Возвращение. Роман. Гл. 11

     XI. – Трудно сказать, был ли на самом деле Д.П. воистину оригинальным человеком или только каким-то непонятным образом умудрялся производить впечатление такового. Ответить однозначно на этот вопрос значило бы понять самое главное в судьбе нашего героя. Увы! даже претендуя на доскональное знание Д.П., мы вынуждены сознаться, что подобный ответ нам не по плечу. Более того, если бы мы заранее знали этот ответ, то, пожалуй, и не стали бы описывать скромную одиссею Д.П. : вдруг игра не стоила свеч? Быть может, само это описание и было как раз своеобразной попыткой разрешения вышеобозначенного вопроса. Тот же факт, что мы пока не продвинулись ни на шаг, быть может косвенно свидетельствует о том, что «овчинка в нашем случае стоит выделки», потому как по-настоящему интересно и важно в жизни только неразъясненное, а точнее, вовсе неразяснимое.
     Ну а самым оригинальным поступком нашего героя является, несомненно, его решение возвратиться в родной город S. с противоположной, восточной стороны. Со стороны его бывшего сада. Он ведь и без того часто вспоминал о нем. Сад как бы связывал воедино его развалившуюся родительскую семью. По крайней мере символически. Что-то было невыносимо тоскливое, но и запоминающееся в том дачном пейзаже. То ли однообразная плодоносивость яблоневых и вишневых деревьев, то ли неглубокий мутный пруд поблизости : со вмятинами от подошв и шин, в каждой из которых сидела непременно жирная лягушка, а то ли одинокая, громадная, просмоленная снаружи водонапорная башня, питавшая окрестные сады животворной влагой... что-то, одним словом, такое, чего после во всю жизнь забыть нельзя.
Последним же толчком к его необычному решению послужило такое происшествие. Когда-то, много лет назад, совершая свое путешествие по Испании и, находясь в Барселоне, он хотел купить железнодорожный билет до Толедо. Ему объяснили, что это невозможно : ехать нужно было сперва до Мадрида, а оттуда уже на пригородном поезде до Толедо. Он не знал тогда, что бывшая столица испанской инквизиции и вместе вторая и истинная родина великого Эль Греко – из-за них-то он и стремился в Толедо! – в железнодорожном отношении являлась тупиком. На карте же, в связи с его дальнейшими планами из Мадрида податься прямиком в Париж, маршрут Барселона – Мадрид – Толедо – Мадрид – Париж выглядел нелогично и как-то странно раздражал его. Наверное, это и было то самое столкновение представления и действительности, в котором последняя одерживает слишком легкую и потому сомнительную победу. Тем более непрочную, что первое затаивается желанием отыграться.
     И час ответного хода пришел. Сделавшись после многолетней жизни на Западе мало-мальски состоятельным человеком и имея в распоряжении некоторый избыток свободного времени, фантазии, твердой воли и здравого рассудка, он не долго думая долетел до Сан-Франциско. Там он заодно нанес визит теще и тестю. Оттуда взял курс на Токио. Из Токио подался в Йокогаму. Из Йокогамы на пароходе добрался до Находки. Там пересел на знаменитый «транссибирский экспресс»  – и покатил через всю русскую Азию. На первой после пересечения великой родной реки станции он сошел.
     Невероятно, но у одноэтажного здания вокзала, под круглыми часами с разбитым циферблатом, опаздывавшими на добрые семь минут, вытянув ноги на мусорную урну, сидел на обшарпаннром карнизе мужчина, в точности описанный ему в последнем письме отцом.
     «Человек этот друг семьи, – писал отец, – ты его не помнишь, он пришел к нам уже после твоего отъезда. Он сирота, вступился однажды за Анну, она его и ввела в дом. Слава – так зовут человека – превосходный шофер, знает машину насквозь, как я, твой отец, знаю тебя, моего сына. Он работает у меня в цехе. Иногда я отпускаю его кое-что поделать в гараже и пишу ему рабочие часы, это у нас в порядке вещей с перестройкой. Он тебя встретит на станции города N. и довезет до нашего бывшего сада. Путь ваш будет нелегкий по причине катастрофического состояния наших дорог, но ты сам его избрал, а своя ноша, как известно, не тянет. Не давай Славе денег, за провоз уже оплачено вперед и щедро оплачено. Разве что можешь подарить ему бутылку виски, типа того символического обола, помнишь? Обращайся с ним, как с родным братом. Засим – прощай и до скорой встречи в родном саду».
     Это самое последнее письмо отца он и комкал теперь в кармане, придерживая ногой оба чемодана, придвинутые к углу перрона, чтобы вольный степной ветер чего доброго не опрокинул их на опустевшие после ухода «транссибирского» рельсы. Смерив Славу оценивающим взглядом, он загадал про себя, что вот сейчас, наверное, тот нехотя оторвется от карниза, щелчком отбросит заветный бычок в сторону, вразвалочку к нему приблизится и, вместо рукопожатия хлопнув его ладонью в ладонь, сверху вниз, заявит : «Привет, старик. Тебя-то я и ждал. Время нынче, разве не слышал, чистые деньги? Нечего его терять – поехали». Или что-нибудь в этом роде. Подобные разговоры он слишком часто слышал в пору своей юности в городе S., давным-давно, двадцать лет назад. Неужели что-то серьезно могло измениться на родине за время его отсутствия? Никакие политические преобразования, по его глубочайшему убеждению, не в силах затронуть психологическое ядро нации, ее ментальность, как принято теперь говорить. А дальше – забрасывал он кривую воображения – Слава без следа уважения к дорогим, фирменным, купленным специально по случаю возвращения чемоданам зашвырнет их в кузов грузовика : так, словно они уже больше никогда их владельцу не понадобятся. Кивнет ему на соседнее сиденье. И они покатят.
     Увы! вышло совсем иначе : Слава робко, будто на ощупь, к нему приблизился и, воспользовавшись секундой, когда он одну руку протянул для рукопожатия, а другой полез за зажигалкой, видя, что потухшая сигарета беспомощно торчала из кривого от подобия улыбки Славиного рта, сжал крепко-накрепко обе его руки и так долго тряс их, что он, не желая огорчить своего нового знакомого (он хорошо помнил отцовское пожелание), опустил глаза долу, решив мужественно перетерпеть это первое покушение на него столь бесконечно ему знакомой российской провинциальной бестактности.
     При этом Слава скороговоркой бормотал : «Вот вы какой, дорогой Д.П. Смотрите-ка, едва вас узнал. На фотографии-то вы совершенно иначе выглядите... Уж больно постарели за последний год, дорогой Д.П. Насилу вас признал. Если по правде, так больше по вашим импортным чемоданам, чем по вам самим. Вы уж не обижайтесь на старика (при этом Славе никак нельзя было дать больше сорока) и не выдавайте меня вашему батюшке и вашей матушке. Неужто мне на старости лет за правду-матку платиться? Когда б не мой долг по отношению к почтенному Павлу Дмитричу и не чувство пожизненной к нему благодарности, никогда б не взялся за такое его поручение... Эх, да разве в судьбе, человеку предписанной, можно что-то изменить? Да ни в коем разе, я уверен. Коли не я, так другой... Так уж лучше я, чем другой. Чай к вашей семье я прирос сердцем. Словно сын стал родной вашему батюшке и вашей матушке, не в обиду вам будь сказано, дорогой Д.П.», – и сквозь слезы умиления жадно пожирая глазами заграничного гостя, Слава продолжал с прежней энергией трясти его руки.
     «Полно, да о чем ты? –  не выдержал он, сбитый с толку кое-какими из Славиных фраз, – поехали, нечего терять время». – «Вот и я про то же самое говорю. Нечего, нечего его терять. Хотя, с другой стороны, рано или поздно все равно его потеряешь. А до поры до времени, верно, нечего его терять», – и Слава, предупредительно схватив оба чемодана, кособокой походочкой направился к грузовику.
     А он, рассеянно глядя по сторонам, двинулся вслед за ним. Несколько прохожих повстречались ему на пути. Однако он, как ни старался, не мог рассмотреть выражения их лиц, потому что они, то ли случайно, то ли умышленно, со свирепым любопытством уставились на его заграничную одежду и обувь. А не видя глаз трудно ведь понять смысл человеческого лица.
     Так они и поехали. После двух с половиной суток непрерывной мучительной езды – последнюю сотню километров им пришлось буквально колесить по лесам и полям, поскольку единственная шоссейная дорога вела прямо в город S., а это означало погубить весь замысел Д.П., – так вот, после двух с половиной суток немыслимой, непредставимой нормальному человеческому рассудку езды Слава, внезапно остановив грузовик, выразительно вытянул ручной тормоз, откинулся на просторное, в заплатах сиденье, отер кепкой потный лоб и произнес чужим, совсем вдруг не робким голосом : «Вот и все. Приехали, дорогой Д.П. На этом моя миссия окончена. Дальше мне путь заказан. Последний отрезок пути вам надлежит пройти самому».
     Он тепло поблагодарил шофера за труды. Невзирая на отцовское пожелание предложил ему опять валютную сотенную. Тот отказался, чем привел его повторно в несказанное изумление : «Да ты что, брат, миллионером что ли заделался?» Слава ничего не сказал, но отвернулся в направлении сада, и он, проследив его в взгляд в обратном направлении, увидел, что тот почти плачет.
     «Ты чего, дружище? Да брось ты, все еще образуется, – стал он утешать шофера, – ты того-с, слушай... ты приезжай к вечеру прямо ко мне на квартиру? Приедешь? Там и обговорим. Ты славный парень, Слава. У меня мысль одна есть : в Мюнхене я знаю одну фирму, где берут иностранцев на работу даже без официального разрешения, то есть «по-черному»... чуешь, к чему я клоню? Ты мне, признаться, по душе пришелся. Я же знаю, как тебе деньги нужны. Да, не отнекивайся, мать мне писала... в общем, приезжай на квартиру, там все и обговорим. Так уж и быть, я тебя в Германию заберу... приедешь?» – «Не понимаете вы ничего, Д.П., – глухо вымолвил Слава, – да вашей вины в том нет. Быть может, и я на вашем месте не понял бы. Но ведь каждому надлежит оставаться на своем месте, не правда ли?» – «Правда, но только к чему ты это?» – «Так, ни к чему». – «Врешь, ты мне что-то сказать хочешь, да я никак в толк не возьму». –  «Верно, не возьмете. Но это-то и хорошо, что не возьмете». – «Отчего же хорошо?» – «Ну да уж оттого». – «Нет, скажи. Не то мне покоя не будет». – «День нынче выдался жаркий, – Слава высунулся из кабины, – посмотрите на солнце. Его и не видно. Одно ослепительное белое пятно. Если долго глядеть, в глазах темнеет. Вроде и свет, а он же и мрак. Так что старайтесь не поднимать глаз наверх. Смотрите больше под ноги, хотя бы на ваши модные штиблеты с пряжками. А главное – не выходите раньше времени из квартиры. Дождитесь по крайней мере следующего утра».
     «Постой, откуда тебе это известно?» – «Что?» – «Как что, ну, насчет квартиры». – «Не понимаю вашего намека». – «Все ты понимаешь, не прикидывайся дурачком, я давно уже эту особенность за тобой приметил. Говори, откуда тебе известно, что у меня страх перед нашей старой квартирой!» – «Ниоткуда, я просто предположил...». – «Врешь, признавайся!», – и он стал тормошить Славу, точно спящего. – «Ваш батюшка по пьянке мне как-то один эпизод из вашего детства рассказал». – «Как я во время грозы с заревом забрался под кровать?» – «Ну да, тот самый... Вас по ошибке заперли в квартире, и вы не на шутку испугались». – «Верно, так оно и было, – он облизнул пересохшие губы, – этот страх и запал навеки в мою душу, опеределив всю мою последующую жизнь». – «Как вы, однако, высокопарно изволите объясняться», – неодобрительно заметил Слава.
     Он тотчас метнул на шофера пронзительный гневный взгляд : «Стало быть, ты мне не веришь?» – «Верю», – последовал уклончивый ответ. – «Так в чем же тогда дело?» – «А в том, что... понимаете, дорогой Д.П., оно конечно, страх выш обоснован, но... но есть вещи поважнее страха». – «Какие такие вещи?» – «Как какие? Да хотя бы ваше возвращение». – «Ну и что с ним? – спросил он с грубоватой барской надменностью, – объяснись, нечего загадки загадывать. Я гость твой. Изволь со мной по-человечески обращаться». – «Видите ли, дорогой Д.П., все мы, с вами так или иначе связанные, в тайну вашу некоторым образом посвящены, – сказал Слава, с опаской отводя глаза от своего попутчика, – у всех нас одна судьбинушка, стало быть, над всеми одно проклятие и одно благословение тяготеет». – «Позволь, брат, как же это благословение может тяготеть?» – «Не знаю, не позволю... а брат я вам разве что сводный». – «Ты это серьезно?» – потерянно вымолвил Д.П. – «Такими вещами разве шутят? – отвечал Слава вопросом на вопрос, – нет, такими вещами шутить нельзя». – «Но что за проклятие? позволь, отдаешь ли ты себе отчет в словах?» – «Проклятие возвращения, вот какое проклятие». – «Вот как, - пробормотал чуть слышно Д.П., – а я-то думал, что это благо. Вы мне об этом все уши прожужжали». – «Для кого благо, а для кого проклятие». – «Для кого же благо, а для кого проклятие?» – «Если бы я мог это знать... – у Славы зуб на зуб не попадал от волнения, – впрочем, не важно. У нас, русских людей, чувство круговой поруки сильно. Вам, наверное, эта черта нашего характера не совсем по душе. Вы ведь индивидуалист по натуре. Иначе Запад не пришелся бы вам так по вкусу. Зато теперь, позволю вам заметить, эта наша русская готовность постоять друг за друга может вам оченно пригодиться...»
     Д.П. казался совершенно подавленным. «Но что же мне делать?» – только и спросил он. «Возвращайтесь как можно скорее назад, – глухо сказал Слава, – вы слишком поздно приехали». – «Нет уж, лучше поздно, чем никогда. Факт моего возвращения на родину необратим. Совесть моя спокойна. Я выполнил мой долг. Встреча с отцом и матерью назначена в нашем бывшем саду на сегодняшний полдень... кстати, уже без четверти двенадцать, – хладнокровно добавил он, взглянув на часы. – «Что же, ежели так, то да поможет вам господь-бог!» – и Слава кивнул в направлении сада.
     Д.П. стал смотреть в указанном Славой направлении, и ему показалось, что он приметил отца близ проволочной ограды. Тот, приставив ладонь «козырьком» к глазам и вытянув шею, глядел не отрываясь в их сторону. «Ишь ты, так и рыщет за мной взглядом, – пробормотал про себя Д.П., – да, это отец. Стало быть, нам пора прощаться. Спасибо за все, Слава. Ты был мне хорошим другом и славным компаньоном. Я это не забуду». Они сердечно обнялись, и Д.П. поднял свои чемоданы.