Варенька

Обратно от сбербанка до дома можно было бы доехать
и на автобусе, но Евгения Николаевна решила идти пешком.
Май. Сирень в цвету. Город залит солнцем. Она перешла ули-
цу и пошла бульваром. Шла медленно, не торопясь. Куда спе-
шить? Всё равно дома её никто не ждёт. Она села на скамью,
откинулась и закрыла глаза. Солнечный луч тёплый и нежный
коснулся её лица. Кто-то сел рядом, она повернула голову,
взглянула мельком и, отдавшись ласковой теплоте солнца, на
какое-то время забылась. Не хотелось вставать, не хотелось
идти, не хотелось погружаться в обычные будничные дела.
Потом нехотя встала.
В ближайшей к дому «Пятёрочке», куда зашла она, сол-
нечный день сразу погас, сделался серым и скучным. Между
рядами плотно заставленных полок бесконечным потоком,
сталкиваясь и наезжая друг на друга, двигались тележки, либо
пустые, лёгкие, либо уже доверху наполненные, тяжёлые и
неповоротливые. Евгения Николаевна неторопливо и вдумчи-
во просматривала содержимое полок. Сегодня у неё был свое-
образный праздник, в кошельке лежала только что полученная
пенсия, она не была большой, но вполне достаточной, чтобы
позволить себе купить что-нибудь и подороже. Возле кассы от-
крыла сумочку, чтобы приготовить деньги. Кошелёк… Куда она
его положила? Кожаный, слегка потёртый, с плохо закрываю-
щимся замком. Вот сумочка с лекарствами, что носит она на
всякий случай, вот записная книжка. Всё вроде бы на месте, нет
только кошелька с полученной пенсией. Платить было нечем.
Она отодвинула тележку, помедлила и, всё ещё не понимая слу-
чившегося, пошла на выход. Где она могла потерять кошелёк?
Ведь, получив пенсию, она убрала его в сумку и сумку закрыла
на молнию. А из сбербанка пошла бульваром, села на скамейку
и… Надо идти туда, вдруг кошелёк выпал из сумки. Она оста-
новилась и придирчиво ощупала сумку рукой: никаких прорех,
никаких рваных дыр не нашла её рука. Как же так? И вдруг она
вспомнила, кто-то сидел с ней рядом, и сумка стояла тут же.
И было какое-то неслышное движение, теперь запоздало пока-
завшееся ей подозрительным, но она не обернулась, не посмо-
трела. А надо было посмотреть… Ну как же она так?
Евгения Николаевна дошла до бульвара, села на скамью:
«Значит тот, кто сидел рядом, открыл сумку и…» Всё стало
понятным, она закрыла лицо руками и заплакала.
Ей не было жалко денег. Ну что деньги? На хлеб и мо-
локо — найдутся. Как-нибудь проживёт. Эта сегодняшняя не-
приятность — всего лишь мелочь по сравнению с тем, что все
последние годы мучило и тревожило Евгению Николаевну.
И теперь она плакала уже не о жалких, потерянных ею пен-
сионных рублях, а о том, что где-то там, за океаном, живёт её
дочь, и вот уже много лет, целую вечность, она не видела её
лица, не слышала её голоса. В те страшные девяностые многие
подались на запад. Умоляла её Евгения Николаевна, просила
не уезжать, чуть ли не на коленях стояла, говорила всякие там
высокопарные слова о любви к родине, о предательстве. На-
прасно. Не удержала. Уехала дочь. Как на крыльях полете-
ла в эти окаянные, дальние края, будь они трижды неладны.
Сколько слёз поначалу пролила, а потом ожесточилась. Ах,
так! Нет тебе моего благословения. А потом сказала себе:
«Всё. Нет у меня больше дочери. Не было и нет!» Несколько
писем пришло от неё. Заныло сердце, но она приказала ему
молчать, и ни на одно не ответила. Из какого-то последне-
го письма, которое, не стерпев, прочитала, узнала, что дочь
вышла замуж и родила девочку. Не дочитав письма, порва-
ла исписанный такой родной, такой знакомой рукой листок в
клочья, только конверт долго держала в дрожащей руке, гля-
дя на название далёкого американского города. И теперь она
плакала уже и о том, что, уехав, дочь лишила её на старости
лет счастливой радости понянчиться с внучкой, которую она
уже любила всем сердцем.
Кто-то дотронулся до её руки. Она обернулась. Ангел, не-
бесный ангел был так близко от неё, в солнечном свете, как
нимб, горели вокруг его головы золотистые кольца волос.
— Тётя, почему вы плачете? Не плачьте...
Это была девочка лет семи. С бледного, болезненно-про-
зрачного лица на Евгению Николаевну смотрели удивительно
яркие живые и внимательные глаза.
— Тётя, не плачьте…
— Нет, нет, — сказала Евгения Николаевна, — вот ви-
дишь, я уже не плачу… Она провела рукой по мокрым щекам
и попыталась улыбнуться.
— Знаете, — сказала девочка, помолчав, — плакать ни-
когда не надо. Это плохо. Когда что-нибудь болит или бывает
очень-очень грустно, тогда сразу надо начать думать о чём-
нибудь хорошем или о весёлом. Вот посмотрите, посмотрите
на небо, — она подняла голову вверх, — видите во-он то об-
лачко? Сейчас оно похоже на кого?
— Не знаю, право, не знаю, — сказала Евгения Никола-
евна.
— И я тоже не знаю, ведь оно сейчас совсем круглое…
Ой, смотрите, смотрите, оно вытянулось. Да ведь это же ма-
ленькая овечка, такая пушистая и, наверное, весёлая…
Девочка посмотрела на Евгению Николаевну.
— Ну, правда, вам уже стало весело?
Какое уж тут веселье, когда внутри всё болит. Евгения
Николаевна вздохнула, но чтобы не огорчать девочку согласно
кивнула головой.
— Нет, нет, я вижу, вы ещё совсем грустная… Ой, я же не
сказала вам самого главного…
Она сразу сделалась серьёзной, выражение её живых, уди-
вительно ярких глаз стало торжественным, и Евгении Никола-
евне подумалось, что сейчас она скажет ей какие-то высокие
возвышенные слова. И она не ошиблась. Девочка сказала:
— Когда человеку грустно или очень больно, тогда сра-
зу надо молиться Господу. И он обязательно услышит, потому
что он добрый и наш Спаситель.
Она подняла голову, посмотрела в слепящую синь неба и
зажмурилась от избытка света. Закрыв глаза и, сидя так с за-
крытыми глазами, она стала что-то беззвучно проговаривать,
слегка шевеля губами. Потом открыла глаза и посмотрела на
Евгению Николаевну.
— Я сейчас сказала Господу, что у вас горе, что вы пла-
кали. Он обязательно вам поможет. Он добрый, он всё про вас
знает. Ведь это Бог…
Она замолчала, отдавшись каким-то своим мыслям, а мо-
жет быть всё ещё продолжала не закончившийся разговор с
небом.
Умилительное чувство нежности к этой странной, одно-
временно такой по-взрослому рассудительной и в тоже время
по-детски непосредственной девочке охватило Евгению Ни-
колаевну. Она смотрела на девочку: тоненькая шейка, острые
узкие плечики, впалая грудь, — что-то болезненное было во
всём этом. «Да нет, обычный нормальный ребёнок, только сла-
бенький».
— Ой, ой, — сказала девочка, слегка придвигаясь к краю
скамьи, — меня ведь ждут, мне пора…
— Как тебя звать? — спросила Евгения Николаевна.
— Варвара…
— Значит, Варя, Варенька…
— Ну да, меня так и зовут… Ой, да ведь я вам не сказала
самого главного…
Евгения Николаевна невольно улыбнулась, что ещё не успе-
ла сказать ей эта странная, но очень симпатичная девочка. Ва-
ренька приблизила своё лицо к наклонившейся к ней Евгении
Николаевне и проговорила, таинственно понизив голос:
— Знаете, чтобы Бог услышал, надо ему молиться очень
горячо, чтобы внутри стало жарко, будто там огонь, настоя-
щий горячий огонь.
Её позвали откуда-то издалека.
— Варенька, Варя…
— Ой, теперь уж надо идти… До свидания…
Евгения Николаевна с тревогой смотрела на девочку.
Та как-то неловко сползла со скамьи, встала на ноги и пошла.
Она шла медленно, и видно было, что идти ей мучительно
трудно. При ходьбе её тоненькая фигурка кривилась и подёр-
гивалась, а голова её вся в колечках золотисто-рыжих волос
словно покачивалась на тонкой слабой шейке.
Евгения Николаевна закрыла лицо руками: не видеть бы
всего этого. И она не увидела, как девочка остановилась, обер-
нулась в её сторону, махнула ей рукой и пошла дальше, всё так
же нетвёрдо и опасливо ступая по асфальту дорожки изуродо-
ванными болезнью, слабыми ногами.
Недалеко от дома Евгении Николаевны ещё прошлым ле-
том строители быстро, всего за какие-нибудь считанные не-
дели, возвели небольшой деревянный храм, тесноватый, по
большим праздникам не в состоянии вместить и половины
всех желающих, но в обычные дни пустоватый и малолюдный.
Был он светлым, радостным, из ароматно пахнущего сибир-
ского кедра. За высокими окнами храма жил и шумел город,
а здесь, за церковным порогом, смиренно затихал, и ласковая
благоговейная тишина встречала входящего.
Евгения Николаевна и раньше изредка заходила в храм,
иногда даже оставалась на службу, но выйдя из храма, ощуща-
ла в себе всё ту же пустоту, с которой входила в храм. И вдруг
всё переменилось для неё: девочка, встреченная на бульваре,
Варенька... Евгения Николаевна закрывала глаза и так живо,
так явственно видела её изломанное болезнью, искривлённое
тело и светловолосую голову, словно цветок на тонком, рас-
качивающемся на ветру стебельке.
Теперь она стала часто бывать в церкви. Особенно по-
любился ей этот маленький деревянный храм в тихие без-
людные часы утра, когда ещё не горят свечи, в храме темно,
пусто. Пройдёт в алтарь священник, и храм начинает ожи-
вать, церковь наполняется народом, вот и у свечного ящика
уже очередь.
В храме она часто видела Вареньку. Придерживая её за
руку, рядом с ней обычно шла женщина с усталым скорб-
ным лицом. А Варенька шла, сияя улыбкой, и люди, взглянув
на неё, улыбкой отвечали на её радостную детскую улыбку.
И тогда начинало казаться, что женщина с усталым скорбным
лицом тяжело больная, а девочка, идущая рядом и с трудом
переставляющая ноги, здорова.
Что-то мешало Евгении Николаевне подойти к девочке.
Да и вспомнит ли она её и ту, всего лишь случайную встре-
чу на бульваре. Но каждый раз, приходя в храм, она с ранее
не свойственным ей усердием молилась за Вареньку. Подолгу
стояла перед иконой Богородицы, просила о помощи, беззвуч-
но повторяя одну и ту же, идущую от сердца просьбу: «Матерь
Божия, помоги отроковице Варваре». Только о дочери она не
молилась. Не могла. Обида поднималась в душе, вызывая не
слёзы, а злость. Как же тогда молиться? Не могла простить, а
может быть и не хотела.
Это случилось в одно странное зимнее утро. Был февраль,
месяц вьюжный, которому всё позволено: наметать сугробы,
бить в лицо ледяной своей рукой, хмуриться, злиться. На вхо-
де в храм Евгения Николаевна увидела Вареньку. Женщина с
усталым лицом повязывала ей на голову светлый узорчатый
платок. Варенька улыбалась ей, и женщина отвечала улыбкой.
У Евгении Николаевны перехватило дыхание. Когда-то и в её
жизни было такое: дочка улыбалась ей, а она улыбалась дочке.
И вдруг увидела дочку маленькой, шапку что ли она надевала
ей тогда на такую же, как у Вареньки, светлую головёнку, и
было им обеим почему-то смешно, и обе они смеялись и никак
не могли остановиться.
В храме Евгения Николаевна встала возле иконы Бого-
родицы, о Вареньке хотела помолиться, но ей всё виделась
дочка, её смеющееся, обращённое к ней лицо, и мысленно она
стала целовать её щёки, лоб, светлые прядки волос. И молит-
ва, словно бурный, долго сдерживаемый поток вырвалась из
её сердца. Стало горячо в груди, и она уже ничего не видела
вокруг — только яркий, никогда раньше не виденный ею свет,
исходящий из алтаря.
Она тут же решила, что напишет дочке письмо. Всю до-
рогу до дома она только и думала об этом пока ещё нена-
писанном письме. Февраль бил ей в лицо колючим снегом,
но она словно и не замечала этого. Другое волновало её —
адрес. Она запоздало каялась и ругала себя за то, что в том
страшном отчаянии и озлоблении, нашедшем на неё, порвала
все письма дочери.
Дома, не снимая с себя потёртой, обсыпанной снегом шу-
бейки, она заметалась по квартире. Где искать? Бросилась к
столу и, выдвигая ящик за ящиком, дрожащими руками всё
перебирала теперь уже и ненужные более, невесть зачем хра-
нимые здесь бумаги. Адреса не было. Евгения Николаевна по-
дошла к окну. Злилась вьюга, озлобленно стучала по стеклу.
«Всё. Жизнь кончена. Нет, неправда, надо только молиться,
как говорила Варенька, горячо, чтобы в груди стало жарко,
будто там огонь».
Неожиданно среди груды бумаг она нашла чудом сохра-
нившийся конверт от того самого последнего, полученного ею
письма.
Теперь Евгения Николаевна, не переставая молиться о до-
чери, стала ждать либо ответного письма, либо телефонного
звонка, отличного от обычных городских, протяжно-длинного,
междугороднего. Ждать начала с того самого дня, как, пере-
крестив письмо, опустила его в почтовый ящик. Посланное
письмо было длинным. Перескакивая с одного на другое, она
то рассказывала о своей сегодняшней жизни, то слёзно каялась
и просила, умоляла дочь простить её. Её начали мучить сомне-
ния: то казалось, что письмо затерялось, пропало, то казалось,
что адрес, написанный на конверте, неверен, и письмо уже не
сможет найти её дочь в той далёкой и чужой стране.
И вдруг длинный междугородний звонок. Евгения Нико-
лаевна бросилась к телефону. И голос родной, слегка приглу-
шённый дальностью расстояния, голос, долетевший к ней с
другого края Земли.
— Доченька, — закричала она, — Леночка, моя Ле-
ночка…
И больше ничего не могла сказать, только смешно и не-
лепо целовала телефонную трубку.
Теперь, приходя в храм, Евгения Николаевна горячо благо-
дарила Бога за дарованную ей радость. В храме она часто виде-
ла Вареньку и всё не переставала удивляться, как быстро растёт
девочка. Да и годы теперь счастливые, лёгкие и словно бы не-
заметные для Евгении Николаевны бежали безоглядно быстро.
Вот только что кончилось лето, пыльное, душное, а тут уже и
осень спешит засыпать тротуары ржавой мокрой листвой, да
и зима не за горами, дождливая бесснежная московская зима.
А Варенька уже вот и не девочка вовсе, а взрослая девушка.
Иногда в храме Евгения Николаевна вставала поближе к ней,
и радостно признавалась себе, что Варенька стала красавицей.
Но и сердце болезненно сжималось, потому что знала из жиз-
ненного опыта — слишком много горьких разочарований ждёт
её Вареньку впереди. Самой Евгении Николаевне посчастливи-
лось в жизни, хоть и коротким было её замужество, но и сверх
меры переполнено любовью и добротой. Такой любви желала
она и Вареньке. Но где там. Кому нужна будет эта девочка со
своими изуродованными болезнью ногами в нынешней жизни
такой злой и жестокой. И молилась, и просила Бога о помощи,
и понимала, что несбыточна её просьба.
Отошла светлая пасхальная неделя, но и в наступивших
буднях праздник не забылся, он всё ещё продолжал согревать
сердце. За прошедшие годы рядом с деревянной церковкой,
так полюбившейся Евгении Николаевне, успели возвести
большой каменный храм с золотыми куполами и высокой
звонкой колокольней. В этот день она зашла в храм случайно,
знала, что служба кончилась, но захотелось ещё раз припасть
к любимым иконам, в светлом таинственном полумраке обой-
ти храм, расставить свечи. Свечи можно и не зажигать, их за-
жгут на вечерней службе.
В храме шло венчание. Вспомнила: «Да ведь сегодня
Красная горка». Как много народа, и всё молодёжь, моло-
дёжь… Кто же это венчается? Может кто-то из знакомых?
Невеста маленькая, словно ребёнок, уж очень молоденькая.
Жених в светлом костюме, широк в плечах и выше невесты
на целую голову. Теперь читают из Евангелия то место, где го-
ворится о присутствии самого Господа на браке в городе Кане.
И вот уже священник, соединив руки венчающихся, ведёт их
вокруг аналоя. Евгения Николаевна так и обмерла: «Да это же
Варенька! Венчается её Варенька!»
Варенька шла, припадая то на одну, то на другую ногу,
она заметно хромала. Но каким счастливым было её лицо. Она
всем улыбалась: старому седому священнику, венчающему их,
жениху, который не сводил с неё влюблённых глаз, празднич-
но украшенному храму и самому Господу, с любовью глядя-
щему на неё с иконы.
До самого дома Евгения Николаевна, забыв о своём воз-
расте, не шла, а бежала. Её несла радость. Возле подъезда её
остановила соседка, хотела что-то спросить, но Евгения Нико-
лаевна опередила её.
— У меня сегодня праздник, — сказала она, — моя внуч-
ка выходит замуж.
— Та, что в Америке? — спросила соседка.
— Да нет, моя московская…
Соседка с недоумением смотрела на неё.
Евгения Николаевна улыбалась.
— Моя московская внучка Варенька…