Боярин Морозов - царёв наставник и советник

Мода на фаворитов не минула пределов Русского царства, хотя здесь их роль существенно ограничивалась опекой Земских соборов и архаичной системой местничества. В московской традиции царские любимцы назывались «ближними людьми». Это означало, что среди придворной и думской знати лишь избранные люди могли напрямую общаться с самодержцем. Они постоянно находились рядом с монархом, участвовали в обсуждении насущных государственных дел, были наперсниками его сокровенных мыслей и тайн.

Войти в «ближний круг Государя» по воле случая практически было невозможно, потому что издавна (со времён Рюриковичей) в боярской элите любой выскочка подвергался осуждению и изгнанию прочь из кремлёвских палат. Права на особые отношения с царём прежде всего принадлежали его родственникам, затем родственникам царицы и уж потом остальным царедворцам, достойным этой привилегии по древности своего происхождения. Роль самого царя в выборе ближних людей была пассивной. Обычно, ещё в детстве, царевича отдавали под опеку воспитателя-наставника, под присмотром которого он играл со сверстниками и постигал азы властвования над людьми. Как правило, наследник рос в окружении двоюродных и троюродных братьев со стороны отца и матери, на которых, по мере взросления, возлагались обязанности спальников, стольников и чашников.

В отрочестве и юности вокруг будущего государя формировался двойной и даже тройной круг доверенных лиц, преодолеть который человеку стороннему практически было невозможно. Например, во время утверждения Михаила Фёдоровича на престоле, в Думе его опекали ближние бояре из круга романовских родственников и свояков (Шереметевы, Черкасские, Сицкие, Репнины), а в дворцовых хоромах с ним в основном общались комнатные стольники (там большей частью закрепились родственники и свояки матери царя – Салтыковы, Морозовы, Михалковы). По мере взросления Самодержца происходила смена поколений во власти: отцы-бояре передавали «государевы дела» в руки детей - бывших стольников.

На первый взгляд, карьерная судьба того или иного человека из русской элиты была предопределена влиянием его клана на власть. Однако с первых лет царствования новой династии успехи при государевом дворе в большей степени стали зависеть от личной преданности, компетентности в делах и симпатии сюзерена. Именно благодаря этой тенденции произошло возвышение братьев Бориса и Глеба Морозовых, сумевших оттеснить твердолобых конкурентов, уповавших лишь на местнические заслуги.
Братья Морозовы происходили из древней боярской семьи, укоренившейся в седой старине времён Александра Ярославовича Невского. Морозовы всегда были на виду, но в годы опричнины на них обрушилась царская опала, чуть было не уничтожившая славный род под корень. Накануне Смуты среди боярства Морозовых не было, лишь один из них (Василий Петрович) был удостоен думского чина – окольничего, сохраняя влияние при дворе Бориса Годунова. В тяжелейшие «времена Лжедмитриев» Василий Петрович и его сын Иван Васильевич оказались на правильной стороне - среди русских патриотов (рядом с Ляпуновым, а затем с Пожарским), которые изгнали поляков из Москвы и приложили силы к возрождению Отчизны. В момент решающего голосования «за Мишу Романова» клан Морозовых вновь обрёл вес, поскольку почти все остальные родичи «кандидата на царство» изрядно побегали от одного лагеря к другому. Неуверенность в итогах голосования на Земском Соборе сподвигла лидеров романовской партии призвать под свои знамёна даже отроков. Борису и Глебу тогда едва исполнилось тринадцать лет, но их тут же произвели в стольники и наделили правом участия в выборах.

Возможно, в благодарность за оказанную поддержку, братьев взяли на житьё в царский дворец, утвердив в должности «комнатных стольников». Они дежурили в спальне и кабинете Михаила Фёдоровича, раздевали и одевали его, сопровождали во время поездок. Вскоре выяснилось, что Борис во всех делах успевает быстрее брата, поэтому ему доверили «наряжать» вина для «государева стола». Тем самым, юношу выделили среди однолеток, подвигая его к более ответственным делам. Поначалу   Борис Морозов больше наблюдал за тем, как работают старшие, помогая им в изучении и правке документов, в устройстве приёмов и прочих церемоний, потом, гораздо позднее, он обучился науке «держать ответ перед государем» и вошёл в круг советчиков (получил право на мнение).

Известный равнодушием к шумным весельям и воздержанностью от мирских пагубных привычек, Борис Иванович пользовался уважением царя и его властного отца-патриарха Филарета. Неудивительно, что именно ему они доверили воспитание наследника Алексея, когда наступила пора учёбы.

Стольник Морозов отнесся к своей задаче с такой ответственностью и страстью, что Алексей Михайлович всю жизнь считал его своим вторым отцом. Наставник сумел привить царевичу любовь к книгам, риторике и охоте, в общем ко всему тому, что по мнению современников, должен был знать и уметь будущий монарх.

Заметки на полях! Нужно признать, что образование Алексея Михайловича, полученное под присмотром Бориса Морозова, было во многом архаичным. Наследника не учили иностранным языкам, лишив его возможности самостоятельно знакомиться с достижениями европейской науки и культуры. Царевич прекрасно освоил премудрости духовных знаний, но практически мало, что знал про мирские дела. Этот изъян предопределил некую беспомощность юного царя при вступлении на престол.

Столь искреннее радение о судьбе наследника способствовало повышению статуса Бориса Ивановича: минуя чин окольничего, он был пожалован в бояре. Посыпавшиеся награды сделали его весьма состоятельным человеком.

И всё же в сравнении с другими боярскими кланами все Морозовы были небогаты. Вотчины Романовых (родственников царя), Черкасских, Трубецких, Шереметевых, Сицких можно было сравнить с территориями небольших европейских государств, им принадлежали многие десятки сёл и деревень, и даже небольшие города. Относительная скромность в доходах определённо подталкивала Бориса Ивановича к особому усердию в служении правящей династии. В его сознании собственное благополучие было накрепко привязано к властному могуществу Романовых. Пока в Боярской Думе многие носители прошлой славы Рюриковичей и Гедиминовичей переживали по поводу несправедливости новых порядков, Морозов махнул рукой на прежние привилегии и стал бороться за новые с помощью интриг и личных отношений с Государем.

Выбранная Борисом Ивановичем стратегия полностью себя оправдала. Когда царь Михаил Федорович занемог, то именно ему он поручил опеку над наследником. Однако за право Алексея Михайловича властвовать самодержавно после смерти отца, Морозову пришлось побороться с Шереметевыми, которые настаивали на регентстве матери-царицы Евдокии Лукьяновны. Отодвинуть конкурентов от трона помог патриарх, помнивший про набожность царского воспитателя и его щедрые дары.
Встревоженная смертью мужа и закулисными интригами бояр, царица вдруг захворала и вскоре умерла. В этот непростой момент упавшему духом Алексею Михайловичу на помощь пришёл его верный наставник. Следует сказать, что Борис Иванович прекрасно понимал - власть в одиночку не удержишь, поэтому он стремился к компромиссам в отношениях с боярскими партиями и всюду в приказах расставлял верных себе людей.
 
Замирение внутри московской элиты позволило провести все необходимые процедуры по легитимизации власти Алексея Михайловича: венчание на царство, крестоцелование и т.п. Только после этого Морозов приступил к реформам.

В январе 1646 года юный царь поменял практически все русское правительство, отстранив многих гонористых бояр от заведования Приказами и отправив их воеводами в дальние уезды. Вместе с тем, по подсказке Бориса Ивановича из опалы были возращены некоторые знатные особы (в частности, Трубецкого Алексея Никитича вернули из Астрахани и возвели в боярское достоинство). Практически все ключевые приказы были отданы в ведение царского фаворита (Приказ Большой казны (главное финансовое учреждение страны), Приказ Новой четверти (контроль монополии на питейное дело), Иноземный и Стрелецкий приказы).

Первым делом, Морозов озаботился укреплением обороны страны от воинственных соседей – Крымского ханства и Речи Посполитой. На юге предстояло достроить засечные оборонительные линии и одновременно модернизировать армию на «иноземный манер», чтобы не отстать от европейских держав, осуществивших в ходе Тридцатилетней войны «военную революцию».  Для всего этого требовались средства, но казна была пуста.

Что-что, а хозяйствовать Борис Иванович всегда умел. Его вотчины славились не только тучными полями, но и множеством прибыльных промыслов. Крестьяне Морозова зачастую жили побогаче, чем некоторые помещики. Привыкнув к порядку в своих владениях, ближний боярин, не жалея сил взялся за исправление русской яви. Главной опорой для реформатора стала каста служилых дьяков, укоренившаяся в Москве ещё со времён Грозного и Годунова.

В первую очередь сторонники «нового курса» стали оптимизировать расходы. Дворцовым, служилым и приказным людям (не только в столице, но и на периферии) урезали жалованье, а то и вовсе официально предписали «кормиться от дел». Эти, казалось бы, имеющие смысл меры привели к глубоко отрицательным результатам. Многочисленные просители были отданы на произвол дьяков и подьячих. Вымогательства и злоупотребления «проклятого приказного семени» достигли невероятных размеров.

Укрепившийся во власти, Морозов не особо обращал внимание на жалобы простого люда, считая их побочной реакцией на случившуюся перестройку старого уклада. Его благодушию во многом содействовали преданные лично ему помощники, которые наловчились прятать от «шефа» промахи и выпячивать свои заслуги.

Заметки на полях! Среди них был руководитель Земского приказа Леонтий Плещеев и его шурин глава Пушкарского приказа Пётр Траханиотов. Плещеев заведовал охраной порядка в столице, исполнял обязанности земского судьи, разбирал торговые дела – настоящее «золотое дно». Плещеев распоясался, вымогал взятки у обеих тяжущихся сторон, обирал людей до нитки. Заимел штат лжесвидетелей. Купцов и богачей оговаривали, арестовывали, а затем обирали за освобождение. Траханиотов на посту главы Пушкарского приказа прикарманивал средства, выделявшиеся на финансирование артиллерии, её производства, а также использовал в своих интересах деньги, которые выделялись на жалованье пушкарям и рабочим. Чиновник обогащался, скупал землю и дорогие вещи. А подчиненные, если и получали жалованье, то с сильным опозданием и частично.

Кампания по экономии казённых средств достаточно быстро выдохлась. Пришлось Борису Ивановичу искать дополнительные доходы, прежде всего, меняя режим налогообложения в городах. Ещё с ордынских времён монастырские слободы были освобождены от податей в пользу государства, похожими привилегиями пользовались и боярские усадьбы, поэтому многие посадские люди стремились уйти под их покровительство (в «белые слободы»). Казна ежегодно недосчитывалась многих тысяч рублей. Недостачу пытались покрыть, увеличивая нагрузку на тех, кто жил без высоких покровителей (в «чёрных слободах»). Каждый год в городах происходили волнения по поводу несправедливой развёрстки тягла (всех видов повинностей государству). Морозов решился на изменения вековых порядков. В города были отправлены приказные люди для переписи дворов, затем последовал указ о равномерных платежах для всего «посадского люда». В результате случившихся перемен число налогоплательщиков выросло, но простому люду от такой «справедливости» легче не стало, поскольку чиновники забыли снизить тягло для «чёрных слобод».

Казна была неплохо пополнена, но разворошенный улей из податных людей ясно просигналил, что терпению низов есть предел. Изобретательные дьяки решили прибегнуть к опыту европейских мытарей: они снизили прямые налоги, восполнив недостачу с помощью введения акциза на соль и табак. Если сборы за потребление «ядовитого зелья» мало кого возмутили, то вздорожание соли затронуло бюджеты всех семей. Без этого консерванта невозможно было пережить долгую русскую зиму. Солили буквально всё: рыбу, мясо, овощи…

Справка! Себестоимость соли в России была достаточно велика. В центральных районах страны солевых промыслов не было, поэтому «белое золото» везли из Прикамья и Нижней Волги. Акцизная накрутка довела уровень цен до критических значений.

Подорожание соли привело к тому, что значительная часть путинного улова на Волге осталась гнить на берегу. По всей стране сезон заготовок оказался сорван, цены на все жизненно важные продукты рванули вверх. Поначалу народ молчал, перебиваясь с хлеба на воду, но голодная весна подтолкнула к протесту даже самых терпеливых. Со всех концов огромного государства в Москву посыпались челобитные, взывающие к справедливому наказанию виновных в случившемся бедствии.

Как раз в это время, Морозов озаботился женитьбой воспитанника. Ему хотелось, чтобы столь важное и необходимое мероприятие прошло под его полным контролем и содействовало укреплению сложившейся структуры власти. Особого сопротивления свадебным планам никто не оказывал, но взрослеющий царь, вдруг взбрыкнул, решил выбрать невесту по своей воле. На смотре красавиц Всея Руси Алексею Михайловичу приглянулась Евфимия Всеволжская – дочка касимовского воеводы. Многочисленная, жадная до почестей родня избранницы напугала Бориса Ивановича. Он столько сил положил на возведение кремлёвской властной пирамиды, а тут всем его трудам стала угрожать орава провинциалов, претендующая на милости Самодержца. Пришлось вспомнить уроки прежних «ближних бояр» - подстроить девушке конфуз, изобличив её в сокрытии серьёзного изъяна.

Верные Борису Ивановичу люди придумали следующее: одевая ее в царский наряд, так сильно затянули волосы, что девушка потеряла сознание прямо перед женихом. В этот же момент публично объявили, что она больна эпилепсией. Отца невесты обвинили в том, что он утаил о болезни, и сослали его со всей семьей в Тюмень.
 
Загоревавшему от случившейся неприятности, царю вскоре представили «правильную» невесту – Марию Милославскую, девушку видную, но засидевшуюся в ожидании завидного жениха. Природа зрелой девичей красоты (22 лет) покорила юного Алексея Михайловича (17 лет) и тот велел поторопиться со свадьбой.

После свадебных торжеств в Кремле выяснилось, что вдовый Морозов тоже пожелал жениться. Его наречённой стала родная сестра царицы Анна Ильинична, которой едва исполнилось шестнадцать лет. Породнившись через жену с царём, Борис Иванович практически обезопасил себя от кремлёвских конкурентов. Одного не учёл почтенный муж – терпению православных пришёл конец.
 
Вернувшись к приказным делам после паузы, связанной со свадебными хлопотами, Морозов почувствовал угрозу со стороны недовольных земств. Опасаясь, как бы бунташные настроения не дошли до столицы, Борис Иванович отменил соляной акциз, но по жадности своей опять вернул прямые налоги с черных слобод. Поскольку посадский люд порядком был разорён предыдущими поборами, то над ним нависла угроза долговой кабалы.

А тем временем, потерявший чувство меры, боярин стал тратить огромные деньги на обустройство нового семейного гнезда. Про его неблаговидные дела в сочинении Адама Олеария можно прочитать следующее: «Ему (Морозову) дан был рядом с жилищем его царского величества дом в Кремле, где он должен был жить вместе с женой своею. Он немедленно же велел этот дом сломать и построить от основания великолепный дворец. Старые слуги один за другим должны были уйти, и на их места были поставлены родственники Милославского; так как все они успели наголодаться, то они оказались очень жадными, очень скупыми и прожорливыми» [Олеарий Адам. Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию (c гравюрами).  М., «Русич», 2003, с. 154].

Показная роскошь царского любимца на фоне народного обнищания спровоцировала восстание московского посада, которое вошло в историю под названием «Соляной Бунт».

Завязка событий случилась в конце мая 1648 года, когда Алексей Михайлович возвращался с богомолья из Троице-Сергиева монастыря. По традиции у Троицких ворот городские власти собрали толпу для приветствия монарха. Однако среди народа, ждущего приезда царя, оказалось немало буйных   заводил, намеренных спросить монарха о том, что тот думает про боярские неправды. Стража, не ожидавшая всплеска народного возмущения, позволила черни окружить Самодержца. В критический момент царь не растерялся и начал разговаривать с людьми. Скорей всего, инцидент был бы на этом исчерпан, но опомнившийся от шока ближний боярин скомандовал своей охране разогнать бунтовщиков. Усердные холопы принялись бить плетьми всех без разбора, вызывая в людях ожесточение.

Вот, что писал королю шведский резидент по поводу начавшихся событий в Москве: «16 человек из числа челобитчиков были посажены в тюрьму. Тогда остальные хотели бить челом супруге его царского величества..., за ней шел Морозов, челобитье не было принято и просившие разогнаны стрельцами».

Весть о случившемся побоище взбудоражила столицу. Весь вечер и ночь среди посадских шли разговоры про то, как ответить властям за понесённые обиды. Утром следующего дня у Кремля собралась куча народу. Встревоженный царь попробовал с высоты кремлёвских стен пообщаться с разгорячёнными жалобщиками. Ничего не вышло. Смутьяны не хотели верить обещаниям о справедливом следствии и суде над виновными – они требовали немедленной расправы, конкретно призывая казнить Бориса Морозова, Леонтия Плещеева и Петра Траханиотова.

В полдень людской поток устремился внутрь Кремля. Стрельцы отказались стрелять по горожанам, чьи требования многие из них считали справедливыми. Возле дворцовых палат толпу встретил Алексей Михайлович в окружении бояр и личной охраны, и снова стал просить людей не нарушать порядка.

Автор одной из самых авторитетных книг о московских делах середины XVII века Адам Олеарий так передавал ход событий: «Когда тут боярин Борис Иванович Морозов вышел на верхнее крыльцо и начал именем его царского величества увещевать народ, ... в ответ раздались крики: «Да ведь и тебя нам нужно!» Чтобы спастись от лично ему угрожавшей опасности, Морозов должен был вскоре бежать. После этого чернь напала на дом Морозова и разграбила его.

Разъярённая толпа не пощадила боярских хором, но не тронула молодую жену временщика, так объяснив свой поступок: «Не будь ты сестра великой княгини, мы бы тебя изрубили на мелкие куски» [Олеарий Адам. Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию (c гравюрами).  М., «Русич», 2003, с. 156].

Бунт продолжался ещё десять дней. Не помогли ни уговоры патриарха Иосифа, ни оппозиционных Морозову бояр, во главе с Никитой Романовым, пытавшихся утихомирить бунтующих. Толпа жаждала крови – требовала сместить неугодное правительство, а особо ненавистных выдать для суда.

Первым на расправу народу пришлось выдать главу Земского указа Плещеева, которого тут же забили дубинами «как собаку». Затем толпа растерзала Назария Чистого, возглавлявшего Польский приказ. Петр Траханиотов (глава Пушкарского приказа) сумел бежать из столицы, но зачинщики бунта заставили власти объявить его в розыск, изловить и казнить на Земском дворе.

Алексей Михайлович проявил большое мужество в момент мятежа и сам выходил «… к народу с обнаженной головой и со слезами на глазах умолял и ради Бога просил их успокоиться и пощадить Морозова за то, что он оказал большие услуги его отцу» [Олеарий Адам. Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию (c гравюрами).  М., «Русич», 2003, с. 156].

 В конце концов, царь, под давлением требований восставших, был вынужден расстаться с боярином Морозовым, выслав его в Кирилло-Белозерский монастырь. Вслед своему наставнику царь направил монастырским властям эмоциональные письма, в которых он назвал изгнанника «своим отцом, воспитателем, приятелем, своей второй натурой». Алексей Михайлович потребовал, чтобы монастырские власти тщательно его охраняли, и пообещал за все добро, что увидит боярин в Кириллове монастыре, пожаловать их так, что «от зачала света такой милости, не видывали».
 Стремясь поскорее успокоить разбушевавшихся москвичей, царь и Боярская Дума пересмотрели размеры недоимок и разрешили погасить долги в течение ближайших лет. Бунтовщики угомонились, но весть об успехе столичного протеста привела в волнение многие регионы страны. В Пскове, Великом Новгороде и Устюге горожане прогнали воевод, побили дьяков-мздоимцев. Однако, на сей раз, власти не стали прогибаться под давлением требований мятежников – послали войска и навели порядок, избавив земства от иллюзий своевольства.

Заметки на полях! Реформы Морозова были, безусловно, вызваны требованиями времени. Они во многом выполнили свои задачи. Государственная казна пополнилась, что дало возможность подготовить армию к длительной русско-польской войне. Кроме того, был дан толчок дальнейшему развитию городов и торговли за счет выравнивания налогового бремени. В дальнейшем многие начинания Бориса Ивановича были продолжены, но в момент становления самодержавной системы подобные инициативы сдерживались остатками сил земской вольницы и относительной слабостью формирующегося самодержавия.

Стремясь укрепить государство, правительство Алексея Михайловича в спешном порядке стало готовить новый свод законов, названный «Соборным Уложением». Его составлением занималась специальная комиссия под началом Никиты Ивановича Одоевского, но окончательное решение по каждой главе принималось келейно — царем и Морозовым, возвращенным из Белозерской глубинки. Переживший ужас «бессмысленного и беспощадного бунта», Борис Иванович несколько отстранился от административной (приказной) работы, сохранив влияние главного советчика в государевых делах.

Нерастраченная энергия политика Морозова помогла раскрыться его талантам на предпринимательской ниве. Круг хозяйственных интересов Бориса Ивановича был по тем временам просто огромный: боярин скупал урожай зерна в Поволжье и с выгодой перепродавал его в столице; вино со своих винокурен отправлял в «кружечные дворы» Казани и Нижнего Новгорода; наладил производство поташа (золы), чтобы экспортировать его в Голландию; вкладывал деньги в ткацкие, кожевенные, соляные и даже в железоделательные промыслы; наконец, активно занимался ростовщичеством, предоставляя кредиты не только местным дворянам и купцам, но и иностранным коммерсантам.

Заметки на полях! Злоязычный врач царя Алексея - англичанин Самюэль Коллинз в своих записках о России оставил любопытную историю про отношения ближнего боярина Морозова с европейским повесой Вильямом Барнсли. Разгоревшаяся на Британских островах «революция» вынудила многих англичан искать убежище в более спокойных странах. Россия, времён царя Михаила, в общем-то и считалась «тихой заводью». Сюда приехало немало предприимчивых джентльменов, рассчитывающих разжиться на русском простодушии. На самом деле, реальная жизнь в России оказалась гораздо сложнее, чем в анекдотах земляков, поэтому искателям лёгкой наживы пришлось приложить немалые усилия, чтобы втереться в доверие и попасть на «хлебные места».
 
Вильям Барнсли прибыл в Москву из Северной Англии в тот момент, когда на троне утвердился Алексей Михайлович, а все дела в государстве под себя подмял его наставник боярин Морозов. Положение фаворита ещё более упрочилось после его женитьбы на родной сестре царицы. Однако этот политический успех не был подкреплён чувствами молодоженов друг к другу. Причины их семейного несчастья весьма художественно подметил вышеупомянутый Коллинз: «…он был старый вдовец, а она здоровая молодая смуглянка; и вместо детей у них родилась ревность, которая произвела кожаную плеть в палец толщиной».

Слабо разбирающийся в тонкостях русской жизни, Барнсли решил подобраться к всесильному боярину через доверительные отношения с его женой. Конечно, в глазах соотечественников Морозов слыл человеком прогрессивным, но «слишком короткое знакомство со своим домом» он иноземцу простить не смог, сослав того в далёкую Сибирь (действительно далёкую – в Якутск!).

К сожалению, в исторической литературе, посвящённой жизни Бориса Ивановича, мало говорится о его влиянии на внешнеполитический курс Русского государства. Считается, что «царский дядька» к посольским делам относился прохладно, в большей степени сосредотачиваясь на внутренних проблемах. Однако, именно ему принадлежит заслуга в инициировании разработки концепции «греческого проекта», повлиявшей на вектор отношений с западными и южными соседями. Ещё в детские годы царевича Алексея Морозов заинтересовался идеей укрепления благочестия. Воспитывая будущего царя, он придавал большое значение формированию у него высоких моральных принципов. Важной стороной в подобном образовании являлось целеполагание, т.е. объяснение ради какой великой цели требуется воздержание от соблазнов.

Борис Иванович привлёк в круг воспитателей Алексея Михайловича рассудительного и благочестивого Стефана Вонифатьева, который лучше всех смог объяснить царевичу в чем заключается необходимость нравственного очищения Руси. Став царским духовником после 1645 года, Вонифатьев настойчиво внушал государю мысль про особую миссию России в деле спасения чистоты греческой веры. С его точки зрения в православных братствах Малой Руси и Греции сформировался духовный пример, доказывающий превосходство Восточной Церкви над Западной. Эти островки благочестия должны стать основой для перестройки русской церковной жизни, дабы она смогла возглавить движение к возрождению Святой Софии.

Молодого царя откровения Вонифатьева подтолкнули к церковной реформе, дабы укрепить веру и обрести в ней опору для «священной войны» за воскресение православной империи. Морозов и его единомышленники в Посольском приказе отговаривать Алексея Михайловича от православной глобализации не стали, наоборот, поддержали. С их точки зрения «священная война» помогла бы Русскому государству преодолеть последствия Смуты и занять надлежащее место гегемона в Восточной Европе. Вот только направление главного удара для московской дипломатии было под большим вопросом: фантомные боли от ужасов Смутного времени и недавно проигранной войны за Смоленск подталкивали русских патриотов к реваншу над поляками; политическая конъюнктура в Центральной и Восточной Европе подталкивала московские власти к противоположной мысли - заключить союз с Веной и Варшавой против османов, чтобы выбить их из Причерноморья.

Морозов душой был с реваншистами, но умом склонялся к антиосманской коалиции. Однако вихрь событий, связанных с «козацкой революцией» и с Соляным бунтом, склонил чашу весов в пользу антипольских настроений. Вдобавок ко всему, новый друг Алексея Михайловича – митрополит Никон был ярым сторонником собирания русских земель. Он и надобность церковной реформы обосновывал потребностями устранения книжных и обрядовых разногласий для воссоединения православных под эгидой «Третьего Рима».

К тому времени, когда Алексей Михайлович решил «перейти Рубикон» (присоединить Малую Русь), Морозов уже предпочитал находиться в тени. Он не отговаривал царя, но и не был среди тех, кто разжигал костёр войны. Зато, в момент призыва в «Государев полк» состарившийся боярин отлынивать не стал – явился с «оружными людьми» и две кампании 1654-1655 годов провёл рядом с Самодержцем. В мае 1656 года за царским указом ему было даровано государево жалованье: «шуба бархат золотной, кубок, да к прежнему окладу придачи 300 рублев» [Ярославцева С.И. Девять веков юга Москвы Между Филями и Братеевом. М., Аст, 2008]. После фиаско русской армии под Ригой Борис Иванович вернулся в столицу и практически отошёл от дел (по крайней мере, так казалось обывателям). Тем не менее, Морозов до самой смерти сохранял влияние на царя и его окружение. Ведь практически весь ближний круг придворных Алексея Михайловича был подобран и обучен им ещё при Михаиле Фёдоровиче. Насколько глубоко ученики почитали своего учителя видно из письма Богдана Хитрово: «Государю моему Борису Ивановичу, Богдашко Хитров бьет челом. Пожалуй, Государь, вели ко мне писать о своём многолетнем здоровье, как тебя Государя моего Бог милует…» Уничижительный тон по отношению к себе автор этого послания (начальник Оружейного приказа) допускает не только, потому что его адресат из разряда «ближних бояр», но и по причине личной глубокой благодарности за давнее покровительство в дворцовой службе. Помимо Хитрово в этот круг лояльных клану Морозовых царедворцев входили его двоюродный брат Фёдор Ртищев (дворецкий), Артамон Матвеев (стрелецкий полковник) и Юрий Ромодановский (царский чашник).

Значимое положение среди властной элиты Борис Иванович сохранял до самой кончины (1 ноября 1661 года). В последние пару лет жизни он страдал подагрой и совсем не выходил из дома. Царь, как свидетельствует цесарский посол Августин Мейерберг, часто «навещал его, утратившего уже всякое чувство и сознание, не пропуская ни одного дня, по одному только простому долгу, а не в видах будущих заслуг за то» [Путешествіе въ Московію барона Августина Майерберга и Горація Вильгельма Кальвуччи, пословъ Август;йшаго Римскаго Императора Леопольда къ Царю и Великому Князю Алекс;ю Михайловичу въ 1661 году, описанное самимъ барономъ Майербергомъ. М., изд.: Университетская Типография, 1874, с.168].

Передать управление огромным хозяйством оказалось некому - у боярина Морозова так и не появилось детей. Как писал один из современников, «он много раз видел себя отцом», но дети, по всей видимости, умирали в младенчестве. В итоге, круг наследников оказался невелик. Год спустя умер брат Глеб, еще через некоторое время скончалась и вдова Бориса Ивановича - Анна Морозова-Милославская. Сразу же после ее смерти львиную долю - села Павловское, Мурашкино и Лысково забрал себе царь Алексей Михайлович. Их управление было отдано в ведение государевой канцелярии - Приказа тайных дел.

Немалая часть остальных владений перешла вдове Глеба - известной деятельнице церковного раскола Феодосии Морозовой-Соковниной и ее сыну Ивану. Но вскоре их обоих бросили в тюрьму, где они и закончили свой век. Причем некоторые до сих пор считают, что причиной тому были не столько религиозные споры, сколько слишком большой кусок богатства, доставшийся довольно молодой вдовице. Всю собственность арестованных конфисковали. Так хозяйственная империя боярина Бориса Ивановича Морозова, возникшая благодаря близости её хозяина к ресурсам государственной казны, оказалась государством же и поглощена.