been posted. These, to the astonishment and gratification of the American, were marched into the palace. Three were detailed to posts in the long entrance corridor, while King and the other remaining warrior were marched to the doorway of a large and luxuriously furnished apartment. At one end of the chamber, raised slightly above the floor level, was a dais covered with gorgeous rugs. Upon it stood a low table laid with a service of solid gold, with bowls of fruit and sweetmeats, several massive golden jugs, and ornately carved goblets. Behind the table was a pile of pillows covered with rich stuff, and over all a canopy of cloth of gold. On the floor of the chamber, below the dais, was a long table, similarly though not so richly laid; and this was entirely surrounded by rich cushions.
On either side of the doorway, facing the interior of the room, stood King and his fellow warrior, two bronze statues cuirassed in burnished brass. For five minutes they stood there thus facing the empty chamber; and then a door at the far side opened, and a file of slaves entered, some twenty-five or thirty in all. Two of these took their places at opposite ends of the dais back of the table and the pillows, standing erect with arms folded and eyes staring straight to the front. The other slaves took similar positions at intervals behind the long table on the main floor and faced the dais. Between the long table and the dais and facing the latter stood a richly garbed individual whom King mentally classified as a sort of major-domo.
Again there was a wait of several minutes, during which no one spoke or moved. Then, through the doorway which King and his fellow guarded, a party of men entered the chamber. Some were warriors, cuirassed and helmeted in gold, while others were garbed in long robes of vivid hues, richly embroidered. A number of these wore fantastic headdresses, several of which were over two feet in height.
These banquet guests formed in little groups behind the long table, engaged in low-toned conversation. There was no laughter now and they spoke scarcely above a whisper. It was as though a pall of gloom had enveloped them the instant that they entered the gorgeously appointed chamber. Almost immediately an arras at the rear of the dais was drawn aside, revealing a warrior of the guard, who sounded a fanfare upon a golden trumpet. As the last note died away, the slaves in the chamber prostrated themselves, pressing their foreheads to the floor, while the guests kneeled with bowed heads; and then Lodivarman, the Leper King of Lodidhapura, came slowly through the opening at the rear of the dais. Only the trumpeter and the two guards at the door remained standing as Lodivarman advanced and seated himself upon the pillows behind his table. For a moment he looked about the apartment through his dull eyes, and then, apparently satisfied, he struck his palms together a single time.
Immediately all in the apartment arose to their feet. The major-domo bowed low three times before the King. Each of the guests did the same, and then, in silence, took their places at the banquet table. When all had been seated, Lodivarman struck his palms together a second time; and immediately the slaves stepped forward upon noiseless feet and commenced to serve the viands and pour the wine. A third time Lodivarman gave the signal, upon which the guests relaxed and entered into low-voiced conversation.
From his post at the entrance-way, Gordon King noticed the bountiful array of food upon the long banquet table. Only a few of the articles did he recognise, but it was evident that fruit and vegetables and meat were there in abundance. The largest bowl upon the little table of the King was filled with mushrooms, aside from which there was little else upon Lodivarman's table other than fruit, sweetmeats, and wine. From what he had previously seen of Lodivarman and from the gossip that he had heard in the barracks he was aware that this monarch was so addicted to the use of mushrooms that the eating of them had become a fixed habit with him almost to the exclusion of proper and natural food, and his taste for them was so inordinate that he had long since ordained them royal food, forbidden under pain of death to all save the King.
As the tiresome meal progressed, the banqueters carried on their forced and perfunctory conversation, while Lodivarman sat silent and morose, his attention divided between his mushrooms and his wine. As King watched he could not but compare this meal with formal dinners he had attended in New York and Washington, and he sympathised with the banqueters in the hall of Lodivarman, because he knew that they were suffering the same boredom that he had once endured, but with the advantage that they did not have to appear to be happy and gay.
Presently Lodivarman made a sign to the major-domo, who clapped his hands twice; and immediately all eyes turned to a doorway at one side of the chamber, through which there now filed a company of apsarases. About the hips the girls wore girdles of virgin gold, which supported skirts that fell to within a few inches of their ankles. From their hips two stiff-pointed panels of cloth bowed outward, falling almost to the floor. Above the hips their bodies were naked, except for rich armlets and necklaces. Their headdresses were fantastic contrivances that resembled ornate candelabra, heavy ear-rings fell to their shoulders, and above their bare feet were anklets of precious metal. A few wore masks of hideous design, but the painted lips and cheeks and darkened eyes of most of them were their only disguise. All of them were beautifully formed, and many of them were pretty; but there was one among them who was gorgeous in her loveliness. As the eyes of Gordon King fell upon her face, he felt his heart quicken, for she was Fou-tan. She had not seen him when she entered; and now she danced with her back toward him, a dance that consisted of strange postures of the feet and legs, the hips, the arms and hands and heads of the little dancers. As they went through the slow steps of the dance, they bent their fingers, their hands, and their arms into such unnatural positions that Gordon King marvelled, not only upon the long hours and days of practice that must have been necessary for them to perfect themselves, but also upon the mentality of an audience that could find entertainment in such a combination of beauty and grotesqueness. That the dance was ritualistic and had some hidden religious significance was the only explanation that he could place upon it, yet even so he realised that it was fully as artistic and beautiful and intelligent as much of the so-called aesthetic dancing that he had been compelled to endure in modern America and Europe.
There were twenty apsarases taking part in the dance, but King saw only one—a lithe and beautiful figure that moved faultlessly through the long sequences of intricate and difficult posturing. Mad scheme after mad scheme passed through his mind as he sought for some plan whereby he might take advantage of their proximity to effect her release from the palace of the King, but each one must needs be discarded in the light of sober reflection. He must wait, but while he waited he planned and hoped.
As the long dance drew to a close, Gordon King saw Lodivarman beckon to the major-domo to him and whisper briefly to that functionary; and as the apsarases were withdrawing from the room, the man hastened after them and touched Fou-tan upon the shoulder. He spoke to her, and King could see the girl shrink. Lodivarman clapped his hands three times, and again the slaves prostrated themselves and the guests kneeled; while Lodivarman rose to his feet and walked slowly from the chamber through the same doorway by which he had entered. Immediately he was gone the guests arose and left the chamber, apparently only too glad to be released from the ordeal of a state banquet. The slaves began to gather up the dishes and bear them away, while the major-domo led Fou-tan across the chamber, up on to the royal dais and bowed her into the doorway through which Lodivarman had disappeared.
Gordon King could scarce restrain himself as the full import of what he had just witnessed revealed itself to his tortured mind. Inclination prompted him to run across the chamber and follow Lodivarman and Fou-tan through that doorway of mystery, but again sane judgment interposed.
With the passing of the King and the guests, the American's fellow guardsman had relaxed. He no longer stood in statuesque immobility, but lounged carelessly against the wall watching the slaves bearing away the trays of unfinished food. "We should enjoy that more than the guests seemed to," he said to King, nodding toward the viands.
"Yes," replied the American, his mind upon other matters.
"I have stood guard here many times in the past," continued the warrior, "and never have I gone hungry after a banquet."
"I am not hungry now," said King shortly.
"I am," said the warrior. "Just beyond that door they stack up the dishes. If you will watch here, I can go in there and eat all that I want."
"Go ahead," said the American.
"If you see an officer approaching, whistle once."
"If I see one I shall whistle. Go ahead," said King, seeing here a God-given opportunity to carry out the plan that the presence of the other warrior would have thwarted.
"It will not take me long," said the warrior, and with that he hurried quickly toward the little door through which the slaves were carrying the food.
Scarcely had the door closed behind his companion when King crossed the apartment and leaped to the dais. At the moment the chamber was empty, not even a single slave remaining within it, and there was no witness as the American parted the hangings and disappeared through the doorway that shortly before had swallowed Lodivarman and Fou-tan.
5-7 глава. захват-король прокажённый-солдат гварди
© Copyright: Вячеслав Толстов, 2023
Свидетельство о публикации №223041500526
Свидетельство о публикации №223041500526
Рецензии