Икона

Никого не хочу я тревожить.
Надоела мне вся суета.
Только Бог мне наверно поможет.
Как нужна мне его доброта.

И смиренным тогда я стану,
И греховный огонь погашу.
Только пред ним на колени встану,
И прощения я попрошу.

На молитвы себя я настрою,
Чтобы милость его заслужить.
Только Богу я душу открою.
Только с ним буду в сердце я жить.

И молиться я буду прилежно,
Ведь иного пути больше нет.
Чтобы жить на Земле мне безгрешно.
Чтобы видеть мне радости свет.

Никого не хочу я тревожить.
Надоела мне вся суета.
Только Бог мне наверно поможет.
Как нужна мне его доброта!

Он стоял у иконы. Рядом с ней он поставил и зажёг свечу. Сего-дня был день памяти матери. Георгий знал молитву «Отче наш», ту единственную, которой научила его мать. Огонёк свечи слабым, лёгким светом осветил лик Спасителя. Заиграл на когда-то слегка золочёном окладе. Лик стал казаться живым, озарённый колеблющимся пламенем свечи. Раньше икона была у деда, потом у матери. Той в своё время пришлось скрывать  её от отца, он был старый коммунист, да ещё рабо-тал на руководящей работе. А вот от кого икона  перешла к деду, Георгий не знал. Но только то, что икона была намоленной, он знал точно.  На неё молилось не одно  предшествующее поколение. Эта икона пере-давала ему силу и веру тех ушедших в мир иной предков, наследником которых он был. С иконы на него смотрели немного грустные глаза Спасителя, наполненные глубокой, таинственной силой. В них была вечная загадка, уходящая куда-то в далёкое и неведомое земному чело-веку пространство. Туда, в бесконечные и вечные просторы бытия. Под старой рубашкой на гайтане Герка когда-то носил латунный крестик. Жизнь, икону и крест – всё это дала ему мать. Икона стояла на книжном шкафу в комнате, где прошли последние годы матери. Она стояла ря-дом с фотографиями детей и внуков. И когда больная мать могла уже только молиться, она молилась за них и молитвами помогала им.  Что же это за святые русские матери, плохо умеющие читать и писать, но так хорошо умеющие беззаветно любить свих детей! Всех, всех до од-ного,  сколько бы ни было их в семье. Матери, готовые отдать своим детям всё до последнего! Герка очень смутно помнил, как мать, тайком от отца, в деревенском молельном доме крестила его. Действующих церквей в округе не было. А там, где они работали, мать знала, что всё сразу становится известным. Государство внимательно следило за этим. С партийными и комсомольцами в этом вопросе было строго. Мать всё это очень хорошо понимала и не могла подводить отца. Отец хотя и был крещён, но креста не носил, не крестился, молитв не читал. Но, как помнил Георгий по рассказам, отец ещё в сельской Красной школе, в начальных классах изучал Закон Божий, который был в то время главным предметом. Он не раз рассказывал, как ежедневно утром перед уроками выстраивалась вся школа вместе с учителями в самом просторном классе, где были иконы, а в простенке между окнами висел портрет Царя-батюшки, помазанника Божьего, в полный рост. Там под руководством священника исполняли молитвы и пели «Боже, Царя храни».
 Однажды отец рассказывал, как он напроказничал и ослушался священника, и тот в сердцах больно ткнул его лбом в парту, а потом поставил в угол. А на следующий день вызвал мать и нажаловался. Мать была глубоко верующая женщина. Она одна воспитывала двоих сыновей. Стирала на богатых, а муж в то время был в солдатах, защищал царя-батюшку и отечество далеко в Маньчжурии.  И отцу долго пришлось заглаживать вину перед матерью и священником. А ещё две тётки, отцовы сёстры, что жили за их домом в огороде, узнав о случившемся, взяли его в такой оборот, как говорят, не приведи Господи. Тётки-то вообще жили в глубокой и строжайшей вере. Потом, когда отец вырос, когда в Промзино пришла Советская власть, он одним из первых вступил в комсомол. Мать, конечно, была категорически про-тив, тётки тоже. Сашка вынужден был перейти жить к бабушке. Та от-носилась к жизни спокойно, даже очень. Порой любила выпить, за что дед иногда «воспитывал» её. Дело доходило даже до вожжей. Но она не горевала, и когда чувства с большой силой накатывали на русскую женскую душу, вновь «позволяла» себе.
  В детстве Герка помнил, как отец что-то там рассказывал из Библии, спорил с матерью. У матери образования было мало. Она была намного моложе отца - на десять лет. И она уже училась в советской школе, но  совсем недолго. Рано вышла замуж. Она часто путала  какие-то там церковные праздники. Спрашивала об этом у отца, к большому Геркиному удивлению, тот всё помнил и объяснял матери, не забывая  при этом вплести сюда коммунистические взгляды и положения. А впрочем, по сравнению с другими коммунистами, он не видел ничего страшного в том, что его жена верила в Бога.
Когда Герка впервые узнал, что его село когда-то называлось Промзино, он спросил об этом отца. И тот рассказал ему красивейшую легенду, которая оставила неизгладимый след в его детской душе. Он с невероятной силой полюбил этот крохотный уголок прекрасной земли, с её холмами и реками, лесами и полями,  лугами, и этим постоянно меняющимся над ним, живым кусочком неба. С этого дня и всю жизнь он мысленно рисовал картины, картины далёкого прошлого. Ему виделись река Сура с изобилием рыбы. Маленькие бедные землянки и домишки рыбаков, ютившиеся по берегу реки вблизи горы. Их ветхие лодчонки, снующие по зеркалу сурной воды. Ему представлялись непроходимые, богатые леса, полные разного зверя. Он видел охотников, добывающих этих зверей. Особо ему рисовалась охота на медведя с рогатиной и но-жом.  Он спрашивал себя: когда же, в какое время пришли его предки на эту красивую и богатую землю? Кем были они? Рыбаками или охот-никами, землепашцами или солдатами-стрельцами? Ему казалось, что они должны были быть стрельцами, ходившими с Иваном Грозным на Казань. И вот тогда они полюбили эти места, влюбились в аборигенок этих мест или пленённых степных красавиц. И остались здесь, на этой земле навсегда. И одного из предков непременно должны были звать Ерёмой. И когда у того появились дети, когда их спрашивали: «Чьи вы?», они отвечали: «Ерёмины». Он смотрел на них через века и видел их в кольчуге с мечом или копьём. Порой стреляющими из пушек, ко-торыми так славилось Иваново войско. В походе или на привале у ко-стров. Но в том, что они пришли  с Иваном Грозным, он не сомневался ни на грамм и ни на секунду.  Он представлял их валящими огромные вековые деревья, строящими засечные полосы. Как они возводили де-ревянные стены крепости-острога Промзина-Городища, ставя в землю заострённые вверху деревья, как говорили, тыном в два ряда. Как рыли вокруг глубокий ров и заполняли его водой. Делали бойницы для стрельбы из кремнёвых ружей. Мастерили главные ворота. Устанавли-вали пушки-пищали. Водружали на часовне вестовой колокол. Как звонили в него, оповещая округу о приближении врага.
 А когда смотрел на Никольскую гору, видел их в дозоре, внимательно всматривающимися вдаль. И как при виде врага они зажигали костёр, дымом которого подавали сигнал. Как скакали они на быстрых конях наперерез противнику, чтобы пресечь его кровожадный разбой. Он наблюдал  их в том месте, где когда-то явился всадник на белом коне и защитил округу от войск кочевников, выхватив из ножен и под-няв над головой меч, который ослепил их волшебным светом. Ослеп-лённый враг упал ниц и закрыл голову руками, и так испугался, что не мог помышлять о разбое,  думая только, как уцелеть и быстрее унести ноги восвояси из этих волшебных мест, охраняемых божественной си-лой. И каждый раз, поднимаясь на гору, он внимательно смотрел и ис-кал место, где, возможно, явилась каменная икона с изображением Ни-колая Чудотворца Мирликийского. Ему так хотелось, чтобы среди тех, кто нашёл её, были и его предки, которые с дружиной поднимались на белоснежную гору, на место, где  явился святой Георгий Победоносец - покровитель и защитник русских воинов. И, конечно, тогда они видели, как упал на колени конь воеводы на том месте, где явилась икона. Как воины, бросившиеся поднимать коня воеводы, подняли её над голова-ми. В тот миг рассеялась страшная тьма, нависшая над долиной реки и над горой, над родным уголком  земли. И в это время ударили источники со святой водой. Вышло солнце, заиграла цветами радуга, запели птицы, природа ожила и наполнилась огромной силой святой земли, и эта небывалая сила передалась воинам. Эта сила подняла их дух, ещё больше сплотила и объединила их. Взяв икону, они с молитвами внесли её на гору. Всё это видел притихший, испуганный враг.  Все эти картины рисовались в Геркиной голове. Порой он сам представлял себя внутри этих событий.
 Он пытался представить себе первую деревянную церковь Пре-святой Богородицы на берегу Суры, услышать звон трёх её небольших, но звучных, голосистых колоколов. Пение и молитвы монахов и её служителей. Все эти звуки сливалось с песней двух рек, Суры и Промзы, а также с журчанием источника, бегущего из-под Никольской горы. Это был многоголосый хор той России, того далёкого времени, и в этих голосах он иногда слышал негромкие голоса и своих предков, живших на этой земле. А иногда, напротив, представлял себя среди разбойни-ков, которых порой довольно много собиралось в присурских лесах. Они смело, дерзко и порой жестоко нападали на суда, передвигающие-ся по Суре. На караваны купцов Шелкового Пути, проходившего где-то в этих местах. На близлежащие скиты и пустыни.  Не минула этой уча-сти, как представлял себе Георгий, и церковь под святой горой. А эти люди, разбойники, порой, вволю набегавшись, нагулявшись и устав от такой жизни, образовывали свои поселения в присурском крае. А порой, взгрустнув, вновь брались за старый промысел. Вот так порой ко-лебались и путались представления о той жизни в Геркиной голове.  Потом он стал представлять себе, как, устав от разбойного люда, мона-хи  решили перебраться в само Промзино-Городище. Как в самом его центре начали всем миром строить новую каменную красавицу церковь. Он видел гружёные кирпичом баржи, которые тянули бечевой бурлаки, борясь с быстрым течением Суры. Суету на пристани под го-рой, где кирпич перегружали на многочисленные повозки, запряжён-ные лошадьми. Крики ездовых, помогающих коням преодолевать подъём. На постройке храма ему виделась другая, неспешная работа заезжих мастеров. Под их руководством местные мастера делали раствор с применением куриных яиц. Он представлял, как население, само-то жившее небогато, чем могло, помогало строительству. Когда Герка услышал от отца, что на колокольне среди прочих малых колоколов  был колокол весом около пятисот пудов вместе языком, и звуки его в благоприятную погоду были слышны в городе Алатыре, он стал допытываться, как и откуда его привезли. Отец точно не знал. Начинал рас-сказывать, что от кого-то слышал, вроде по Волге на барже, потом по Суре. Может быть, с Ярославля, там вроде их лили. А от пристани - по доскам и по покатам, ну, по круглым брёвнам, вроде бы лошадьми да с помощью народа. А в общем, говорил, не знаю, но где-то слышал раз-говор такой. Когда построили каменную церковь, деревянную на берегу Суры забросили. То ли водой её в разлив смыло, то ли ещё чего, но дошли такие слухи: Сура там близко подобралась к ней. Вроде потом и кресты с куполов кто-то в земле находил. Кладбище ещё там было, его тоже не стало. Да  и не под руками она для местных была, та церковь, хотя со всей Руси на поклон туда шли.  Потом на Никольской горе, говорил, часовню построили в память о явлении иконы Николая Чудо-творца и службу там регулярно несли в мае. А каменная новая была просторная, три престола: Казанской Божьей Матери в центре, один пристрой в ней - Георгия Победоносца, и в другом – Николая Чудо-творца.
 
Попов порядок, базар напротив,
Рядом церковь белая парит.          
И когда над ней заря восходит
Каждый день здесь колокол звонит.

Несёт он весть, благость по округе:
«Россия родимая жива!»
Есть от души, от сердца в этом звуке
Гордости, величия молва.

И службы проводились, и престолы 
Казанской Божьей Матери один,
Второй - Мирликийского Николы,
Третий - Георгия Победоносца,
Что спас во времена лихих годин.

С матерью,  говорил отец, мальчишкой частенько ходил в церковь. Да и крестили его там. Александром назвали, на день Александра Невского родился. Ещё говорил, что на перекрёстке улиц Купеческой и Глотовки часовня была построена в честь побед Александра Невского, когда его в святые произвели. Небольшая, но красивая. Служба только один раз была, третьего сентября. «В общем, в мой день рождения», – говорил отец Георгию.
 
В центре посёлка стояла часовня,
Невскому добрую славу несла.
Церкви, конечно, похоже, не ровня -
Очень красивая также была.

Улица Глотовка вниз убегала,
Слева Купеческой видно дома.
За перекрёстком Рязань примыкала -
На перекрёстке - часовня сама.

Каждый, кто ехал, часовню ту видел.
Шапку с головушки тут же снимал.
Знаменем крестным, с торжественным видом,
Твёрдой рукою себя осенял.
 
А напротив церкви потом Попов порядок появился. Всего семь домов. Улицу называли Теленовской. В каменном жил священник Ко-пьёв, во втором, деревянном – Филицин, в третьем – отец забыл кто, а в четвёртом – Травин, а ещё в трёх деревянных – псаломщики, пояснял отец Георгию. На Геркин вопрос, куда делись церковь и дома, отец ко-ротко отвечал, что церковь сломали, а деревянные дома сгорели во время большого пожара. 
 Рассказывал отец, как мальчишкой бегал смотреть, где заклады-вали собор на площади, напротив правления. Как там было много народу, когда освящали место,  как пели молитвы. Потом, как и все мальчишки, любил с друзьями полазить по стройке. Рассказывал, как после начала Первой Мировой войны прекратилось строительство со-бора, возведённого уже под купола.  Деньги нужны были на войну проклятую, так ненужную простому человеку. Ну а потом -  февраль-ская революция, а за ней октябрьская, ну и всё. А позже собор сломали и из кирпича перед войной среднюю школу построили.
Люди в посёлке были очень преданы своему святому месту, так славившемуся по всей Руси Великой. На пересечении многих улиц сто-яли маленькие часовенки с встроенными в них иконами. Часовенки строились на пожертвования состоятельных промзинцев. Жители, про-ходя мимо, обязательно осеняли себя крестом, многие шептали молит-вы.
 Отец иногда вспоминал былые праздники. На Крещение, говорил он, на Суре, напротив посёлка, рубили прорубь в виде креста, иордань называется, и ставили крест изо льда. Народу приходило много. Он с матерью приходил за водой. Смотрел и слушал службу. Поёживаясь, глядел на тех, кто принимал крещение в холодной воде Суры. И видел, как порой подъезжали санки, запряжённые тройками лошадей. Из са-нок, из дорогих тулупов выбирались купцы, село-то было купеческое. И в одном исподнем, то есть  нижнем белье, окунались в воду. А когда они выбирались из иордани, их тут же быстренько укутывали в тулуп и подносили штоф водки. Танцуя, тройка разворачивалась на месте и быстро скрывалась, поднимая за собой облако снега.
Однажды Герка заметил, что отец не ест куриные яйца. Он начал расспрашивать отца, почему. Тот вначале не говорил, а потом признал-ся, что, будучи мальчишкой, объелся пасхальных яиц. Жили-то бедно, ну вот, он на Пасху насобирал и с голодухи  перестарался. Герке он хо-дить и собирать по улицам не советовал. Можно было брать только у родных и близко знакомых. Но он не обращал внимания на мать, кото-рая всегда готовилась к празднику, красила яйца, и Герка частенько ей помогал. А ещё Герка любил куличи и пасху, которые готовила мать. Дед Афанасий по отцовской линии тоже всегда готовился к Пасхе. Жил один, бобылём. Отец рассказывал, что он после долгой службы в царской армии и участия в войне с японцами, а потом и в первой империалистической, одно время был звонарём в промзинской церкви. Геннадий, Геркин родной брат, тоже рассказывал, как с дедом забирался на высокую колокольню и видел, как тот звонил, раскачивая тяжёлый че-тырёхсоткилограммовый язык восьмитонного колокола.
Но особенно запомнил отец праздник - Николу.  В эти майские дни население Промзино увеличивалось в несколько раз, раза в три, че-тыре. Улицы заполнялись разнообразным народом, в основном, в про-стых  походных одеждах, в которых преобладали темные тона, за спи-нами были тощие котомки и довольно лёгкие кошели, в руках - крепкие подоги, без которых порой нельзя было обойтись. К Николаю Чудо-творцу надо было идти  пешком, да иногда не одну сотню вёрст. На улицах посёлка начинали звучать голоса, языки и наречия разных народов многонациональной России.
  Посёлок порой напоминал большой  улей. На ночлег многие просились в дома, кто-то во дворы, а кто-то оставался у дворов, рас-стилая принесённую с собой рогожу. Самые стойкие верующие располагались  на ночлег в лесу вблизи святых колодцев и купален. В колод-цах прихожане с особым вниманием рассматривали рисунки на или-стом дне, которые рисовали потоки воды, выбивающиеся из земли. По ним старались угадать предсказания своей судьбы. Многие деревья около Георгиевского колодца лишались своей коры и листьев. По  пре-данию, святой Георгий Победоносец  отдыхал у этого колодца и набирался сил, а своего коня привязывал к деревьям рядом с колодцем, и эти деревья тоже стали святыми и вместе со святой водой давали силу и неуязвимость защитникам своей земли.
 К Николе, как рассказывал отец, он готовился задолго. Собирал и мыл бутылки для продажи под святую воду. Ходил на Никольскую гору, собирал камни из опоки с замысловатыми рисунками, нёсшими каждому приобретавшему их загадочный таинственный божественный смысл. Как отец говорил, чего там греха таить, над иным камнем при-ходилось самую малость, аккуратно потрудиться. Нужда и бедность - вот что толкало, хотя это не оправдание, признавался он.
Все пришедшие на Николу ждали самого главного - выноса Чудо-творной иконы Николая и шествия с ней на Никольскую гору. Это про-исходило после утреннего служения в белокаменной красавице Промзинской церкви, под звон колоколов. С крестами и хоругвями,  с церковным пением икону Николая Чудотворца выносили на специальных носилках, на плечах четырёх человек. И все направлялись к горе, к месту её явления, к часовне, где должно было происходить основное богослужение. Народ, как говорил отец Георгию, битком стоял вокруг церкви, образовывая живой коридор до самой горы.  Все крестились и кланялись, многие  старались поднырнуть под икону и положить при-несённое пожертвование на одну из подвод, двигавшихся за шествием. На Никольской горе проходила главная церемония. Всё находилось в лёгком движении.
Послушав и помолившись, народ шел в лес, к трем располагав-шимся там святым колодцам. Там тоже шли службы. И здесь же находились купальни, где можно было окунуться в прохладную святую во-ду,  нёсшую в себе исцеление от физических и духовных болезней и избавление от грехов. Другие люди спускались к колодцу под горой, а оттуда по крутому, почти отвесному склону, порой на коленях взбирались, творя молитвы, прося прощения и исцеления, искупая свою вину неимоверно трудным подъёмом.  При этом, не забывая рассматривать и подбирать камни.  Вот так рассказывал отец Георгию о праздновании Николы в Промзино. 
 Герка и сам помнил, как однажды уже  в советское время по поселку, тогда уже называвшемуся Сурское, как-то очень быстро, можно сказать мгновенно, пронеслась весть, что идёт крестный ход:  оттуда, из-за Суры, от Белого Ключа, по старой дороге, по гати несут икону на гору. Он помнил, как с друзьями кинулись смотреть на никогда не ви-данное шествие, чем-то в общем напоминающее демонстрацию – толь-ко вместо флагов и знамён несли кресты и иконы  и пели совсем другие песни. Они встретили шествие, когда оно перешло сурной мост и входило на промзинский, а далее – на улицу Ленина. Шествие ненавязчиво сопровождало несколько милиционеров. Их-то Герка знал, порой ими попугивали: «Если слушаться не будешь, милиционеру отдадим». Лю-дей, встречающих крестный ход, было в общем-то   не очень много, в основном это были старики и старухи,  пожилые люди да ребятишки. Люди были – на работе, а с работой было строго, кто на учёбе, а учите-ля отвечали за учеников. И вообще, власть вела атеистическую пропаганду. Народ, может, и не боялся, но лишний раз на заметку попадать не хотел, да и верующих, надо честно сказать, поубавилось. К горе то-гда Герку с друзьями близко не подпустили.
Вобщем, села Промзино не стало, стало Сурское.  Его, говорил отец, и переименовали для того, чтобы паломников с толку сбить.  Гер-ка отлично помнил: если куда-то приезжал с родителями, и на вопрос, откуда приехал, люди, живущие в тех местах, не могли толком сообразить, где это такое – Сурское, но если потом говорил, что это Промзи-но, то многим становилось понятно – это там, где Никольская гора.  Икона, которую несли, была уже не та – подлинную, как потом сказал отец Герке, давно изъяли на нужды государства: она имела серебряный оклад, позолоту и отделку из драгоценных камней, а также несла в себе историческую и художественную ценность.  Но она исчезла где-то в Самаре, в историческом музее. В общем, от того, не так уж далёкого прошлого мало чего и осталось. Только гора святая да источники.  Правда, Герка слышал от старшего брата, что после войны с фашиста-ми паломников сильно прибавилось. Люди шли и молились. Молились за возращение  тех, кто пропал без вести, за здоровье раненых и иска-леченных, за вернувшихся с войны живыми. Да и самих раненых и ис-калеченных здесь побывало много.
  Когда Герка был небольшим мальчишкой, он на всю жизнь за-помнил, как однажды  на улице что-то громко и резко хлопнуло, и от этого жалобно запели стёкла в окнах его дома. От неожиданности он вначале вздрогнул, а затем кинулся к окну и увидел красноватое облако пыли, которое поднялось там, над развалинами старой церкви. Тогда он побежал на  улицу. Во дворе мать преградила ему дорогу. Она крести-лась и что-то шептала. На вопрос: «Что это?» - она ответила, что ничего не знает, вот когда придёт отец, он должен всё рассказать. А пока Герку не велел никуда выпускать - где-то там что-то взрывают. Вскоре пришёл с работы на обед отец  и разрешил Герке играть на улице. Он слышал, как мать выговаривала отцу: как можно было такую красоту разрушить! Она говорила, что можно бы было закрыть, да и всё. Вспомнила, как ещё раньше валили церковь  двумя мощными тракто-рами, как лазили люди по куполам и колокольне, затаскивали туда же-лезные тросы. Как натужно ревели моторы тракторов, которые встава-ли на дыбы. А она, бедная, всё не поддавалась. И тянули-то куда? Туда, в сторону Никольской горы, куда из церкви шёл крестный ход с иконой Николая Чудотворца. А на горе-то часовню ещё раньше ведь разруши-ли. Порой мать прерывала свои воспоминания, крестилась и говорила: «Что это делают и зачем?» Потом спрашивала, зачем это тогда в церкви брёвна зажигали.  И Герка слышал, что отец  говорил, что кладка уж очень прочная была. Вот, чтобы ослабить её и раскачать, они и приду-мали  в трещины дрова и брёвна заталкивать и поджигать. Потом в ста-рости жалел, что не могли многое уберечь, а новое, то, что построили, не ахти красотой-то блистало.   И уж совсем не одобрял, как помнит Георгий, поступок власти, то ли подтолкнувшей, то ли просто разре-шившей одному сурчанину собрать с промзинского погоста каменные надгробия состоятельных промзинцев и использовать для фундамента при строительстве дома. Он и сам помнил, что когда учился в школе-восьмилетке, мальчишки с верхних домов улиц Воровского и Трудовой частенько приносили в школу осколки красивых камней и старались выменять на что-то. А когда их спрашивали, где взяли, то отвечали: «Да там, на кладбищах». А до этого там была разрушена часовня, кото-рую построил на месте деревянной Александр Гаген, управляющий имением графа Рибопьера в честь возвращения сына Николая из плена  Первой Мировой войны.
 Ещё Герка помнит, когда на развалинах церкви появились гаражи и конюшни  «пожарки»,  а на каменном помещении церкви, где раньше хранили пожертвования, как ему говорил отец, водрузили сруб, а на него – дощатый восьмигранник со смотровой площадкой.  Это была пожарная часть. А за ней, там, где было церковное кладбище, решили вначале построить стадион. Но почему-то построили только две площадки, баскетбольную за дощатым автовокзалом, или, как говорили, автосараем, а выше - волейбольную. И порой там проводили соревнования.  Но перед этим вначале стали рушить склепы. Герка вспоминает это как что-то страшное. Полупьяненькие мужички с ломами и лопата-ми начали курочить  склепы, разбирать кирпичные кладки, продавать кирпич, порой выбрасывая содержимое склепов. Вокруг можно было видеть разбросанные черепа и человеческие кости, остатки церковных одежд и обуви. Говорили, что находили и ценности. Но самое страшное, что запомнил Герка, - глупых пацанов, бегающих по улице с черепами на палках. А как же иначе, если взрослым было всё позволено. Помнил Герка и неожиданно открывшийся подземный лаз при выравнивании дороги.  В одну сторону он вёл к восьмилетней школе, дому сестёр Соколовых, а в другую - прямиком к церкви. Он помнил даже, как его одноклассник Витька, самый маленький в классе, шустрый, смелый и задиристый пацан, которого из-за его габаритов военкомат даже не поставил на учёт, неоднократно пытался пролезть в тот лаз, но безуспешно. Хотя все подбадривали и распаляли его воображение находкой клада и тому подобного. Но ничего не получалось у него. Уж больно тесный был лаз.  Потом все начинали фантазировать, для чего он был построен. Одни говорили, что там мог пролезать очень-очень маленький человечек и проделывать разные таинства. Другие, что там могли передвигаться дрессированные животные. Третьи, что с помощью верёвок передвигали коляску.   Четвёртые, что таким образом подавали тёплый воздух в церковь из дома Соколовых. Много было вер-сий. Но тайна часто так и остаётся тайной.
Помнил Герка и тот день, когда, выйдя на улицу, увидел кучки толпящихся людей, о чём-то говорящих и показывающих рукой в сто-рону Никольской горы.  Когда он посмотрел, то увидел двигающийся по ней трактор. Вначале было непонятно, что он там делает. Но, при-смотревшись, Герка увидел, как вниз стали скатываться белые камни, а вокруг вершины начала расти белая окантовка спадающей неровной бахромой. Многие люди были в недоумении - неужели гору начали срывать? Оказалось, точно.  Вот тебе и легенда. Во все времена были и, наверно, будут люди, которые способны что-то создавать – созидатели, и они будут выделяться среди других, но неминуемо будут и умеющие только разрушать – разрушители, которые тоже хотят выделиться среди других.  Но упаси нас Господи от них. Отец сказал, что слышал: на месте горы стадион хотят соорудить. Баламут нашёлся, говорит, один, и здесь, и в области убедил: с паломничеством на Никольскую гору надо кончать. Если, говорит, переименование посёлка из Промзино в Сурское не помогло, то Никольскую гору надо срыть и стадион сделать, а на Святых  колодцах пионерский лагерь построить. Мать пере-спросила тогда отца: «Да это тот, что ли, начальник? Так он на всё готов», - пояснила она. Говорили, будто он  большую и малую нужду справлял в колодцы, чтобы народ не ходил за водой. Отец тогда сразу предупредил мать, чтобы она лишнего не болтала - чего сама не виде-ла. А трактор, поелозив ещё пару дней, вдруг исчез. Потом Герка тоже ходил смотреть на него. А тот каким-то образом нашёл на самом кру-том склоне к Суре – одно единственное деревце, свалившись, уперся в него. Тракторист выпрыгнул. Вот и гадай, что получилось. А потом уже на тракторе на гору никого не могли загнать, как говорят, ни за ка-кие деньги. А тракторист вскоре куда-то уехал, а потом прошёл слух -  покинул этот свет.  А вот пионерский лагерь на Святых колодцах построили. Сделали всё хорошо, добротно, но проработал он там недолго. Место он занял не своё, вот и не сложилось.
Вспомнил Георгий, как власть не пускала людей к святой горе, как ставились посты, оцепления, организовывались дежурства мили-ции, активистов-комсомольцев и коммунистов. Порой они отворачивались и «не замечали» старых пожилых людей пришедших издалёка за святой водой - эти люди большой политики не сделают. Но порой за это сами получали выговора. Иногда начальство действовало на опережение, высылая навстречу идущим на Никольскую гору машины и обманным путём, уговорами, заманивало в машины, якобы чтобы побыстрее отвезти, а везло их назад, откуда они пришли.
Порой за горой проходили стрелковые соревнования, там сделали тир. Водили туда учеников, да вообще всех членов ДОСААФа. Тогда малокалиберные винтовки были почти во всех рабочих коллективах. Здесь же проверяли свою меткость и работники милиции и охранники. Но этот случай,  думает Георгий, в памяти сурчан останется надолго. Помнит, как привезли нового секретаря райкома комсомола, молодого долговязого парня. Он оказался деловой и очень службистый. Стал ра-ботать затем в райкоме партии. И, находясь на должностях, он боролся с религией - устав требовал того. Но наступили иные времена. И Георгий вначале не поверил, узнав, что данный товарищ, бросив всё, подал-ся в послушники, а потом пошёл и здесь по служебной лестнице вверх. Похоже на то, что, видимо, замолил свои он грехи.   
Георгий посмотрел на свечу. Она, потрескивая, догорала. По её краям сбегал расплавленный воск. В его капельках блестели искорки отражавшегося пламени. Георгию показалось, что это две слезы, навеянные его воспоминаниями, а может, это слёзы памяти по его матери. Сколько воспоминаний пролетело за это время, хотя свеча еще не догорела,  или, точнее, сколько воспоминаний сгорело в пламени этой свечи! Сколько времени охватили его воспоминания, и всё это там - дале-ко-далеко, а пролетело, как один миг. Он посмотрел на стоявшую в углу икону, которая смотрела на него, дотронулся правой рукой до груди, где вместо креста на гайтане висела маленькая серебряная иконка с изображением Казанской Божьей Матери. Он надел её после того, как потерял оловянный крестик, который когда-то в больничную палату принесла ему уже старая мать. Если покойный отец искал в таких слу-чаях хороших врачей, то мать  обращалась к таким же, как она, матерям и совместными молитвам и они старалась помочь ему, и он помнит, как в детстве проходила  душевная и физическая боль. А тогда он лежал, прикованный к больничной койке,  с серьёзной травмой ноги.  Врачи, приходя на обход,  говорили: наверное, придётся делать операцию.
Как-то поздно вечером, опираясь на палочку, в палате появилась мать. Она наклонилась поближе к Герке, вынула из кармана небольшой оловянный крестик на гайтане небесного цвета со словами: «Одень, сынок. Не стесняйся». Герка посмотрел на мать. Он увидел в её глазах такую мольбу, такую силу веры и такую надежду! И эта вера переда-лась и ему. Он взял и надел крестик с мыслью: ну и пусть, если что, исключат из партии. 
Наутро ему показалось, что в ноге произошли изменения в луч-шую сторону. А когда во время обхода дело дошло до него, врачи дружно переглянулись.  Герка всё понял и загадочно улыбнулся.  С тех пор Георгий берёг крестик. Когда он поправился, то в память об этом случае сочинил небольшое, простое стихотворение.
В больничную палату
Принесла мне мать
Крестик оловянный
И просила взять.

«Ты возьми, сыночек,
Не стесняйся, мой,
Пусть в твоих мученьях
Будет он с тобой.

А я молиться буду,
Пусть поможет Бог,
Чтоб земному счастью ты
Радоваться мог».
……………………..
С той поры далёкой
Крестик я ношу.
Успокоить душу мамы
В небесах далёких 
Бога я прошу.
Много прошло с тех пор времени.  Но вот не уберёг Георгий  крестик.  Он так об этом сожалел и корил себя, и всё думал: «Как же быть?»  Потом решил купить вместо креста иконку Казанской Божьей Матери. Правильно он сделал или нет, он не знал, но сделал так, как подсказало ему сердце.