Перезапись. 22

- Стас, завтрак готов!

- Сколько раз просил не называть меня так. – молодой подтянутый мужчина с утренней газетой в руках подошёл к кухонному окну. – Перед людьми не удобно.

- Хоть бы поблагодарил. – Мелоди обиженно поджала губы.

- Спасибо, дочка. – Станислав Валерьевич взял кружку с дымящимся кофе и чмокнул в макушку девушку.

И чуть позже, буквально заглатывая горячий крепкий напиток:

- Всё я побежал!

- Поел бы хоть! Я ж готовила… специально пораньше встала… - последние слова обращены были уже к захлопывающейся двери.


Так ничего и не отыскав в тех самых пресловутых философских изысканиях, Мелодия каким-то невероятным образом вдруг пересмотрела своё «за что», трансформировав в … «для чего», задавая таким образом новое направление своим исканиям. «Для чего мне довелось испытать это предательство» – твердила она теперь круглосуточно, терзая себя этим ещё более. Словно стремясь отыскать там, где этого нет то, чего и не было… и снова и снова заглатывая подряд все книги, где по слухам или собственным ощущениям могла найти хотя бы искорку понимания.

Потому-то к своим 14-ти Мелоди стала удивительно начитанной и образованной. С трезвым и ясным умом. И замкнутым и нелюдимым подростком. В отличие от сверстников хорошо знающей, чего хочет. И ещё удивительно жёсткой для девушки – даже жестокой. Она ожесточилась не только изнутри: даже снаружи стал виден её несгибаемый характер. Гордая посадка головы, уверенный разворот плеч, вздёрнутый подбородок с намеренно выдвинутой вперед для более волевого вида нижней челюсти, сжатые губы и кулаки – всё в ней выдавало натуру решительную и целеустремлённую. Она остригла свои прелестные каштановые кудри. Стала носить худи, безразмерные шаровары и ботинки на толстой подошве. Из её ушей этакими берушами практически всегда теперь вызывающе торчали наушники. Сократила своё необычное и мелодичное, данное матерью имя до лаконичного и жёсткого «Мел». И велела всем вокруг звать себя только так. И все постепенно подчинились – на другие она попросту перестала отзываться. И смотрела Мел теперь словно сквозь тебя, если пока не с открытым высокомерием – с некоторой долей надменности. Словно мысленно говоря: «Да что ты… что вообще вы все знаете о страдании».


Но вместе с тем – то очарование юности, что ранее так привлекало всех вокруг – не было ею в полной мере утрачено. Какая-то невероятная, невыразимая словами харизма не то отчаяния, не то надрыва – также надрывно и отчаянно манила и притягивала к ней людей.


Она не верила в переселение душ, кармические долги и прочие буддийские «бредни». Начитавшись помимо восточных философов ещё кое-чего иного склада или, скажем, уровня сознания – понимала: есть что-то другое… не то, о чём так много говорят и пишут. Нечто совсем-совсем отличное… И она решительно намеревалась докопаться до этого "отличного", разобравшись во всём сама.


С отчимом у неё оставались такие же сердечные и дружеские отношения, но прежней открытости и доверчивости к нему подросшая, окрысившаяся на всех Мел больше не выказывала. Но однажды пропала и последняя зацепочка, ещё удерживающая Мелоди на балансе того мира.