Болото

- Как ты там сказал? На дворе лохматая погода и дождь смывает с лиц горожан московскую спесь? Помилуй! То не самодовольство вовсе, но простое неумение правильно выказать гордость!
- За что?!
- Да за город, ступать по улицам которого, быть его малой частью - и то уже великая честь.. А уж насколь они чувствуют, умеют выразить то и понять, да кто как умеет её, эту гордость, нести, - вот тут уж, кому которое разумение дано. Не угадаешь.
- Ты это серьёзно?!
- Совершенно! По другому не умею!
- Верю...

   Мы познакомились с ним на пороге исчезновения с карт планеты границ страны, в которой родились и выросли. Конечно, можно сказать, что карта не идёт ни в какое сравнение с мироощущением, и в самом деле это так, но, - уж как есть! В ту пору, в ответ на любой искренний энтузиазм, «знающие» люди, скептически качали головой и соглашались лишь понаблюдать за его неминуемым увяданием. «Все мы там были!»  - Цедили они сквозь прокуренный оскал. Те же знатоки припоминали приснопамятные времена, в которые они сами, украшенные нимбом подвижничества, растеряли пыл, что по времени подозрительно совпадало с обретением ими семьи и наследников.

   Помню, как я впервые переступил порог маленькой комнатушки с банальной табличкой и интригующей надписью на двери «Лаборатория морских млекопитающих». На вопрос любопытных, чем озадачены замшелые обитатели конторы, те загадочно и торжественно ответствовали:
- Толкованием языка дельфинов!

   И... может, оно и было б именно так, если бы... Но, обо всём по-порядку.

   Служащие, которые именовались научными работниками, занимались по сути тем, что создавали видимость обдумывания мировых и узкоспециальных проблем, хотя в самом деле активно балбесничали в ожидании очередного полевого сезона, который и придавал их жизни хотя какой-то смысл. Они не очень-то скрывали сего факта, и сквозь тонкий налёт учёности каждого проглядывала личина добротного обывателя, главной заботой коего было славно покушать, и на сытый же желудок поговорить об умном.

   Руководитель коллектива обретался в отдельном кабинете. Дабы быть принятым в славное сообщество подначальных ему оболтусов, мне пришла идея предъявить под ясны очи свой скромный труд на искомую тему, над которым я работал не много, не мало, а целый год, просиживая в библиотеках с открытия и до многозначительного пыхтения библиотекаря за пять минут до окончания рабочего дня. Опус был принят благосклонно, и, после ознакомления с ним, мне было не только предложено остаться, но заветное место в грядущей экспедиции.

   Впрочем, предвкушение радостей научных откровений было порядком омрачено. Восторги товарищей ограничивались ненаучными, пошлыми на мой взгляд, воспоминаниями об апельсинах, которые от нечего делать отправили на дно холодного моря во время прошлогоднего полевого сезона, да о горячих пирожках, доставленных на «кукурузнике» из ближайшего посёлка.

   Я не авгур, а временами рад такой безделице, о которой и упоминать-то стыдно, - вроде болтика, победитового свёрлышка или тюбика свежего «резинового» клея,  но в то время, покуда шла подготовка к полевому сезону, мне довелось повзрослеть. Я не имею в виду появление бороды или чего-то подобного. Взросление - это первый осознанный выбор, каким тебе быть. Плыть по течению, отдыхая на известных отмелях ожидаемых привилегий, либо оставить ноги сухими, и идти своей дорогой. 
   Просиживая часами в тайной комнате, пытаясь постичь тайну языка дельфинов, я выходил оттуда, наполненный звуками моря, на многолюдный, но, тем не менее, пустынный берег, где в задумчивых позах дремали «видавшие виды» конторщики. Они все были такими... пустоглазыми, кроме одного, умелыми руками которого бессовестно пользовались, и не ставили его ни во что.

   Да... это было то биоакустическое болото, которое, к началу очередного полевого сезона, недосчиталось одной из лягушек. Я отказался от экспедиции, участием в которой так долго бредил...

- Так что ты там говорил про лохматую погоду и спесь?
- Тебе послышалось.
- Ну, что же, очень может быть...