Лето любви - 1

Брайан Эпштейн взял конверт и написал на нем: "Жизнь -- это то, что происходит с тобой, когда ты строишь другие планы". Он протянул конверт Джону Леннону.

* * *

Дом, где жил Леннон, стоял на параллельной улице. Чепмен провел у его подъезда около часа. В окне одного из подъездов он увидел двух мужчин со снайперской винтовкой. "Все было бы гораздо хуже, если бы они начали стрелять", -- подумал он. Хотя кто их знает, может они не собирались никого убивать. Просто хотели развлечься. Теперь, когда все члены его секты были мертвы, оставалось найти четвертого. Чем Чепмен занимался следующие несколько дней, нам неизвестно. Возможно, на этой фазе операции его мысли переключились на другие проблемы. Но ни один из названных способов не позволил отыскать четвертого члена секты. Каждый раз, проходя мимо парикмахерской, Чепмен задавался вопросом, не он ли тот самый бандит, который стриг его три дня назад. Выйдя на следующий день из парикмахерского салона, он долго бродил по улицам, заглядывая в витрины, как бы пытаясь увидеть вывеску, которая показалась бы ему знакомой. На одном из карнизов он заметил обломок красного кирпича.
Утром, следуя своей интуиции, Чепмен дошел до конца узкого проулка, и вдруг его озарило. Картина, которую он увидел, показалась ему настолько неожиданной и странной, что он остановился как вкопанный, вытаращив глаза. Прямо напротив было расположено казино. Его окна были ярко освещены, а на кирпичной стене висела мемориальная доска с золотыми буквами:
"Здесь, в 1950 году, произошло самое кровавое преступление в истории американского преступного мира, ознаменовавшее собой зарождение самых мрачных афер, которые потрясли самую основу жизни. Казино, находившееся в этом месте, стало памятником жертвам террора и навсегда сохранило память о тех страшных событиях. 27 октября 1950 года около 23 часов, когда многие семьи готовились к празднованию дня свекрови, у самого входа в казино двое вооруженных грабителей расстреляли из автоматического оружия четырех членов одной семьи.  Все четверо были при жизни членами одной религиозной общины и работали в Вилла-Франка, где было открыто казино. Дети и жена одного из убитых вошли в игорный зал вместе с гостями, чтобы поддержать праздничную атмосферу. Грабители пересчитали всех присутствующих и, поверив, видимо, на слово, что в зале нет охраны, ворвались внутрь. Один из них подошел к швейцару, с которым несколько минут назад  вел тихий и непонятный ему разговор. Он убил его и скрылся вместе с остальными. Посетители, занятые игрой, даже не заметили происшедшего. Чтобы убедиться, что в здании нет других охранников, грабители выломали деревянные двери, ведущие в другие помещения, и учинили погром. Напав на двух служителей радиоузла, они открыли огонь по одному из радистов, но и этот выстрел не достиг своей цели -- радист успел упасть. Бандиты подожгли игравший в соседнем зале музыкальный аппарат, в результате чего погибли находившиеся там несколько детей и подростков. Огонь распространился по всему зданию. После гибели детей шестеро грабителей пробились сквозь усилившийся огонь к телефонной будке на улице и позвонили в окружной отдел, сообщив о случившемся. Однако по дороге они были вынуждены застрелить двоих полицейских и скрылись с места преступления".
Некоторое время он колебался, размышляя, что бы это могло значить. Наконец решился и  вернулся в парикмахерскую. Это была его первая ошибка. Нет, рисковать он не хотел. Через несколько часов он уже шел на запад по улице, о существовании которой, возможно, раньше даже не подозревал. Он шел по направлению к Централ-парку, полностью уверенный в том, какая у него сейчас задача и что решение уже найдено. То, чего не мог понять Бенджамин Франклин, постиг Чепмен: когда находишь решение, оно словно подкладывается под твое прошлое, а затем исчезает. Во всяком случае, так было в теории. А в жизни оказывалось иначе. Приходилось идти в обход.
Сначала он шагал через парк, затем, когда дорога пошла вверх, стал подниматься по улочкам, сворачивая то вправо, то влево, иногда подолгу обходя переулки. И чем дальше он продвигался, тем увереннее чувствовал себя. Город стал совсем другим. Когда он поднялся на площадку, за которой начинался парк -- в сущности, уже не парк даже, -- то оказался в совершенно незнакомом месте. Точнее, в таких местах он раньше не бывал. Но все же он пришел сюда и теперь шел через обширную поляну, занятую каким-то мрачноватым зданием. Перед этим местом в парке стояли скамейки, несколько декоративных кустов и пустые киоски, вокруг которых бродило несколько собак -- коричневых, злых, с желтыми подпалинами и обрезанными ушами. Кое-какие из них были приучены лаять на автомобили. В этом было что-то доисторическое. Дальше был кирпичный сарай, выкрашенный в ядовито-зеленый цвет, над крышей которого на толстом шесте торчала жестянка с длинной антенной, еще дальше был большой ресторан на берегу пруда. Ресторан был закрыт. Ну да, кто же станет сюда заходить в половине одиннадцатого вечера...
Сейчас он стоял у дома Джона Леннона. Наконец-то, он увидел приближающуюся парочку, шедшую впереди группы людей. Двое были в темных очках, на даме было длинное черное платье. Дама показалась ему очень красивой. Она, правда, сильно запыхалась, и с первого взгляда он даже не узнал ее.  Зато он узнал Леннона... За его спиной хлопнула дверь.  Теперь он уже знал точно, в чем дело. Потом стало совсем тихо. Несколько минут после этого он ничего не слышал, кроме собственного дыхания. Было уже за полночь.
Леннон покачал головой. Его внимание было занято каким-то далеким и загадочным разговором. Йоко не было ясно, о чем он думает. В эту секунду к нему приблизился Чепмен. Он прошептал ему в ухо что-то важное. Шептал тихо, почти беззвучно. Леннон нетерпеливо замахал руками и пошел прочь. Послышался хлопок, потом другой. Леннон ойкнул и повалился на мостовую. По инерции Леннон еще попытался встать, но так и остался лежать на асфальте. Из его рта выплеснулась струйка крови. Первый, на кого Оно обратила внимание, был Чепмен. К этому времени Леннон уже лежал на спине, закрыв лицо руками.
 Чепмен, не спеша, снял куртку, показывая, что у него нет оружия, раскрыл томик "Над пропастью во ржи" Джерома Сэлинджера и прочитал вслух: "Может быть, он умер от счастья?" Это было так дико, что девушка рядом истерично засмеялась. Больше всего его поразило, когда он разглядел испуганное лицо девушки, что ей, казалось, было не больше шестнадцати лет. Это была подруга Йоко Оно, дочка какой-то американской актрисы. Он успел заметить, что у девочки удивительно тонкие ноги, узкие запястья и тончайшие запястные кости. На ее затылке торчали острые рожки -- если бы он не знал, что девочка совсем еще ребенок, то решил бы, будто видит перед собой рогатую женщину. Но нет, это был просто блестящий металлический шлем с вмонтированным в него электрическим фонариком.
Вскоре вокруг Леннона собралось несколько человек, в том числе и двое британцев, друзья Оно. Они аккуратно подняли Леннона и понесли его к машине. Ко всеобщему удивлению, оказалось, что Леннона не следует везти в больницу. Записав его адрес, они ушли, бросив автомобиль на пустой улице, а через несколько минут у подъезда дома появилась закрытая машина полиции.

* * *

1967 год

Маккартни пытался нарисовать дирижабль своего дедушки. На листе, вырванном из блокнота, была изображена конструкция вроде тех, какие используют любители астрономии: вот боковая поверхность, вот изогнутый хвост, похожий на змеиный, и, наконец, плоский купол с отверстием для входа. Маккартни отметил, в какую сторону дуют ветра, где и когда бывают дожди и снежные заряды, объяснил принцип взаимного расположения наблюдаемых деталей и попросил Леннона подписать рисунок. Затем они вместе вышли на улицу, чтобы в спокойной обстановке поразмыслить над проблемой. Леннон с нежностью в голосе сказал:
-- Все, о чем ты говоришь, Пол, очень логично и разумно. Да только ты, похоже, забыл главное: Эпштейн -- наш продюсер.  Как ты думаешь, примет он наш проект? Брайан серьезно задумается. У него нет особо сильных замыслов, да и идей тоже. Но когда я говорю "мы", я имею в виду не его, а тебя. С тобой мы уже обсуждали это, помнишь? Все великие новаторы, говорил я тебе, всегда начинали с идеи. Так всегда было в истории музыки. Вот и сейчас, я думаю, ты уже не станешь говорить, что идея придет от ЛСД.
-- Но, Джонни... -- смущенно возразил Маккартни, одновременно отчаянно жестикулируя, как бы намекая на не слишком желательные последствия такого предположения, после чего поднял свой взор к небу и тяжело вздохнул, словно пробуждаясь от глубокого сна, заставив Леннона покачать головой и отвести взгляд, из- за чего оба тут же застыли на месте. -- А почему Эпштейн должен снимать наш фильм? Я понимаю, так поступили бы мы все, но ведь на съемки будет потрачено так много денег! Можно ли сделать что-нибудь еще? Нельзя ли обойтись без него? Ведь ты же сам говоришь -- инвестиция серьезная, такая сумма! У нас очень много других важных проектов. Почему бы не продолжить их?
--  Конечно, можно, -- ответил Леннон, успокаиваясь и снова обретая уверенность. Чуть помедлив, он добавил: -- Но только не за наш счет, Пол. Это ты должен понимать. Эпштейн забирает львиную долю денег. Слушай, тебе следует больше думать о своем внешнем виде. То, чем ты занимался вчера вечером, не идет тебе на пользу. Я имею в виду эти обрывки бумаги в твоих волосах. Ты похож на поросенка из рекламы пива. Неужели нельзя было подождать до завтра?
-- А что?-- спросил Маккартни. Его щеки горели. Он отвернулся от неба и уставился на землю. -- Наверное, это эффект от психоделических грибов...
Леннон не стал его поправлять. Пол еще тот... клоун. После недолгого молчания он сказал:
-- Вот что, Пол. Если ты хочешь что сказать про этот фильм, то говори сейчас, потому что через пять минут, когда мы подойдем к студии и ты присоединишься ко мне, ты все еще будешь говорить об этом фильме. И скорее всего ни хрена не поймешь. Давай быстро, что ты хотел сказать. Мы опаздываем. Не будем тратить время на предисловия и объяснения. Говори. Иначе не успеешь.
-- Хорошо, -- Маккартни кивнул. -- Дело в том, Джон,  что сценарий мне не понравился. Возможно, из-за этих символов, которые ты вставил куда ни попадя... Но, знаешь, эта тема, связанная с отцом и сыном, очень волнующая для художника... В общем, я хотел с тобой посоветоваться по поводу того, с кем его переработать. Но не сказал, а только подумал.
-- И с кем же?
-- С Линдой.
-- С Линдой?! -- Леннон остановился, и покосился на него так, словно пытался угадать, шутит он или нет. Затем он усмехнулся и повернул назад. Через пять шагов он оглянулся и сказал озабоченно: -- Слушай, Пол, тебе не кажется, что мы тут уже два или три раза повернули?
Когда Маккартни снова увидел Леннона, его лицо было уже другим. В его глазах появился веселый огонек.
-- Она в тебя влюблена, да? Так вот что я скажу, Пол, если бы меня спросили, кого я считаю самой красивой женщиной на свете, ответ был бы однозначным. Это Линда. Все остальное неважно. Ты только смотри, чтобы она не вышла за тебя замуж. А то вся прелесть этого мира исчезнет.  Но она, конечно, в этом не виновата...

* * *

-- Колеса точно такие же, но доза в десять раз больше!
-- Ты уверен, что они ничем не отличаются? -- спросила Линда. -- Я не понимаю...
-- Уверен. Смотри. Это закрашенная сторона. Ты по-любому ничего не отличишь. Кроме того, тут надпись на самом краешке, всё идентично, -- сказал Леннон. -- Тебе надо только попасть в его спальню и подменить таблетки, пока он будет принимать душ. А дальше делай, что хочешь... уезжай в Америку, например.
Она взяла в руку темную склянку и посмотрела ее на свет.
-- И тогда ты мне позволишь поработать над "Волшебным таинственным путешествием"? В рамках разумного сотрудничества? Очень, очень хорошо... Я сделаю все, что ты пожелаешь. Нет, я клянусь! Только, пожалуйста, прошу тебя, не проси меня еще о чем-нибудь другом. Поверь, это самая главная твоя просьба, и я сделаю что угодно, только не обидь меня.
-- Не сомневайся, -- ответил Леннон. -- Но главное -- после этого Пол будет зарабатывать в два раза больше! Хочешь подумать? Думай! Скоро обед, а меня ждут друзья. Сможешь помочь?
-- Да, всё решено! -- сказала Линда. -- Хотя нет. Я не знаю... Не могу решиться.
Он вернулся к ожидавшим его в пабе Старру и Харрисону. Как только разговор зашел о политике, Ринго презрительно хмыкнул. Харрисон спрятал ухмылку и его лицо, напротив, стало жестким. Он понимал, как Леннон благодарен ему за услугу, полученную сегодня. Но когда разговор перешел на местные новости, Харрисону стало не по себе.
-- Брайан пригласит нас всех в свой дом по случаю выхода "Сержанта Пеппера", -- сказал Леннон. -- Ты что-то имеешь против? Я так много сил приложил к этой работе!
-- А что не как обычно, на "Эбби Роуд"? -- спросил Старр.
-- На студии жуткий беспорядок. Чистого пола не видно уже неделю, везде валяются грязные вещи.
-- Сказать по совести, Джон, ты и к этому приложил немало сил, -- рассмеялся Старр.
-- Пол предлагает перевоплотиться в другую группу -- "Оркестр Сержанта Пеппера", -- сказал Харрисон.
Ринго нахмурился. 
-- Что это за новая группа? За это время ничего толкового не сочинилось? Джордж, у тебя какая-то депрессия, судя по твоему виду. Тебе надо развеяться, съезди куда-нибудь, оторвись, -- сказал он.
-- Пол слишком тянет на себя одеяло, -- сказал Леннон. -- Он работает сам на три группы -- Линды, Пола и свою, не считая прочих.  Читает Гинзберга и Берроуза, дружит с художниками, беседует с Бертраном Расселом. Я практически не вмешиваюсь. А хотел бы. Брайану это удается с трудом. Ему в ущерб. Пол -- прямо бог, а остальные просто где-то рядом...
-- И они недовольны, -- сказал Старр, покачивая головой.
-- Они хотят, чтобы их просто повели за руку, показали, как надо и объяснили, что к чему, -- насмешливо сказал  в тон ему Харрисон.
-- Пол хочет, чтобы Линда переписала сценарий "Путешествия", -- сказал Леннон, посмотрев на Старра. Тот, усмехнувшись, пожал плечами.
 Это был именно тот аргумент, на который Леннон особенно рассчитывал.
 -- Даа, это будет тоска! -- сказал Старр. -- Она наверняка посоветуется с новыми друзьями Пола. Уж они насоветуют. Беда с этими нью-йоркскими хлыщами. Они ничего не умеют. Сидят, смотрят на свои картины и завидуют.