Масленица

Весна пришла, и нельзя было не заметить её приход. Даже
сквозь запылившееся за долгую зиму оконное стекло в кухню
изобильно вливался её живительный свет. Катерина Ивановна
пекла блины. Жар шёл от плиты, от раскалённой сковороды, на
которой ровно и розово подрумянивался очередной блин.
Как давно это было. Помнится в тот день мать тоже пекла
блины на их маленькой тесной кухоньке. Позвонили в дверь.
На звонок повыскакивали соседи из своих комнат. Кто-то от-
крыл дверь. Слепящий поток света прорезал коридор их мно-
гонаселённой квартиры. А на пороге — корзина с белыми, как
снег, цветами, и на высокой, вскинутой вверх ручке — бант.
Что это были за цветы и, главное, кому их тогда принесли, —
забылось. Осталось только волнующее ощущение праздника
и какая-то догадка, что цветы всё-таки для неё.
Обедать сели рано. Стол накрыли в комнате. Катерина
Ивановна принесла из кухни прикрытую полотенцем высо-
кую стопку блинов да и сама присела к столу. Застучали ножи
и вилки о дно тарелок, громко и сладко зачавкал внук, до от-
каза набивший рот.
— Чего это мне намедни вспомнилось, как у нас в старом
доме на Масленицу блины пекли… Весна в тот год ранняя
была, солнце вовсю жарило, на кухне дым коромыслом. И тут
корзину с цветами принесли… красивые такие… белые, как
снег… Красивей тех цветов я и в жизни-то не видела. Только
кто их тогда принёс и, главное, кому, теперь уж и не вспом-
нить… А другой раз кажется, вот оно, совсем рядом, сейчас
вспомню… Нет, забылось…
Невестка сидит напротив. У неё длинное и, согласно по-
нятиям Катерины Ивановны, некрасивое лицо. Где уж сын
такую откопал? Но Катерина Ивановна благодарна невестке:
сын-то, ну прямо истинный телок, и на мужика-то не похож.
Катерина Ивановна знает свой промах: время было такое, без
отца сыночка растила, по-бабски. Ну а невестка, Иринушка,
прибрала его к рукам. А рука у неё тяжёлая, жёсткая. Ну ка-
кая уж есть…
Невестка деловито режет на тарелке блин.
— Вы нам, Катерина Ивановна, уже в сотый раз об этом
рассказываете, — говорит она, чётко и неторопливо прогова-
ривая слова, — и про эту вашу Масленицу, и про эти ваши
цветы…
— Да нет, — оправдывается Катерина Ивановна, — я
ведь что, я всё пытаюсь вспомнить, кто тогда принёс эти цве-
ты и для кого…
— И это мы от вас слышали, — говорит невестка, — и не
один раз…
По-мужски короткая стрижка, очки и не позволяющая
расслабиться строго прямая спина невестки вызывает у Ка-
терины Ивановны, как всегда, нечто похожее на боязливую
робость.
— Да я что… — говорит она, — это я так, чего-то вспом-
нилось… —и осторожно, неслышно вздыхает.
Сын перестаёт жевать и отрывает свой взгляд от тарел-
ки. Он со вниманием ученика, боящегося пропустить хотя бы
одно слово учителя, слушает жену. Он толст, неповоротлив, у
него по-бабьи мягкое выражение лица и на губах полуоткры-
того рта — остатки сметаны.
— Ма-а, — говорит он, — Ирина тебе уж сто раз говори-
ла, надоело слушать одно и то же… цветы… цветы… Всё это
было сто лет назад и теперь никому не интересно… Ну, пойми
ж ты это, наконец…
Обед заканчивается в полном молчании. Первой из-за
стола выходит невестка, за ней — сын, буркнув что-то похо-
жее на «спасибо».
За столом остаётся только внук. Скрутив очередной блин
в трубочку и закинув голову, он пытается в широко раскрытый
рот выдавить сметанную начинку.
Катерина Ивановна подсаживается к нему. Внуку девя-
тый год, он точная копия невестки, только лицо покруглее да
на щеках сытый румянец. Он сам по себе, ему никто не указ,
боится только материнского окрика да и то не всегда.
Катерина Ивановна смотрит на него и качает головой.
Сметана с подбородка стекает на грудь, и жирное пятно рас-
ползается по майке, исписанной загадочными нерусскими
буквами.
— Чего ты так блином-то перемазался? — говорит
она, — пойди умойся…
Но тот словно и не слышит её. Катерина Ивановна долго
молча смотрит на внука, потом говорит:
— Раньше-то после Масленицы Великий пост начинал-
ся, там тебе уж никаких блинов, а сейчас круглый год всё под-
ряд едят, пьют, а про пост никто и не вспоминает.
Она говорит это больше для себя, какая-то обида всё то-
чит и точит её изнутри и ей невольно хочется заглушить её.
Прожевав блин, внук решительно отодвигает тарелку,
слезает со стула и уходит, даже не взглянув на Катерину Ива-
новну. Катерина Ивановна собирает со стола посуду и уносит на
кухню. Так проходит день: посуда, ужин, опять грязная посу-
да. Обрывки мыслей теснятся в голове, приходят, уходят и всё
какие-то тяжёлые, безрадостные.
После ужина Катерина Ивановна уходит в свой угол.
Комната у неё проходная: то сын, шаркая ногами, тяжёлой
медлительной поступью пройдёт мимо, то простучат каблу-
ки невесткиных туфель, а то, сломя голову, промчится внук,
и Катерина Ивановна испуганно вздрогнет. Но это её угол,
здесь её место.
Забытое в суете дня в памяти опять всплывает то да-
лёкое солнечное утро, кухня в их старом доме и мать со-
всем ещё молодая, её доброе ласковое лицо. И было теперь
в этом, вернувшемся к ней воспоминании всё на удивле-
ние таким ярким, таким живым и близким, словно всё это
случилось не далее вчерашнего дня и не было отдалено от
неё долгой чередой невыразительно серых, трудно прожи-
тых лет. Всё вдруг вспомнилось, всё встало на своё место.
Да ведь тогда был день её рождения, ей исполнилось шест-
надцать. И цветы прислал отец. У него была другая семья,
он редко навещал Катерину, но вот день её рождения — не
забыл. Катя тогда присела возле корзины, обхватила всю её
руками и опустила лицо в тонкую слабую нежность цветов.
Из кухни вышла мать, остановилась. Полоса солнечного
света высветила её лицо. Оно было горьким больным. Катя
знала, мать не переставала любить отца. Да они обе его лю-
били. Значит, цветы ей тогда прислал отец, как же она мог-
ла забыть? Вот бы сейчас рассказать это сыну или невестке
или, бережно сохранив в памяти, рассказать им потом, по-
сле, когда-нибудь… Но она понимает и другое, рассказать
некому, никто её и слушать не будет.
Она сидит на постели, опустив голову и неторопли-
во перебирая в пальцах нечто похожее на длинную неви-
димую нить. Чудесное видение ушло. Она ложится и за-
крывает глаза. В комнату с грохотом врывается внук, и
грозный материнский окрик несётся ему вслед. Катерина
Ивановна испуганно вздрагивает и несколько раз торопли-
во крестится.