Возвращение

Зинка родилась в деревне. Деревня стояла на пригорке, и
от неё к реке сбегало множество извилистых тропинок, про-
топтанных среди густого цветастого многотравья. Сама дерев-
ня была невелика, но Зинке казалась большой и бесконечно
длинной. Она даже уставала, когда мать, прихватив её за руку,
вела к тётке на другой конец деревни. Тётка была родной се-
строй матери, Зинка боялась её худого длинного лица, требо-
вательно-строгого взгляда и крючковатых пальцев её огрубев-
ших в работе тёмных рук.
Дом у Зинки был большой, светлый, отец всё в доме де-
лал сам, любил работать топором и в редкие свободные часы
мастерски сработал резные наличники на окна. И первым
Зинкиным словом стало «окно», когда она пальчиком показа-
ла на резной наличник и радостно засмеялась. Конечно, толь-
ко мать и разобрала это сказанное ею слово, а отец подхватил
дочку на руки и счастливый подбросил вверх: «Ах, ты моё
светлое оконце».
Росла Зинка, как и все деревенские ребятишки на улице.
Другой раз проголодается, забежит в дом, сунет кусок хлеба
за пазуху и опять к ребятам. А бывало и так: наберут огурцов
прямо с грядки, усядутся где-нибудь в тенёчке и, ну, хрустеть,
зубы молодые крепкие. А надоест, станут огурцами швырять-
ся, налево-направо, выяснять кто ловчее.
Жилось Зинке хорошо, весело, и как-то привычно всё
было. А тут, ей тогда седьмой годок пошёл, приехали к со-
седке гости из города: две девчонки Зинкиного возраста,
обе в соломенных шляпках с лентами, а на ногах туфельки
с пуговками. Ходят только по дорожкам, о чём-то шушука-
ются, а на грязных замарашек вроде Зинки смотрят и носы
морщат. Зинке на всё это глянуть бы с презрением, чужаки,
не наши, и забыть, а у неё в голове что-то перевернулось.
Посмотрела она на свои искусанные комарьём грязные ноги,
стыдливо натянула на выглядывающий из-под старой засти-
ранной рубахи пупок, и вдруг что-то загорелось у неё вну-
три, червяк зависти что ли начал точить Зинкину душу. Дев-
чонки уехали, а Зинка прямо-таки заболела городом, стала
просить мать, давай поедем жить в город. Так надоела, что
мать даже на неё прикрикнула, а она в ответ только и сказа-
ла: «Всё равно уеду».
В школу собралась Зинка, девятый годик пошёл. Мать с
отцом привезли из города портфель с блестящей металличе-
ской застёжкой и двумя отделениями внутри: для книг и тетра-
дей. До школы далеко ещё было, лето в самом разгаре, а Зинка
уже ждать начала. Но тут случилось непредвиденное. По де-
лам или что повезли продавать, уехала мать с отцом в город,
строго-настрого наказав Зинке не баловать, за огородом да за
коровой смотреть, сказали, что обратно скоро будут. День шёл
за днём, ждала Зинка, плакала, да вся деревня всполошилась,
а отец с матерью так и не вернулись. Разное говорили: гово-
рили, что авария, говорили, что убили их, но Зинка не верила,
всё ждала, бежала к двери на каждый стук, а потом затаилась,
ушла в себя и уже не знала, ждать ей или нет.
Да чего уж тут было ждать. Пришла тётка забирать Зин-
ку к себе, села среди избы на табуретку, сказала: «Собирайся,
девка, будешь у меня жить». От худого, сурового лица её ни
улыбки, ни ласки, обмерло Зинкино сердце. Ушла она за печ-
ку, прижалась к ней, словно к родной мамке, сказала:
— Не пойду, лучше одна буду.
Тётка посидела, подождала, а Зинка так и не вышла к ней
из своего укрытия.
Жаркое было лето, горячее. Грозы не покидали деревню.
Синим светом горело небо по вечерам, и молнии словно ог-
ненные хвостатые змеи то и дело, срываясь с неба, вонзались
в землю. Грохотало, а дождей всё нет и нет. Зинке огород на-
доело поливать, вода в колодце резко осела, того гляди дно по-
кажется. И тут случился пожар. Начался он с Зинкиного края.
Полыхнула молния, зажгла первый дом, и ветер понёс огонь
по крышам дальше. Не дали сжечь всю деревню, но Зинкин
дом сгорел, одни головешки остались да обгоревшая растре-
скавшаяся печка на чёрном пепелище. Зинка всю ночь проси-
дела возле своего сгоревшего дома, не плакала, только иногда
пронзительно вскрикивала: «Маманя, маманя…», а потом за-
молкала и всё смотрела на свой бывший дом, который вдруг
стал грудой обуглившихся брёвен. К утру не выдержала, упала
в чёрную обожжённую огнём траву и впала в забытьё.
Некуда было теперь Зинке идти, только к тётке.
Осенью пошла в школу. Платьишко, что понаряднее, дал
кто-то из деревенских, а портфель тётка заказала соседу, он и
привёз из города, не такой, как тот, который мамка с папкой
покупали, тот дорогой видно был, а этот попроще, без метал-
лических застёжек и с одним отделением.
И началась новая Зинкина жизнь, совсем непохожая на
прежнюю. Раньше бывало мать Зинку болтушкой называла, ска-
жет: «Зин, язык у тебя не устал?» А Зинке в радость было обо
всем рассуждать, про свои ребячьи дела матери рассказывать, а
теперь посмотрит на строгое тёткино лицо и замолчит. А если
та спросит о чём, Зинка только и скажет в ответ «да» или «нет».
Приучена была Зинка матерью с малых лет к работе. Бывало ещё
на ногах плохо стояла, спотыкается, а от матери не отстаёт: мать
на огород и она туда же. Корову мать вечером выйдет встречать,
и Зинка с прутиком в руках тут как тут, будто молодая хозяйка.
Да и теперь стала она тётке по хозяйству помогать: то огород
польёт, то курам размоченного хлебца или старой каши вынесет.
И за коровой могла присмотреть, а другой раз, коли тётка зане-
может, то и подоит. Дом у тётки старый, такой же старый, как и
сама тётка, тёмный, не такой, как тот, в котором Зинка с отцом,
матерью жила. Та жизнь для неё праздником была.
Чем старше становилась Зинка, тем всё яснее и яснее
становилось для неё, что в деревне она жить не будет. Когда-
то растревоженная мечтой о городской жизни, она теперь
потаённо, никому не открываясь, ждала с нетерпением того
самого дня, того самого часа, когда скажет тётке о своём отъ-
езде. Она не знала, как всё будет, не знала, где возьмёт деньги,
но твёрдо знала, что уедет. Там в городе она, наконец, сбросит
с себя старое заношенное платье, снимет заляпанные грязью
сапоги и вместо надоевшего платка наденет на голову шляп-
ку. И станет другой, городской.
Наконец, этот день настал. В тот год Зинке стукнуло во-
семнадцать. Они ужинали. Тётка только что подоила корову,
налила Зинке кружку парного молока, придвинула к ней. Зин-
ка молчала. Потом поднялась, прошлась по избе и, чтоб ловчее
сказать то, что надумала, остановилась за тёткиной спиной.
— Тёть Даш, я вот… уехать хочу…
Тётка перестала жевать, спросила:
— Далёко?
— В город…
— В город? — переспросила тётка.
Больше она не сказала ни слова. А вечером, когда ложи-
лись спать, подозвала Зинку. Тётка сидела на неразобранной
кровати, держа в руках что-то завязанное в белую тряпицу.
— Зин, — сказала она, — ты вот сядь рядом, посиди ма-
лость, уедешь ведь… Вот думала я, когда-никогда, а замуж пой-
дёшь... Скопила деньжат… Ну, а коли всё по-другому, бери их,
они тебе там сгодятся.
И положила ей на колени свёрток с деньгами.
Много народа побежало тогда из деревни. Были трудные
девяностые. Сговорилась Зинка с одной деревенской женщи-
ной вместе ехать, были у той дальние родственники в городе,
ну и подумала, не прогонят же их сразу, дадут осмотреться.
Понадеялись, да не так вышло. Переночевать разрешили, а вот
остаться на день-другой, она и сама поняла это, в тесной ком-
натушке, где и встать-то негде, не то что лечь, она не смогла.
Пришлось идти на вокзал. Так вот и началась Зинкина город-
ская жизнь. Она научила Зинку всё сносить: обиды, оскорбле-
ния, голод и холод. Зинка бралась за любую работу. Поначалу
в привокзальном буфете мыла посуду. Потом устроилась убор-
щицей в магазин, мела грязные затоптанные полы, таскала не-
подъёмные ящики, разгружая продуктовые машины. Однажды
ей крупно повезло. На автобусной остановке среди множества
объявлений углядела листок, написанный от руки: «Требуется
дворник». Такой милости от судьбы она и не ждала, появи-
лась комнатушка, маленькая, два шага на два, но всё же своя,
отдельная. И началась Зинкина дворническая жизнь. Осенью
мела тротуар, засыпанный опавшей листвой, зимой — скребла
и чистила тот же тротуар от льда и снега. Не сладко пришлось
ей в этой новой для неё городской жизни, но к тётке в деревню
она не вернулась.
Деревенская она была с виду: простоватое лицо, прямые
жёсткие волосы и белые ресницы, словно обожжённые солн-
цем. Что в ней нашёл этот интеллигент со слабой впалой гру-
дью и тонкими пальцами музыканта. Что-то видно нашёл, воз-
можно нечто не достающее ему самому, грубую естественную
силу и простоту. Брак этот длился недолго, он ничего не по-
дарил Зинке,:ни ребёнка, ни радости, только оставил по себе
щемящую тоску по какой-то другой, неведомой ей жизни. Так
и жила она в этом чужом для неё городе, не понимая зачем она
здесь живёт, но и не стремясь уйти, уехать из него, чтобы най-
ти на земле какое-то своё, родное для неё место.
Однажды она вынула из почтового ящика вместе со мно-
жеством пёстрых реклам загадочное письмо, один только её
адрес на конверте и нет обратного. Конверт помят, и лилова-
тый след на нём, будто от слёз. Она долго в каком-то необъяс-
нимом волнении смотрела на конверт, потом резко надорвала
и вынула вдвое сложенный листок. Внизу корявыми буквами
было выведено: Твоя тётка Дарья. Она стала читать, с трудом
разбирая слова: «Зинуша, чует моё сердце помру скоро. При-
ехала бы, хоть поглядеть на тебя разок».
«Удивительно, как тётка смогла узнать её адрес?» — Зин-
ка снова пробежала по письму глазами. — Да, письмо от тётки
Дарьи. Как давно Зинка не вспоминала о ней…»
Через несколько дней собралась и поехала. Сойдя с авто-
буса в самом начале деревни, она пошла по той самой улице, в
одном конце которой когда-то стоял её дом, а в другом — тёт-
кин. То там, то здесь, по обе стороны дороги стояли полуразру-
шенные дома, покинутые хозяевами, но было много и новых,
по-городскому отстроенных домов со светлыми, непривычны-
ми для той старой деревни застеклёнными террасами. По все-
му было видно, что здесь живут дачники.
Она дошла до конца улицы и в растерянности остано-
вилась. Там, где раньше стоял тёткин дом, теперь лежала
груда полусгнивших брёвен. Нет, она не могла ошибиться.
Вот чуть поодаль старая, разросшаяся черёмуха, некогда по-
саженная тёткой, и такой знакомый полуобвалившийся за-
борчик вокруг бывшего палисадника. Что произошло? И где
сама тётка Дарья?
Она пошла обратно в надежде кого-нибудь встретить.
Возле одного дома на ступеньках крыльца сидела старуха.
День был жаркий, а она зябко куталась в шерстяной платок.
Зинка подошла, постояла, потом присела на ступеньку рядом.
Старуха внимательно и пристально рассмотрела её.
— Нет, не припомню, — сказала она, — а ты кто?
Зинка не ответила, всё равно не вспомнит, слишком много
прошло времени. Помолчала. Из-под ворот вылезла серенькая
невзрачная курица, отряхнулась и начала что-то выклёвывать
из плотной убитой ногами серой земли.
— Ты к кому приехала? — снова спросила старуха.
— К тётке. Вот тут недалёко дом раньше стоял, наверное,
знаешь, дом тётки Дарьи. Письмо я от неё получила. Приеха-
ла, а тут тебе — ни дома, ни тётки. Куда она подевалась-то
хоть?
Старуха долго пристально вглядывалась в Зинкино лицо,
словно подозревая её в чём-то.
— Милок, да ты чего говоришь-то, ты в своём уме? Лет
пять-шесть тому назад, не мене, померла она, я её и схорони-
ла. Ноги у меня тогда ещё ходили. А ты говоришь, куда по-
девалась. В земельку кладбищенскую полегла, вот куда поде-
валась твоя тётка Дарья, — старуха усмехнулась, — письмо,
говоришь, получила… С того света, милок, писем уже не
шлют. Ты чего-то завралась, девка…
Зинка и сама ничего не могла понять. Письмо-то оно вот
тут, в сумке. Вот и думай теперь.
Кладбище недалеко, сразу за деревней. Когда-то на клад-
бище и церковь стояла, потом сама она или помогли ей рухну-
ла, и местные разобрали её на кирпичи. И вспомнилось Зинке,
как однажды тётка сказала про эту церковь: «Отсель и жизнь
наша под гору пойдёт, рухнет». Да так оно и вышло.
Зинка долго обходила ряды могил, искала тёткину. По-
падались и новые свежие захоронения, но чаще — почти срав-
нявшиеся с землёй, маленькие бугорки с покосившимися на
них крестами. На одном таком бугорке Зинка увидела деревян-
ную дощечку, да только одно единственное слово сохранилось
из когда-то написанных здесь: имя Дарья. Зинка долго молча
стояла рядом, потом подняла руку, неловко неумело перекре-
стилась и низко поклонилась бугорку земли, под которым, как
подумалось ей, и лежит её тётка.
Она почти дошла до деревни, но остановилась в разду-
мье. Потом стала медленно спускаться к реке. Когда-то ши-
рокая и быстрая, река, приостановив своё течение, теперь
лениво текла среди густо заросших рогозом низких берегов.
Бывало в жаркие летние дни и Зинка наперегонки с ребятами
бегала к этой реке. И сколько было смеха, сколько радости.
Ей думалось, что всё уже ушло из памяти, всё забылось, а вот
нет. Всё помнится. Она села на траву и достала из сумки пись-
мо. И вдруг так ясно увидела она старый тёткин дом, поко-
сившееся крылечко и тётку, поднимающуюся по его ступень-
кам. Как всегда была тётка в знакомом Зинке тёмном платье
одновременно и праздничном, и будничном. Зинка прижала
письмо к губам, и показалось ей, что это и не письмо вовсе,
а живая с крючковатыми загрубевшими в работе пальцами,
натруженная тёткина рука; будто тётка только что подоила ко-
рову, и рука сладко пахнет молоком.