Чужой дом

Очень жалела Дарья Степановна и зачем это она согла-
силась переехать жить к дочке в город. Конечно, не слад-
ко пришлось ей в ту зиму после смерти Ивана Петровича,
одна в доме осталась, а дом старый, никудышный. Снегу
на крышу навалило невесть сколько, уж больно метельной
прошедшая зима была. Летом другое дело, летом хорошо в
деревне. Теперь с болью в сердце вспоминала она лужайку
перед своим деревенским домом, куда частенько забредали
коровы, чтобы на ходу успеть ухватить клочок травы, видно
на коровий вкус особенно сладкой. Да только теперь никто
в деревне и не держит коров. Вспоминала она и свой ого-
род, как они там с Иваном управлялись, осенью картошку
с ним на пару копали. Сажали-то маленько, рядков пять, не
больше. Много ли им надо. Зато своя картошечка, такой в
магазине не купишь.
Любил Иван Петрович своё огородное хозяйство. А она
Ивана своего любила, ой, как любила. С молодых лет. Бывало
летом, как станет вечереть, сядут они возле старой бани на
сложенные тут, прогревшиеся за горячий солнечный день тё-
плые брёвна, сядут и молчат. А им и слов никаких не нужно
было, они с Иваном всё одинаково понимали, будто это во-
все и не два человека, а один: одни мысли, одни слова. А на
огороде-то, ой, как хорошо бывало в ту пору: солнышко на
покой идёт, и всё залито словно бы тёплым живым золотом.
Так бы и жили они, хоть бы сто лет ещё и померли бы в один
день, как хотелось Дарье Степановне, да только вот болезнь
нежданно-негаданно подкралась к её Ивану и унесла в могилу.
Теперь одно оставалось ей — молиться за своего Ивана. Она
и молилась, просила Бога послать ему на том свете небесную
радость. Плакала и молилась.
На похороны приехала дочь Катя. Приехала по телеграм-
ме. Редким гостем была она в деревне, чужой стала для неё
деревня. Вот и по болезни отца так и не собралась, не при-
ехала, хоть ждала её Дарья Степановна. Да и на похороны,
считай, что опоздала. Надо бы с отцом хоть денёк, хоть ночку
пробыть, мёртвый он всё равно порадовался бы родной душе:
дочка, мол, Катя тут, возле меня. Не вышло, опоздала, в обрез
приехала, как отца из дома выносить стали.
Потом к вечеру после поминок и разговор у них с Ка-
териной вышел. Дарья Степановна тогда словно бы и не в
себе была. Как разошлись все поминавшие покойного, стих-
ли разговоры, пусто стало в избе, упала она головой на край
стола и застонала, забилась в тоске, будто бы только теперь
и поняла, что умер её Иван, ушёл, покинул навечно. Присе-
ла Катя к столу, подняла её голову, прижала к себе. Затихла
Дарья Степановна, перестала плакать. А Катя тут и сказала,
что заберёт её с собой в город, одну не оставит. Мол, там ей
лучше будет. Кстати и за Верушкой присмотрит, Верушке-то
шестой годок пошёл.
Вроде бы и обрадовалась Дарья Степановна, правда, как
ей одной без Ивана-то в зиму здесь оставаться. Согласилась,
затихла, даже радость какая-то в душе поднялась. На другой
день и собираться начали, Катя торопилась. А в ту самую
ночь, накануне отъезда, другие мысли закрутились в голове
Дарьи Степановны. Всю ночь не спала, всё думалось ей как
это она Ивана-то своего одного здесь оставит? Кто к нему на
могилку-то придёт? Кто над ним поплачет, кто с ним погово-
рит? Не дело она задумала. А Катя пусть едет, ей надо. И стала
она в мыслях перебирать своих деревенских. Вот Клавдия, со-
седка, она ведь одних лет с ней; летом-то у неё народу полна
изба, а в зиму одна одинёшенька остаётся. И ничего. А в конце
деревни тётка Анна в своей избушке который уж год одна зи-
мует. И дом-то её на отшибе стоит. А та, пожалуй, и постарше
будет. Нет, нет, никуда она от своего Ивана не уедет. Так с ним
и будет до самой смерти. Дров на зиму хватит, а что купить —
и с машины можно. И чего только эта машина не привозит в
деревню, даже молоко в пакетах. Смешно только, и когда та-
кое было, чтобы деревня без молока жила, а теперь вот пакет-
ное молоко, не коровье, а словно механическое. Нет, останусь,
останусь, скажу Катерине, что передумала. Утром Дарья Сте-
пановна так и сказала Катерине, а та особо и не настаивала,
посмотрела — дрова вроде есть, картошка в подполе, деньжат
оставила и уехала. Другой стала её Катенька, вроде бы и обня-
ла мать на прощанье, но с холодком, отстранённо, и подума-
лось Дарье Степановне: видно рассердилась на неё Катерина,
не поехала с ней, наперекор сделала. А с другой стороны серд-
це говорило: изменилась, закрытая, сухая, словно даже чужая
стала, город, видно, её такой сделал.
Единственным и поздним ребёнком была Катерина, у
всех деревенских баб уже мал, мала, меньше, целый выводок,
а Дарья всё пустая ходила. Наконец, дал им Господь с Иваном
дочку, вымолила Дарья Степановна. Девочкой-то Катенька уж
больно ласковая и мягкая была, отец в ней души не чаял. На-
ряжали они свою Катеньку, бывало платьишко новенькое на
неё наденут, а она, ну, вертеться перед зеркалом: волосы бе-
лые, будто лён. А постарше стала тут уж всё по интернатам
да по чужим домам, в деревне-то какое обучение, четырёх-
класска и всё. И так город её захватил, что стала она деревни
стыдиться. А потом и вовсе уехала. Замуж вышла, не спро-
сясь. И свадьба была у них или не было, они с отцом так и не
поняли. Потом приезжала с мужем, вся из себя модная, губы
крашеные. Чужая одним словом. И Лизу, внучку, всего разок
к ним в деревню привозила, всё детский сад да детский сад,
там, мол, больше чему научат. Поначалу грустили они с Ива-
ном. Как так? Ко всем соседям внучата на лето приезжают и
ничего, а тут… Ну да что поделаешь, подождали, подождали
внучку и смирились. Что ж, коли город их так крепко держит,
не отпускает.
Всю осень ходила Дарья Степановна на могилку к свое-
му Ивану, до самого первого снега. Кладбище, оно вроде бы
и недалёкое, всего километра четыре до соседней деревни.
По обе стороны дороги — лесок, всё больше осины, жёлто-
красным огнём так и полыхают. А после дождя луж много, и
смотрится в них хмурое осеннее небо, серые они, будто слеза-
ми налитые. Тихонько идёт Дарья Степановна, дорога скольз-
кая, глинистая, не дай Бог, упасть. Храм виден издалека, на
горушке поставлен. Крестика только на нём нет, одни стены
порушенные: ещё в тридцатые годы взорвали его. Бабушка го-
ворила: плакала тогда вся деревня. А теперь храма нет, и всё
же будто он есть. Да только молитва теперь уже не зазвучит
среди его стен. Да и здешний народ уже разбрёлся по земле.
Никому теперь вроде и не надо это.
Завидя храм, Дарья Степановна каждый раз останавли-
вается, низко кланяется, крестится и говорит своё обычное:
«Прости нас, Господи».
Ходить на кладбище можно было бы и зимой, да только
дорогу снегом заметёт, не пройдёшь. Да и само кладбище —
одно сплошное белое снеговое одеяло, и могилку-то не сы-
щешь. Вот и жди, когда это весна придёт да растопит снег.
Длинной и тёмной показалась Дарье Степановне эта пер-
вая прожитая без Ивана зима. Плакала, тосковала она, ждала
весну, надеясь на что-то неясное, радостное. А тут-то и случи-
лась беда. Рухнула крыша в доме, зима-то на редкость снеж-
ной выдалась. Пришлось Дарье Степановне к соседке переби-
раться. А с соседкой всю-то свою жизнь они в уважении были.
Приняла её Клавдия Тимофеевна с превеликой радостью, по-
обнимались они, поплакали, сходили в дом Дарьи Степановны
да охапками и перенесли нужные для жизни вещи: одеяло с
подушками и кое-что из одежды. Видит Бог, не хотелось Да-
рье Степановне уезжать из деревни, всё думала здесь её Иван
каждый день словно рядышком, в каждой мелочи помнится,
в каждой вещичке, а там в городе, не дай Бог, далёким станет.
Не хотела уезжать, да и Тимофеевна отговаривала: «Ишь чего
надумала старая… Плохо ли нам тут вдвоём-то…» Но всё же
решилась, написала Катеньке письмо, та приехала и забрала
Дарью Степановну к себе в город.
Чужим, даже страшным показался ей этот огромный
шумный город. Дома серые, скучные, похожие друг на друга.
Дома, дома, всё дома, будто каменный муравейник. И люди
будто муравьишки снуют туда-сюда. А воздух тяжёлый, от-
равленный, словно в него грязную газовую струю впускает
кто-то ненавидящий живущих в городе. А в деревне толь-
ко ступи с крылечка тебя так и обдаст свежестью. Дышишь
не надышишься. И пахнет-то по-разному: зимой свежестью
морозной, осенью запах от леса идёт грибной, листовой, а
летом — яблочный, когда ветки ломятся под тяжестью при-
торно-сладкого белого налива. А здесь в тесной квартире
будто в запертой клетке. И дышать нечем. Разок попробовала
Дарья Степановна, решилась, вышла на балкон. Этаж вы-
сокий, страшно стало, голова кругом пошла. Уцепилась за
перила, закрыла глаза: нет, это тебе не с крылечка сойти.
И теперь, глядя на город через запылившееся с лета, немытое
окно, рассуждая сама с собой, она горестно качала головой,
всё не переставая удивляться тому, зачем это люди настроили
во вред себе таких вот городов, коли на земле просторно и
места свободного много.
По дороге в город всё думалось Дарье Степановне про
Катину квартиру: какая она, наверно, большая, просторная,
одним словом городская, а как перешагнула через порог оста-
новилась в изумлении: какой уж тут простор, теснота, не луч-
ше деревенской избы.
Вышли навстречу двое. Он высокий, худой и волосы
длинные. Встал, прислонился к обоям. Глаза в прищуре, будто
невидаль какую пытается разглядеть. Дарье Степановне даже
неловко стало от его пристального взгляда. А рядом девушка.
Припала к его боку. «Лиза, ведь, это Лиза, — подумала Дарья
Степановна, — кому ж ещё быть». А парень руку положил ей
на плечо, рука длинная, худющая, словно и не мужская, уж
больно тонкая. «Парень-то кто? Спрошу потом».
Катя зашумела на них.
— Лёшк, ну чего стоишь, раскрыв рот? Бери сумки-то…
Парень нехотя оторвался от стены, поднял с пола одну са-
мую маленькую сумку и вихляющей походкой пошёл по тес-
ному узкому коридорчику вглубь квартиры.
— Клоун! Ну, как есть клоун! — беззлобно сказала Катя
и, подхватив остальные сумки, пошла вслед за ним.
Когда остались одни, Дарья Степановна не утерпела,
спросила:
— Кать, а парень-то кто этот? Лизавета замуж штоль вы-
шла?
— Ну, замуж не замуж, а как тебе сказать… привела вот
и живёт с ним…
— Без свадьбы штоль?
— Какая свадьба? Поживут, поживут, а там может и раз-
бегутся… Всякое бывает…
— Кать, да ты что? Как же это?
Катерина и объяснять не стала, только рукой махнула,
мол, тёмный ты человек, с тобой и говорить не о чем.
Села Дарья Степановна на указанное ей место. Осмотре-
лась. Комната угловая, тесная. На застеленной светлым одеяль-
цем низенькой кроватке, в уголке, — мишка плюшевый, панамка
на нём. Похоже, это Верочкина комната. А диванчик, на котором
сидит, — уж больно узенький. Узенький — это и привычно.
Когда это она со своим Иваном на мягких пуховиках да широ-
ких барских кроватях спала.
Пришла Катя, принесла постель, застелила, всё белое,
свежестью сразу пахнуло. Посмотрела на неё Дарья Степанов-
на, и сердце стеснила радость смешанная с печалью: «А ведь
Катя — вылитый отец, с годами ещё явственнее стало, лицо
такое же округлое и волос светлый волнистый. Только у отца
глаза будто светом наполнены, а у Кати жёсткие. Всё равно —
отец, отец, вылитый отец. Самое бы сейчас время про отца по-
говорить, душа так и заныла.
— Кать, отца-то помнишь?
Не поняла Дарья Степановна: то ли не услышала её Кате-
рина, то ли не захотела ответить, ушла, ничего не сказала, ни
словечка. А так хотелось сейчас Дарье Степановне поговорить
с ней об отце. Новая жизнь для неё началась, незнакомая, вот
и хотелось, чтобы в этой жизни не потерялся, не забылся её
Иван, а был здесь с ней рядышком, с ней и с Катей.
И потянулись дни за днями. Весна за окном, а света в ком-
натах как бы и нету, темно, соседний дом, что впритык к ним
стоит, всё небо перекрывает. От этого кажется, что и воздуха
в доме нету. Да и в самом доме как-то неладно, каждый сам
по себе, вроде бы семья, одной душой должны жить, а вот нет
этого. Подойдёт Дарья Степановна к окну, обопрётся о подо-
конник, и мысли потекут всё какие-то чудные, странные, ни-
когда раньше такое и в голову не приходило. Про Лизку думает
с Лёшкой. «Как это так — привела и живёт с ним. Раньше о
таком и подумать нельзя было. Позора не оберёшься. Про вен-
чание тогда, конечно, и разговору не могло быть, под запретом
церковь была, ну, а уж без расписки какая ж тут свадьба. И как
это Катя сказала: «Поживут и разбегутся». Что они животные
что ли? Сделали своё дело и в сторону? Женитьба, она ведь
по любви, а не по хотению. Другое нынче время, непонятное
какое-то, всё старое изничтожить хотят, негодное, мол. А ведь
народ-то, он не дурак, сколько в нём всего правильного и до-
брого от года к году накоплено.
Хотелось Дарье Степановне ещё и про Лизкиного отца
спросить да и про Верочкиного тоже. Лизкиного-то она видела,
приезжал к ним в деревню. Чужим показался он им тогда, дерев-
ней словно бы брезговал. Мог бы и по хозяйству подсобить, да
не стал, руки у него белые, тонкие, словно и не мужицкие были.
Совсем, как у Лизкиного Лёшки. Да и Лёшка тоже не мужик вро-
де. В приоткрытую дверь их комнаты видит Дарья Степановна
одну и ту же картину: лежит Лёшка на диване, а перед ним теле-
визор што ли включённый. И бегают по экрану люди не люди,
человечки какие-то, и всё взрывы, взрывы... Война это што ли?
Спросила Дарья Степановна Катю про Лизкиного отца да и про
Лёшку тоже, чего это он цельные дни на диване лежит, может
болен чем… Катя рассердилась, не ответила, только красная вся
сделалась. Дарья Степановна пожалела, что и спросила.
Вот уж и весна прошла, теперь, если приоткрыть створ-
ку окна, горячий душный воздух потечёт в дом. Лето, значит,
пришло. И всё явственнее и явственнее чувствовала себя
Дарья Степановна здесь, казалось бы среди близких и родных
людей, чужой и не нужной и даже словно бы мешающей им.
И по кухне, что ни сделает, всё не так, всё не по-городскому.
Да и в самой семье всё как-то неладно, не по-людски. Чуть
что, не кричат, а орут друг на друга. Кому-то не в ту кружку
чаю налили, — орут, кто-то сел неловко, пройти мешает, —
орут, кто-то в ванной задержался, барабанят в дверь и орут.
Лизка орёт на Лёшку, Лёшка — на неё.
Другой раз не спится Дарье Степановне, смотрит она в
темноту и всё думает, думает. А поутру встанет, сядет на свой
узенький диванчик, руки в коленях сложит, молчит да сама с
собой рассуждает: «Ведь в семье как должно быть, перво-на-
перво уважение друг к другу, а из уважения мир и любовь про-
исходят. Этому её ещё покойная мать учила. Только вот Катю
не успела этому научить, уж больно рано ушла она из семьи на
сторону, а потом и в город, а город он и есть город, сама теперь
увидела, злой и недобрый.
Только и радует, что церквей в городе много. Хоте-
лось Дарье Степановне упросить Катерину, чтоб отвезла её
в какую-нибудь что поближе, ждала подходящего момента.
А пока что ходила по квартире, смотрела на развешенные по
стенам картинки и календари, но так и не увидела того, что
искала. Пустыми были стены и углы в комнатах, без икон.
А они-то с Иваном Петровичем случалось заходили в цер-
ковь, когда бывали в соседнем городке. Городок маленький,
два шага на два, а церковь в нём большая, старинная, годы
простояла, войну пережила. Красного кирпича с голубыми
куполами. Зайдут, тихо в церкви, темно, только свет от вы-
соких окон. С икон святые смотрят, перед ними лампадки
теплятся, а свечи уж пригашены, редко где виднеется живой
огонёк. С утра надо бы приехать, чтоб народ в церкви был, а
вот всё не получалось: пешком не дойдёшь, далеко, а автобус
поздно в город приходит.
Хотелось, хотелось Дарье Степановне упросить Катю
отвезти её в церковь, да всё не решалась: попросит, а вдруг
та, как всегда, промолчит, а то и рассердится да скажет что-
нибудь злое, и заболит, заноет сердце от её слов.
Радостной была теперь для Дарьи Степановны каждая
пятница на неделе: приводили с пятидневки Верочку. Мино-
вав узенький коридорчик, Верочка сразу же бежала к ней в
комнату, настежь раскрывала дверь и с порога тревожно спра-
шивала:
— Бабушка, ты здесь?
— Здесь, здесь, — говорила Дарья Степановна, — куда ж
я теперь от тебя денусь…
Смотрела на неё Дарья Степановна и радовалась, и пе-
чалилась: ножки-то будто спичечки, личико серое, а жидень-
кие волосёнки заплетены в тощенькие косички. Молочком бы
её парным отпоить, сразу поздоровела бы. И Катя уж больно
к ней строга, чуть что — сразу в крик. Добром, лаской надо
учить, а не криком. Мала ещё для крика-то. Кричали на Вероч-
ку и Лиза с Лёшкой. В ответ на крик Верочка молчала, только
губы у неё тряслись. Потом, когда они оставались одни, Ве-
рочка спрашивала Дарью Степановну:
— Бабушка, почему меня никто не любит?
Стараясь, чтобы голос её был весёлым, Дарья Степанов-
на говорила в ответ:
— Да ты что? Как это никто… А я? Про бабушку-то ты
забыла…
Иногда перед сном она читала Верочке книжку. Стран-
ные они были теперь эти самые книжки. Всё про каких-то
ведьм, магов, страшные их лица то и дело попадались то на
одной, то на другой странице. И куклы, все как на подбор, с
непривычно чужими лицами, чужестранки что ли, ни одной
куклы с добрым русским лицом. То ли мир перевернулся, то
ли она, старая, перестала чего-то понимать.
Иногда Верочка спрашивала:
— А ты где раньше жила? Откуда ты приехала?
— Ну, как тебе сказать? Деревенская я. Мы с твоим
дедушкой всю жизнь в деревне прожили. И мама твоя там
родилась.
— Значит мама тоже деревенская?
— Была деревенская, а теперь вот городской стала.
— А в деревне есть лес?
— А как же? Его прямо из окошка видать. Два шага до
леса-то. Может нам с тобой когда и случится в лесок этот схо-
дить. Возьмём по корзиночке да и туда. Я б тебя научила ка-
кой гриб можно брать, а какой нельзя. Грибы ведь и ядовитые
бывают…
— А медведи там живут, в лесу-то? А волки?
— Живут, люди сказывали, да только нам с дедушкой
чего-то не попадались.
— Ну а если попадутся, то я их палкой, палкой…
Дарья Степановна притягивала Верочку к себе. Легонь-
кая она, податливая и словно невесомая.
— С тобой-то мне и не страшно будет, вишь какая ты
боевая…
— А когда мы поедем в деревню? — спрашивает Вероч-
ка. — Давай завтра.
— Да я бы хоть и сегодня поехала. Да только, знаешь,
лучше чуток обождать.
— Ладно, — говорит Верочка, — только ты без меня не
уезжай…
— Не уеду… куда ж я теперь от тебя денусь….
Скандал разразился неожиданно. И день был вроде бы
светлый и начинался тихо, да вот тебе… Винила себя Дарья
Степановна, винила, с неё всё началось, а как было не на-
чаться… Завтракали. За столом на кухне все собрались. Пи-
рожок они что ли не поделили или какую шоколадку, только
Лёшка вдруг вцепился Лизке в волосы и давай её носом в
стол, носом в стол. Не была Лизавета красавицей, чужое не-
русское лицо и волосы чёрной копной пышные, будто не-
гритянские, таких волос ни у кого в роду не помнила Дарья
Степановна. И отец Лизкин, что приезжал к ним в деревню,
даже чуток рыжеватым был. А Лёшка всё тычет и тычет Лиз-
ку носом в стол, а тут и за волосы принялся её таскать: «От-
дай, это моё» — кричит.
Катя плачущую Верочку из кухни погнала, незачем ей на
этакое смотреть.
— Господи! Что же это такое творится!
Дарья Степановна и не помнила, как это вышло. Дотя-
нулась она до Лёшкиной руки, обхватила её своими изуродо-
ванными тяжкой работой, но всё ещё сильными пальцами, за-
трясла.
— Да ты что это делаешь? Где ж эта ваша любовь-то?
А Лёшка стряхнул её руку со своей руки, вскинул голову,
нагловатым взглядом оглядел её всю: седую гладко прибран-
ную голову, старушечье морщинистое лицо, худую сморщен-
ную шею в вырезе халата, презрительно скривился, сказал:
— Да что ты понимаешь в любви? А мы вот с Лизкой
каждую ночь друг друга любим…
— То не любовь, то другим словом называется…
— Ма-ам, ну чего она лезет в наши семейные дела…
Ма-ам, скажи ей…
Лицо у Лизы злое, голос высокий крикливый. Через на-
стежь раскрытое окно его, наверное, и на улице слышно.
— Лиз, успокойся, ничего такого она не сказала…
— Не сказала-а! Да она целыми днями глазами так и зыр-
кает, как шпионка какая… Да это хуже, чем сказала…
Дарья Степановна так и обмерла. Куда ж ей теперь
смотреть-то? Она уж и так молчит, боится лишнее слово ска-
зать, а теперь и смотреть нельзя.
Теперь и у Кати сердитое лицо, красное.
— Мам, ну зачем ты всё это начала? Ну, кто тебя просил?
«Да и, правда, смолчать надо было, язык мой — враг мой.
Ну а как смолчать, коли такое видишь?»
— Кать, ну, ладно я, а ты-то, ты-то чего молчала?
Лизка опять закричала, ещё пронзительнее. Лёшка при-
крыл ей рот рукой, слов было не понять.
Катя плотнее прикрыла дверь, обернулась в сторону Да-
рьи Степановны, сказала раздражённо видно давно уже вы-
ношенную ею мысль.
— И зачем только я тебя привезла сюда, себе на голову.
Жила бы ты там и жила… И нам спокойнее было бы…
Сказала, словно подвела черту и, сердито громыхнув две-
рью, вышла из кухни.
Дарья Степановна встала: пожалуй, лучше уйти. Сде-
лала было шаг. Острая боль внезапно пронзила грудь, буд-
то кто-то вколол ей в грудь нож и, торжествуя победу, резко
повернул его. Отчаянно застучало в висках, кухня накрени-
лась и поплыла. Никто не обращал на неё внимания: Лёшка
что-то говорил на ухо раскрасневшейся Лизке, и та отвечала
ему счастливым смехом. Дарья Степановна сделала несколь-
ко шагов, и тут Лёшка, преграждая ей дорогу, выдвинулся
вместе со своим стулом. Дарья Степановна едва устояла на
ногах. «Не упасть бы, только бы удержаться на ногах… По-
моги, Господи…» Придерживаясь за стенку, она миновала
прихожую, а там, Слава Богу, и её комната.
Верочка обернулась, вскочила на ноги и теперь с испугом
смотрела на входящую Дарью Степановну.
— Ба-а-бушка!
Дойдя до своего узенького диванчика, Дарья Степановна
как-то неловко, бочком свалилась на него и уже с трудом, не
помня себя, подобрала ноги. Сознание то оставляло, то воз-
вращалось к ней. Виделось ей большое чёрное облако, оно то
надвигалось на неё из угла комнаты, то отступало. И когда от-
ступало, приходила какая-то ясность. «Как это Катя сказала: и
зачем это я тебя привезла сюда, себе на голову, жила бы там
и жила. Это она от Тимофевны слышала, как та уговаривала
остаться. И надо бы, надо бы… И зачем она тогда Тимофевну
не послушалась…»
И опять сознание стало уходить от неё. «Да нет, вот Ве-
рочка рядом, это её рука худенькая, лёгкая…»
— Бабушка, не умирай, ба-а-бушка… Кто же меня тогда
любить будет…
«И то правда. Любви-то нет в этом доме, чужой дом на
пустом месте поставлен… И она виноватая в этом… не до-
молилась, не достучалась до Господа… А надо было к нему
припасть, ноженьки его Божии обхватить и просить, просить о
милости, да только сама-то больно грешная, раньше-то о Боге
мало когда думала.
И опять чёрное облако выползло из угла, вот оно совсем
рядом, сейчас подхватит её и унесёт в другой мир, какой
только…
— Бабушка, не умирай, ба-а-бушка…
Из последних сил шевельнула плохо слушающимися гу-
бами, хотела было сказать: «Не умру, Верочка… Куда ж я от
тебя денусь…»
И не смогла.