Босоногое детство моё... 1. Начало начал

   На 30 января 2024 г.

 

Посвящается поколению моему
............
Но пройдет день и год
И настанет час,
Захлестнет как волна, как беда
Закричит, позовет наша память нас,
Не уйти от нее никуда.
         В.Орлов
..........................

«Поверьте, возраст не самое страшное, что ждёт нас в жизни. Гораздо страшнее - потери, когда уже некому сказать: «А знаешь, мам...» или: «Послушай, пап...» И этот ветер перемен сбивает вас с ног и дует в никем не прикрытую спину. И вы остаётесь на этом сквозняке один на один. Так что, самого возраста бояться не стоит. Куда страшнее то, что приходит с ним. Поэтому, очень цените это время, без сквозняков».

Шарль Азнавур

1.Начало начал…

Бодрый, ритмичный перестук колес поезда в ночи  не давал уснуть и извлекал полузабытые воспоминания таких поездок в счастливом юношестве. Скорый мчался в тёмную даль и в пути возвращал мне в вагоне картины незабвенного прошлого.

Вот мелькнула станция Филоново нашего Новоаннинского района, края сталинградского-волгоградского. В старину сюда на целинные земли повалили мои предки-переселенцы, выкупили их у казачьего атамана и основали хутора. В одном, затерянном в степной глуши, названным величаво Новокиевским, появился на свет божий маленький малыш.
Будущий автор этих мемуаров. Как раз в послевоенное и голодное время. Год 1947-й.

А сейчас я, зрелый мужчина, глядящий из окна купе на знакомый вокзал, вижу и слышу, как на этом филоновском перроне лет пятьдесят назад, гремел марш «Прощание славянки», исторгаемый на баяне директором новокиевского клуба А. Гавриловым. Это нас, галдящую толпу бритоголовых новобранцев-пацанов отправляли служить в Советскую Армию.

Провожающие девчонки не сдерживали слез, начисто забыв, как в школе мы дергали их за косички или «курнали» в летней воде в пруду. Подвыпившие родичи бодро похлопывали нас по плечу, пацанва помладше таращила на всё глаза. А отчаянные девчонки, (и кто бы знал, что одна из них станет моей женой, Рая Самойлова), с сестрой Валей затиснулись в тамбур вагона провожать нас до следующей станции Панфилово, несмотря на щедрую ругань проводницы.

А  затем они через пол часа езды на поезде сошли на станции Панфилово, и побежали вдоль рельсов, маша руками и косынками и крича прощальные слова вслед отходящему составу с нами, новобранцами. Было грустно и я что-то кричал в ответ, особенно сестренке и той интересной девчонке…

А сейчас меня  седого мужика, не отрывающегося от окна купе, поезд уносил  опять в прошлое…

Гляжу... Вот осталось позади Панфилово и дорога на мой хутор, езженная в жарынь, слякоть и снега, когда учился в Саратове в геологоразведочном техникуме. А ранее, отсюда возили нас школярами на экскурсии в восстановленный после войны Сталинград, который после наших хат с соломенными крышами, амбаров и ферм крупного рогатого скота с кучами навоза казался величественным градом из светлого будущего.

Попрощался  глазами с панфиловским книжным магазинчиком, куда   добирался с хутора за сорок верст за  тоненькими брошюрками стихов Есенина. Евтушенко, Асадова, нарасхват ходивших потом среди сельских подружек и дружков, как Нина Стецюк, Света Агафошкина, Галя Губанова, Боря Крапчетов…
В  котором юным рылся и выбирал подешевле книжки из Мира приключений, истории и фантастики. И эти романы, как «Спартак», «Звезды Эгера», «Овод»   остались сиротливо дожидаться меня из армии на книжной полке в родительском доме. Рядом со стопкой любимых пластинок с танцевальными мелодиями и ритмами, да песнями Ж.Татляна, М.Магомаева, Д. Марьяновича…

Теперь впереди маячила отнюдь не музыкальная, а реальная воинская служба. Сроком на три года. И казалась она вечностью для юности. Хотя мы,зеленые  салаги, бодрились  и напевали в вагоне вразнобой, кто-то пошустрее, успел втихаря хватануть стакан вермута или портвейна:

А дома, в далекой сторонке,
Где белые вишни цветут,
О нас вспоминая, вздыхают девчонки,
Девчонки, которые ждут

 И тогда за моей юношеской спиной оставался груз нерешенных проблем, но я верил, что отбарабаню этот срок и обязательно их осилю. Пройдя через пересыльные пункты, мчались мы на поезде с южных степных просторов по Прибалтике служить на берегах стылого Балтийского моря, в портовый Калининград (бывший Кенигсберг Восточной Пруссии). Но мы о том   ни сном, ни духом не ведали, ибо нас «покупатели»-офицеры везли молча, не разглашая конечный пункт прибытия.

Вот так, в окно купе сейчас углядел я со светлой грустью тот интересный и радостный уголок своего детства и мальчишества. Господи, как же это было давным–давно!

Поезд с жестким перестуком колес уносил меня дальше от прошлого, словно предлагая не окунаться в перенесенные тяготы и волнения.

Однако эти картинки из своего раннего мира, сработали как цепная реакция, и замелькали одна за другой, и ожили страницы воспоминаний, порою захлестывая то веселой и теплой, а то бурливой, сердитой волной.

Смотрел и смотрел я сквозь оконное стекло в необъятное звездное небо, а видел под ним трепетную, синеглазую девчонку и наши робкие поцелуи, неумелые объятия и с ними наивные мечты. И улыбчивые танцы с ней и ее подружками на площадке клуба при золотистом вечернем закате. А еще ее, весело собирающую в степном просторе букетики розовых и желтых весенних тюльпанов. А может, это был обобщенный образ милой девичьей юности. Ведь так давно это было… вроде как приснилось. Но ведь так долго и бережно хранились у меня в конверте, присланные ею издалека лепестки этих степных лазоревых тюльпанов.

Хорошо тогда было жить - молодым и беззаботным, улыбчивым, с шевелюрой волос на голове, и чувствовать крепким и здоровым, и думать, что многое по плечу и под силу. Ну а житуха, она только начинается и не видно ей ни конца, ни края! И можно будет, как молодому бычку в стаде, пободаться, почувствовать свои силенки и на что ты пригож.

Святая наивность прекрасной юности! Которой хочется все вокруг познать, объять и почувствовать! Ну, а синяки и раны судьбы – их считать будем потом-потом, в конце длиннющей дороги жизни.
Через много лет и испытаний встретил я к тому мудрые и пронзительные строки стихов:

Вот уже кончается дорога,
с каждым годом тоньше жизни нить.
Легкой жизни я просил у Бога,
Легкой смерти надо бы просить...

Как же верно написал панфиловский земляк, ставший известным российским писателем-фантастом Сергей Синякин, замечательный книголюб и жизнелюб, коллега по правоохранительной службе и друг, рано ушедший в заоблачную высь:

«Путь, который нами пройден, — печален и светел, ведь он стал всего лишь воспоминанием, легкой тенью, живущей в нашей памяти, в существование которого веришь уже с трудом… С тоской понимаешь, что до нашего рассвета теперь куда дальше, чем до туманной черты горизонта, за которую садится солнце»

Казалось, что ушедшая в бездонную даль жизнь была еще вчера – так быстро она промчалась, пролетела. И успел ли ты свершить свое самое главное, сокровенное, задуманное тобой или вместе с женой, с детьми? А если нет? Тогда для чего мы жили, напрягались, мучились, любили, строили и писали? И вообще кто нам ответит, правильно ли мы жили? "И справиться негде и надо решать самому".

Итак, начало начал для меня, маленького малыша - это родительский домик в незабвенном том хуторке.

Мое самое первое в жизни воспоминание - я увидел жаркое солнце! Вот бегу я, маленький такой малыш. Из хаты, пахнущей травами, ее мягкого полумрака, еще полусонный. В дверях меня встречает на дворе яркое, теплое солнышко и светит-блестит в широко раскрытые глазенки мои.

Летний добрый день встречает меня. Я топаю босыми ноженятами. А впереди у дымящейся трубой печки-грубки ласково улыбаясь, глядят на меня моя молоденькая мама и бабуня Марина. И вкусно пахнет варево из чугунков на плите грубки, и я млею в предвкушении, что меня сейчас «от пуза» накормят этим, чем-то вкуснящим и лакомым,блинами и пампушками.

Мама протягивает ко мне руки, и я с разбега плюхаясь в них. Она прижимает меня к груди: - Сынок мой, Коля…

Вот это солнце материнской заботы и любви согревало и обнадеживало меня всю жизнь.

И когда под осенним проливным  ливнем на грейдерной, раскисшей дороге в сорок километров от станции Филоново  до нашего  дома она в кузове грузовика снимала с себя и укрывала меня, младшеклассника, своим единственным хорошим пальто. Мы ездили  на попутных машинах заказывать мне в аптеке очки. 
 - Смотри не заболей, сынок - ты еще маленький.

Когда отдавала, мне хлопчику,последний глоток воды в бутылке и сухой пирожок в жарищу в степи при выпасе  с ней, стада коров, кучи овец и хулиганистых коз:
 - Ешь, тебе расти надо.

Когда тащила тяжелые мешки с зерном, а я, пацанчик, пыжился  помочь ей из скудных силенок своих, еле подталкивал:
- Не надрывайся - еще грыжу заработаешь, успеешь.

Когда копали с ней во дворе колодец, и я, подросток, тягал с глубины  тяжеленные ведра с мокрой глиной:
 - Сынок, ты не устал? Отдохни, а я еще покопаю.

Да разве у меня одного ТАКАЯ мама была?! И ваша тоже, читатель...

…И сколько бы не приезжал в жизни помогать каждый год родителям, она старалась побольше работы по хозяйству взять на себя, но я уже вырос и делал все наперед, на упреждение. Теперь оберегая маму!

Свято выполнил свой сыновий долг, полагаю, - до самого ее последнего часа ухаживал один дома в деревне два месяца за ней, тяжело, безнадежно больной. Хотя сам уже перенес два инсульта (аукнулось поди 30 лет следственно-прокурорской работы), но мне было не до них. Уходила от меня, таяла на глазах уже неходячая, почти недвижимая в постели, похудевшая моя милая, единственная мама…

Будучи при ясном уме и памяти, хотя недавно перенесла еще и инсульт, она лежа слушала мою рукопись книги о их с отцом военной были "От Сталинграда до Люксембурга..."
Написанную по рассекреченным материалам ФСБ на отца, плененного в боях под Сталинградом, прошедшего ад шести нацистских лагерей да по маминым воспоминаниям, вывезенной несовершеннолетней в Третий рейх. В трудовом лагере г.Диффердингена они встретились с отцом после освобождения узников союзными войсками...
Она внимательно слушала текст и говорила со слабой улыбкой (ведь это была их молодость!): "Все так и было. Все так"

Поглаживала рукой мои книги, вышедшие в Волгограде:"Звезда атамана Денисова" о донце-земляке, герое войны 1812 года, "Тайны старых архивов" - тоже о земляках, забытых советской властью, известных ранее в империи и многих странах мира, "Звени, звени , святая Русь!", как продолжение той же темы.
И тихо спрашивала: "Неужели ты, сынок, сам все это сочинил?"
А "От Сталинграда до Люксембурга...", как я не спешил издать при живой маме, безжалостная болезнь опередила меня. Не успела она ее подержать, перелистать страницы своей молодой жизни. Посвященная моим родителям и всем павшим, выжившим и прошедшим Отечественную войну, книга была напечатана  в Волгограде после их кончины.

Удивительно!Даже после ушедшие родители преподносили нам свои подарки. Разбирая их вещи, я обнаружил фото мамы и отца в Люксембурге, Германии и Франции, где отец, как офицер советской военной миссии, занимался (и мама с ним)сборами и отправлением на Родину бывших военнопленных, угнанных в нацистские лагеря граждан, женщин и детей.Более того, в толстой тетради нашел автобиографию и воспоминания отца, написанные им о том суровом времени. Передал их тут же младшему брату Александру, научному работнику по этой тематике, для опубликования их в научно-исследовательском журнале.

Продолжу о больной, увядающей на моих глазах маме. Пошли у нее, покатились капельки крови изо рта, и вытирая их платочком,она молча и с недоумением глядела на них. Я стоял рядом, смотрел на нее обреченно и только слезы по моим щекам. У нее еще хватило сил потихоньку, по слову вымолвить: "Чего... ты плачешь,.. сынок..." И я, с искаженным от горя лицом, только замотал головой...

Боже, какую неоценимую помощь и заботу оказывала Рима Бушуева, прекрасный врач и близкий человек! Безотказно приходила в темной ночи и днями -  такими долгими, мучительными для нас с мучающейся от болей мамой. Под конец сказала, жалеючи:" Дядь Коль, у Вас одни глаза остались."

Как могла, по-женски помогала соседка,   Лиля Демчик, опекающая такую же  больную мать. Не забывала навещать уважаемая учительница Раиса Иосифовна Рубан, да и многие хуторяне, среди которых прошла трудовая жизнь моей мамы-крестьянки… Приезжала из Волгограда на помощь жена Рая.
Слали слова поддержки по Интернету, телефону многие добрые люди…. И я вас всех никогда-никогда не забуду! (Боже,пишу, а по щеке слезы…) Сестра и брат пребывали в отъезде. А отца мы уже давненько вынесли с наградной подушечкой медалей к кладбищу, там и похоронили.

При опускании гроба в могилу с неживой мамой и забрасывании его лопатами с землей со всех сторон, комьями зели, гулко стучащими по крышке маминого гроба, у меня, стоявшего у края могилы возникло непреодолимое чувство, желание броситься туда к ней,к своей единственной маме, к ма-ме...

Боясь своего маловменяемого состояния, (хотя подобного горя на следственной работе навидался немало), я резко повернулся и отошел подальше, чтобы не видеть закапывания  могилы с мамой.

И только по завершении обряда при возложении венков, с дрожью вернулся. После этого сильного переживания, стресса я почти потерял память, не помню и сейчас ни 9 дней, ни 40 дней, где и когда и с кем это проводили. Восстанавливалась память, как в тумане, постепенно, пришел в себя полностью где-то через 2-3 месяца.

Не было ни одного года, чтобы я не приезжал из Волгограда, нередко с детьми, внуками, поклониться своим родителям. Постоять у могилок, поговорить с отцом-матерью. Для нас - вечно живых. И нам с сестрой  очень жаль, что навестить могилки родителей, поклониться им не стало ежегодным обычаем  в семье младшего брата Александра, их сына, хотя езды сюда из Саратова  несколько часов.

Теперь с кладбища глядят с горы на родной дом у пруда два стройных гранитных памятника с портретами мамы и отца,  этих участников Отечественной войны, словно вопрошая:
- Ну как поживаете вы, дети наши? Никогда не падайте духом! Вы уж не забывайте нас…

Какая странная и замечательная штука жизнь и сколько в ней неожиданных граней!

Однако неизменно одно - каждый из нас проснется в свое последнее на земле утро, и приходить к нам на могильный холмик будут все реже те, кто помнил нас, а потом и их не станет, и только вечные гранитные надгробья будут одиноко высится и напоминать живущим о нас, своих предках.

Я обнимаю всех живых
и плачу над умершими,
но вижу зАмершими их,
глаза их чуть померкшими.

Их души вечные летят
над злом и над соблазнами.
Я верю, что они следят,
как плачем мы и празднуем.

Однако до тех горестных лет у этого хуторского пацана пройдут удивительные, насыщенные добром, любовью, а то и злом, напряженные и радостные десятилетия.

И мы с вами возвращаемся в романтический,жизнерадостный и сверкающий мир его
судьбы!

 Продолжение следует...  гл.2 Ура! Новый год!  http://proza.ru/2022/12/11/499



...............


Перевод мой текста песни Таисия Повалий - Пiсня про маму

Посеяла людям  года свои спелою рожью,
Прибрала свой двор, порядок на нем навела.
Научила детей, как на свете по совести жить…
Вздохнула  легко – и тихо пошла за межу.

– Куда же вы, мама?! – испуганно  кинулись дети.
– Куда ж вы, бабуся? – и внуки бегут до ворот.
– Да я недалеко... где солнце ложится отдохнуть.
Пора мне, дети... А вы уж без меня растите.

– Да как же без вас мы?.. Да что вы задумали, мама?
– А кто нас, бабуся, в сон поведет по сказкам?
– А я вам оставляю все радуги с журавлями,
 И сребро на травах, и золото на колосках.

– Не надо нам радуг, не надо нам сребра и злата,
А только бы вы нас ждали всегда  у ворот.
Да мы ж  переробим всю вашу  вечну  работу, –
Оставайтесь, мамуся. Навеки оставайтесь. Не уходите!

Она улыбнулась, красивая и седая, как доля,
Взмахнула рукой – взлетели ввысь полотенца.
"И будьте счастливы!", – и стала задумчивым полем
На целую планету, на все поколения, века.

...........
Мне снился праздник…
Мама молодая
И я мала… и ничего не знаю
Ещё о том, что жизнь несправедлива,
И видится всё ярким и красивым,
А платьице в ромашках… Безмятежность
Плывёт, и проникает в сердце нежность.
Но это всё я обозначить словом
Покуда не умею… не готова,
Но чувствую…
На нитке красный шарик,
И солнце по кустам и травам шарит,
И радостным сияньем день наполнен,
Поляна, люди… на весёлых волнах
Мелодия качается незримо…
Ах, как мне жаль, что это сон, и мимо,
Не задержавшись, тени проплывают.
Не разглядеть их… тают… тают… тают.
Исчезло всё, пора проснуться соне,
И лишь тепло от маминой ладони
Так на плече моём и задержалось –
Лучом скользило, гладило и жалось.

Спасибо снам, они дают отраду
Понять, что мамы вечно с нами рядом…

Анна Опарина