Она билась мне в грудь. Трясла изо всех сил...

           Она билась мне в грудь. Трясла изо всех сил. «Ты убил моего сына!» Сначала тихо, как бы случайно высказанная фраза. Потом громче, громче, в итоге, заходясь, ничего вокруг не видя, исступлённо, на грани потери сознания, саму жизнь оборвать пытаясь, мою, а за ней и свою. Волосы её растрепались. Взгляд, стеклянный взгляд, в самое моё сердце…
Я стоял истуканом. Точнее, делал шаг за шагом назад, интуитивно, чтобы не упасть. Ошеломление, внезапно и беспощадно. Нет, не готов был к этому, совсем не готов. Маленькая женщина. Ей трудно было, видно, найти в себе силы, приехать в нашу воинскую часть. Но мать не могла иначе. Ведь она была матерью. И ей не нужны были мои объяснения. Она поверила тогда, что это именно я, что нет сына её больше на свете белом именно из-за меня.
И время остановилось. Только как-то быстро темнело вокруг. Забайкальская осень рано сгущает серые краски.
Мои отцы-командиры позорно сбежали в подъезд штаба, словно вспомнив о чём-то очень важном, почему им необходимо вдруг стало срочно отлучиться. Туда, к командиру, в штаб, меня и вызывали, не объяснив толком зачем, оторвав от казавшихся важными мне до этого служебных обязанностей. Сам заместитель командира капитан Родкин за мной пришёл. Смотрел в сторону, как-то загадочно.
Теперь наблюдали за происходящим из окна. И больно было, и навалилась на терзаемую мою грудь неслыханная тяжесть предательства… Да, это было подло. Это было именно предательство. Я ещё был слишком молод. Не готов к подобному, опыта жизненного не хватало. Третий год на офицерских должностях командных только начался, да двадцать четвёртый год мне шёл, от роду. Что уж теперь… Ничего не вернёшь. Да не знать судьбы своей наперёд. А узнаешь если, как вынести её, выдержать, не свихнуться? Никогда не желайте что-то знать наперёд. Просто живите, если спросите меня сегодня, как быть, живите и всё тут. И это правильно. И нет другого пути, кроме как жить.
Шёл 1989-й год. Я служил обычным командиром взвода охраны (не путать с внутренними войсками, с вохрой) при одном крайне важном в масштабе всех вооружённых сил штабе и приданными ему воинскими частями, что расположены в таёжном массиве под городом Улан-Удэ и сегодня. Сначала в отдельном батальоне охраны и обслуживания, затем, шло сокращение армии, в отдельной роте той же охраны и обслуживания. Три взвода автомобилистов, «уазистов» и «волгарей», да три взвода охраны, плюс взвод ремонтный. Командир роты – капитан Карека. Блатной, как тогда говорили. Сам генерал, главный генерал над всем хозяйством, Ковтунов, все зубы, словно у цыгана, золотые, лицо в сине-красных сосудах от пьянства беспробудного, сам главный был его протеже. Тут ничего не попишешь.
Не повезло нашей роте тогда. Карека командиром оказался никудышным. Решения спонтанные. Высокий, худой, с прямоугольненькими усиками, глаза выпуклыми бусинками словно, очень нервная, неуверенная в себе натура. Словно всегда ждал плечо подставленное, поддержку. А не было её. Сам командиром. И нервничал он. И все чувствовали эту невыгодную никому тогда слабость. И заместители его, если копнуть, ждали лишь повышения. Карьеристы. И замполит, и зампотех, и, увы, первый зам, Родкин, тоже таким оказался. Верил им, поначалу. Ей-ей, наивный. Да мало кто в 23 от роду мудростью напитывается. Я не из таких был. Увы.
Главным в службе моей тогда было возглавлять караулы, заступая со своими подчинёнными на охрану и оборону штабных и складских армейских объектов, готовиться самому и готовить других к этой работе, занятия проводить по армейским учебным дисциплинам с солдатами и сержантами, к полевым учениям готовить, воспитывать их, быть лидером и примером им во всём. И сутками мы, молодые офицеры, пропадали на службе, «ваньки-взводные». И радость от редкого отдыха была тем ценнее, наградою словно неожиданной это часто выглядело. Да в армии всегда так, особенно у пехоты. Спросите, если есть такие среди вашего круга общения. Непростое это дело, армия. Особенно молодым достаётся. И в среде офицерской некое подобие пресловутой дедовщины есть, если сравнение такое за более-менее корректное привести попытаться. Да все знали, на что себя обрекали, когда в училища военные шли. Никто не жаловался тогда. От века армия наша на «кремнях»-командирах держится. И старшие передают опыт приходящим за ними. И нет большего счастья, чем молодость. И в армейской среде тоже так. И молодость свою каждый за лучшие годы жизни помнит…
В тот роковой день ничто не предвещало беды. Осенний день середины октября. Время послеобеденное. Построение на плацу всех, кто не заступает в наряд. Дел важных и неотложных, всяких дел рутинных, их много на после обеда остаётся обычно. И вечером, пусть и ночью когда уже, домой идти. И мысли эти моментами расплываются в малозаметной улыбке каждого малого и большого начальника в момент перед и непосредственно на построении у казарм части. Вот-вот задачу поставит командование. А то и почти без неё, авось обойдётся. Свои-то, вроде, почти все более-менее неотложные выполнены. Мысли расплывчаты, где-то далеко. Каждый ждёт, что именно ему достанется, в итоге.
Вот и я примерно так был. Со мной один солдатик. Да и тому в медсанчасть идти. Какой он работник? Неужели хоть сегодня вторая половина дня пройдёт легко? Да и суббота на дворе. Обманчива, вредна она, эйфория. Опыт жизненный теперь подсказывает, что именно в момент замешательства, расслабления минутного, самые роковые в жизни события и происходят обычно. Затишье оно всегда обманчиво. Так уж жизнь военная, да и невоенная тоже, зачастую, устроена.
Туман холодный садился. Неприятная влажность. Ощущение близкой зимы. Ночью был заморозок. С воскресенья на понедельник прошлые. Всего одна ночь…
Молодой начпрод (начальник продовольственной части),заместитель по тыловой части, а у нас был и такой, и склады свои были, (и техники, и вооружения), и продовольственные, его вотчиной что, фамилии его не запомнил, такой розовощёкий, субтильный, почти мальчишка, он совершил тогда ошибку, как и его начальник. На выходные, солдатики, кого назначили, из моего взвода там были тоже, разложили на улице сушиться картофель, что привезли в часть для столовой солдатской и на пайки командирские на зиму. Мокрый картофель. Не сохранился бы, сгнил в первый же месяц хранения. Но поспешил зампотыл наш. Оттепель. Расслабила она. И всю картошку (хоть бы по частям-то) выложили на асфальт. А вот ночью картошка помёрзла. Совсем. Без остатка. И командир, Карека, за сердце хватался. И семенил то перед штабом, то перед строем. Но картошку было не вернуть. И решили сдавать её на спиртзавод. Да-да, на спирт, в переработку. Время, неделю, протянули. Да уже и неважно. Неделя не срок для действий по утилизации.
И вот, картофель в машине, до верху, в длинном "Камазе-5320". Полный кузов. Долго решали-рядили командиры. И вот, именно меня назначают везти некондиционный продукт «туда, не знаю куда»… Никто не знал, где спиртзавод местный. Как потом выяснилось, подобные действия должны выполнять строго или зампотыл, или начпрод (начальник продовольственной службы). Да зампотыл начпроду выходной «законный» обещал. Конечно, начпрод он не «ванька-взводный». К знати армейской на ступень ближе. Он и не поехал тогда.
Выбрал я «проводника» (вызвался солдатик, из соседнего взвода, тёзка мне оказался, Костик, мол, - возьмите и возьмите, я знаю куда ехать). Командиры не возражали.
Итак, я, водитель, назову его Мишей, всё помню, а в точности имени его теперь сомневаюсь, память словно отказывает теперь в этом, также Костик, шалопай-весельчак, все в кабине. Мы выехали.
Вот так, с построения, торопя и подгоняя, нас усадили в машину, отправили в неизвестность. Но подобное было не проблемой. В армии много таких задач. На то и командиры всех звеньев, чтобы креатив проявлять.
По дороге выяснилось, что Костик имел свою корысть, отправляясь в путь. Просил по пути к родне заехать. Мол, по пути это, и не иначе. Дядька с тёткой его. Заехали (больше пяти минут не позволено было, не разрешил, да тот и этому рад был, как и его родные). Заодно и уточнить маршрут пытались. Но тщетно. Штурман-Костик вывел нас на окраины Улан-Удэ, местных ещё пару раз опросили. И приехали… Чистое большое здание. Внутри все в белых халатах. Ликёро-водочный завод. Нас, в не самой свежей полевой форме буквально вытолкали от проходной. Оказалось, что спиртзавод мы проехали, двигаясь от части к городу, был отворот влево, на тринадцатом километре (цифра ещё тогда что-то тронула в глубине сознания на миг). Размышлять было некогда. Сказали, что в субботу там заканчивают работу в семнадцать часов ровно. А на часах оставалось не более получаса до закрытия.
Мы успели в самый притык. Завод стоял в поле. К нему вела от шоссе просёлочная неровная дорога. По пути, у самой проходной, в пыли дорожной, разминулись с чёрной «Волгой», на таких тогда начальство ездило. Нехорошее чувство – холодком по спине. «Опоздали!» Выяснилось, - да, это был директор. Догнали «Волгу». Остановили. Недовольный директор пытался отправить нас обратно, мол, - в понедельник приезжайте. Я, - «никак нельзя, давайте сегодня, мы – быстро». Тот уже колебаться было начал. Но на лице его всё говорило, что не хотелось ему, ну вот совсем, то есть никак, и всё тут. Бумаги взял… А нету места у нас, - аж просветлел, радуясь, что повод «нашёлся». «А вы кто, собственно, какая у вас должность?» «Командир взвода в части, по приказу действую», - говорю. «Нет, тогда, нельзя, это дело вашего тыловика, с ним только говорить буду», - шансов договориться не осталось. Пришлось принять трудное решение возвращаться ни с чем… Ничего нам и не оставалось. Поехали обратно. По пути был магазинчик. Заехали купить газировки да пряников. Пару минут на перекус, поехали в часть.
Дорога ровная. Даже странно, насколько гладкая и ровная. В Забайкалье таких и не знал раньше. Машина словно плывёт, даже не качаясь….
Ещё вначале заметил, что на спидометре скорость под сотню, требовать стал скорость снижать. Водитель «дембель» был, начпродовский «свой человек», мол, «мы так с товарищем лейтенантом и в Читу, и в другие места ездили, и скорость ещё выше, и намного, была». «Нет», - говорю, -«со мной будешь ехать по правилам, не выше шестидесяти, а с другими можешь ехать так, как они позволяют, если так это, как ты говоришь»…
Потом меня, как оказалось, сей факт, подтверждённый Костиком, от уголовного преследования и спас. Но это было потом. А пока мы ехали по гладкой, расслабляюще гладкой, дороге. Туман прошёл давно. Но начинало вечереть. Сумерки вот-вот начнутся. И чувство, чувство было такое, нехорошее. И непонятно было, что это такое, отчего это всё в глубине души. Мишу «тормозил», то просьбой, то настойчиво, поднимая голос. Тот, нехотя, но подчинялся.
И случилось. Неожиданно. Нелепо. Да так оно, видимо, и бывает всегда. Машину словно бы подтолкнуло сзади и чуть вбок. Кузов плавно стал уходить то влево, то вправо. Водитель оцепенел, весь подался вперёд и к рулю. И дрогнул. Мы словно взлетали ввысь от высокой кюветы, на еле различимом повороте дороги, в бескрайнее море берёзок-молодняка, что не выше полутора метров высотой колыхалось над неясным пугающим дном своим…  Эта секунда отчётливо отложилась в памяти. Я успел сказать, - «Держи машину, руль, прямо». И Костик тоже, почти сразу за мной, выдохнул, «Прямо!» Но именно эти слова вывели словно из оцепенения Мишин разум. Он дёрнул руль влево, к уходящей из-под нас дороге. Это было роковое решение. Да и не решение, а движение ужаса. Он впервые не смог почувствовать руль, не смог укротить свою машину… Сыпучие, как и жидкости, в кузовах машин ведут себя именно так, как жидкость в цистерне, так, как и об этом не знал ни Миша, ни я, ни, тем более, Костик. Увы, но и предположить подобное тогда никто из нас не мог того, что случится с нами.
…В памяти осталось, что за лобовым стеклом кабины сначала оказалось только небо, затем был первый удар о «морское дно», поворот рулём водителя привёл к быстрому приближению берёзок на стекло кабины справа, потом всё, словно во сне, закрутилось с бешеной скоростью. Всего пол оборота. И, - провал... Ничего дальше нет. Совсем. Пустота. А может и не пустота. Но в памяти – абсолютный нуль. Космос.
Очнулся я на дне того, что осталось от кабины. «Камаз» стал кабриолетом. Двигатель работал, мерно рокотал, слегка потряхивая кузов. Высоко-высоко были яркие звёзды. Ночь наступила. А когда? Сколько времени прошло? Час-два, не иначе. Странная улыбка на лице, да такая, что скулы свело. Туманное воскрешение всё громче пульсировало у виска, - «Что случилось?... А ведь со мной были двое. Их нет. Где они? Неужели…?» Ссадины, боль в голове, тошнота, всё, - словно и не было. Шатаясь, выковыривая кубики битого стекла из мякоти лба и лица, застывшие словно там, зачем-то найдя и надев расколотую в козырьке фуражку (не иначе шок, всё же), перелез через ребристую морду остатка кабины, стал оглядываться, звать. Машина стояла рядом с дорогой. Перпендикулярно движению, кабиной к асфальтному полотну. Вокруг, куда хватало взгляда, везде была картошка, картошка, картошка… В десяти метрах, впереди по ходу движения, нашёл лежащего на спине Костика. Тот стонал. На ноге, в районе колена, был задир до кости. Кость была видна, но кровь (странно) не шла. На руке его выбитый большой палец торчал из средины словно кисти. Он пытался приподняться и не мог. Тягостные мысли охватили меня, - «Позвоночник… Не дай бог…» «Лежи, жди, я – скоро…» Стал искать Мишу. Зову – не отвечает, зову – не отвечает. И, вдруг, уже позади движения, за машиной в десяти же метрах, но уже сзади, в складках смятой машиной местности, увидел сидящего, расставившего ноги, водителя. Обрадовался несказанно. «Хоть этот более-менее»… Стал осматривать-ощупывать. Голова - словно топором рубанул кто. Посередине, в области макушки, - разрыв кожи, сантиметровое углубление, грязь, волосы, кровь… Миша стонал. Изо рта сплёвывал раз за разом пенистую кровь со слюной. Весь он был - словно его наотмашь бросило головой, всем телом, в землю, размазало, закрутило, распластало. И вот он сидит… Состояние его… Не сразу стало понятно, насколько тяжёлым оно было.
А дело было далеко от посёлков, от Улан-Удэ, тем более. Поле и поле… Вдалеке показался автобус рейсовый. Яркие блики от салона. Люди. Водитель. Я – к дороге. И вспышка радости. Вот – оно! Спасут. Автобус притормозил чуть, медленно проехал рядом, мимо… Водитель словно бы мешкал. Пассажиры словно зрители триллера прижались к окнам… И… Автобус уехал! Ускоряясь и ускоряясь вдаль… И ещё одна машина. И та объехала меня на дороге, хотя я уже почти бросался под неё. И вот следующая. «Не пропущу!»… Но УАЗ сам остановился передо мной. Выбежали двое мужчин, одна женщина. Поняли всё без слов. И вот мы в машине. Миша, полулёжа, сзади. И Костик на нём. Водитель. Я справа от него. Двое пассажиров остались на дороге. Через пол часа мы – в травмпункте на окраине Улан-Удэ. Там – пересменка. Одни врачи уже уходят. Другие – ещё не совсем в работе. Костика положили на мягких нарах, за белой шторкой. Я порываюсь к нему. Меня не пускают. Мишу посадили на каталку, что в углу приёмной. Тот еле сидит. Цикает пенистой кровью со слюной. Матерится. «Ой, не доживу», - повторяет словно мантру… Я ругаюсь и зову врачей. Нам указывают на очередь таких же несчастных. И вот, всё же, - наша очередь. Выясняется, что мы должны ехать в военный госпиталь. Звонят, ждём машину. Помощь – минимальна. Но, вот, - машина. Нас грузят. Едем. Ещё пол часа, час… Время тянется. А день – суббота, точнее, почти ночь.  10-е октября. А 7-го – День Конституции СССР. Все, и врачи, в основе своей, - отдыхают. Законный праздничный день у всех. У всех! Невезуха полная. Нас встречает дежурный врач. Слава богу – хирург. Медсестры рядом нет. Костика определили. Кто-то его увёз на одной каталке куда-то в темноту коридоров. Сам хирург рядом с Мишей. Просит меня помочь. А на меня уже накатило. Сотрясение было, и нешуточное. Но я это, как и многое из обстановки, понимаю с большим трудом. Режем штаны (они полные миазмов, Миша уделался весь), режем другую одежду. Моем. Привезли капельницу. Миша уже почти без сознания. Задыхается. У него гематома лёгкого. Разрывы там. Пена была неслучайна. С головой, оказалось, проблемы не столь серьёзные. Через трубочку, напрямую, из лёгкого пошла пена, словно из скважины. Мише стало легче. Да и уколы помогли. Мишу увозят… Меня уводят. Генералы, полковники… Следователи. Они уже здесь. «Откуда они так быстро? Нет, чтобы с врачебной помощью так же было…»
Меня посадили в углу, и, - «забыли». Не до меня пока. Врачи, а может не врачи прежде, уже пишут эпикриз (потом понял, что это было). Перечисляют кучу травм, многие несовместимы, судя по названиям, с жизнью. Об этом моменте потом много мыслей было, много странностей так и не были мной поняты. «Хотя, - что тут не понимать-то? Страховались генералы, страховалось и госпитальное начальство… А вдруг?» Это «вдруг» и случилось, и произошло.
Но ночью, уже глубоко ночью, когда все мы – в палатах, а Миша – в реанимации, врач зашёл успокоить, - «Спите, с таким не умирают…» И словно легче стало на душе тогда. Но спать не получалось. Рвало, мутило, было нехорошо… А вот с подъёмом, часов в семь, зашёл на костыле Костик. И сообщил, что Миша в пять-сорок утра умер. То ли сиделки рядом не оказалось, то ли ещё что. Но, официально, - не выдержало сердце нагрузки. Наверное, да, так и было оно. «Могли ли спасти?» - до сих пор эта мысль не отпускает. Нет-нет, да и застываю, задумавшись словно.
Костика же допросили, оказывается (вот уж где быстро всё, «стрелочника» когда искать начинают), он дал те же показания, что и я. Да ведь это правдой было. Потому больше не допрашивали. Какое там решение было – не знаю. Но именно тогда узнал, что на дороге этой ровной одна плита железо-бетонная, что под асфальтом была, всё же торчала чуть наружу углом, что именно за неё зацепило колесо заднее «Камаза», что картошку стало качать, перемещая центр тяжести влево-вправо, что это и испугало Мишу. А руль, да, именно его нужно было держать только прямо, что бы не происходило после того, как нас выбросило с дороги. Там, за «морем берёзок», снизу, было почти ровное поле. Но разве ж это теперь имеет значение? Никакого…
В госпитале я был чуть больше двух недель. На десятый день жене сообщили, что я не во внезапной командировке, а в госпитале. Она вся тряслась, когда её успокаивал. Через месяц у нас должен был появиться первенец. Состояние её было, пожалуй, даже сложнее моего на тот момент.
Потом была служба. Командиры мои словно избегали меня. Многое меж нами стало обретать странные формы. Словно те ждали чего… А они ждали.
Это выяснилось уже позже. И мама Миши приехала через месяц, в ноябре. И подвели её ко мне, - «Вот, - это он последним видел вашего сына, он – больше знает…» И тогда я не всё понял ещё. А, буквально через день, вызывает меня генерал Ковтунов. Глазами сверлил, словно на нефть бурил меня. Зубы золотые сверкают. Страшные глаза. Не потому, что страшно, а прежде потому, что нутро светится чем-то злым и нехорошим, словно веет через них от него. «Этого офицера – срочно убрать!» «В Дивизионное его!»… «Нельзя его пока, товарищ генерал-полковник», - слышу, - «у него сын только родился, больной очень, в больнице он и жена»… «Убрать, при первой же возможности! На контроль!» А в Дивизионном, потом узнал, там, возле полигона это, кошара там, бывшее лошадиное жильё, и под казарму устроено, и под жильё семей офицеров. Барак длинный. Перегородки из одеял висят. Это – жильё. Дети бегают в тумане от холода. Туалет деревенский – на улице. Вода – в колодце, железом зашкаливает. Школы рядом нет, как и яслей с детским садом, как и до врачей ехать не близко… А офицеры, в массе, они там пьют беспробудно. «В свободное время». Там много из них таких же «ссыльных». И семьи их тоже, получается, виновны в чём-то, словно. Жизнь – она странная штука, если приглядеться к ней, иногда…
Семья моя, сын и жена, они долго ещё в больницах города Улан-Удэ были. Сына еле спасли, супругу тоже. Время тяжёлое, голодное время было. Талоны почти на всё. И спецпаёк офицерский только спасал, накопленный за некоторый период. Шоколад, кофе «Пеле», вино болгарское да ликёры корейские… Консервы ещё. Всё врачам отдал. Тютелька в тютельку хватило. Да и не жалко. Выжили, выздоровели. Зима уже вовсю. Февраль. И тут снова я под руку Ковтунову попал. Тот аж побагровел. И закрутилось, по-новой всё словно… А до того, перед Новым годом, «мои» офицеры, командиры, «раскололись» они, раскрылись. Партийное собрание было, где решали о премиях-13-м денежном довольствии, где мне в нём отказали, где служебное несоответствие вынесено было, где строгий выговор по партийной линии (а только я в КПСС вступил тогда, о чём и сегодня не жалею, кто бы что не рассказывал по этому поводу, моё вступление было искренним, откровенным и с чистыми помыслами)… «Ты ж человека убил…», - и кривые улыбки, и брезгливость словно на лице. Меня словно прорвало, - «Водитель не инструктирован, я тоже, машину в парке КГМ не получал, росписи за инструктаж своей, соответственно, не ставил, машина, со слов водителя, с неисправной тормозной системой, как тот, видимо, именно так, в момент непосредственно беды и успел подумать, потому в том числе испугался… и этого хватит, хватит, чтобы определить, кто кого убивал»… «В прокуратуру я пойду военную. Нет, не согласен я с вами». Командира не было там. Словно подозревал что, да знал он всё, потому и страх его держал, потому и шайка-лейка его приближённых, жар чужими руками загребающих, в надежде, что на дураках в рай выехать смогут… А и выезжали ведь. И много где выезжают так и сегодня. И в этом тоже правда-матка жизни, мудрость её тоже в осознании подобного… Часть взысканий не реализованы были. Однако. Как бы, «случайно» я снова – «на ковре» у Ковтунова… Но есть бог, есть люди на этой земле с чистым сердцем. И случай был, опять же… В карауле я со своим взводом очередном. Штаб и иже охраняли. И на доклад к дежурному по части ночью пришёл, со сменой проверял посты. Короткий разговор. А до этого ещё как-то «за жизнь» говорили. Вот он мне и предложил, мол, - «На Курилы полетишь? Там вакансия появилась»… Я, конечно же, согласился. Выбора-то не было. Дивизионная – или любое другое место на планете Земля. Любое лучше окажется. А Курилы – романтика… Спасибо тому хорошему человеку, умудрённому опытом, словно сын я ему тогда. И благодарность моя сыновней в те минуты и была… Случается так в жизни. Случается...
...Она и сегодня рвёт мне грудь, бьётся, как птица в клетке, и, Мишины, - «ой, умру я, ой, не доживу…», - не отпускают. Хоть и обещал я на его свадьбе гулять, пытаясь собрать его волю в кулак тогда, пытаясь ободрить… Нет, не погуляю. И по свету хожу с этим теперь. И впервые написал здесь. Станет ли легче? Вряд ли. Но написать давно желание было.
Вот и написано теперь. На одном дыхании.
Править не стану.
Господи, прости…
16.04.2023