Глава V

     Нужно понять всем своим разумом,
что истинное наслаждение человек получает
не в открытии истины, но тогда, когда он
неотступно всем сердцем ищет её.
     Ищите её для того, чтобы следовать
в жизни её законам. Так же, всем сердцем
ищите знания. Сей поиск приведёт вас к
мудрости и добродетели.


     Зам по РОР был в звании подполковника, Имя его Марат Кабдрахманович. Но по имени его зеки не называли, в основном — господин начальник, гражданин начальник, командир или просто начальник, за глаза же звали «Кирпич».
     Это был человек лет сорока, среднего роста, с бледным, почти бесцветным лицом и с широким, сплющенным носом, словно его ударили кирпичом. Голова у него была большая и в действительности напоминала форму кирпича. Что-то гордое и надменное было в его облике — в облике человека, безжалостного к глупцам и врагам.
     Его отец дослужился в милиции до сержантского чина и каждую неделю совершал обход своего участка в районе рынка, брав с собой маленького Маратика. Отец показывал маленького сынишку лавочникам приговаривая:
— А вот мой малыш.
     Лавочники и всякого рода спекулянты, преувеличенно восхищались малышом и осыпали его мелочью в пределах трёх-пяти рублей. После обхода у маленького Маратика карманы были набиты до отказа, а самого его распирало от гордости, что его так любят папины знакомые, которые постоянно дарят ему деньги.
     Теперь же  Зам. по РОР грёб куда большие суммы. Теперь он решал пустить родственников приезжающих на свидание или отказать по какой-либо причине, особенно тем, которые приезжали с других регионов Казахстана. Он не усматривал ничего дурного в системе взяток. Почему его дети должны учиться в обще-доступном институте Алма-Аты, лишь из-за того, что ему правительство платит маленькую зарплату, на которую невозможно "прилично" жить.
     Не пристойнее всего в конторе РОР был помощник «Кирпича» капитан Карабаев. В конторе частенько собиралась «шайка офицеров» работающих в зоне поиграть в карты на деньги. Игра в карты стоила Карабаеву всего, что у него было за душой,— сначала наследства в несколько тысяч долларов, потом квартиры, машины и, наконец, последних остатков самоуважения и человеческого достоинства. Офицеры обобрали его до нитки. Незадачливый игрок стал пьяницей и паразитом; он дожил до того дня, когда люди, ограбившие его, отказали ему в месте за карточным столом. Его «слово» больше не принималось. Ежедневная партия в карты составлялась без него; ему же предоставляли жалкую роль зрителя. Несколько офицеров, среди которых был и «Кирпич», сидели вокруг стола, а остриженной овце давался молчаливый совет — постараться снова обрасти шерстью.
     Это издевательство скоро наскучило Карабаеву, и он отправился восвояси, что-то бормоча себе под нос. Глотнув водяры из бутылки, стоявшей под столом, он бросился в кресло в своём кабинете, и в какой-то пьяной апатии стал глядеть на забор с колючей проволокой тонувшей в весеннем тумане.
     У капитана Карабаева были добрые намерения, он честно стремился быть благодетелем для своих ближних и образцовым наставником  для осужденных лагеря. Но он убедился, что люди, которых он хотел осчастливить, как правило тупы и строптивы; это больные, выбивающие склянку с лекарством из рук врача. Не удивительно, что он делался всё более желчным и неуступчивым и что лучше всего чувствовал себя в роли нетерпимого, крутого наставника.
     В кабинет вошёл зам. по РОР. Впервые за это время он почувствовал, что не может смотреть в глаза честному малому. Они были похожи на глаза собаки — честные, преданные. Он отвернулся и тут же услышал:
— Понимаю... По-прежнему приятели, по-прежнему попойки, застолье и карты, и репутация атеиста. Мне эта репутация не нравиться, Марат Кабдрахманович. Я бы не желал, чтобы вас называли атеистом, особенно теперь не желал бы, потому что всё это одна только пустая болтовня. Надо же наконец сказать...
— Но друг мой...
— Слушайте, Марат Кабдрахманович, во всём учёном я, конечно, перед вами невежда, но я пришёл сюда и много о вас думал. Я пришёл к одному убеждению...
— К какому же?
— К такому, что не мы одни умнее всех на свете, а есть и умнее нас.
— И остроумно и метко,— сказал зам по РОР.— Есть умнее, значит есть и правее нас, стало быть, и мы можем ошибаться, не так ли?.. Но капитан, положим, я ошибусь, но ведь имею же я моё всё человеческое, всегдашнее, верховное право свободной совести? Имею же я право не быть ханжой и изувером, если того хочу, а за это, естественно, буду разными господами ненавидим до скончания века. Вы не заметили, что в нашем государстве, всякого рода верующих и бунтарей встречаешь намного чаще, чем здравый смысл?
— Гм!.. Это вполне может быть.
— Теперь, как вы себя держите среди офицеров? Как вы опустились! Как вы меня мучаете!.. Я бы желал, чтобы эти люди чувствовали к вам уважение, потому что они пальца вашего не стоят. Вместо того чтобы благородно стоять свидетельством, показать собою пример, вы окружаете себя какою-то сволочью, вы приобрели какие-то невозможные привычки, вы не можете обойтись без алкоголя и без карт.  Прошу вас капитан остановиться, очень прошу.
— Считайте Марат Кабдрахманович, что я услышал вас всем сердцем,— торжественно объявил Карабаев.— Я хотел просить у вас разрешения поговорить с Каримом. Что-то зэки в лагере последнее время сильно расслабились. Я думаю, нужно вежливо и убедительно доказать вождю заключённых, что чернь по природе своей не в силах заботиться о собственном благе и что поэтому просвещённый деспотизм — наиболее разумная форма правления. Нужно чтобы Карим сам объявил на сходке, а смотрящие в отрядах довели до всего контингента, не давать повода, для наворачивания твёрдого режима. И неплохо было бы для профилактики устроить хороший шмон (обыск, на предмет устрашения арестантов).
— Я не отказываю Кариму в остроумии,— уступил он.— Но это остроумие — личина, за которой скрывается пустой, лишённый убеждений развратник. Он же ослеплён. С ним говорить, что со стеной. Дело ведь не в одном Кариме. Он окружил себя сбродом. Он подсел на наркоту. Он превратил колонию в самый настоящий игорный дом и бордель. Но всё-таки он должен понять, что смотрящий за зоной, не смеет вести себя, как на ширявшийся бомбила (таксист, принявший в вену наркоту), дорвавшийся до хорошей жизни.
— Так, что же мы будем делать?
— Хорошо капитан, действуйте.

     Уже две недели мы с Дмитрием были в хороших дружеских отношениях. Мы вместе занимались спортом на спортивном городке, качались железом. Дима познакомил меня со всеми своими знакомыми в лагере. Первое время мы попросту бездельничали, бродили по разным баракам, чифирили, общались с братвой. Я тоже познакомил его со своими знакомыми, которых у меня было не мало.
     Однажды вечером мы с Димой зашли пообщаться к Сане Корейцу в котельную. В котельной чувствовалась заботливая рука, в каморке было светло и чисто, печь выбелена, стол застелен белой бумагой. Мы сняли верхнюю одежду, повесили на вешалку возле дверей. Здесь присутствовало несколько человек, нас приветствовал Кузьма с Корейцем, так же здесь присутствовал Шал и трое вольнодумцев, один из которых был примерно шестидесяти лет.
     Речь шла как обычно у мужчин бывает, о женщинах, о любви. После того, как Кузьма высказался о своих любовных похождениях, один из вольнодумцев возразил:
— Нет друзья, говорю вам как врач: Любовь — это самая ядовитая болезнь и нет от неё никаких лекарств. И возникает она неизвестно как и пропадает сама по себе, но иногда мучает до самой смерти!.. Симптом: человек безнадёжно глупеет, всё вылетает из головы. И врачи — увы! — бессильны.
     Услышав это изречение я невольно хохотнул.
— А ты этому не веришь, Геннадий! — усмехнулся Кузьма.— Вот подожди, она подкрадётся к тебе незаметно, да как ужалит в самое сердце, тогда наплачешься!
— Сам этого отчаянно хочу, чёрт побери!..  Любопытно посмотреть, каков я буду в этой роли. Но, к сожалению, сантименты не в моём характере!..— ответил я и подсел к Корейцу.
— Не зарекайся, дружище! — заметил Дмитрий.
     Кореец, вынул из кармана потрёпанную книжонку с надписью, сделанной от руки и бережно положил её на колени.
— Это что же, запрещённое?
     Кореец кивнул.— Он старательно разгладил страницы книжицы и выговорил:
— «В мире есть царь, этот царь беспощаден — голод название ему...» Интересно написано. Вот например. Он раскрыл книгу на заложенной странице и прочёл вслух: — «Одни работают до кровавого пота, другие ничего не делают: одни голодают, как мухи мрут от всяких болезней, другие живут в роскошных палатах и едят на серебре и золоте; одни горюют и страдают, другие радуются и веселятся...» Верно сказано здесь: нет справедливости в нашей жизни! Много пройдёт времени, прежде чем правда одержит верх на земле.
— Однако не всё понятно в этой книжице,— сказал один из вольнодумцев.
— Давайте разберёмся сейчас, что непонятно! — предложил Дмитрий.
— Крутой поворот писатель этот сотворил в моей голове,— продолжал задумчиво Кореец.— Нам бы ещё достать таких книжек, есть здесь люди, интересуются.
— Какая правда? Какая справедливость? Революции уже были,— сказал старый вольнодумец.— Не вижу никакой логики.
— Ну, логика — вещь относительная,— ответил Кузьма,— то, что для меня логично, для Хозяина зоны может быть абсурдным. Всё зависит от точки зрения,— заметил он серьёзным тоном, но глаза его иронически улыбались.
     Дмитрий же, был охвачен весёлым возбуждением, он весело проговорил:
— Не так страшен чёрт, как его малюют! В сущности говоря, ограниченность и трусость всегда сопутствовали подлости. Такой вот только и стоит на том, что все заискивают перед ним, угодливо пресмыкаются, а чуть что, этот же начальник — трусливо поджимает хвост, спасает свою шкуру.
— Находясь рядом с глупым правителем, его приближённые, могут и не разделять его мнение,— сказал старый вольнодумец.— Возможно, что с его мнением они полностью не согласны, но вынуждены выполнять приказы неразумного правителя, вопреки своей воли... Есть много бесстрашных и сильных людей, но они вынуждены притворятся и терпеть и молчать перед несправедливостью, потому что бояться, что если они будут что-либо делать или говорить, могут пострадать их близкие люди и друзья.
— Я понимаю,— сказал Кореец.— Чтобы манипулировать человеком, Назарбаев и его чиновники, те, что у власти, начинают забирать у него самое дорогое, то есть, его детей, его семью, близких друзей. Но всё же, кто-то должен бороться со злом.
— Может народу нужно обратиться к юристам? — спросил один из вольнодумцев.— Чтобы собралось международное собрание адвокатов...
— Плюнь на юристов,— перебил Кузьма.— Никуда они не пойдут.  Пошумят, пошумят и успокоятся. У юриста одна мечта, шикарный костюм и солидный гонорар. Все адвокаты — мошенники!.. Для них главное в жизни — деньги!

     При всей чистосердечности, Шал не любил делиться своими сокровенными мыслями и чувствами. Он не сомневался в благополучном исходе великой борьбы, но опасался, что борьба эта продлиться много лет и что победа будет стоить множества человеческих жизней. Людям он показывал только уверенность, люди видели в нём только благополучного, мудрого, убеждённого в своей правоте человека. Они не видели тревог и горечи, скрывающихся за этим весёлым спокойствием; он никому не говорил о своих сомнениях, об изнуряющей тяжести вечного ожидания. Из всех глупых забав человечества война казалась ему самой глупой и дорогостоящей, и ему было совестно перед самим собой, что обстоятельства заставляют его желать второго Сталина, со всеми смертями и страданиями, которые связаны с такими победами.
     Прежде чем заговорить, Шал выкурил несколько сигарет. Когда же он наконец открыл рот, слова его были таковы:
— Послушайте меня друзья мои. Я должен рассказать вам одну легенду, в которой вы найдёте ответы на все вопросы, волнующие ваше сознание.
     Это случилось в далёкой неведомой стране. Над страной царила вечная, чёрная ночь. Гнилые туманы стояли над землёю, так что ничего не было видно. Люди жили во мраке. Но ветер изредка разгонял туман, тогда люди видели яркие звёзды. Отцы указывали детям на звёзды и учили, что в стремлении к ним — жизнь и счастье человека. Звёздам молились верующие в них люди. Звёзды воспевали поэты.
   Однажды звёзды на небе горели особенно ярко. Люди собрались на площади и молились свету исходящему от звёзд.
     Вдруг среди народа прозвучал голос:
     Слушайте люди!.. Как светло и прекрасно там, на высоте среди звёзд! А у нас так темно, мрачно и сыро. Нам нужно больше света, воздуха и еды. Быть может есть путь к звёздам? Быть может удастся сорвать звезду?.. Пойдёмте же искать этот путь, искать света для жизни.
     Среди толпившегося народа было молчание. Люди перешёптывались между собой:
— Кто это говорит?
— Это Алекс, безрассудный, своенравный хулиган.
     Опять было молчание. И один старец, свет науки, учитель народа и мудрецов сказал:
— Послушай парень! Нам понятно твоё желание. Но невозможно человеку сорвать звезду с неба. Так говорят мудрость и опыт.
     И Алекс ответил:
— Не к вам, мудрецы, обращаюсь я. Ваш опыт туманом закрыл глаза ваши, и мудрость ваша давно ослепляет вас... Я обращаюсь к молодым, к сильным и смелым, к тем, кто ещё не заболел старческой мудростью!
     И одни сказали:
— Мы бы хотели пойти, но мы только завели семьи, начали строить дома, планируем завести детей, у нас очень много забот.
     Другие сказали:
— Мы бы рады пойти. Но нам нужно позаботиться о родителях наших. Ибо они будут сильно переживать за нас. Поэтому мы не можем доставить им печали.
     Третьи сказали:
— Салам тебе, брат Алекс! Мы идём с тобою!
     И собрались многие юноши и девушки. И пошли за Алексом. Отправились в далёкую неведомую, тёмную дорогу. И тьма поглотила их.
     Прошло много времени. Об ушедших  не было никаких вестей. Родители оплакали своих погибших детей, и жизнь потекла по-прежнему. Опять в темноте, в сыром мраке рождались, росли, любили и умирали люди с надеждою, что когда-нибудь на землю изойдёт свет.
     Но вот однажды земля осветилась мелькающим светом. Народ толпился на площади и люди спрашивали:
— Что это там?
     Небо с каждым часом светлело. Лучи скользили по туманам, пронизывали облака, широким светом заливали широкие степи. И трепет небывалой радости пробегал по земле. Пристально вглядывались в даль старики и жрецы. И главный жрец сказал задумчиво:
— Такой свет может быть только от вечной небесной звезды.
     И возразил старец, учитель мудрых, свет науки.
— Но как могла звезда спуститься на землю? Нет нам пути к звёздам, и нет звёздам пути к нам.
     И вдруг на горизонте сверкнула слепяще яркая точка.
— Звезда!.. Идёт звезда!
     И в бурной радости люди побежали на встречу. Яркие лучи разгоняли перед собою гнилые туманы. Осветилась и очистилась далеко земля. Люди увидели, как огромна и широка вокруг земля, сколько разных народов живёт вокруг них. И с ликованием бежали люди навстречу к свету.
     По дороге шёл Алекс и высоко держал сорванную с неба звезду. Он был совсем один.
     Его спросили:
— Где же братья наши и сестры, которые отправились в дорогу с тобой?
— Все погибли, прокладывая пути к звёздам сквозь туманы и бездны. И погибли смертью храбрых.
     Ликовавшие люди окружили Алекса. Вокруг гремели крики восторга.
— Слава Алексу! Принесшему  нам свет! Слава!
     Он остановился на площади. И по всему городу разлилось ликование.

     Прошло время. По-прежнему ярко сияла на площади звезда в высоко поднятой руке Алекса. Но люди ходили хмурые и злые. Они опускали глаза и старались не смотреть друг на друга. При виде Алекса глаза их загорались ненавистной враждой. Росла угрюмая злоба. И под гнётом её нельзя было жить.
     И однажды с душераздирающим криком вышел на площадь один человек, лицо его исказилось от разрывавшей душу злобы. В безумии бешенства он орал:
— К чертям звезду!.. Долой проклятого звездоносца!.. Братья, разве вы не согласны со мной? Разве ваши души не стонут вместе со мною: долой свет,— он лишил нас жизни и радости! Мы мирно жили во мраке, мы любили нашу тихую жизнь. Пришёл свет,— и нет нам ни в чём радости. Уродливыми кучами теснятся наши дома. Посмотрите на землю,— она вся покрыта кровавою грязью; везде въелась грязь, целыми кучами громоздится она по всюду. Мы больше не можем смотреть друг на друга. Мы не можем смотреть в глаза своим возлюбленным. Каждый наш шаг, каждое скрытое движение освещает ненавистный свет. Невозможно жить! Долой звездоносца, да погибнет свет!..
     И присоединились другие, и кричали:
— Долой!  Долой!.. Смерть звездоносцу! Только горе и несчастье приносит людям свет звезды... И с бешеным рёвом толпа двинулась на Алекса.
     Но очень ярко сияла звезда в руке звездоносца, и люди не могли подойти к нему.
     И кричали люди из толпы, чтобы бросил Алекс звезду. Чтобы возвратился прежний мир.
— Вы думаете, если я её брошу, возвратится мир на землю? — спросил Алекс.
    И с ужасом люди почувствовали, что прежний мир не воротится никогда. И выступил вперёд старец, учитель мудрых, свет науки.
— Безрассудно поступил ты, Алекс,— сказал он.— По законам природы жизнь развивается медленно. И медленно приближаются в жизни далёкие звёзды. При их постепенно приближающимся свете постепенно перестраивается и жизнь. Но ты не захотел ждать. Вот она жизнь, перед нами,— грязная, жалкая и уродливая. Но разве мы раньше не догадывались, что она такова. Сколько непонимания условий и законов жизни!.. И вот вместо радости ты принёс на землю скорбь, вместо мира — войну. А ты мог бы, и теперь можешь быть полезным жизни: разбей звезду, возьми из неё лишь осколок,— и осколок этот осветит жизнь как раз на столько, сколько нужно для плодотворной и разумной работы над нею.
     И ответил Алекс:
— Верно ты сказал, старец! Не радость принесла сюда звезда, а скорбь, не мир, а войну. Не этого я хотел, когда по крутым скалам карабкался к звёздам, когда вокруг меня обрывались и падали в бездну товарищи... Я думал:  хоть один из нас достигнет цели и принесёт на землю звезду. И наступит на земле яркая, светлая жизнь. Но теперь я вижу, что безумны были мои мечты. Я понял: свет нужен вам лишь в недосягаемом небе, чтоб преклонятся перед ним в торжественные минуты жизни. На земле же вам всего дороже мрак, чтоб прятаться друг от друга, и, главное, радоваться на себя, на свою тёмную, проеденную плесенью жизнь. Впрочем могу вас утешить, светить моей звезде не долго. Сорванная с неба звезда, снесённая на землю может светить, лишь питаясь кровью держащего её. Я чувствую, жизнь моя, как по светильне, поднимается по телу к звезде и сгорает в ней. И нельзя никому передать звезду: она гаснет вместе с жизнью несущего её, и каждый должен добывать звезду вновь... И к вам обращаюсь я, честные и смелые сердцем. Познав свет, вы уже не захотите жить во мраке. Идите же в далёкий путь и несите сюда новые звёзды. И вы воротитесь со звёздами и не иссякнет больше их свет на земле. И жизнь станет великою и чистою. И прекрасна будет она при лучезарном свете питаемой нашей кровью звёзд. А когда наконец опустится к нам звёздное небо и осветит жизнь, то застанет людей достойными света. И тогда уж не нужна будет наша кровь, чтоб питать этот вечный, не проходящий свет...
     Голос Алекса оборвался. Подогнулись колени звездоносца, и он упал. Упала вместе с ним звезда. Упала, зашипела в кровавой грязи и погибла.
     Ринулась со всех сторон чёрная тьма и замкнулась над погасшею звездою. Поднялись с земли ожившие туманы, заклубились в воздухе. И жалкими огоньками светились сквозь них далёкие, бессильные и неопасные звёзды.
     Прошли годы. По-прежнему в сыром мраке рождались, росли, любили и умирали люди. По-прежнему мирною и спокойною казалась жизнь. Но глубокая тревога и неудовлетворённость подтачивали её во мраке. Люди старались и не могли забыть того, что осветила мимолётным своим светом яркая звезда.
     Отравлены были прежние тихие радости. Ложь въелась во всё. Благоговейно молился человек на далёкую звезду и начинал думать: «А вдруг найдётся другой безумец и принесёт звезду сюда, к нам?» И язык заплетался и благоговейное парение сменялось трусливою дрожью. Отец учил сына, что в стремлении к звёздам — жизнь и счастье человека... И вдруг мелькала мысль: «А ну как в сыне и вправду загорится стремление к звёздному светилу, и, подобно Алексу, он пойдёт за звездою и принесёт её на землю!..»  И отец спешил объяснить сыну, что свет, конечно хорош, но безумно пытаться низвести его на землю. Были такие безумцы, и они бесславно погибли, и не принесли пользы для жизни.
     Этому же учили людей священники. Это же доказывали учёные. Но напрасно звучали проповеди. То и дело разносилась весть, что некий юноша или некая девушка ушли из родного гнезда... Куда? Не по пути ли, указанному Алексом?  И с ужасом чувствовали люди, что если опять засияет на земле свет, то придётся волею-неволею взяться наконец за громадную работу, и нельзя будет уйти от неё никуда.
    Со смутным беспокойством вглядывались они в чёрную даль. И казалось им, что над краем земли начинает мелькать трепещущий свет приближающийся звезды...
— Да, да!— вздохнул Кореец.— Действительно, очень поучительная легенда. Галым, где ты умудрился услышать такую историю.
— Да, недавно прочитал в одной из книг,— ответил Шал.
— Согласен, легенда весьма поучительная,— сдержанно улыбнувшись заметил старый вольнодумец.— Обычно люди глядят на исторические события, как дети на часы. Их внимание приковано к секундной стрелке, а движение минутной, не говоря уже о часовой, от них ускользает. Иное дело мы, уважаемый Галым, вы и я. Никакие личные передряги не заслоняют для нас взаимосвязи явлений. Мы отступаем назад, находим нужную дистанцию и рассматриваем картину как единое целое. Мы знаем, что отдельные неудачи, не решают исхода войны.
— Мы оба достаточно повидали мой друг,— продолжал Шал,— чтобы видеть, какую огромную роль в мировой истории играет счастливая случайность, скажем, приятная народу внешность того или иного деятеля. Или, может быть, вы думаете, что историей управляет более глубокий смысл?..  Я, например, этого не думаю. Чем дольше я живу — слушайте и вы, все собравшиеся здесь,— вставил он — тем яснее мне становится, что история лишена смысла. Она таскает нас на своих волнах в разные стороны, мы плескаемся в них и дрейфуем.
     В приветливой комнате котельной стало вдруг холодно и уныло от этих слов. Они были сказаны спокойным, непринуждённым тоном и поэтому прозвучали особенно зловеще.
     Старый вольнодумец, сидевший на возвышении, не шевельнулся.
— Я думаю,— сказал он,— что мы пытаемся придать смысл мировой истории.— Фраза эта была произнесена спокойно, без тени поучения; но в ней слышалась такая уверенность и такая убеждённость, что от мрачности навеянной словами пожилого арестанта, стазу же ничего не осталось.
     Сравнение с секундной стрелкой показалось мне не дурным и очень интересным. Это сравнение понравилось Шалу меньше. Но ему не хотелось огорчать человека, на которого можно было положиться. Шал внушал себе, что чем ближе к старости, он становится мудрее и примирился с медлительностью исторического прогресса. Но терпеливость его была только внешней, и долгое ожидание превращалось в долгую муку.
— Ладно друзья, давайте-ка чифирнём,— сказал Кореец, пуская кружку по кругу.
— Как вы это пьёте? — вздохнул старый вольнодумец.— Это же яд.
— Всё в нашей жизни яд,— сказал Шал.— Всё, что превышает наши потребности может быть ядом. Ядом может быть что угодно, может быть любовь, богатство, сила, лень, жадность, ненависть, амбиции, желание эго, в общем почти всё, что существует, может быть ядом, если к этому подходить неразумно.
     После ухода старого вольнодумца Шал пребывал в мрачном настроении. Его терзала и мучила мысль о том, что ведь, в сущности, они, обиняками говорили сейчас о расширении жестокой войны. Всем своим сердцем он ненавидел войну за её нелепость. Недавно он прочитал басню о молодом изысканном ангеле, которого впервые посылают на землю и проводником которому служит старый, закосневший дух-гонец.
   Небесные гости спускаются на поле битвы, в самую гущу ужаснейшей, кровопролитнейшей резни, и изысканный ангелочек говорит своему проводнику: «Что ты наделал болван? Тебе было велено привести меня на землю, к людям, а ты привёл меня в ад.» — О нет, мой друг,— отвечал проводник.— «Это и есть земля, а это — люди. Черти не бывают так жестоки друг с другом».

     После разговора в котельной, мы с Дмитрием сидели вдвоём у него в проходе. На улице бушевал ветер.
     Я говорил:
— Ты сказал тогда, что за маленькою душою человека стоят смутные, громадные силы, которые делают с нами что хотят. Это так страшно и , кажется... такая правда!
     Я помолчал и, пересиливая себя, заговорил опять:
— Я уже часто стал замечать это на самом себе. Что такое делается? Во мне всё словно сохнет, как сохнет ветка дерева. Её форма, весь наружный вид, — всё как-будто остаётся прежним, но в ней нет гибкости, нет жизни, она мертва до самой сердцевины. Вот так и со мною. Как будто ничего не изменилось. Взгляды, цели, стремления,— всё прежнее, но от них всё больше отлетает дух...
     Дмитрий с удивлением слушал. Он никак не ожидал чтоб я переживал что-нибудь подобное. Я видел, от моих признаний ему становилось легко и радостно. И я продолжал:
— И что делать, чтоб удержать прежнее? Я бы не перед чем не остановился. Но оно прошло, и его не воротишь. Нет желания отдать себя всего, целиком, хотя не видишь смысла дорожить собою. Нет ничего, что действительно, серьёзно бы захватывало, во что готов бы вложить всю душу. Я знаю, в этом решение всех вопросов, счастье и жизнь, но только во мне этого нет, и я... я не люблю людей, и ничего не люблю!
     Дмитрий, широко раскрыв глаза, молчал. Он ждал, чтобы я продолжал своё признание. Но я молчал.
     Тогда Дима медленно заговорил:
— Ты не любишь людей... Я не знаю, кто же может сказать тогда, что любит? Мне кажется, ты предъявляешь к себе уж слишком преувеличенные требования. Ты хочешь каждого, первого встречного человека любить горячо, так сказать «конкретно», как близкого,— это прямо невозможно. Ты слышал про моего наставника Богдана?.. Так вот, он однажды мне сказал: «Быть милостивым к не милостивым так же подло, как ожидать милости от них.» Ты знаешь Геша, настоящим праведным бродягам и гениям, нередко приходится бороться за существование, прежде чем мир признает их. И как бы выиграло искусство и перспектива если бы нашлись состоятельные люди хоть немного помогающие таким гениям своим участием в их судьбе. Но беда в том, ведь кругом  много негодяев, кругом холуи. Но ведь я не холуй и ты не холуй, ты не можешь быть холуём. Потому, не каждый может отличить настоящего человека.
     Возьмём такой случай. Я иду по глухой улице ночью и слышу крики: «Караул, помогите!..» Если я знаю, что это кричит, положим, любимая мною девушка, я всё забуду и брошусь на помощь. Если же это не так, не известно кто кричит, то пойду я очень неохотно, может быть даже постараюсь пройти стороной...
     Я удивлённо взглянул на Дмитрия. Он как-будто не заметил моего удивления и постарался осторожно сгладить впечатление от своего признания.
— Допустим, для ясности, что я даже на это способен,— допустим, что я прошёл бы мимо. Всё-таки это ещё ничего не доказывает; на страдания чужого человека невозможно отзываться так же горячо, как на страдания близкого. Но значит ли это, что я не люблю людей? Мне дорого всё хорошее, я горячо радуюсь тому, что приносит людям радость и счастье, негодую на то, что их делает несчастными; при устройстве моей личной судьбы я руководствуюсь не личными выгодами, а тем, чтоб моё дело было по возможности полезно для людей. Разве бы всё это было возможно, если бы мне до других не было дела?
     Я молчал. Дима встал, прошёл туда-сюда пару шагов, опять присел напротив.
— И главное — тебе обвинять себя в равнодушии к людям!.. Эх, Геша, Геша!.. Ну, ответь по совести: если бы нужно было умереть за какое-нибудь хорошее дело, ты не пошёл бы? Да я голову отдаю на отсечение, что оказался бы в первых рядах.
     Я молчал.
     Тут нарисовались Татарин с Белым. Белый днём вышел со свидания и, затянул бутылочку водочки, так же закусочку по-домашнему. Они весело ворвались в проход, поставили два табурета, начали накрывать поляну.
     Сане повезло с подругой, как везёт одному на миллионы. Привлечённый в Алма-Ату одним знакомым жуликом по имени Никифор, а вернее сказать собственным своим талантом, Саня Беленький случайно здесь познакомился со своей возлюбленной, благородной и великодушной, как все те женщины, которые идут на страдания, связывая свою судьбу с великими людьми, делят с ними нищету, стараются понять их причуды, остаются стойкими в испытаниях бедности и любви,— как другие бестрепетно бросаются в погоню за роскошью и щеголяют своей бесчувственностью.
     Улыбка, блуждающая на устах девушки, приехавшей на свидание к Белому, позлащала эту комнату свидания и соперничала с блеском солнца. Ведь солнце не всегда светило и грело, она же часто была здесь, отдав страсти все свои душевные силы, привязавшись к своему счастью и к своему страданию, утешая любимого человека, который, прежде чем овладеть искусством жулика, ринулся в мир любви.
     Существует поговорка, что тот ещё не жил полной жизнью, кто не знал бедности, любви и войны. Справедливость такого суждения должна прельстить всякого любителя сокращённой философии. В этих трёх условиях заключается всё, что стоит знать о жизни. Поверхностный мыслитель, не умеющий думать и анализировать глубоко, возможно, счёл бы, что к этому списку следует прибавить ещё и богатство. Но это не так. Когда бедняк находит в дырявом кармане старого пиджака давным-давно затерявшийся рубль, истинно он доходит до таких глубин радости, до каких не добраться ни одному миллионеру. По-видимому так распорядилась сама жизнь, что человек неизбежно проходит все эти три условия; и никто не может быть избавлен от всех трёх.
     После  того, как бутылочка была распита и настроение у всех присутствующих приподнялось, Белый счёл нужным рассказать одну из своих историй:
— Ты уже слышал от меня,— сказал мне Никифор,— что женское коварство никогда не внушало мне слишком большого доверия. Даже в самом невинном жульничестве на женщин невозможно положиться.
— Комплимент заслуженный,— сказал я.— По-моему, они достойны называться самым честным полом на планете.
— А чего им не быть честными,— сказал Никифор,— для того и мужчины, чтобы воровать и мошенничать для них, либо работать на них сверхурочно. Если бы не женщина, мужчина до сих пор жил в пещере.
     У нас была приличная сумма, размером в пять тысяч рублей и мы решили её удвоить. Мы составили объявление такого содержания:
     "Симпатичная вдова, прекрасной наружности, тридцати лет, с хорошим капиталом, имеющая большой дом, желает вновь выйти замуж. Мужа бы хотела иметь не богатого, но доброго и нежного сердцем. Потому, что лучшие добродетели встречаются среди бедняков. Нечего не имеет против некрасивого мужа, если будет ей верен и сумеет распорядиться её капиталом. Желающие вступить в брачный союз обращайтесь по такому-то адресу на имя  Любавушки."
               
     Всё у нас хорошо,— сказал я.— Но где же мы возьмём женщину?
— На что тебе женщина? Когда ты продаёшь подмоченные акции,— говорит он,— разве ты беспокоишься о том, чтобы с них и вправду капала вода? Что общего между брачным объявлением и какой-то женщиной?
— Слушай — говорю я,— чтобы не провалить наше дело, мы должны обзавестись симпатичной вдовой — или другим товаром, красивым или безобразным, для предъявления клиентам.
— Ладно,— говорит Никифор,— может быть и в самом деле тут необходима вдова, на случай если почтовое ведомство вздумает сделать ревизию нашей конторы.
— Но, где же мы сыщем такую вдову? — спросил я.— Которая согласится тратить время на всякие шашни, которые не кончаются браком.
     Я долго бродил по рынку и наконец наткнулся на одну спекулянтку, которая не имела ни приличных денег, ни красивой наружности. И по моему мнению с ней вполне можно было договориться. И я посвятил её в свои планы.
— Но в чём будут заключаться мои обязанности? — спросила она.— Неужели мне придётся общаться с каждым из этих мерзавцев в отдельности, или мне будет предоставлено право отвергать их гуртом?
— Мы будем звать вас Любавушка,— сказал я,— ваша должность будет простой. Мы поселим вас в номере гостиницы, и никаких забот у вас не будет. Всю переписку с клиентами и вообще все дела по брачному договору мы берём на себя. Но если какой-нибудь пылкий воздыхатель придёт лично, чтобы завоевать ваше сердце. Тогда вам придётся самой показать ему дорогу домой. За месяц мы заплатим вам двести рублей, и оплата гостиницы за наш счёт.
     Услышав это, так называемая Любавушка сказала:
— Через пять минут я готова. Можете считать, что я уже на работе.
     Я обо всём рассказал Никифору.
— Отлично,— сказал он,— теперь, когда наша совесть спокойна мы можем приступить к работе.
     Мы пустили наше объявление по всему краю, в котором находились. Однако, это объявление доставило нам уйму работы. Целыми сутками мы отвечали на полученные письма. Я и не подозревал никогда, что на свете есть столько любящих, но бедных мужчин, которые хотели бы жениться на симпатичной вдове и взвалить на себя бремя забот о её капитале.
     Мы хохотали на весь барак, из других проходов тоже подтянулась братва, всем хотелось послушать истории Белого. Никто его не перебивал, и он смеясь продолжал:
— Большинство из написавших мужчин сообщало, что они сидят без гроша, не имеют работы и что их никто не понимает, и всё же, по их словам, у них остались такие большие запасы любви и прочих мужских достоинств, что вдовушка будет счастливейшей женщиной, черпая из этих запасов.
     Каждый клиент получал ответ, каждому сообщалось, что его искреннее, интересное письмо произвело на вдову глубокое впечатление и что она просит написать ей подробнее и приложить, если возможно, фотографию. Мы к сему приписывали, что их гонорар за передачу второго письма в прекрасные ручки вдовы выражается в сумме двух рублей, которые следует приложить к письму.
     Теперь вы видите, как прост и красив был наш план.
      
     По всему лагерю прошёл капитальный шмон. Зэков, после утренней проверки задержали на плацу и во всех бараках перевернули всё вверх-дном. После чего положенец зоны Карим, у себя собрал всех смотрящих за отрядами на-прикол.  Где сообщил, чтобы смотрящие довели до контингента в своих бараках, не расслабляться зэкам, не давать администрации лагеря повода, для усиления, ожесточения режима содержания.
     Как бы то ни было, Кариму часто приходилось бывать в самых неожиданных ситуациях и видеть самых разных людей, так что он научился применяться к обстоятельствам и извлекать максимальную пользу из людей и событий. Ему приходилось иметь дело с дипломатами и легавыми, с учёными и работорговцами, с писателями и крестьянами, и со всеми он так или иначе справлялся. Его не собьёшь с толку внешностью или нарядом.
     Вот и теперь он ходил с глуповато-счастливым видом, показывая всем и каждому, как он доволен собой и жизнью. Добродушно-грубые шутки, до которых он и прежде был большой охотник, ещё участились; он ещё чаще толкал своих приближённых в живот или изо всей силы хлопал их по плечу. Однажды, увидев нагнувшегося в бараке шныря, делавшего уборку, он не удержался и с хохотом звонко шлёпнул его по заду, а затем протянул ему пачку сигарет.
     Дурных привычек действительно завелось у Карима немало, особенно в самое последнее время. Он быстро опустился, и это правда, стал неряшлив. Пил больше, стал больше употреблять сильных наркотиков, стал слабее нервами; стал уж слишком чуток к изящному. Лицо его получило странную способность изменяться необыкновенно быстро, с самого, например, торжественного выражения на самое смешное и даже глупое. Он не выносил одиночества и беспрерывно жаждал, чтоб его поскорее развлекли. Надо было непременно рассказать ему какую-нибудь сплетню, или анекдот и притом ежедневно новое. Если же долго никто не приходил с новостями, то он тоскливо ходил по бараку, подходил к окну, в задумчивости жевал губами, глубоко вздыхал. Он всё что-то предчувствовал, боялся чего-то неожиданного, неминуемого; стал пуглив; стал большое внимание обращать на сны.
     Весь этот день и вечер провёл он чрезвычайно грустно, послал шныря за Серым. Когда пришёл Серый, очень волновался, долго говорил, долго рассказывал, но всё довольно бессвязно. Серый давно уже знал, что он от него ничего не скрывает. Серому показалось, наконец, что его заботит что-то особенное и такое, чего, пожалуй, он и сам не может представить себе. Обыкновенно прежде, когда они сходились наедине, то всегда почти, после некоторого времени, приносилась бутылочка и становилось гораздо утешнее. В этот раз спиртного не было.
— Артём,— сказал Карим.— У нас в лагере ничего не осталось, чтоб поправить настроение?
— Последнюю неделю на зону ничего не залетало,— ответил Серый.— Есть только «колёса» (раскумаривающие таблетки), но после них долго клонит в сон, кайфа никакого. Карим ты бы тормознул немного с наркотой, что-то легавые в зоне свирепствуют, как бы чего не вышло.
     Произнесены были эти "ядовитые" слова с замечательным раздражением. Видно было, что Серый заранее их приготовил и вперёд наслаждался их эффектом. Но не Карима можно было озадачивать эффектами и загадками. Он строго потребовал самых точных и удовлетворительных объяснений. Серый немедленно понизил тон и даже кончил тем, что пустился в самые дружеские излияния. Этот раздражительный бродяга Серый, тоже как и Карим, беспрерывно нуждался в истинной дружбе.
     И, однако, все эти грубости, всё это было ничто в сравнении с главною заботой Карима. Эта забота мучила его чрезвычайно, неотступно; от неё он худел и падал духом. Это было нечто такое, чего он уже более всего стыдился и о чём никак не мог заговорить даже с Серым; напротив, лгал и вилял перед ним, как маленький мальчик; а между тем сам же посылал за ним ежедневно, двух часов без него пробыть не мог, нуждаясь в Сером, как в воде или в воздухе.
     Такое поведение несколько оскорбляла самолюбие Серого. Само собою разумеется, что он давно уже угадал про себя эту главную тайну его и видел всё насквозь. Карим тоже его насквозь понимал, то есть ясно видел, что Серый понимает его насквозь и даже злится на него, и сам злился на него за то, что он злится на него и понимает его насквозь. Взаимное уединение иногда чрезвычайно вредит истинной дружбе. С известной точки Карим верно понимал некоторые стороны своего положения и даже весьма тонко определял его в тех пунктах, в которых таиться не находил нужным.
— Прикинь Артём,— сказал Карим.— Тут на разговоре у меря был Байсал, в классной, фильдеперсовой рубашке. Мой размер.  Я ему намекал, чтобы он мне её подогнал, отказал гадёныш.
— Да, есть такое дело,— заметил Серый.— Байсал ведёт себя очень борзо. У себя в бараке всех за шугал. Забыл кто есть кто, нужно его наказать. Что может быть глупее глупого добряка?
— Злой дурак, мой друг, злой дурак ещё глупее,— самодовольно съязвил Карим.— Было время, когда я считал свои суждения единственно правильными. Но чем старше я становлюсь, тем дальше я отхожу от такой точки зрения, и теперь я уже очень далёк от взглядов одной женщины, которая некогда мне пожаловалась: «Не знаю, как это получается, но до сих пор, кроме себя самой, я ни разу не встречала человека, который был бы всегда прав».
     Но как бы там ни было, уважаемый читатель, очевидно то, что человек лживый, человек нечестивый живёт с постоянным злом в сердце, сеет раздоры тайно. При свете же, в собраниях сильных, говорит о правде и справедливости. Постоянно лукавствуя, он обходит прямые пути, ему не нравятся те, кто живёт честно, по совести. По сему нечестивый человек, особенно если он богат и имеет власть, очень часто пытается уничтожить правого или подставить подножку.
     Но скажи мне взмолился богатый человек к Всевышнему: « Где я не был, чего я не строил, чего не разрушал?  Дух небесный, скажи мне! Ибо кушаю самую вкусную на свете еду, а удовлетворения нет. Ложусь спать и нет спасения, не вижу радости в жизни.» И вдруг услышал ответ: «А ты взгляни вокруг, на бедный народ, и найди среди него справедливого человека, и вознеси его тайно. И посмотри, как он будет жить. И если его житие будет угодно в глазах твоих, тогда сам решишь, как вознаградить его, а если не угодно, решишь, как наказать его. Ибо совесть — тысяча свидетелей. Делая сие для людей — обретёшь и сон, и хороший аппетит, и радость жизни.»