Депрессуха

                Депрессуха.

          Жизнь человека  - это повесть.  Или рассказ.  А у кого-то  -  целый роман. Вот есть сюжет.  Одна основная сюжетная линия.  И есть побочные,  как сюжет внутри сюжета. Маленькие отступления. Но они тоже важные. Они наполняют нашу жизнь.
         Человек  -  сложное существо. И разные события случаются на жизненном пути. Одни нас радуют. Другие мы оплакиваем. Кто и что правит нашей жизнью? Случай или Судьба? А бывает -  внешние обстоятельства, которые ни обойти, ни объехать.
        Восточная мудрость в таких  случаях гласит:  «Если ты не можешь руководить обстоятельствами, смирись и прими их».  А бывает, так закрутит. Вот попал в водоворот и не выбраться. И  надо как-то выплывать.
      Кино как-то Зинка смотрела.  Про женскую судьбу. Туго пришлось ей, женщине этой. Одна, с тремя детьми, без работы. Без средств к существованию.  И одна мудрая пожилая женщина  притчу  ей рассказала. Говорит, все в жизни бывает. Если ты попал в водоворот, чтоб спастись,  надо нырнуть глубже.  Очень глубоко, и резко взять в сторону. И со всех сил  -  вверх. На поверхность. Получится  -  живи. А не получится – ну что ж, так тому и быть. Но надо сильно захотеть и не бояться. Быть сильным и верить.
       Кто как прожил. У кого-то событий хватило бы на три жизни. А у другого  -  родился, учился, женился. И больше рассказать не о чём.
      И ещё в Библии сказано:  «Царство Божие внутри нас». А как его найти внутри нас?  Кто-то может думать, ждать,  искать, а кто-то не может.  Так скрутит,  сил никаких нет. И выхода из водоворота.  Только на крышу. Поближе к звёздам. Руки поднял, и -  как птица. Понёс свою бессмертную душу к Создателю.  Но Он же запрещает.
               
                *****

                У Зинки муж  -  военный, красивый,  здоровенный.  Всю жизнь мечтала.  И Бог дал.  Не такой уж красивый, но – приличный, И образован.  Видный. Что ни оденет, все ему к лицу. И хорошо. Есть такие. Так вот он – такой. Интеллигент.  Даже мусор выносит в галстуке. Соседи обзавидовались . Ну, надо же, где такие берутся, и кому достаются. Разведёнка, с дитём и вот тебе - на тебе.
     А теперь вот двое детей  -  девочка и девочка, почти как говорил Новосельцев в «Служебном романе».   Одной уже шестнадцать лет. Умница и красавица. От Зинкиного предыдущего ей всё досталось. Копия он. Рост, фигура, о какой мечтать.  Ручки, ножки. А главное  -  волосы его вьющиеся, красивые.  Даже почерк его.
      И младшенькая –  девять лет. Но та еще гусёнок несформировавшийся. Красота и прелесть в ней только проглядывается.  Но будет.  Разные они, потому что отцы у них разные.
                *****

          Зинка была свободна после второй попытки. С дитём осталась. Девочка, как цветочек, ангелочек. Кудрявенькая,  на Ленина в детстве похожа. Как на портрете на октябрятской звёздочке.    Были в советские времена и октябрята, и пионеры, и комсомольцы. Идеология была такая  у государства  - правильная. А теперь что? Государство развалилось. Идеология рушится. Семья  -  ячейка государства,  рушится. Не государство, а развалины, как после бомбёжки.
         Был Союз, крепкий, нерушимый союз братских народов многонациональной страны!  Вместе на демонстрации ходили, в армии служили, коммунизм строили. «Широка страна моя родная»!   Едешь бывало в поезде – такая красота! Восторг душу охватывает! От Камчатки до Калининграда чего только ни увидишь! Где теперь он? И живут все на развалинах.
               
                *****

        Вот и Зинка тоже. Одна осталась с дочкой на руках. Девочка красивенькая и умненькая. Всё домики из кубиков строит да с книжкой под крылом ходит. Были такие  книжки  -  раскладушки. Раза два ей прочитаешь,  а она уже всю напамять  знает. Рассказывает, как по писаному.
       Подруга Зинкина взялась её судьбу устраивать. 
    -   Ты у нас девушка современная, вся при себе, почти что 90-60-90. Образованная. Институт торговый закончила. При должности. Ребёнок вон готовый. Не надо пелёнки-распашонки стирать да по ночам не спать. Живи да радуйся.  Да ты  подарок! Мечта любого нормального мужика.  Знаешь, как японцы говорят? «Остановись и оглянись». А они умные.  Вот и не торопись. Не надо на первого встречного-поперечного кидаться.  Все козыри в наших руках. Не трусь, найдётся.  Я за это дело берусь. Конкретно.

         Любашка  -  подруга верная и человек рассудительный.  Недаром  столько лет дружили.               
                И нашелся. Всё при нём. И образование, и воспитание. Из хорошей семьи. А это тоже не последнее дело.  Гены, наследственность. Любаня и это учитывала. А главное  -  перспективный. В молодом человеке надо видеть и уважать перспективу. Смотреть вперёд.      А у него перспектив  -  море. У молодых  вся жизнь – перспектива.   Моложе, что сначала  Зинку смущало. Пять - шесть лет каких-то.  Разницы и не  видать совсем. Да и компания подобралась весёлая.
     Подруга тоже разведёнка. И с ребёнком. Девочка, подружка Зинкиной, старше на три года.  Вместе растут.   И у Любаши друг любезный – тоже военный. Николай.  Маер, как говорила Люба с ударением на первый слог.  Ей так больше нравилось его воинское звание.  Всю жизнь о таком мечтала. И всё бы путём, но маленькое недоразумение  -  женат.  Это они с Любашкой и приспособили  его дружка к Зинаиде.
       -   А что? -  увещевала подруга, - эти военные, не наши строители – рабогяги.  Что они умеют?  Пить и строить.  Ну построил один дом, коровник, клуб в глухой деревне, другой дом.  И что дальше?  Какая перспектива? Всю жизнь в робе.  Вся жизнь на стройке.
         А у военных  -  всё при них,  и костюмчик,  и перспективы  -  тоже. И рост, и карьера. В хорошем смысле слова. Сегодня твой  -  лейтенант. А через десяток лет – полковник с большими звёздами и большими возможностями. И у тебя,  подруга, будет тоже воинское звание.  Будешь подполковником!  Сечёшь? – под  полковником. Как тебе такая перспектива?  Эх, был бы мой неженат, я бы и не думала. И вот их  ещё  направляют служить в дружественные страны.  Как тебе Германия? Нравится?  Вот и подумай. Да тут и думать нечего. Его какая-нибудь  шалашовка  после одного раза с руками-ногами оторвёт. И не дура будет.  А ты думай, да не долго. 
         Даже Аллегрова  пела, если помнишь и у тебя мозги ещё не высохли:  «Младший лейтенант, мальчик молодой, так хочу потанцевать с тобой». А у нас – готовый целый  лейтенант!  Сечешь? Даже Аллегрова хотела. И кто она, а кто мы?  Любка продолжала:
       -    Молодой, ни разу не женатый. Детей, алиментов – нет. Родители далеко. Командовать им, кроме тебя, некому. Они же привыкли всё делать по команде. А девочку, Александру твою, он как любит! На машинках катает,  сопли вытирает. Что тебе ещё надо?
     И зарплата. Вот какая у тебя зарплата?  -  130 рэ. Так ты же начальник, а у остальных – 60-80. А у него  -  360. Я уже всё узнала. Разведка доложила точно. Я маера  расспросила. И про семью и про зарплату.  Дура будешь, если нет. Да и друг он Николая Александровича. От Коли его карьерный рост зависит. Дивизия – одна большая семья. Там Николая  уважают. Как скажет, так и будет. И твой может в дивизии остаться, если захочет.
        И что тебе ещё надо? Мы друзья, они друзья. Даже девчёнки наши, малявки, подружки. Само то.
        А жены у военных – это же элита! Бестолковые, безрукие и безголовые,  а  элита. Строят из себя незнамо кого. Идёт в магазин веник покупать, инструкцию по эксплуатации требует. Черта хренового они не видели! Все им готовое и на блюдечке с голубой каемочкой!
   Монолог по воспитанию продолжается.  Любашка вещает дальше.
     -  Всё, хватит, согласная я.   Подружим, а там, как получится. - Останавливает Зинка, сраженная ее вескими аргументами.

                *****

         Ну и закорешились.  Закрутилось всё. Днём  -  по службам. Все вечера и выходные  -  вместе. Мы с Любашкой,  дети. Они, кавалеры наши. Все путем! У Николая машина – «Волга» газ-24. Цвета морской волны. Зверь, по любому бездорожью прет.  После Германии купил. Даже по ступенькам наверх едет. А уж с горки – только держись!
        Все ждем выходных. Набираем съестных запасов, мячики, гамаки, и - подальше на природу. Счастливые времена! Пикник на траве  -  это же классно.
       Все художники этим вдохновлялись. Человек на природе. У Манэ, француза, есть такое полотно. Два господина и две дамы устроили пикник на природе. Господа в костюмах, при галстуках, и в шляпах, а дамы – раздеты до полного обнажения. Наверное, у них были разные дозы. Несоответствие костюмов поражает воображение. Может, художник на это и рассчитывал.
      У них было всё соответственно и прилично.   Сосны корабельные млеют на солнце, кроны – до самого неба. Шумят от ветра. На поляне земляникой пахнет. Вот красные её ягодки среди листочков прячутся. Дети в ладошки собирают. Запах  -  божественный. Ничто так не пахнет, как лесная земляника!

      Раскинули пледики на ковре из сосновых иголок и травы.  А можно и так, просто на траве улечься. Кайф. Еду разложили, перекусили. Девчонки мяч гоняют, цветочки собирают, книжки-раскладушки в гамаке читают.
       А взрослые за жизнь говорят. Расслабуха полнейшая.  Релакс, как сейчас говорят. Жизнь прекрасна и удивительна.  Нон проблем. Одна маленькая, правда, есть.  У Коли жена с детками должна скоро приехать. Но что раньше времени заморачиваться?  Сейчас хорошо. А там жизнь покажет. Может, звёзды на небе, а может, козью морду.
               
                *****

         Но это  -  потом.  А сейчас - уже и в детсад за дочерью вместе. И в парк на аттракционы вместе.  Детсад в центре рядом с городским парком. Как не зайти? Выйдешь из ворот, и вот  тебе  -  куча соблазнов. Тут и качели, и карусели, и машинки, и мультики в большом настоящем самолёте ТУ-134. И мороженое в кафешке под тентом.
       Больше всего им, этим двоим, не разлей-вода, Александре с Зинкиным лейтенантом, машинки нравились.  Гоняют в парке по загону вдвоём на машинке, искры из-под  дуги сыплются.  Только и успевают от столкновений уворачиваться.  Он даёт ей порулить. Все рулят,  кричат, сталкиваются.  Дети пищат,  воют от  восторга и счастья.  Да и взрослые – тоже.
       Зинка наблюдает, рукой им машет, как в дальний путь провожает. А может, так и есть. Жизнь, - это и есть дальний путь. Не выковыряешь их с этих машинок.  Потом  -  на мороженое. Так и прикипели они друг к другу. Везде только вместе.
     Было, опоздала  Зинка за ней в садик. Приходит, а её нет. Воспитательница говорит:
     -  А её уже забрали.
     -  Кто забрал?
     -  Так папа  ее забрал. Вы с ним вместе всё за ней приходите. Она к нему кинулась, обнимает:   -  папа, папочка мой пришел! - Я и отдала.  А что, не надо было?
     -  Да не папа это. Просто, знакомый.
     -  Что же теперь делать? Господи, Боже мой! Побежали вместе в парк. Зинка вся в страхе.  А  воспитательница  -  и того больше.  Смотрят, они на машинках, руками машут.
     - Привет, мы здесь!
 Ну что тут скажешь? Она уже его папой определила. А я и не знала.
                *****
                А то и того больше. Сидим они дома в малосемейке в пятиметровой кухне за столом. Повернуться негде. Зато всё под рукой. Тоже преимущество. Завтракали, опять куда-то собирались. Зинка говорит доце, иногда она так Саньку называла:
     -  Ешь давай, что тормозишь, опаздываем.
     -  Не хочу и не буду. - Губы надула и сидит, отвернувшись.  Он:
     -  А  что ты хочешь?
     -  Хочу, чтоб ты был моим папой.  - У Зинки челюсть отпала. Вот кто её учил? Никто. Просто, он с ней так ласков, заботлив, выполняет все её желания. Коленки бинтует, конфеты покупает, в шахматы играть учит. Учит плавать и читать буковки. Вот ребёнку и захотелось его папой. А кому не хочется?
      -  А ты маме скажи, я тоже хочу быть твоим папой.

                *****

         В деревне  с родителями Зинкиными она простодушно секретом поделилась.  У детей секретов нет. Бабушка к ней:
    -  А почему это вы в прошлый выходной к нам с дедом не приезжали?
    -  Мы с Володей на пляж  ходили, и он учил меня плавать.
    -  С каким Володей? – полюбопытствовала бабушка.
    -   С нашим.
    -   А где он взялся? – спрашивает бабушка, со значением поглядывая на деда.
    -   С мамой в детский сад за мной пришёл.
    -   А что вы потом делали?
    -   На каруселях в парке катались, на машинках, мороженое в кафешке ели ещё, а потом домой пошли.
      Пока Зинка по хозяйству, в летней  кухне убиралась, двор мела, утят кормила, агентурные данные уже были противником рассекречены.
     Родственники приступили к Зинке с расспросами. Кто, как, где взялся? А главное  -  зачем?          - Дружить, - по простоте душевной  сказала Зинка. Недаром  говорят, что простота – хуже воровства. Могла бы соврать что-ни будь.  Ложь во спасение – благо.
        Маман сказала, как отрезала:
 -  Знаем мы вашу дружбу. Нагляделись. Зачем тебе кто-то ещё? Ребёнка вот воспитывай и дружи с ней. У тебя есть с кем дружить.
   -  Я папу хочу, - завыла дочка. Я его люблю. Он мой папа. 
   -  Как это понимать? - Поспрошала бабушка. – Эта великоразумная ей :
   -  Мы с ним давно дружим.  Он сказал, что если мама соглашённая,  он будет моим папой. Мама, ты же соглашённая? Скажи бабушке.
               
                *****

      На следующие выходные бабушка присвистела с первой ходкой автобуса  к  ним в город. Без предупреждения.  Они ещё спали. Вот тебе, нарисовалась, не сотрёшь. Наглая  необходимость заставила. Давно они собирались из большой перины, на которой не спали, и загромождала она собой полкладовушки, головашки сделать. Вот время и подоспело.
     Сама же Зинка жаловалась, что он всё пространство этой периной занято.
    Посидели, поговорили о том, о сём, чай попили. Повспоминали, про Александру, какая она талантливая. Ну артистка настоящая.     Оставила как-то Зинка её бабе с дедом на недельку на воспитание.  За недельку такие таланты у пятилетнего ребёнка открылись.  Обзавидуешься.

      Как-то подруга зашла к ним в гости.  Вот была развлекуха.  Зинка с  Любашей  помирали со смеху. А Санька с радостью являла таланты. Дед ее научил.
     В те времена больно популярна была Верка Сердючка. У деда любовь к ней непроходяшая. Поставит на «Ригонду» пластинку,  проигрыватель такой. И поют вместе целыми днями. Мало что поют, так ещё и танцуют.  За неделю выучили весь репертуар.  Дед выполнял роль конферансье:
    - А сейчас перед вами выступит артистка Александра. Дальше продолжала артистка.
    - «Новогодняя ночь, а я без шампанского!»  Песня о любви! - И пошла петь и плясать:
               Даже если вам немного за тридцать,
               Есть надежда выйти замуж за принца.
               Он бы подошел, я бы отвернулась,
               Я б его до паники довела.
               Он бы зарыдал, я бы улыбнулась,
               Вот и все дела!

   Она пела с интонациями Верки и ещё танцевала.  Это было так   классно!  Следующий номер  -  «Без бокала нет вокала»! – объявлял дед. И она пела и плясала.  Дальше – больше. Она же не представляла, о чём поется в песне. Просто добросовестно копировала со всеми интонациями:
 «Кого ты выбрала, дурная, ну это просто – атас!
   Жениха хотела, вот и залетела, вовремя успела! 
 
     -   Раймонд, давай, давай, Раймонд!»  -  на полном серьёзе выкрикивала она, как Сердючка. И потом с чувством:  -  вот так и рожают!  Мы с Любаней  помирали. Вот дают дед с бабкой, такой талант воспитали! А она продолжала:
    -   Ты пошла по наклонной, бессовестная дочка.  Мамба-ямба!

      Она ещё знала: «А с Ванечкой на саночках каталась я в метель»,  «Ой, нэ буду горювать, буду танцюваты!», «Якщо нэ люблять нас, красивых и прекрасных».
       И завершала программу всегда одной песней:  «А мы накроем стол и выпьем за любовь». Это в её исполнении был настоящий хит. Даже Верку переплюнула.  Она танцевала, размахивала длинной цветастой бабкиной юбкой, подвязанной на талии, ремнём деда. Путалась в ней, но пела так заразительно и в конце кричала в натуре, как Сердючка:
     - Давай, Коля, давай!
      В конце концерта кланялась публике, её награждали бурными аплодисментами. На концерт приглашались соседи, и в публике недостатка не было. Где они такое увидят?    Бабка с дедом были счастливы.
               
                *****

          Обстановку по поводу неожиданного прибытия бабушки разрядили воспоминания о концертной деятельности этой артистки и чай с сырничками  из домашнего творога. Ладно уж, приехала бабуля и приехала.   Правда, Зинка ещё злилась. Все планы срываются. Далась ей эта перина. Лежала три года в кладовке и ещё бы столько пролежала.  У них с доцей и компанией намечен поход на пляж.  С вечера сговорились. А теперь такое. Все уже договорено. Телефона нет, никого не предупредишь.               
       Ну, ладно. Приступили.  Затянули её, окаянную перину эту,  в ванную. Повязали бабан платком, волосы все от пуха спрятали. В старьё, что похуже,  приодели. Всё же в пухе и перьях будет, не отчистить.
       Процесс пошёл. Перину мать распотрошила, чихать начала.
     -   Ты мне наволочки дай, забыла на диване. Только дверь не открывай, пух по всей квартире пойдёт, будет, как в курятнике.
    -  Я тебе через окошечко вверху с кухни сброшу.

      Дочь своё требует, обещанное. На пляж хочет. Зинка  мается.  Звонок в дверь.
    -  Ну вот, договорились же! Я вас давно у подъезда жду, чего тормозитесь? Выходить пора.         -   Кавалер явился. Одет, как всегда, с иголочки. С дипломатом, как на дипломатический приём. Дочь к нему кинулась.
    -  Ура, идём! -  Бабуля в ванной притаилась. Ну, думает, не напрасно припёрлась чуть свет. Вот оно и оно! Интересно же, как в ванной усидеть?  И со всего маху ванную – нараспашку!     Представляете, сначала в коридор вылетает смерч из пуха и перьев, а потом – бабуля,  вся в отрепьях и перьях. И – чихает! Пух и перья – по всей  квартире. Сколько той малосемейки?
      Нашему Володе дверью чуть не прилетело.  Коридорчик маленький, не повернуться. Вовремя отпрянул.  Реакция хорошая. Только то и спасло.  Он, конечно, военный, всякое видал. Но такое  -  впервые.
    Смотрит на Зинку вопросительно:  -  что это? - От перьев отряхивается.

    -   Да не трусь. Мать это моя, перину требушит.  - Долго мы потом смеялись,  когда он в нашей компании рассказывал, как с тёщей познакомился.
        Бабан не растерялась. Добивать народ, так до конца.
     -  Так вот это ваш Володя?  - И руку ему в перьях:
     -  Рада познакомиться.  А я мать ейная, бессовестной этой. Нет чтобы с внучкой к бабушке с дедом  приехать, проведать, так они по пляжам разным  маются.  А у нас дома такой пляж и речка такая чистая. Да там все шишки дачи строят, даже московские. И мы их, этих гостей,  ждём всегда, рады без памяти.  Скажите хоть Вы им. И приезжайте к нам. Сами увидите!
      Знакомство сторон состоялось. И закончилось на дипломатической ноте. Без потерь.  Старшее поколение удовлетворено. Ну её, эту перину. Есть что деду порассказать. Теперь и домой можно.
    -  Ты, мам, как хочешь, мы пошли. Эта вон подвывает, как сирена. В него вцепилась мёртвой хваткой. Сама видишь.
    -  Идите уж. Я сама.  - Тут и Любаня со своей в дверях нарисовались. Узрела картину, от хохота помирает. Нарочно не придумаешь.
    -  Что, баб Валя, за вид такой? Чтоб зятя посильнее запугать?
    -  Ага, вас напугаешь. И что смешного? Дела житейские.
               
                *****

     И не раз ещё потом случалось им с доцей жениха удивлять. Сто раз бы мог уже сбежать. Но нет. Ветрянка у них была. Ходили потом в зелёнке, как леопард.  И ещё:
  Приходит как-то этот служивый. 
  -  Что не показываетесь нигде? Заболели опять? 
  -  У нас коревая краснуха. Ты болел? А то это переходное.
  -  А я помню? И что это за халат на окне красный висит?
  -  Любка сказала – так быстрее проходит. Она всё знает. Температура будет повышаться, пока пятнами вся не покроется. Только потом на поправку пойдёт. А у нас только начало. Беда с этим садиком. Всё на неё липнет.

    Малая лежит печальная, как старушечка ручки ковшиком перед грудью сложила и причитает:
     -  Ой, Боженька, когда же это всё пройдет? Помогите же.
    -  А от конфет быстрее пройдёт, как ты думаешь, птичка моя?
    -  Ну конечно, быстрее.  - И побежал наш доктор в магазин за лекарством. Никакое лекарство не помогло. Вся покрылась краснушными пятнами.
     Когда температура стала спадать, ребёнок ожил. Стала искать развлечения.
    -  Давай книжечку почитаем. – говорит наш военный.
    -  Не хочу книжечку.
    -  А что хочешь?
    -  Гвоздики забивать, как дед.
    -  Куда? У нас некуда и незачем, -  пробует уговорить доцю  Зинка.
    -  Я научусь и деду потом буду помогать. - И ревёт.
     -  Да дай ты ей эти гвоздики, пусть забивает в подоконник вон.  -  Ему хотелось ей всё разрешать.
     -  А где взять? У нас нет никаких молотков с гвоздиками.  Куда мы их забивали?
     Пошла по соседям за молотком и гвоздиками. Теперь весь подоконник, как борона колхозная. Зато доця довольна, правда, несколько раз по пальцам прилетело. Но без слёз и воплей обошлось. Сама захотела.
    Когда весь подоконник был утыркан гвоздиками вкривь и вкось, есть попросила.  Вот это уже дело.
               
                *****
            
              Да и хуже ещё бывало. 
       Приходит он, а у этой, контактной, это их в саду так называют, они там все двадцать человек постоянно контактируют. Любая зараза никого не минует. У неё голова вся до бровей завязана накрепко платком в три слоя.  Она ревёт не переставая с мелкими перерывами:
     -  Ой, мамочка, сними быстрее! Они там кусаются, дерутся! Всю голову мне скоро прогрызут. -  И запах стоит – задохнуться можно. Настоящая газовая атака. 
     Этот не может понять, что случилось. Зинка красная, как рак. Надо же ему было припереться так невовремя. Запугали совсем папашку будущего. Но мы ни причём, сам напросился.
     - Да что такое с ней?
     -  Что-что, вши. А у неё волосы сам видел, какие.
     -  Где она взяла?
     -  Да в саду, у них у всех поползли. От сада нас отстранили. Выведете – придёте. А как их выведешь. Только наголо обстричься. Зинка сидит пригорюнившись. Эта вшивая подвывает. Тут конфеты явно не помогут. Есть радикальное средство, Любашка сказала. Единственное средство – серая мазь какая-то. В аптеке знают.
    Зинка в аптеку идти отказалась:  - позорище какое. Все же знать будут, что вшей развели.
       -  Да эту мазюку тоннами завозят. Что ты воешь? – говорит подруга, - у моей тоже были. Весь город во вшах. То школы, то садики. А она стесняется.  У  моей тоже были.  - Любашка сбегала за мазью. Намазали погуще, увязали крепенько и надо  часа два  подождать.
    Но каких два, хоть бы час вытерпеть.  Эта чешется  беспрерывно. Воет. Попробуй, потерпи.  Они там корчатся в предсмертных муках. Такой тарарам устроили. Кавалер утешает:
      -   Надо продержаться. А как голову помоем, в парк пойдем. Хочешь?
      -  Всё скоро пройдёт, давай я тебе сказку почитаю. Хочешь, мы потом сразу же на машинки пойдём?  -  Другой бы плюнул  давно и ушёл, а этот развлекает. Смех и слёзы.
     Остался. Наконец, колпак этот сняли, горемыки, и давай вдвоём ей голову вымывать.      Вот такие дела твои, Господи. Но если уж прикипел, так прикипел. Ничего его не отвадило.
               
                *****

     Предложение он сделал. Не поматросил и бросил, а все как у людей.  Зарегистрировались потом.  В субботник Ленинский,  22 апреля. После субботника – в ЗАГС.  Два мероприятия в один день получились, одно другого лучше.   Настоящий свидетель их союза  - Любашка. Но ей нельзя свидетелем. Она разведёнка. Пусть будет Алла. И Николай, конечно. А кто же ещё? Только самые близкие. А они такие и есть.
    Регистраторша – Зинкина  соседка. Давно знают друг друга. Дети в один садик ходят. Смешливая такая.
     -  Ну, сейчас вы у меня будете семью создавать. А сама смеётся.  Удержу нет. Знает, чего смеётся.  Когда они пришли заявления подавать, оказалось, что Зинка предыдущий брак не расторгла. После развода полагается заплатить  пошлину и получить на руки свидетельство о разводе.  А Зинка забыла. Без надобности было ей это свидетельство.  Так перед подачей заявлений жениху пришлось заплатить сначала  за свидетельство о расторжении предыдущего брака. А потом уже – всё как полагается.  Подавать заявление.  Всё у Зинки не как у всех. 
         Пересмеялась регистраторша эта  и начала, как полагается. 
       -  В горе и в радости, в богатстве и в бедности», -  как говорится  всегда при соблюдении этой торжественной процедуры.  Все по тексту. А потом:
     -    Молодые, обменяйтесь кольцами. - У Зинки от предыдущего брака осталось. Что ж его, выкинуть? А жениху купили новенькое, ни разу не одёванное.  Тут он одевает ей, как надо, А себе -  на левую руку. Регистраторша  говорит:
     -    Неправильно это! -  А жених этот самовольный:
     -    Кольцо моё, палец мой, куда хочу, туда и одеваю.  -   Не по-людски как-то,- подумала Зинка. Ну да ладно. Это мелочи жизни! Стали их все поздравлять.  Главные поздравители  -  дети, Александра доця,  да подружка её. С букетами накинулись, как  Люба научила.
       На фотке свадебной  стоят они,  даже на ней видно, кольцо у него – кольцо  на левой. Сами  -  худые и замороченные.  Он – в костюме, в котором вся дивизия переженилась, в рубашке клетчатой и сирийском галстуке, которым он гордился. Она – в самом выходном своем костюме.
      И свидетели  -  такие торжественные. Алла – красавица в тёмной юбочке. Тогда все так одевались. И на шпилечке.  А Николя в цивильном не смотрится.  Уставший какой-то. Как гектар плужком выпахал или вагон с углём разгрузил. Серьёзный такой. Чувствует один из них всех торжественность момента.  А всегда смешливый, как солнышко.
       В кителе со звёздами ему лучше. И в фуражке с кокардой. Значительный какой-то.  А так – обыкновенный мужик.
                *****
        - Ну как праздновать будем?
   Зинка говорит, не скрывая ни одного факта  биографии:
     - Первый раз вся деревня три дня плясала. Второй раз – чинно, благородно в кафешке «совет да любовь» все кричали. А давайте на природе! Мы уже  и угощение приготовили.
     -  Давайте, согласились все. Такая красота! Что тесниться в малосемейке? На природе лучше. И субботник отпразднуем, и роспись. У нас место такое классное есть!
     За два раза всех участников в волжанке и доставили. Даже Ирку,  регистраторшу, позвали. Своя компания. Пока за второй партией гостей съездили, первая весь праздничный стол приготовила.  На их любимом месте под соснами на лесной поляночке.  Выбрали местечко посуше, на взгорочке. Трава, как драгоценный камень изумруд. Листья на деревьях новенькие, нарядные. 
      Костерок развели. Дымочек вьётся, шашлычки пахнут на всю округу. Шашлычок под коньячок, - как Трофим поёт. Что может быть лучше на природе?  Вот это праздник!      Набрали воды из ручья. В банки из-под закаток цветы поздравительные поставили. Что за праздник без цветов, пьянка, да и всё.  А у них вполне праздник получился.
     Тосты пошли. Поздравляли, желали.  Все желающие высказались. Жених слово взял и сказал, недолго думая:
    - Тост!  Я желаю моей невесте, чтоб она выходила замуж последний раз!
       Народ поддержал. Ну, наверное, и хватит, сколько можно?
       Зинка на жениха не обиделась.  Ответный тост прозвучал так:
   -  Спасибо, ребята за поздравления,  - посмотрела на всех с благодарностью. – А тебе, мой любименький, скажу вот что.  Я тебя искала. И вот нашла. Полюбили мы тебя с доченькой. Ты лучше всех на свете!
  Прозвучало мощное «Ура»!  А Любашка на ушко ей сказала:
     - Ты должна мне трёхлитровую банку самогона. Если бы не я, этого бы не было. Зацени. Сколько я тебя, дуру, уговаривала!
       Вся польза от мероприятий у неё измерялась количеством самогона.  У Зинкиной бабули, родившейся ещё в прошлом веке, всё измерялось буханкой хлеба.  Собираются бывало, родители в клуб на индийское кино – 2 серии. Единственное развлечение в забитой деревне. Бабуля и говорит им:
      -   Пусть он идёт, а ты дома посиди. Он потом тебе расскажет. А то что ж это получается, на двоих за две серии надо восемьдесят копеек отвалить? А это шесть хлебов. Неделю семье жить.
        Любашка всю сознательную замужнюю жизнь строилась. Даже с мужем, отцом своей девочки, на этой почве разошлись.  А самогон – это валюта. Когда строишься, он ещё какая помощь. 
                *****    
        Ну это так, к слову пришлось.
      Потом вообще разлеглись на  травке. А что? Римские патриции так пировали. Лежали на лежанках, вели неторопливые  умные беседы, обсуждали государственные дела, ели и пили. А рабыни им угощения разносили. Лукуллов пир. А мы чем не патриции?  Красота!  И не заметили, как день к вечеру склонился. Кто пожелал домой, того первым рейсом отвезли. А самые близкие и стойкие остались.
      Даже прикорнувшие были. А что, напились - наелись, надышались.  Кислород сплошной, хоть горстями черпай.  И вздремнуть захотелось.  Зинка с женихом, теперь уже мужем, пошла детей искать.   Николай, старший свидетель, кашевар и  шашлычник  - на посту у очага.
      Идут, возвращаются с ребятами. Костерок тлеет, но запах явно не шашлычный. Такая картина: Любашка – с одной стороны, этот хранитель очага  -  с другой. Спят. В костерке тлеет Колина туфля. Каблук уже сгорел напрочь, брючина обугливается на  глазах. Раньше же всё из кримплена, синтетика сплошная. Воняет палёной пластмассой.
     -   Коля, горим, просыпайся!
     -   А, что, где, кто?
     -   Ты, ты горишь! Глаза протёр, мозги включил:
     -   А мне снится, что мы в горячей точке высоту берём. Кругом дым, стрельба, огонь. Вот зараза, моджахеды чуть живьём не зажарили.

     Виноватой оказалась  Любанька. Куда смотрела? Человек чуть живьём не сгорел. Бдительная ты наша. Решили её в разведку не брать. На посту уснула. Что же это за разведчик?     Все посмеялись и давай костерок заливать. Да и домой собираться пора. Спасибо этому дому.   
        Навсегда запомнилась их регистрация. А так бы что? Посидели за столом в тесноте да не в обиде. Как говорится, и разошлись. И никаких приключений. А тут – такая красота!
                *****
        И стала Зинка нонеча не то, что давеча. Она таперича офицерская жена.  Жили в своей малосемеечке. Тесновато, но уютненько. Зинка могла за пять минут марафет навести. Любила свой дом и их, своих домашних.
        Помотались с ним и по гарнизонам. И на девяти метрах, было дело, жили с двумя детьми. На солдатских кроватях двухэтажных  казарменных спали, уроки на подоконнике учили, а обедали на тумбочке солдатской. Всё по углам, без своей жилплощади. И вот  на Дальнем Востоке оказались. Приходит он вечером со службы, бумажку в клеточку в  половину листа тетрадки ученической показывает с печатями.
       - Читай.
       -  А что это?
       -  Направление к новому месту службы. Явиться через неделю. А была зима. Две недели до Нового года. Снегу намело. Так это на Украине.
       -   И куда это?
       -   В  ДВО.
       -   Расшифруй.
       -   Дальневосточный военный округ. -  Сначала Зинка  онемела. Как это? Так далеко? И так сразу? А потом подумала:   -  Знала, с кем судьбу свою связала. - Подошла, обняла его и сказала:
       -  С тобой  -  хоть на край света.
 Вот на самом краю и оказались.
       -   Обещали через пять лет замену на Германию.
                *****               
       Уехал один.  Куда с детьми срываться? А потом и они к нему отправились. И началась их кочевая жизнь. 
       К тому времени у Александры сестричка уже была.  Шкодная такая.  Любименькая. Вся на него похожая. Когда переезжали к следующему назначению, сначала на самолете. Потом поезд.  На столе в купе сидела,  в окошко смотрела. Маленькая, как кукла. Всё рукой в окно показывала на тайгу и сопки каменистые и вскрикивала, как птичка. Делилась впечатлениями.
       И не  страшно было в неизвестность отправляться. С ним надёжно. Он умный, заботливый, любит нас.  А что не  особо домашний, так это армия, служба.
    -  Только  меня ещё дома не  хватает в этой тесноте. У вас здесь бабье царство. Вот и обеспечивайте домашний уют.  А мне надо репутацию зарабатывать. У меня служба. И Зинка, когда переругивались, бывало, по пустякам, называла его: - ну ты, «служба».
    Очередное звание получил – капитана. Потом – майора. Лучше одна большая звезда, чем много маленьких. Как отпраздновали бы мы с Любашкой да Николаем! Вот кайф был бы!
                *****               
      Всё у них, как у всех. Нормальная советская семья. Время идёт, дети подрастают. Звёзды на погонах укрупняются. Зинка уже маёрша. И до подполковника недалеко, как Любашка обещала.
       Денщик у этого красавца появился. Молоденький мальчик с сержантскими нашивками. И возил его, и носил, бывало.  Михалыч почему-то вдруг на ровном месте выпивать  начал. И на службе пропадать. Машина служебная разъездная. Зинка ни о чём таком не думала, но кошки, бывало, скребли на душе.
      Ночь-полночь, а его нет. Вот где он носится? Его сержантик наверное, много бы мог рассказать, да спрашивать кто же будет? Зинка считала это ниже своего достоинства.  А вдруг этот отшутится: - военная тайна. И будешь потом с носом. Вся часть будет знать, что жена у маёра сумасшедшая. 
               
        Скучала по Любке и Николаю страшно.  Вспоминала их совместные вылазки в лес, на речку и к родителям её в деревню. Письма писали.  Любашка рассказывала год за годом всё, что произошло после отъезда Зинаиды  с этим перспективным на Дальний  Восток.   Они с  Николаем чаще жили у неё, чем он один на съёмной квартире. Жена его только наездами бывала.
        Но тут решилась. Что это за семья такая? Она с детьми у родителей, он здесь один.
            Люба, бывало, спрашивала его:
     -  Скажи, Коль,  жена у тебя красивая?
     -  Красавица.
     -   Краше меня?  - А  Любашка была не последнего десятка. Жгучая шатенка с копной вьющихся каштановых волос.  Видная такая, что называется, яркая. И наряды на ней – ярче не бывает.  Халат домашний – и тот краснючий  дидероновый, чтоб не мялся в ответственные моменты. Но, если хорошенько подумать, так в ответственные моменты его и снять можно, чтоб не измять.
         Халат её действовал на бывшего майора, теперь уже подполковника, как красная тряпка на быка. Коля на неё накидывался, как бык на тореадора, как только они одни оставались. Просто испанский идальго. Любашка по секрету призналась, как это  у них бывает.
       А про жену он сказал ей вот что:
     -   Краше. Но ты лучше. -  Любашка забеременела, как мы с ней когда-то мечтали. Бог дал. Но перспектив не было никаких. Она страшно мучилась. Что делать? В письмах меня спрашивала. Слезами строчки поливала. А что я могла ей сказать? Любая женщина всегда стремится к порядку. Хочет мужа, семью, а не безотцовщину растить.
      -   Была бы ты рядом, я родила бы. И вместе  растили бы наших малышей, писала Любашка. -   У меня мальчик будет. Я знаю.
      -   А ты ему сказала?
      -   Сказала. Говорит, рожай. Я с женой разведусь и будем жить. Переведусь на ДВ, подальше. Лишь бы вместе.  Очень он сына хотел. Там у него две дочери. Подождать просил. Тогда могли и партбилета лишить, и должности, и звания за аморальный облик.  Семья – ячейка государства. Крепкая семья  -  крепкое государство.  Зачем её рушить? Государство охраняет свои интересы.  Зачем тогда было уродоваться, стремиться к званиям,  столько лет жизни отдавать службе, когда сам себе не принадлежишь. Время такое было.
        Правильно говорил. Честно. Но  Любаня сказала:
       -  На чужом несчастье счастья не построишь. –
        Тоже правильно. И не стала его ждать. Лишилась сыночка и в корне поменяла свою жизнь.  Продала дом, построенный с таким трудом.  Вышла по наводке старушатника замуж за хорошего человека.  Есть такой бизнес. И теперь ещё процветает. Поменяли его квартиру на Прибалтику, на Таллин. Тогда это ещё можно было. Мой адрес – Советский Союз.  Там жила её мать и брат, Ванька.  Моряк дальнего плавания. Воссоединилась с семьёй.
         И разбила своё сердце.  Навсегда. На всю оставшуюся жизнь. Когда мы сами своими руками рушим то, что даётся нам Богом,  мы становимся сиротами. Безродными. И у неё теперь в её жизни – ни флага, ни  любви,  ни Родины. Родилась на Украине.  Там  её корни, её земля, огородик, дружба вот наша.
        Мы с Михалычем, майором моим,  писали ей:
       - Подождите, мы переведёмся. Вместе куда-нибудь определимся и будем дружить.  А такие друзья, как мы с ними, приобретаются в молодости. Зинка читала в книжке одной. У человека спрашивают, есть ли у него друг?
       -  Есть. Два. Один умер, а другой – в Америке.
       -  Но их же нет.
       -  Есть. Друг – это на всю жизнь.
   Вот и у нас такие друзья.  В Америке. Почти что. Но они есть и других не надо.                Они такие друзья, как не бывает. Вот сколько  Зинка  ни жила здесь, на ДВ, никогда никто из родственников к ним не приехал. Никогда. Ни родители, ни сёстры-братья.  А  Любашка с доцей приехали. Прилетели из своей  Прибалтики.  В ознаменование  значительного события в жизни. Разошлась с мужем.
     -   И так мне ну просто необходимо было поделиться наболевшим.  А с кем? Там не с кем. – рассказывает она Зинаиде.
     -    Понимаешь, он чужой человек. Я лежу рядом с ним, а думаю, как мне хорошо было с Николаем. Он и ходит, и смотрит, и пахнет не так, как мой Николя. Я жила не здесь, в Таллине. И не теперь. Меня здесь не было. Я была там, Я вспоминала, как мы все вместе ездили на природу, к твоим родителям. И он всегда был рядом. Такой светлый и добрый человек. Он меня любил по-настоящему, без дураков. Это было  в его глазах. Ведь любовь – в глазах смотрящего!
          И от этого раздвоения мне было так хреново, как не бывает. Знаешь, я слышала от кого-то, а может, читала, что с человеком бывает депрессия. Потеря всех ощущений и смысла жизни. И еще неизвестно, чем это может закончиться. Это дурацкое состояние. Как-то надо выходить из него. Не идти же мне к психоаналитику. Хоть здесь это сплошь и рядом. Но в этом случае никакой психоаналитик не поможет. Я  так ему и сказала:
     - Володя, - это муж ее, -  за которого она вышла замуж и с ним уехала подальше от Николая, в Таллин:  - Ты хороший человек. Но ты – не Он. Прости меня, пожалуйста, если можешь. 
        Так бывает. Зинка думала об этом.  О Любашке, о Николае. И у неё стихи получились:

          Живём не с теми мы, кого мы любим.
          Случилось так, не вам о том судить.
          Сказал Хайям бессмертный, глядя в наши души:
          Чем с кем-попало, одиноким лучше быть.

                В ночи кромешной темноте
                Нас обнимают всё не те,
                И отдаёмся мы не тем,
                Не видя в том больших проблем.

           Не тем, кого хотели бы мы видеть,
           Не, к тем, кого хотели бы любить,
           Кого бы в жизни не смогли обидеть,
           Смогли бы им все глупости простить.

                Их недостатки превратили б в совершенства,
                Смогли бы им обиды все прощать.
                И большего на свете нет блаженства,
                Чем их ладонь в руках своих держать.

                Простите нас, не Те,
                Простите!
                Простите, с миром отпустите.
                Простите!
                И не дай нам Бог,
                Пустить НЕ ТЕХ
                На свой порог…    
               
       Как там дальше получилось у них с Николаем, это уже другая история. Но не очень хорошо.   
   «С любимыми не расставайтесь,
     Всей кровью прорастайте в них.
     И каждый раз навек прощайтесь,
     И каждый раз навек прощайтесь.
     И каждый раз навек прощайтесь,
      Когда уходите на миг»…

       Это о них. Да и обо всех, кто может потерять себя и свою любовь.  Он с семьёй своей развёлся. Может, думал, что она к нему, его Любаша,  приедет. А может, так надо было случиться.  «Делай, что должно, и будь что будет».
        Вот и сделала, что должно. И что получилось?               
                *****
              Вот радовались они встрече, нет слов. Столько лет прошло, пока Бог привёл встретиться. Письма изредка в основном Зинка писала. Но это совсем не то. Вот увидеться, это здорово!
          -  Я прилетела к тебе, чтобы поговорить о нём, - сказала Люба, - Никто не знает, кроме тебя, как я его любила. И как всё разрушила своими руками. -  И она начинала плакать.
         -  Сейчас бы моему сыночку было почти десять лет. У Тани моей был бы брат, похожий на своего папу. Он мой единственный. Мой любименький. Моё счастье и моя радость.                Плакали вдвоём часто, с перерывами на еду и сон. И были так счастливы, что Бог привел повидаться. Вот она, подруга всей моей жизни. Не в Америке. С ней можно все. И радоваться встрече, и плакать, сколько хватит слез. И понять друг друга, и пожалеть.
 
        -   Что же вы так живете, как в дорогу собрались? – оглянула апартаменты Люба. Квартиру они не так давно получили.  Обжиться не успели. Двухкомнатная, и это такое счастье! Вспоминать страшно, как мыкались по гостиницам да общежитиям, пока ее дождались. А теперь – такая красота! Все твое! Сами устроились в зале. Телевизор на тумбочке. Ковер на полу, у стенки – куча матрасов солдатских да одеял. Вот тебе и весь уют. Детям – спальня. Там две кровати от гарнитура спального да стол – уроки учить. А больше у них ничего и не было с этими бесконечными переездами. Есть такая поговорка: - «два раза переехать, что один раз погореть». 
      А, даст Бог, разживемся. Гуляли по их северному городку.  Не Европа, как их Таллин. Но самый любимый теперь город на свете. Квартиру получили, обосновались. Полюбили его.  Другого и не надо. Хоть климат – не сахар. Но любим мы всё это. Девять месяцев зима, а остальное  -  лето. В мае – снег с дождем бывает, а в августе уже наступают дожди и холода.
      Любашка с Таней радовались снегу и морозу под тридцатник. Михалыч принёс из части тулупы и вся компания отправилась в тайгу на шашлыки. Благо, тайга рядом – шапкой кинуть. Из окна видать. Бывает, медведи выходят из тайги на дорогу. В этом районе детская художественная школа и библиотека. Народ шутит:
       -  Ты глянь, медведей на культуру потянуло!
       Эти европейские девушки в снегу валялись и плакали от счастья. В этих Европах и снегу почти не бывает. Выпадет и тут же растает. Неделю гостили. Была целая неделя счастья.
                *****               
        Много чего за это время случилось. Десять лет почти прошло, как они расстались. Люба с дочкой уехали в Прибалтику, а эти, вояки – на Севера.
       Тане вон уже семнадцать. Девушка. Зинкина старшая почти её догоняет. И малявка – такая деловая, школьница уже.
       -  Ну скажи мне, у вас-то, хоть всё хорошо? – Спрашивала Любашка.
       -  Знаешь, вроде всё как у всех. Но чего-то не хватает. На службе часто задерживается. И как-то стали мы жить: - он сам по себе, мы  -  сами по себе. Нет того, что было. И пить стал.                -  Так мы всегда понемногу. Это же не грех.
       -  Не понемногу. Бывало такое, что его водитель, рослый такой, Вовка Макаров, на себе приносил. И не раз. А вот недавно – звонок в дверь. Ночь уже, а его нет. На пороге - Макаров. На плече – этот маер – голый, в семейниках одних. А зима у нас, ты сама видишь, какая.
        -  Куда его?
      -  Сгружай на ковре в коридоре, чтоб дети не увидели. - Сложил его, как дрова, под вешалкой без признаков жизни. Потом из машины принёс его полную амуницию – Китель, шинель, сапоги, шапку с кокардой,  и всё такое. Танкист хренов.
      -  Спасибо, Володя, спасибо, деточка. Где это он так набрался?
      -   Да баня у них сегодня.
      -   Проходи на кухню, чаем напою. Ты, наверное, голодный. Да и устал, развозить и разносить этих отцов-командиров.               
      Мой  хоть среднего роста. А дружок его, Крикун Сашка, под два метра ростом, подполковник.  Его в одного не дотянешь. Пьёт, как лошадь. С самого утра в нём уже целый литр болтается. Светка его с темя детьми малолетними ждёт, а он меньше литра каждый день не выпивает. Соберёмся со Светкой, разговоры только про это. А о чём ещё? Что у кого болит, тот про то и говорит.
      Она такие страсти рассказывает. У него уже «белочка».  Ночами не спит, орёт:  - Свет, полтергейст! Неужели не видишь, штора горит. - И шторы с окон срывает. А то и того лучше. Подхватился среди ночи. Давай собираться. На неё орёт: - собирай детей срочно, эвакуируемся. Инопланетяне напали!
      -  Саш, да никого нет. Где ты их видишь?
      -  Да вон у дверей двое в серебряных скафандрах. Хватает самого маленького, голого из постели, и – к балкону. А те двое орут, дрожат от страха. Светка на нём повисла. Еле уговорила.  А пятый этаж. Шагнёт с дитём. Что ему? Он же невменяемый. - Плачет Светка.       -  Страху с ним натерпелась, не передать. В скорую хотела звонить. Но нельзя. В дурку заметут и комисуют, паразита, да ещё закроют там.  А нам до пенсии полгода осталось.   Вот такая служба.
       Так это и меня такое же ждёт? – подумала Зина.               
      -   Скоро дембель, Володя? – спрашивает Макарова. Жалко их, мальчиков.
      -  Скоро уже.  Весной. Мать ждёт, не дождётся. Одна она. Деревня. Работа тяжёлая. Жалко мне её.
      -  А у тебя вот служба тяжёлая.
      -  Да нормальная.
      -  Ты заходи к нам почаще. Все они там так пьют? Или только наш?
      -  Да все.
     Вот тебе и армия. Слава КПСС.

                *****               

      -  Вот такие дела, Любашечка,  - делилась Зина с подругой.
      -  Я с ним завтра поговорю. Он же такой был. Все вам завидовали.
      -  Ага,  обзавидуешься. Раз в лифте заснул. Старшая его увидела.
      - Мама, позорище какое. Стыдно как. Его же кто-то видел, наверное. А он при погонах, офицер.  Любашка в отпаде:
      - Жесть. - Попёр молодёжный сленг. – Я его убью.
     -  Ага. Вместе убивать будем, гостья ты моя дорогая.    Как хорошо, что ты приехала, хоть поговорить есть с кем.
         Оказывается, все эти годы им не с кем было поговорить.

     -  А давай, ты не будешь уезжать. Мы тебя на работу устроим. Колю вызовем. -   Любашка замолчала и так странно на Зинку посмотрела. Хрустальными глазами. Вот–вот сейчас слёзы покатятся,  хлынут через край. И зарыдала, приговаривая, как плакальщица на могиле:
     -  Нет больше Коли. Нет его, нет его, нет его, и не будет уже больше никогда!  Что же я наделала? Зиночка, что же я наделала?
     -  Как нет?  Мы позовём его, и он приедет. Он же где-то живет.
     -  Не живёт. Ой, не живёт!  Он там, откуда не приезжают. Его больше нет. Он умер. Умер, понимаешь? Его больше нет нигде. -  Упала Зинке на плечо и так голосит!
     -  Боже мой! Что ты такое говоришь? Ты всё придумала, Люба. Он же молодой и сильный. Он всё время улыбался. - Обнялись и рыдали без перерыва, пока не обессилели. Дети в школе, этот на службе. Рыдай, не хочу.  И не надо держать лицо, как говорят китайцы. Главная заповедь китайца – держи лицо. Никому никогда не показывай, как тебе тяжело. А было – тяжелее не бывает.
     Долго молчали. Потом опять плакали. Потом вспоминали, все вспоминали. Как роспись их с Михалычем праздновали на природе под соснами, как с ребятами в парке гуляли.
       - Ну расскажи, как все случилось. Легче тебе станет.
 
                *****

               Она рассказала, что знала.
     Его жена приехала. С детьми. Девочки такие хорошие. Но это ещё при Любе. Она была там. И поняла, что ей не светит. Он, советский офицер,  не может бросить жену с двумя детьми.
       И она вышла замуж. От безисходности.  Переехала  в Таллин. Поменяли квартиру. Двушку на такую же.  Тогда еще было можно. Был у всех один адрес – Советский Союз. Муж её работал на железной дороге, водителем электровоза, как и дома до переезда. Язык быстро выучил. Жить есть где, зарплата хорошая.
 
       Но она не могла сидеть и ждать мужа с работы. Энергия из неё так и пёрла.  Она своё дело затеяла. Там это можно было. Свободная страна. Нет соцсоревнования, как у нас. И не надо ждать зарплаты годами. Зарабатывай сам. Сплошной капитализм. Работай и богатей. В компании со своими земляками соорудили ИП. Арендовали помещение, выпекали зефирки и печенюшки. Расфасовывали на продажу. Всё пошло, закрутилось, и получилось. С руками отрывали. Она же технолог общепита.  Ещё бы не получилось. И работящая, как лошадь Пржевальского. Выносливая, как лошадь. Путешественник такой был. Пржевальский. Лошадей к пустыне приспосабливал. Новую породу разводил.
        Кафешку – кофейню потом открыли.
      Квартиру они разменяли. Ему однокомнатная, ей с Таней – малосемейка. Она дом начала строить. Благо, опыт у неё уже был. Одна. Без мужика. Уже были они в разводе. По доброму согласию.
      Муж её женился и жил себе неплохо. Знала все Любашка. И про него, и про Николая с семьей на Украине.

                *****
   
              Жена Коли, Лида, поехала на свадьбу к подруге в Николаев.
       Танька, подруга, была одеситка. И говорила: - у нас, в Адессе. - На «А». Танька была старше её и вечно учила её жить. Та дочь замуж выдавала. В Николаев. И познакомилась она на свадьбе с интересным мужчиной.
        Яхтсмен, руководитель яхтклуба. Спортсмен и красавец в расцвете сил и успеха. Настоящий Мэн. В то время там проходила парусная регата.  Яхтсмен  на неё подсел.        Женщина она была красивая. Внешность, шарм.  Глазищи как нарисует. Глаза, как тормоза. Не хочешь -  затормозишь, полюбоваться на такую красоту.  Всё у них закрутилось и получилось. Если получается, то сразу и навсегда.
        От него веяло морем, романтикой. Приключениями,  ветром дальних странствий. Это то, о чём она мечтала.  Хватит, насиделась со своим воякой по гарнизонам. В лесах, на болотах и в пустыне на Кушке. Крайняя точка России-матушки, на границе с Монголией. Жара такая, хоть в чадре ходи. Лицо вечно как у негритоски. И жизнь как у восточных женщин. Затворница. Дом, базар, стирка, готовка. И все жизненные интересы.

         Через неделю она приехала с этой свадьбы домой и сказала мужу:
     -  Помнится, ты хотел развестись. Я согласна.               
        Любовь без радости была, разлука будет без печали. Дети – с ней. Всё оставил жене. Оставить было что. Квартиру, все в квартире. Прошли с ней Монголию, Германию. Жили небедно.
       Ему  от той жизни осталась только машина. А как по-другому? Никак.  Она поменяла квартиру на Николаев. Забрала девочек и уехала быстрым темпом навстречу новой жизни.          Так он остался один.  Без семьи, без жилья, без надежды. Жизнь показала кузькину мать. Надо было как-то привыкать и устраиваться. Ходил, служил. Хорошо хоть звёзды да звания остались. И служба. Есть куда пойти. А прийти со службы некуда. Съёмная квартира. И поговорить не с кем. Да и разговаривать ни с кем не хотелось. О чем говорить?
       Её всё ждал. Любашку. Подруга у нее там осталась.  Она рассказала. Долго ни с кем не общался.  Ходил, как неприкаянный. Та семья как в воду канула. А чего, море – вот оно, рядом. Хорошо им там, наверное, было.  И они вычеркнули его из своей жизни.
        Когда Зинка  со  своим ссорились, его друг, зам прокурора, земляк, говорил:
    -  Майоры на дороге не валяются.
      А тут целый полковник. При звёздах, при должности, при машине. Только жить негде и не с кем.

        Прибился к берегу. Хорошая женщина, Ирина,  спасла от  одиночества. Потому что и сама была одинока.   Видная, при  должности. Главный бухгалтер завода, который для дивизии какие-то там детали делал на танки. Завод большой, электро-механический.  Так и сошлись на почве сотрудничества.    Повстречались пару раз. Посмотрела Ирина,  как он живёт на своей съёмной и сделала ему предложение. Рационализаторское.
       -  А переезжай ко мне. Будем жить вместе. Всё лучше, чем поодиночке. -  И жили неплохо вроде. Год, два, три.  Он жил и ждал. Чего?  А ничего уже и не ждал. Её, единственную. Так бы всё бросил и полетел, хоть на край света. За ней. Но куда? Где она?  Сказали – замуж вышла. Вот подождала бы она, как он просил, и был бы у них сын. Подрастал. На футбол бы вместе ходили и на рыбалку.
      А нет их и ничего ему не надо. И никого. Всё-равно, где жить и с кем жить.    Демобилизовался. Никуда спешить не надо, никому служить не надо.  Ирка на работе. Он дома. На хозяйстве. Позвонит она:
       - Что делаешь?
       -  Лежу. Кино смотрю. Какое там кино? Телевизор не включал. В стенку смотрел. Прокручивал всю свою жизнь.

                *****
          Что в ней самое хорошее было? В жизни.  Прокручивал в голове всю свою жизнь. Долго говорить да нечего слушать. Ярче всего было последнее. Любашка. Как познакомился с ней. Как спали в её недостроенном доме под батареей. Как на пикники вместе всем колхозом ездили. С детьми и подругой Зинкой да друганом своим, Михалычем.
 
        Как сено косили у Зинкиного отца в деревне. Отведёшь покос, ровненький, как по линейке. И залюбуешься. Такая красота. И запах. Ни с чем его не сравнить. Запах свежескошенной чуть привядшей травы. Ляжешь на покос, раскинешь руки, а над тобой  - синее высокое небо, лёгкие белые облака.  И, кажется, что это не они плывут над тобой, а ты сам плывёшь и уплываешь в дальние дали. И так хорошо, как не бывает.  И жаворонки вьются. Поют гимн лету и любви.

       Рыбу на озёрах ловили, уху под вётлами варили. Наваристая уха, по особому рецепту.  Царская называется. Когда рыбы разной много и в конце  -  водочки плеснуть в неё.  В речке купались, прозрачной до самого дна, пахнущей аиром и травами. Дети на лугах ромашки собирали. Венки плели.
        Как возвращались из деревни поздно вечером от деда. Остановились в лугах. Сумерничали. Так хорошо, жалко было со всем этим расставаться. С прошедшим днём, с этой луговой свежестью и деревьями, купающими косы в тумане.   Пикник  устроили на лугу под вётлами. Утомлённое солнце село  и туман, как река, между гор плывёт. И соловей щёлкает.

         Человек проживает целую жизнь, а живёт такими вот маленькими мгновеньями. Только они и помнятся. И хочется сказать: «Остановись, мгновенье, ты - прекрасно».   Жалко было уезжать, расставаться со всем этим.  Говорили тихонько, чтоб ничего в природе не нарушить да и уснули в машине.
         Проснулись под утро – день только начинается. Вокруг туман, как молоко. И кони в стекла машины мордами тыкаются. Улыбаются. А кони действительно могут улыбаться. Когда радуются.
      Оказывается, в его жизни всё хорошее  уже было.  И дальше что? А дальше – ничего. Вот было бы всё, как раньше. Служба – танки натирать. Учения, мучения с молодыми, наряды и ответственность. И всё, что в свободное от службы время. Всё - это она. А без неё  -  не жизнь.

     Затосковал, заболел. Душа болит. Ничего не надо и не хочется.  Жить не хочется. Зачем жить?
     Любашке как рассказали, как он тосковал без неё, так снялась и полетела. Всё бросила. И бизнес, и дом недостроенный.  И Таню,   доченьку свою оставила на чужих людей.     Прилетела. К нему.  А уже и не надо было. Поздно. Его уже не стало. Помер. Раньше - надо. А теперь уже нет.  Плюнула на все приличия. Ирину разыскала. Плакали вместе. На могиле. Голосили. Убивались.

        -   Отчего же помер? – спрашивает Любашка? Болел, страдал, наверное? Расскажи мне все, что знаешь. Только правду. Прошу тебя. Умоляю. Ничего не утаи.
        -   Я сама во всем виновата. – продолжала  свой горестный рассказ Люба. - Хотела все и сразу. Мужа хорошего, сыночка, - ребенка от него ждала.   Счастья нашего, женского. Он просил подождать. Разведется, говорил,  и будем вместе. Карьеру нельзя портить, вся жизнь на службе. И вот она, жена его с детками явилась. И я подумала:
       -  Чего ждать? На чужом несчастье счастье не построишь.  А тут этот тепловозник подвернулся, да без жены, да с квартирой.  И притом, согласен поменяться на Таллин. У меня там родня. Мама и брат. Все закрутилось и срослось.
          Слушает ее Ирка, смотрит на нее, на Любу.  Женщина, как все. Ничего такого в ней нет. Неужели так бывает? Говорят, любят до гробовой доски. И вот она какая. Эту женщину он так и любил. И помер от тоски по ней. Ничего в этой жизни ему, кроме нее, было не надо. Затосковал и помер. Так и сказала Ирина – помер от тоски. Так это ты и есть?
     -  Да. Я. - А что уже теперь молчать, - рассказывала, голосила Любашка.  Душа болит и это – непроходяще. Ничего, ни одного дня и слова его она не забыла, Всё помнит.               
                Неделя быстро прошла.  Любашка дольше не может. И так, еле вырвалась. Ах, эти горестные проводы.  Вот ведь как бывает. И в жизни тоже. Не только в кино.
                *****

        И стала Зинка опять жить, как раньше. У неё работа, дети в школе. У него  -  служба. Выпивоны.  Каждый напивается по - своему.  Столяр – в доску. Сантехник – по колено. Батюшка, священнослужитель, а что, у них тоже, наверное, бывает, - тот до положения риз.       А военные - до потери звания. К ним  тогда уже по  званию не обращаются, а говорят: - эй, ты, служивый!
      Довела его служба Зинку до того, что без валидола не засыпала. Давление вверх,  вниз скачет, таблетки горстями пить стала. То затылок печёт, то глаза выпадают. И что это за счастье такое? Как так получается? На край света за ним поехала. И на тебе.
      Дальше и дальше они отходят друг от друга. Сепаратное какое-то существование. Как у рыбы и птицы. Один - на небесах, другой – в водной стихии. Вот он – точно в воде. На дно опускается всё глубже и глубже. Своими пьянками-гулянками. А куда денешься? Рыба по гороскопу. Стихийный человек.
      Ругаться при детях не хочется. Но понимает Зинка: - не то и не так должно быть. По - другому. Теряют они друг друга.
   
                ***** 
               
              В  Совгавань его перевели. Командиром части. Большая должность и большая ответственность. Рост, перспективы. А Зинке  не в радость.
       Одно счастье – с глаз долой. И из сердца вон?  Сколько раз говорила ему: - глаза б мои тебя не видели.  - И вот, случилось же.  Как жить-то совсем врозь? За ним глаз да глаз нужен. Сам себе хозяин.  Уезжал – успокоил:
     -  Не трусь. Всё будет хорошо. Очередное звание быстро в этой ссылке дадут.  Квартиру обещают дать. Да и зарплата другая. А нам деньги нужны. Студентка вон.  Старшая только в институт поступила. В Хабаровск. Всех жизнь раскидала. Одна Зинка с малой дома остались. Предлагал сразу с ним ехать. Но Зинка не сорвалась. Тут школа, работа. Куда переть? Пусть  устроится как-то, а там видно будет.
 
       А потом подумала. А что видно-то?  Видели уже.  Они как от семьи уезжают,  как с цепи срываются. Наглядный пример перед глазами. Николай вон с Любашкой  скорешились, пока жена с детьми школу заканчивали на предыдущем месте. Ну да ладно, как-то будет. Поживём  -  увидим. А пока и здесь хорошо. Съездила раз – посмотрела, что за город да как устроился. Ничего хорошего. Квартира  почти что в бараке. Да и та служебная. До службы и центра – ехать и ехать.      
    А Совгавань эта  -  ну совсем уж край света. В хорошую погоду Япония видна. А что, через проливчик рукой подать. И вот вам, гора Фудзияма на горизонте. Ну уж нет, нам и здесь хорошо.
       И стали они жить на два дома.
               
                *****
               
         Время пошло незаметно. Много времени, если подумать. Больше года.  Он – там один. Зинка  - тут. У него служба, свои дела и заботы. У Зинки – работа, дом, дети.
         Вышла на остановку на служебный автобус. Говорит сотруднице, соседке: - сон странный какой-то приснился. Вечер будто. Стою я и смотрю на небо. А там звёзды – падают, падают. И говорю кому-то, кто рядом стоит:  - ой, что же делать. Посмотри, их сколько. Прям на голову падают. А ей:  - ладони подставляй, лови их, что стоишь? Зинка и раскрыла ладони. И звёзды в ладони падают, падают. Вон их сколько. Да большие какие.
       И забыла про сон этот, про звёздопад.  Вечером пришла домой, ужин готовит. Сосед к телефону зовёт:
      -  Иди, там твой звонит. -голос какой-то захмелённый. По телефону даже слыхать.
      -  Ты что там, пьёшь?
      -   Не пью, а погоны новые обмываю. Мне сегодня подполковника дали.  - Вот тебе и сон в руку.
               
                *****
               
                Демобилизовали его в тридцать девять лет. Подполковником. Служить бы ещё и служить. Но время было такое. Войска сокращали. Служивых на пенсию отправляли.
          И вот. Командир, подполковник, непререкаемый авторитет. Царь и Бог, при машинах, секретаршах, сослуживцах, при множестве подчинённых. Уважаемый человек, с неограниченными возможностями. Всем позарез нужен и просто необходим, теперь  выброшен за борт. Он теперь никому не нужен. Никому. Более того, он такой, как все. А он не привык, чтоб как все.
       А что он умеет? Только служить. Исполнять команды, отдавать команды, требовать исполнения. И так далее. Без семьи, без детей, без жены.  Короче, никому не нужный, через полтора года такой барской жизни, сам себе хозяин, он явился домой. Со всеми армейскими привычками. «Выходи строиться, стой там, иди сюда, посажу на гауптвахту» и так далее.         Всё это так укоренилось в нём. Он по-другому не может. Не дом, а армия.
      - Но мы же гражданские.  Тут тебе не армия. Мы хотим заботы, тепла и внимания.   Мы и так вон сколько сами пурхались. Со всеми проблемами справлялись, - сказала Зинка.
        Дети подросли. Зинка научилась жить одна. Даже понравилось. И теперь у каждого свои интересы. Не семья, а каждый сам по себе.
               
      Отец-командир, как теперь его называли в семье, оказался в растерянности. Куда деться, чем заняться, куда голову прислонить? Надо как-то определяться.
     - Устраивайся на работу, у тебя вон два высших образования, - подсказала Зинаида. И такой опыт.
     -  Ага, опыт. Учить молодых, как преодолевать препятствия и ползти ползком по пересечённой местности. Да стрелять по движущимся целям.
     -  А ещё – организовывать и командовать.
     -  Кем командовать? Тут свои командиры.  Дай осмотреться.
    Осматривался месяца три. Все – по делам, он – дома.
     Дружок завёлся, сосед, на одной площадке.  Вместе пьют, гулеванят. У соседа – подруга. Шалава подзаборная. Спит со всеми подряд, с кем ни попадя. Аптечка для каждого человечка.  А тут свободный мужик с деньгами. С офицерской пенсией. Жена – не стена. Она работает. Занята постоянно. А дом свободный. Гуляй – не хочу.  Короче – запил - загулял и никаких разговоров про работу.  Ему и так хорошо. Зачем ему? Жена поит-кормит, одевает, а он всё пропивает.  Что ещё надо советскому офицеру?

        И так скоро полгода. У Зинки нервы на пределе. На глазах спивается. За пенсией в сберкассу идут целой компанией. И средства распределяются по своему разумению. На выпивку.  Пока не пропьёт пенсию, сущий ад. Ночью, в два-три часа, в дверь друганы стучат:
      -  Дай на бутылку, не хватает.  - И так каждый день. 
         А у нее – долгов за квартиру накопилось немерено. Не знает, когда и чем платить. Зарплату на заводе не выдают. Только авансы. А от него, советского офицера – ни копейки.
               
                *****
               
             Старшая в институте, на втором курсе.  Зинке деньги на заводе не платят. Время такое было. Раз в три месяца, и то авансами. Долги за квартиру растут. Дитю на прожитьё каждый месяц надо что-то отправлять. И поесть надо, и одеться ребенку надо.   А с чего? Всё пропивается. С друганами и их шалавами - пьяницами. Дошло до того, что эти шалашовки в квартире день деньской ошиваются. Соседи говорят.
       Притон устроили, пока Зинка на работе. Шалашовки, потому что привыкли жить чуть ли не в шалашах. А тут трёхкомнатная чистая ухоженная квартира. В кладовке – запасы какие-никакие. Ешь, не хочу.
      Приходит Зинка с работы, дверь в квартиру настежь, он – мёртвый спит. Пианино раскрыто. На пианино – полная пепельница окурков, в доме – не продохнуть.  Закусь в открытых банках тут же на пианино.  И в них же окурки. Закусь – всё, что Зинка для дочери, студентки,  закупила да отправить  не успела. Тушёнка, сгущёнка, чай, сахар, варенье. Всё выпивается и поедается.  А что осталось, всё в ларьке во дворе на спирт поменяли. Меломаны хреновы. Вот что с ним делать?
       Пошла к ларьку, видит, её же банки стоят, продаются.
         -  Где это вы взяли.
         -  Так мужики принесли на спирт поменять.-  Ну это уже предел. Из дома выносить. А дальше что? Старшая учится впроголодь. Младшая – девять лет, хоть из дома сбегай.  Придёт из школы, пообедать нечего. Всё подчистую подмели его друзья. На кухне накурено, заплёвано.
         -  Уйдите, мне уроки учить надо, - говорит ребенок. 
         -  Иди, учи, комнат других нет?
         -  Я есть хочу.
         -  Мамка придет с работы, накормит.               

          Мало того, что пьёт. Ещё стал на  машине гонять. Перед его отъездом купили старенькую, видавшую виды. Жигуль, семёрка. Разъезжает с дружками куда ни попадя что день, что ночь. Сколько раз говорила ему, - прекрати гонять. Не ты на кого наедешь, так тебя собьют. - Как об стенку горохом. Все нервы вытрепал.
          Эта ****овозка Зинку доконала. Ну, думает, взорву на хрен.  Повёз этих б-дей катать и сбил мужика, нанайца, на мотике с ребёнком. Мотик в смятку, у ребёнка переломы. Мужик – чуть не насмерть. Мужик, слава богу, живучим оказался. Умирать не захотел. Подавать заявление не стал. Дипломатия друзей помогла. Зам прокурора расстарался.
         Теперь мужик ходит, деньги требует. Этот шумахер всё из дома выносит, что под руку попадётся. Плащ из монгольской кожи. Модный, цены ему нет. В комиссионке на продажу вывешен. Люди подсказали. Костюмы его новые. Скоро без штанов останется. В тюрьму-то не хочется.         
               
                *****

                От такой жизни  нервы сдали. Зинка упала в прострацию.
     На работу еле ходит. Ни с кем не говорит. Молчит, онемела. Никто ничего понять не может. Что случилось? А работа не слабая. На ней семьдесят человек. Женский коллектив в основном. А это знаете, что такое?  Деньги, зарплату,  не платят. За квартиру и детсад заплатить нечем. Дома дети голодные. Караул! И с начальством надо общаться, вопросы решать, и процесс организовывать. И деньги, зарплату людей выбивать.

     Тогда такое время было. И слово такое – «выбивать», соответствовало времени. Надо было доказать начальству, что дети голодные, что с квартиры выселяют, что из садика выгоняют. А то и того хуже. Умер близкий родственник, а его похоронить не на что. Короче, можно было выпросить только на похороны.
     Что  заметила за собой, - всё забывать стала. Ужас! Зашла к главному бухгалтеру, надо вопрос обсудить. Забыла, как её зовут, бухгалтершу эту.  Лет десять проработала на этом месте. Каждый день почти с ней общалась.
      У той глаза по пятаку.
     -  Что с тобой? Да ты сама на себя не похожа.
     -  Не знаю. В отпуск хочу. Надо мне.

      Да что имя чьё-то? «Отче наш» забыла. Единственную молитву знала. Не фанатичка веры. Но всегда в трудный момент  к Богу обращалась. А тут:  - после первых слов полный провал. Раза три или больше пробовала. Не может вспомнить. Не сдвинуться с места.  Путается всё в мозгах, всё перемешалась. Будто ложкой их кто-то перемешал. Ни одной мысли.       Пробуксовка и полный пофигизм. Когда всё по фигу.  Полнейшее безразличие ко всему. И так страшно  стало. Это что? Как так жить, без памяти. Ни одной мысли. И поговорить не с кем. От кого помощи ждать? Только от Бога.
          Всё же было хорошо. Как у всех. Семья. Дети. Счастье. Куда всё девалось? И как страшно стало жить.
      А вдруг все заметят, что с ней не то?  -  Надо в отпуск. Отлежусь, вспомню всё, и «Отче наш» тоже.
                ***** 
 
          Взяла отпуск.  Дома стало ещё хуже. Не надо никуда идти. И можно ничего не делать. Зинка дома. Он дома. Злой, как Цербер. Никого не приведёшь. Эта придурковастая лежит на диване на кухне без движения. Хоть бы слово сказала.
           То к стене отвернётся и лежит полдня с открытыми глазами. Точно, с открытыми. Он проверял. Заглядывал  через спину. Что она там видит?  Целый день так может пролежать.  А то повернётся. И смотрит  в окно. Пробовал с ней заговаривать. Смотрит сквозь него, как через стенку. Никого и ничего не видит. Немая и слепая. И не жрёт ничего. Чем только живёт?
           И кричал на неё, и ругался, всякими словами обзывал. Может, заговорит, ругаться станет. Ноль внимания. Как-будто её из розетки выключили. Тормозуха  хренова. Не бить же её. Лежачего не бьют.  Встаёт изредка. Цветочки поливает. Заметила  -  захирели. Хоть с цветами поговорить. Жалко их. Они в чём виноваты? И доченьку жалко.
      -  Мама, я есть хочу.
      -  Проси у папы.
    Услышал, как она с цветами разговаривает. Протрезвел. Волосы дыбом стали. Что с ней? Неужели свихнулась?   И что вот с ней делать? И дитё есть просит.
      -  Давай сварим что-нибудь.  - Пошарился в столе. Горох нашёл.
      -  А что, у нас, поесть ничего нет?
      -  Ты же всё вынес, на спирт поменял.
       Засыпал горох в кастрюлю, залил водой.  Зинка тут же на кухне на диване лежит. В потолок смотрит.

      -  Что ты лежишь, как раненая, делай что-нибудь.
        Встала. Как она на него посмотрела. Как не отсюда. А откуда-то издалека.  Глаза  - страшные, пустые. Холод до костей пробрал от этих её глаз.
       Ушла в детскую.  Легла, руки на груди скрестила. Как приготовилась. Он вспомнил. Когда хоронили его бабу, мать его отца, та лежала в гробу с так же сложенными натруженными долгой жизнью и тяжёлой работой, руками. Такая старая и умиротворённая. Домой собралась. Она говорила всегда: «Мы на этом свете гости».   Любил её. Их четверо детей в семье. Мать и отец – по работам. А они все мал мала меньше  -  на ней. 
               
                *****
               
      Зинка пробовала уснуть. Давно уже сон покинул её. Глаза режет, как песка кто в них сыпонул. С закрытыми лучше.
       Не помнит, сколько уже не спала. Первые три дня – точно помнит. А сколько так времени прошло, не помнит. Всё мысли какие-то крутились в голове. Тяжёлые, как камни. Не поднять, даже с места не сдвинуть. А вспомнить, о чём думала, не могла. Так, ни о чем. Пусто в голове. Пусто и страшно.  Хоть бы за что-нибудь зацепиться. 
      Молиться пробовала: - Отче наш… -  А дальше? Дальше - ничего. Закрывала глаза и плавала, как в тумане. Как в лугах когда-то.  Давно это было,  в другой жизни. Снилось ей, что была она счастлива. Счастлива. А что такое счастье?

      Горелым запахло. Неужели в лугах? Нет, это не во сне, а где-то рядом. Надо бы встать, посмотреть, но нет сил. И не хочется. Даже пошевелиться. Слышно - телевизор работает. А запах гари становится невыносимым. Неужели никто не слышит? Никто.
      -  Вот, гад, суп подгорел! -  ругается муж. Из кастрюли вываливается и гарью воняет
       -  Да есть кто-нибудь в этом доме?  -  его голос.
       -  Нет, - подумала Зинка. - В этом доме никого нет. Меня нет. Меня нет нигде. Я на какой-то другой орбите, в другой жизни.
                Подошла доця, постояла над ней.
       -  Мама, ты спишь? - Не хотелось ни  говорить, ни глаза раскрыть. Дочь  включила на магнитофоне лёгкую плывущую музыку, которую любила Зинка. И Зинка поплыла, как на волнах, тихих и ласковых. Отрешённая от всего.  От этой постылой жизни, от пустоты в душе, от страха за себя и детей. И от мысли: - а что дальше?  А ничего. Хорошо. Хорошо. Хорошо. Тихая речка. Лодка скользит по водной глади.  Ветлы  купают косы в реке.  Луга, луга, луга и ромашки. Море ромашек. Лечь бы в них, раскинуть руки и смотреть на плывущие в небе облака. Качает, как в лодке на реке. Спа-а-а-ть. Как хорошо спать.

                *****
               
                -  Мама, ты есть будешь?
                -  Не буду.
                -  Мамочка, миленькая, что с тобой? Почему ты с нами не разговариваешь? Ты всё лежишь и молчишь.
                -  А о чём? И разве я вам нужна?
                -  Нужна, нужна. Помнишь, ты всегда говорила мне, что любишь меня сильно-сильно и ещё чуть-чуть. Ты теперь меня не любишь? Тебя  как-будто нет. Ты всё время молчишь. Это я виновата? Это потому, что я тебя не слушалась? Мамочка, я буду всегда-всегда тебя слушаться, только скажи, что ты меня любишь. И обними меня, как тогда. Я за тобой соскучилась. Я люблю тебя. Сильно-сильно и ещё чуть-чуть.   
          Значит, есть кто-то, кто её любит и кому она нужна.   Что-то сдвинулось в мозгах. Кто-то её любит. Она нужна. Нужна её нежность, её забота. Дитё голодное, ест этот сгоревший горох. Встала. Хотела идти. Но куда? И зачем? Забыла…
                *****               

          Этого нет. Ушёл куда-то. И слава Богу. Без него  легче дышать. А с ним живёшь как в дыму. Как на захваченной врагом территории. Хочется укрыться, чтоб глаза его не видели. И не знаешь, что он выкинет в следующий момент. Привёл же он в дом  свою, или это была соседская, шалашовку. И при ней сказал, что она лучше Зинки.
         -  Она лучше тебя, с тобой жить невозможно.  Зинка тогда не стала ничего доказывать. Она докажет своим поступком. Освободит территорию.   -  «Живите, раз тебе с ней лучше». - И ушла. Тихонько оделась и ушла из дома. Куда? А куда-нибудь. Лишь бы не видеть и не слышать его.
 
          Пошла по дороге за город.  Миновала дома и пошла  в тайгу. Хорошо, природа.  Трава и деревья. Птички поют. Запахи и звуки. Хорошо так идти. А куда, не важно. Там, внизу, речка. Далеко, правда. Но есть время подумать. О чём?  Там внизу, речка. Речка. Ну и что?
           А вот что:  - можно отойти подальше, где нет никого, и заплыть. И плыть долго - долго и смотреть на облака. И на деревья вокруг.  Пока не устанет. А там,  как придётся. И легко изобразить несчастный случай.  Ой, как я устала,  -  подумала Зинка.  -  Может, правда?

          А что – утонула. И нет проблем. Его постоянных запоев, безденежья, сгоревшего гороха, его оскорблений. Пренебрежения.  И той, кто лучше её, матери его детей. С которым она прожила лучшие годы своей жизни. Он оставил её. Они чужие. Даже больше, чем чужие. Враги.  Даже Бог оставил её, вот не хочет, чтобы она к нему обратилась с молитвой. Напрочь память отшибло. А кто ещё поможет?

          Хватит, пожила. Если так жить, лучше уйти. Зинка вспомнила, читала в книжке про тибетских монахов. Они загодя готовят человека к переходу в другой мир. Это не страшно. Надо только в последний момент протянуть руку человеку, которого ты знал при жизни. Самому дорогому. Он ждёт тебя. Он тебя любит.  Поведет за собой. И переход осуществится незаметно.  И там – лучше, чем здесь.
 
        Так хорошо идти, просто идти по этой дороге.  И так легко. Когда принял решение, тогда легко.  Кому она подаст руку? Самому любимому, с кем ей было хорошо при жизни и кто, она точно знала, только её он  там ждёт. Перебирала в уме. Родители тоже там. Но им хорошо вдвоём. Они прожили долгую жизнь. Нелёгкую. Но они любили друг друга. Зинка точно знает.
          Всё, она вспомнила. Прошлась по всей своей жизни. И поняла. Только он. Отец её старшей, Лесеньки. Как она любила его. Плакала от счастья, когда видела его. И он. Сказал ей, как отрезал:
        -  Только ты. И никто другой! Я буду ждать тебя, сколько понадобится. И ждал. И теперь ждет.

     И она вспомнила.  Было это ранним утром. Даже туман ещё не ушел, плыл по низинкам. Ранняя весна, травка только пробивается. Молодые ранние росточки. И листья на деревьях, первые клейкие листики.  Шла на работу. Идти далеко.  Она остановивалась. Как волшебство какое-то остановило ее.  Смотрела и внимала.  Вот  -  туман, как река, плывет. Вот слышно, как журчит проснувшийся ручей. Поет свою песенку. Весна… Всё радовалось этой весне. Казалось, вот сейчас случится что-то хорошее, необыкновенное. Она всё время чего-то ждала.
     Издалека увидела:  - на мосточке кто-то стоял,  оперевшись на перила. Страшно. А вдруг это злой человек и нападёт на нее? Тот человек увидел её и пошёл навстречу. Всё быстрее и быстрее. Раскинул руки, бежит к ней.  Да это же он, Леонид. Господи, откуда он взялся здесь в такую рань?  И так далеко от дома. Совсем на другом конце города.
       Она всё время думала о нём. Но так же не бывает, чтоб подумал, и вот оно.
      -  Ты что здесь делаешь?
      -  Тебя жду.  Сердце отпустил страх и Зинка заплакала. Слёзы лились потоками. Она стояла и ревела. Он привлёк её к себе,  обнял её.  Она  ощутила его тепло и его запахи  -  влажных волос, парфюма и запах нежности.
     -   Ну всё, всё, почему ты плачешь? Тебе там плохо? Что ты себя мучаешь? Хочешь, я приду вечером, встречу тебя с работы и мы пойдём ко мне домой. Я всем домашним рассказал, как я люблю тебя. 
     -   Я так не могу. Это неправильно.
     -   А что правильно? Жить, как ты и мучиться? Ты же не любишь его. И он тебя. Я знаю.
     -   Много ты знаешь. 
 И сердце захлестнуло  волною нежности.  Он знает. Он любит её.
         Потом было   8 Марта. Но это уже другая история.  Хорошо было. В прошлой жизни.   Это было в ее прошлой жизни. А помнится, как было только вчера…
               
                *****
               
              За спиной чьи-то торопливые шаги. Нет, не шаги. Кто-то догоняет. Обернулась.  Мой. Бежит и кричит что-то. Подождала.  - Так хорошо было самой с собой.  Всё уже придумала и решила.  И что ему от меня надо?  -  подумала Зинка.
    -  Ты куда рвонула? Вот куда ты идёшь, одна? Куда ты несёшься? И зачем? - Его нескрываемая агрессия затопила её. Глаза его злые, страшные, колючие.   Холодныё, как лёд.
    -  Гуляю. А что, нельзя? 
      А  вокруг - никого. Пустынная  таёжная дорога.  Он – к ней, она  - убегать. А куда тут убежишь. Догнал и начал кричать и кошмарить. Больно схватил за руки, тянет куда-то. Страшно. Страшно. Вот сейчас убьет, что ему стоит?  Стала вырываться. Не вырваться.
   -  Ты что хочешь сделать со мной? -  Схватилась руками за берёзу, не оттянуть.  -  Отпусти, мне же больно! Куда ты меня тянешь? Я не хочу, не хочу с тобой. Никуда с тобой не пойду Оставь меня! Мне больно!
   -  Ты куда идёшь,  на речку? Топиться побежала? Дура, дура. Иди, я только рад буду! Висельница!
      Зинке сделалось так страшно. Он подслушал ее мысли? Разве это возможно – услышать чужие мысли? А хотела же. 
     -  Отпусти меня. Я дальше не пойду. – Мысли ее метались: -  А что подумают её дети?  И как они будут жить с таким клеймом? Это же позор какой – мать самоубийца!
         От страха, от этой страшной мысли она заплакала. Зарыдала. Слёзы лились потоком. Столько времени ходила с комом у горла, хотела выплакаться. Всё запеклось, душа окаменела. Говорят, слёзы облегчают горе. Очищают. И не могла. Ни слезинки.  А тут -  упала под берёзой и рыдала, рыдала.  Что-то отпустило.  Страшно стало, - что удумала?  А дети, мои дорогие девочки? Как им с этим жить всю жизнь?
    -  Иди домой. Я приду скоро. - Он отпустил. Постоял и ушел.
    -  Что сейчас со мной было? Неужели я смогла бы это сделать? И что вообще со мной происходит?
               
                *****

             Пока шла домой, в голове роились планы: - Вот сейчас приду. Уберусь в доме. Надо посмотреть на календарь, какой сегодня день, - думала Зинка. - Может, у меня отпуск закончился и надо на работу?
     Устала. Сил никаких.   Устала от познанных эмоций. Такая усталость. Как будто по ней проехали дорожным катком. Завалилась на своё любимое место – на диван на кухне. Спа-а-а – ть. Спать. Удалось забыться сном.
     Первая мысль, когда проснулась, - как хорошо, что не успела на речку. Сейчас встану.  Прошло немало времени. Вставать не хочется. И спать – не уснуть. Всё смотрела в окно. Напротив – десятиэтажка. На стене последнего этажа  -  большое серое пятно. Дождями смыло побелку до штукатурки. Швы между панелями промазаны чёрной краской. Почему чёрной?  Чёрное и серое, как сарай под дождём. Как вся её жизнь.

     Только посмотришь в окно, перед глазами твоя серая жизнь.  -  Неужели  я так и проживу всю мою оставшуюся жизнь? – думала Зинка. Страшно. Если так, лучше никак. И сколько уже всё это длится? Долго. Ужасно долго. Она всё пыталась вспомнить, когда всё началось. Получалось, что больше, чем полгода. Полгода вычеркнуто из жизни. Прошло в выяснениях, мучениях, взаимных обидах, оскорблениях.  В страхе. Страшно жить. Выйти на улицу, говорить с людьми.  Вдруг скажешь что-то не то,  и все будут знать, что с тобой что-то происходит.  И когда и как это закончится, неизвестно. Вот если бы выспаться нормально. Или хотя бы поесть захотелось. И наработаться на даче до усталости и полного изнеможения. А потом упасть и спать три дня подряд. И проснуться, как раньше.
       Всё же было как у всех. Почему, откуда,  что  с ней произошло, что жизнь стала невозможной, беспросветной и страшной. Ненужной совсем.
               
                *****

        Подошла к окну. Там творится обыкновенная жизнь. Кто-то гуляет с собакой. Дети катаются на горке во дворе и визжат от счастья. Их распирает радость жизни. Мужики сидят на скамейке, пивко попивают. Вон соседки кому-то перемывают кости. Им интересно  жить. Просто жить.
       Зинке захотелось действия. Немедленно. Надо как-то себе помочь. Есть же таблетки какие-то. Быстро оделась, чтоб не передумать. Во что же одеться?  И одеться не во что. Забыла уже, когда выходила на улицу, и в чем.   - Оделась правильно, всё как надо? – Подумала. - А вдруг кто-то  увидит, что со мной  что-то не так? – подумала Зинка. Подошла к зеркалу. Всё так. Только одежда висит и глаза ввалились.  -  Это я? - подумала Зинка.  Не похоже.
     Вышла и пошла. Куда? К аптеке.
     -  Дайте чего-нибудь от нервов.  - Знакомая аптекарша что-то спрашивала. Но Зинка не слышит и та не стала навязываться с разговорами. Положила  в окошечке упаковку.   «Новопассит», прочитала Зинка. Схватила, как своё спасение, отошла в сторону и тут же зажевала сразу две таблетки. Та проводила её удивлённым взглядом:  -  «Вот что жизнь делает с людьми».
               
             Шла по городу, встречала знакомых, здоровалась. Включалась в жизнь. Столько времени ничего не существовало для неё кроме серого пятна на стене напротив. Почему? Как так могло случиться? Что с ней было?
          Как красиво вокруг и какое яркое и радостное солнышко. И трава, и деревья, машины и люди. Все спешат, разговаривают, идут по своим делам. Живут.
         А она где была всё это время? Чем жила, о чём думала. Вспомнила, как шла по дороге к реке и хотела уплыть далеко, откуда не возвращаются. Но это не она, это кто-то другой. Она не могла этого сделать. Со всей ясностью представила, что было бы, если это случилось. Остановилась.  «Боже мой, спаси и сохрани. И стала молиться. В памяти возникают слова молитвы: -  «Отче наш, иже еси на небеси». И дальше.

          Закрыла глаза руками и плакала в ладони. От счастья, что живёт, видит всю эту красоту, Эту улицу и деревья. Берёзки вот белокорые, нарядные в изумрудных платьицах разговаривают с ветерком. Люди идут. Воробьи чирикают.
         Быстро пошла домой. Где моя девочка, моя птичка, мой воробышек? Любименькая моя! Столько времени я тебя не видела, так соскучилась по тебе, солнышко моё золотое! – думала Зинка. И спешила, торопилась, быстрее бы!
 
        И дом как не мой. Пыльный и грязный. На кухне  -  посуда в раковине немытая. Никогда такого не было. Давай убираться. Быстро убираться, пока моя девочка не пришла. Где она? В школе? Так лето же, каникулы. 
     -  Мама, ты дома? – слышно, как открывается входная дверь.
     - Ты встала и убираешься? Мамочка, я помогу тебе! Давай вместе. Мамочка, я всё тебе помогу! И обнимаются и плачут вместе. Мама, ты не хочешь разговаривать со мной, потому что я тебя не слушалась. На крышу дома лазила и оценки плохие получала? Я буду слушаться и в третьем классе на одни пятерки буду учиться!- И обнимает ее, и дрожит вся. 
      -   Девочка моя дорогая,птенчик мой золотой, прости меня,  пожалуйста. Прости меня.
      -   Папа не велел к тебе подходить, сказал, что ты дура и больная, что у тебя не все дома и тебя скоро куда-то заметут. А куда? Не уходи. Мне без тебя плохо. Не уйдёшь?
      -  Не уйду, моя маленькая. Я же тебя так люблю. И Александру. Как я без вас? Вы мои самые дорогие и любименькие! А папу не слушай. Я с ним поговорю.
      -  А давай, когда уберёмся, пойдём в магазин и купим мороженое?
      -  Давай!               
               
                г. Амурск, январь 2016г.