Красные слезы рябины -13. Счастливы вместе

               

Маму положили в палату, окна которой выходили на противоположную сторону от улицы и от морга. В палате стояло три кровати, холодильник, при входе в малюсеньком холле расположился туалет. Ее кровать стояла при входе, у двери. Не слишком хорошее место на проходе, где будут ходить посетители и больные. 
Я осмотрел палату, оставил ее сумку с продуктами и вещами у тумбочки к изголовью кровати и спокойный за ее дальнейшее пребывание в больнице уехал. 
В следующий раз мне показалось, что  мама вполне освоилась на новом месте.
Она  тихо и доверительно сказала мне:
- У нас в палате лежит сумасшедшая старуха.
И глазами показала на кровать у окна. Я посмотрел в том место, куда она перевела взгляд. Там лежала седая, высохшая женщина. Кровать была застелена так, словно на ней никто не лежал. Только из-под одеяла виднелась  седая высохшая голова.
- Она днем спит, - говорила тихо мама, - а ночью колобродит. Или вдруг начнет мяукать, издавать другие страшные нечеловеческие звуки.
При мне мама негромко общалась с соседкой, которую называла Риммой. Та выглядела невзрачно, но, как часто бывает, за непривлекательной  внешностью скрывается незаурядная характерность.
- Римма, как ты с ней общаешься? – спросила мама у соседки, нарочит показывая их общение.
- Очень просто, - ответила та разгульно-удалым голосом и, повернувшись к старухе, которая яко бы  спала,  сказала. – Ну что, сельдь старая, пердухай давай в туалет… 
Видно было, что соседка как-то ее отвлекала от серых будней.
- Римма, как тебе селянка? – спросила соседку мама, когда принесли обед.
- Заразная, - пренебрежительно сказала Римма, которая прежде мне представилась Риммой Николаевной. 
- Ты ее ела? – спросила мама.
- И так вижу, - холодно ответила та.
 На другой день мама тихо мне сказала:
- Сегодня ночью я проснулась от того, что по мне кто-то ходит. Открываю глаза, а это она…
Мама снова скосила глаза на седую старуху.
- Я снова заснула и проснулась от того, что кто-то копается в моих волосах. Глаза открыла и вижу, что она нагнулась и что-то ищет в моих волосах. Это так страшно…
- Ладно, мам, я поговорю с врачом, чтобы тебя перевели в другую палату.
Я решительно вышел в коридор и пошел в ординаторскую, где сидели врачи терапевтического отделения. Вызвал Людмилу, чтобы поговорить. Она вышла, мы отошли в сторонку, и я спросил, как идет обследование.
- Взяли кровь, мочу… Она была у окулиста. Завтра ваша мама идет к гастроэнтерологу и у нее УЗИ…
- Людмила, скажите, пожалуйста,  кто эта старая женщина, что лежит у окна. Мама жалуется, что она ночью по ней ходит.
- Я понимаю и ничего не могу сделать. Мест в других палатах пока нет.
- С каким диагнозом она лежит? – спросил я, желая понять, как эта старуха вообще попала в больницу.
- За нее платят очень большие деньги, чтобы она лежала в больнице и за ней ухаживали.  Ничего сделать нельзя.
 - Спасибо, что хоть так, - сказал я.
На следующий день я пришел к маме и застал такую неприятную картину. Старушка, лежавшая у окна, ходила по кроватям сухонькими ножками, осторожно ступая на одеяла и простыни, не разбирая путей движения, и жутко мяукала. 
- Вот, видишь, - сказала мама.
- Придется потерпеть, - вздохнул я. -  Тебе нужно пройти до конца обследования.
Мама согласилась. 
Я попрощался с ней поехал домой, куда должна была приехать Галина. Мы с ней почти не виделись. Она уезжала к родителям в Армавир, улаживала какие-то дела на работе, обещала перед отъездом заехать ко мне. Вечером я собирался проводить ее к поезду.  Как часто это случалось, за суетой сборов она опаздывала. Ни на что времени у нас не хватило. Галина появилась  перед тем, как нужно было выходить. Я оделся  и поехал провожать ее на железнодорожный вокзал.  Стемнело, на перроне горели фонари. Вокзальная атмосфера всегда навевает что-то неустойчивое в жизни, потому что человек находится между чем-то известным и неизвестным, знакомым и незнакомым, одним городом и другим. Между тем, что он имеет сейчас и будет иметь потом. Наверное, это у  меня пошло от частых  командировок, путешествий с друзьями по незнакомым местам, когда ты не знаешь, какие приключения тебя ждут впереди. С одной стороны, когда молод, хочется неизведанного, с другой стороны ты всегда покидаешь устоявшееся, уютное, насиженное и родное. Мама тоже часто ходила меня провожать на вокзалы, когда я ездил отдыхать и ходил с друзьями в походы. Даже в позднее время, когда переставали работать эскалаторы в переходах метро, она все равно, пока могла, ездила меня провожать к поездам.   
Галя часто рассказывала мне, как ее отец ходил провожать ее к поездам, как он тащил ее тяжелые чемоданы и, как всегда, шел по перрону за отъезжающим поездом, пока было можно, и махал ей рукой. Мне тоже хотелось так ее провожать, чтобы она почувствовала во мне родную душу.  Я посадил ее в вагон и, когда поезд тронулся, пошел следом, махая  ей рукой.

В следующий раз я сидел у мамы в больнице, когда старуха вдруг начала издавать такие жуткие звуки, от которых волосы на голове шевелились и вставали дыбом. Я даже сначала не понял, что это за звуки. Прислушался и оторопел, не понимая, что это и откуда.
- Это она, - подсказала мама.
- Кто?.. Она? – кивнул я на старуху у  окна.
- Да, - кивнула мама.
От такого соседства можно было действительно  сойти с ума. На другой стороне палаты  лежала Римма, которая не обращала не сумасшедшую никакого внимания.
Рима Николаевна каждый раз все время со мной охотно общалась, когда я приходил навещать маму. В этот раз она лежала на своей кровати на противоположной стороне палаты и дремала. 
- А как она относится к этому? – спросил я тихо, кивая на соседку.
- По ней ночью никто не ходит и в волосах у нее не копается. У нее нервная система крепкая. И спит она хорошо.   
Я с пониманием кивнул.
- Нужно потерпеть, - сказал я маме и поднялся, собираясь уходить, потому что сидеть в этой жути мне отнюдь не хотелось.
Мама пошла меня проводить, и вышла к окну в коридоре, которое выходило к решетчатому забору, за которым сновали по дороге автомобили. 
Я махал ей рукой с улицы, выйдя за забор больницы. И она мне махала из окна, которое располагалось на третьем этаже в коридоре.
 
Каждый день после работы я ходил к маме в больницу. По пути заходил  в пельменную, кушал  на ужин пельмени, чтобы ничего не готовить дома, и шел дальше навещать маму. 
Весна уступила место лету. Маленькие листочки на деревьях выросли, и ситцевая прозрачность на деревьях заменилась  на обильную непроглядную листву. Трава вошла в силу и подросшим ковром  заполняла палисадники. После дождей солнце все чаще появлялось на небе, прогревая дома, улицы  и тротуары. 

Через неделю в субботу по полудню из Армавира на поезде приезжала Галина. Она обещала с вокзала приехать ко мне и потом ехать на электричке домой в Рябиновку. Конечно, я положил маму в больницу не для того, чтобы встречаться с Галиной. И лучшие времена для встреч мы пропустили. Конечно, я не мог поступить иначе и не положить мать в больницу, потому что с тревогой ждал неизвестного в продолжение кровавых фонтанов изо рта и носа, которые подействовали на меня ужасающе. Галя не могла не поехать к родителям, потому что обещалась приехать заблаговременно. И получалось, что  она уехала к родителям, через несколько дней после того, как маму положили в больницу.
Наступило время, когда в наших отношениях легкое поверхностное стало уходить и на его место пришло глубинное, необъяснимое, притягательное. Мы понимали друг друга уже не на подсознательном уровне, а все понимая, когда можно самому многое себе объяснить.
С утра светило солнце и вселяло хорошее настроение. Я позавтракал и готовил обед на двоих. Галя с вокзала позвонила мне, что приехала и входит в метро. И это означало, что минут через сорок она позвонит в дверь. Мне не терпелось обнять ее и поцеловать. И я, отваривая куриный бульон, ходил по квартире и выглядывал от нетерпения в окно. Она могла пройти к подъезду и незаметно, подойдя к дому по дорожке с противоположной невидимой из моих окон стороны.
Так оно и получилось. Звонок в дверь прозвенел, когда я стоял выглядывал ее у окна. Я тут же на звонок кинулся в коридор и открыл дверь. Галя с сияющей улыбкой вошла в квартиру, как будто это было само солнце.
- Ваше сиятельство, - сказал я, с церемонией отступив. - Прошу входить и раздеваться. 
Она в коридоре скинула плащ и кинулась в мои объятия.
- Я так соскучилась, пряча нос у меня на груди, - сказала она.
- Я тоже очень соскучился, - говорил я, обнимая ее.
Она тут же защебетала, выдавая все новости из Армавира. Я слушал ее и улыбался.  Скоро не выдержал и сказал:
- Гала хватит про Армавир… Давай о нас…
- Да, давай… - сказала она и улыбнулась.
- Я приготовил обед, - сказал я гостеприимно и, отступив на шаг,  показал на плиту.
- К черту обед, - вдруг сказала она.
- Да, к черту, - согласился я. 
Снова расставил в стороны руки, и она бросилась в них, желая утонуть море ласк.  Объятия оказались глубокими и нежными.   Мы поцеловались, испытывая  трепет от нетерпения и желания быть вместе. Поцелуй плавно перешел в длительный и чувственный. От него наши чувства еще больше разгорались. И я без ума принялся ее раздевать.
- Подожди, - сказала она. – У меня месячные.
 Я растерялся, не зная, что делать дальше.
- Это ничего. Уже не так сильно, как вчера. У меня иногда очень сильно хлещет. Вообще – то это делать нельзя по медицинским показателям и прочим. Ты можешь испытать ко мне отвращение. Но я так тебя хочу.
- Я тоже тебя очень хочу.
- Ты только не смотри туда. Я сама все сделаю. Еще  не знаю как, - растерялась она.
- Пойдем в ванную, - предложил я.
Я взял ее за руку и повел в открытую дверь ванной комнаты.
Она раздевалась. И я раздевался.
- Ты только не смотри не меня, - попросила она.
Я разделся сам, отодвинул в сторону занавеску, которая отгораживала ванну от раковины и унитаза туалетной комнаты,  шагнул в нее и открыл душ. Покрутив краны, я отрегулировал воду так, чтобы она имело приятную, комфортную температуру. Галя снимала с себя последнее облачение в виде нижнего белья. Она сняла лиф, и мне открылись ее нежные белые груди. Начала снимать трусики и снова сказала:
- Не смотри на меня.
Но я не мог на нее не смотреть. Мои глаза искали ее. Мои руки тянулись к ней. Мое желание вырастало и волновало меня до легкого трепета.
Я видел, как она положила на белую крышку унитаза  свое белье, красную от крови прокладку и шагнула ко мне под душ.
- Не смотри туда, не надо, - попросила она и прижалась ко мне.
Я обнимал ее и видел, как ее кровь капает в ванную, как она каплями бьет по бурлящей под нами воде, падающей  из душа. Она вся была горячая и так прижималась ко мне, что я чувствовал ее горячий и зовущий меня пах. Я буквально чувствовал ее горячий прием, приближался к ее горячему лону и становился к ней все ближе и ближе. Наши объятия были крепки. Наши поцелуи казались бесконечными. Галя всегда, когда достигала пика чувствительности, убирала губы, прекращая поцелуи и словно подвигала, звала, приглашала меня к себе.  Ноги и руки искали выгодного и удобного положения. Я приближался к ней и приближался. Чувствовал ее руки и ее крепкие объятия. И, достигая пика чувствительности, входил снова и снова в ее горячее лоно. Мы двигались и искали друг друга в движении. И когда наше проникновение получилось полным и сильным, мы слились. И счастье вытекало из меня с толчками сердца. И они как будто не прекращались, и длились, и продолжались до тех пор, пока вулкан моих чувств не ослаб и не прекратил извержения. А капли крови все капали вниз на воду и, смешиваясь с ней, уплывали в воронку слива.
- У меня голова кружится, - сказала она, упираясь носом в мою грудь.
- У меня тоже, - сказал я, не разжимая объятий.
Мы стояли, немного пошатываясь,  и продолжали летать по небесам наслаждений. И я снова чувствовал себя Эросом, который скакал по полям наслаждения и топтал овсы желаний. Мы стали одним целым и не хотели разделяться и поэтому не разъединяли объятий.
Капли душа била по нашим телам и возвращали к земной жизни.
- Ты иди, дай мне одеться и принять душ, - попросила нежно она.
Я шагнул из ванны, вытерся полотенцем, оделся и пошел на кухню.  Разогрел бульон, накрыл на стол.
Галя вышла из ванной комнаты краснощекая, счастливая и улыбающаяся.
- В Армавире буйствует лето. Деревья зеленые, цветочки на клумбах высажены в изобилии. Я рассказала маме о тебе. Она меня расспрашивала, какой ты, кем работаешь. Мы так с ней хорошо о тебе поговорили.
- Налить бульон? – спросил я.
- Налей полкружечки, - торопливо ответила она.
Она всегда мало ела. Положит в маленький ротик кусочек хлеба, четверть сосиски или немного  яйца, прожует и нова говорит. Я у нее спрошу:
- Почему ты не ешь?
Она отвечает:
- Как?  Я поела… Кусочек колбаски съела. Больше не хочу. 
Она рассказывала мне про свой город. Как она утром бегала на Кубань купаться.
- Перед отъездом меня так скрутило. Словами не передать. Папа позвал наших семейных врачей. Витю со Светланой. Они муж с женой все время нас спасают. Он, как  и его папа, известный  в городе хирург, а она терапевт божьей милостью.  К ней на прием все больные хотят попасть. Помнишь, я тебе рассказывала про друга папы дядю Витю, хирурга, который каждое утро приходил в палату к больным после операции и начинал хохмить. Те смеются и просят его прекратить, потому что швы могут разойтись. Так вот его сын Витя с женой Светой за несколько часов до отправления поезда принялись меня лечить. Витя так и сказал, или на операцию по удалению аппендицита ко мне ложись или слушайся меня. Дал мне каких-то таблеток и велел сосать. Я несколько часов их сосала и все прошло. Они очень хорошие врачи. Все это время около меня сидели.
Ей нужно было выговориться, и она никак не могла остановиться. Щеки ее пылали, глаза блестели. Она сияла глазами, улыбой и всем своим существом.
- Папа ушел на пенсию. Уступил свое место директора клуба железнодорожников заместителю, которого сам вырастил, посылал учиться в Москву и продвигал.  Теперь папа работает в клубе ночным сторожем. И все работники клуба ходят к нему жаловаться на нового директора.  Так что папе  приходится ходить к директору и хлопотать за своих бывших сотрудников.
  Я не выдержал и сказал:
- Ваше… Ваше сиятельство, можно я вас перебью?
- Что? – удивилась она и расширила глаза.
- Знаешь, я все время думал, как так получилось, что мы, работая на одном предприятии, ни разу не встречались. Я тебя раньше как будто не видел.
- Я тоже об этом думала.
- Потом я вспомнил, что видел тебя два раза. Один раз, когда мы ездили на какую-то конференцию от предприятия на одном автобусе. Мы зашли с Толей Антоновым, и он с тобой охотно заговорил. Ты сидела с какой-то женщиной.
- С Толей мы учились вместе в институте. Кажется, я тоже тот случай припоминаю.
- И еще один раз я тебя видел. Выходил из здания на предприятии, а ты заходила. Такая счастливая, пальто нараспашку, с большим животом.
- Да… - с недоумением сказала она.
- Я тогда тебя не знал и залюбовался красивой женщиной.
- Беременность делает красивой любую женщину. Я Александру в животе носила. Тогда я думала, что беременна от любимого человека. Но потом оказалось, что от мужа. Помнишь, я рассказывала. Мы уже не жили, а его родители положили нас на одной кровати.
- Помню.
- Ты, знаешь, я тебе кое-что должна сказать.
- Что?
- Когда я ехала из Армавира, очень соскучилась по тебе. На верхней полке воткнула в уши  наушники, лежу, слушаю музыку и думаю о тебе. Смотрела куда-то в ночную темноту. И вдруг кто-то берет меня за руку… Я ничего не понимаю, кто-то из темноты на мою руку кладет свою. Я руку отдергиваю, наушники снимаю, приподнимаюсь на локте и говорю: «Что? Что такое?.. В чем дело?» А это парень с другой полки… Говорит: «Ты понимаешь, к тебе тянет… Тянет…» Я ничего не понимаю и снова спрашиваю с испугом: «Что вы хотите?» Он говорит: «Ничего…» Повернулся на другой бок и заснул… А я все заснуть не могла… - Неожиданно из ее глаз потекли слезы. - Почему другим все можно, а нам нельзя?..
- Не плачь, - попросил я.
И живо представил, как в темноте горели ее глаза, сжигаемые страстью…  Эти глаза прожигали мое сердце…  И руку парня, которая тянется к ней…
Мне нравилось, что она жила на больших эмоциональных скоростях и многое в жизни успевала. Я посмотрел ей в глаза и снова попросил:
- Не надо плакать.
Мы поговорили о жизни, о работе, и она засобиралась домой. Я проводил ее на электричку и поехал в больницу к маме.

Мама встретила меня расстроенной.
- Валера, забери меня отсюда или я с ума сойду. Валера, прошу тебя!..
- Что случилось? – поинтересовался я.
- Забери меня сегодня домой.
Это было слишком неожиданно. Галя только приехала, и у меня появились в отношении нас планы.  Но главное заключалось в другом. Мама должна была пройти обследования полностью.
Пока мы с ней разговаривали сумасшедшая старуха у окна ходила сухонькими ножками по кровати матери, то мяукала кошкой, то вдруг начинала  кричать мартовским котом. Я пошел в ординаторскую и привел врача. Та ее утихомирила и уложила на кровать у окна. Мы вышли с врачом из палаты, и я спросил у нее:
- Когда я могу забрать маму? 
- Осталось еще два обследования. Мы должна посмотреть кишечник и проверить работу головного мозга. Гастроскопию обязательно нужно сделать. До нее только дошла очередь, и ей еще следует полежать неделю. Кровь у нее нормальная. СОИ повышенные. Есть какой-то небольшой воспалительный процесс. Давление нормальное, температура нормальная, моча в норме. Она прошла много врачей, окулиста, невропатолога, отоларинголога. Мы сделали ей УЗИ, рентген. Я бы вам не советовала ее сейчас забирать.
Я поблагодарил врача, пришел в палату к маме и стал ее уговаривать пройти обследование до конца.
- Валера, я не могу здесь больше.
- Надо, мам… - попросил я ее.
- Я не могу…
Обстановка в палате в связи с сумасшедшей старухой действительно была гнетущая. Мне самому хотелось поскорее отсюда уйти. Но я не мог забрать мать, следуя логическим размышлениям. То, что у нее изо рта и из носа хлестала кровь еще больше давило на меня неопределенностью. Это ведь что-то значило, и ответы на эти вопросы должно было дать обследование.
- Мам, ты забыла, как у тебя изо рта и износа хлестала кровь? – горячо спросил я.
- Нет, не забыла.
- Помнишь, как ты мне говорила, что опасаешься высморкаться, потому что боишься, что пойдет кровь?
- Помню.
- Неужели  ты опять хочешь, чтобы мы ушли, не выяснив все до конца?
- Нет, не хочу, - сказала она.
- Тогда потерпи еще недельку.

Мы с Галей понимали, что скоро мама вернется домой и наше время кончится, поэтому каждая наше встреча проходила на высоком накале. Каждый день после похода в больницу я ждал встречи с моей женщиной с  горячими и страстными глазами.  Галка после тяжелого и напряженного дня с беготней, совещаниями, переговорами и программами, которые она писала и которые не хотела бросать, потому что искала и находила, применяла новые приемы, придумывала, как лучше сделать тот или иной кусок программы, врывалась ко мне и, бросаясь на мою грудь, говорила.   
- Валера!.. Как я соскучилась.
Она не представляла, как я хочу эту женщину с горячими глазами с горячим лобком, который прожигал мне пах. О как это было чудесно!
Потом мы лежали и разговаривали.
- Сегодня был такой тяжелый день. Моя программа заработала. Представляешь?!.. Жалко, что никто не видит и не может оценить, как красиво я ее сделала.
И она начинала мне рассказывать, какой прием она придумала и какой выход из трудного положения нашла, чтобы программа стала работоспособной.
В другой раз она прибегала и с порога говорила:
- Милый, любимый, родной… Как мы давно не виделись!
Я обнимал ее, и мы долго стояли в коридоре, обнявшись.
Я так хотел увидеть эти горячие глаза влюбленной женщины.
Она меня спрашивала:
- Валера, как же мы будем с тобой жить? Как?
- Не знаю, - отвечал я. 
Что я мог ей сказать, что мать против наших отношений, но она и так это знала. Кроме того, у нее двое детей, которых тоже  нужно устраивать.  Муж, который удерживает ее подле. К тому же, у нас тривиально не было никакой жилплощади. 
- Я сказала мужу, что буду разводиться с ним. Он не дает мне развода.
Я кивнул ей головой, давая понять, что все знаю.
- Только через суд. Он хочет отсудить у меня детей. Ищет свидетелей для суда. Не знаю, как все будет. Детей я ему не отдам. Ты знаешь, ко мне приходили с его работы. Генералы и два полковника. Они уговаривали меня не разводиться с мужем.  Но я не согласилась с ними и вела себя непреклонно.

Пока мама лежала в больнице мы с ней встречались каждый день. После работы я шел в больницу, потом она приходила ко мне домой, и мы получали все, что хотели.  Поздним вечером я провожал ее на электричку, и она уезжала в Рябиновку. 
Когда она находилась рядом, я окунался в состояние счастья. Едва она уезжала, я испытывал сомнения, муку  и колебания. Если я ее долго не видел, мне становилось плохо, и я искал с ней встречи, что бы еще раз увидеть, услышать ее голос, поговорить, дотронуться до нее.
В воскресенье я проводил Галю на электричку, шел от платформы домой  и почувствовал дискомфорт, черную тучу, которая незаметно полетела ко мне и нависла, загораживая все вокруг. И в этой туче прятались мои угрызение совести, переживания, думы.  В понедельник маму выписывали из больницы, и мне придется снова врать, изворачиваться, приспосабливаться. Мама ни один раз говорила мне: «Валера, ну зачем она тебе нужна? Старше тебя, с двумя детьми. Найди себе девушку, женись и живите дружно. Вот у нас в соседнем подъезде Валя Рогова живет с мужем. У нее дочка на выданье. Она о тебе спрашивала…» Сомнения закрадывались ко мне в душу. Я думал, правильно ли поступаю, так ли все делаю. И понимал, что иначе не смогу.  Меня тянуло к той женщине, которую я встретил и которая, может быть, предназначена мне судьбой. Мама говорила мне о Гале плохие слова, и тогда я переживал, мрачнел и падал в пропасть небытия, но потом возрождался, для меня снова светило солнце, и я восставал из небытия.
Я шел домой, вспоминал отдельные сомнительные случаи и эпизоды.
Иногда Галина сама говорила мне такие слова и откровенно  рассказывала о себе  такое, что я думал: «Могла ли моя любимая женщина такое сказать, так поступить?»  И понимал, что не могла, понимал, что не может она быть моей любимой женщиной. Сейчас я снова припомнил то, о чем говорили,  как спрашивал у Гали, почему моей  матери, когда звонили по телефону,  говорили, что у тебя дети от разных мужчин. И снова  вспоминал то, что она мне рассказывала.
- Помнишь, я тебе говорила, что однажды муж полез ко мне сумку и нашел там письма от любимого человека. У нас получился скандал. Позже мы поехали с ним  к его родителям. Нас положили  вместе. И тогда он взял меня силой и изнасиловал зверски. Я подумала, пусть будет хоть это. Попыталась с ним жить, но не смогла. После того случая у меня появилось к нему отвращение. Жила с впечатлением, что рядом черный паук, червь.  Скоро я забеременела Александрой. Я думала, что это от любимого человека. Из-за этого он сначала ненавидел Саньку. Но потом дочь подросла. Он разглядел ее и принял, понял, что это его дочь. Недавно тот, от которого, я думала, рожала Саньку, появился, пригласил меня в кафе и предложил вместе жить. Я ему сказала, что между нами ничего нет и быть не может. Тогда он мне сообщил, что его жена, которая долго болела, умерла, и он свободен. Раньше он все время ссылался на болезнь жены и говорил мне, что не может от нее уйти из-за ее болезни. Я так хотела выйти за него замуж. Мы сидели в кафе, и он настаивал, что Санька его дочь, и он имеет право ее воспитывать. Все оказалось не так. И я ему рассказала о тебе и о том, что Санька не его дочь. Он снова пропал. Как я его любила, сколько всего из-за него пережила. Однажды на Новый Год, я лежу, у меня идет кровь… Я мужу говорю, вызывай скорую… Я сделала аборт…  Он был с топором в руках… Елку ставил для детей… Думала, он меня зарубит…  Тогда казалось, не выживу… Уже стены на меня стали падать… Он у меня пьющий… Пьет… И я знаю, что из-за меня… После родов Александры с тем мужчиной у меня еще некоторое время продолжалось… Хотя он меня предал, исчез сразу, как я забеременела… Продолжалось по инерции… А когда я сделала последний аборт, то решила, все хватит у дочери должна быть мать…
- После тебя у меня долго не будет женщины, - сказал я  ей тогда, думая о том, что она мне рассказала.
 Да, - согласно и твердо сказала она. - Потому что буду я. 
Я шел домой, перешагивая лужи, в которых отражались уличные фонари, просматривал картинки, всплывающие из памяти, и думал о черной страсти. Именно о черной страсти. Оказывается, бывает и такая. Она сметает на своем пути все, все преграды в стремлении двоих к друг другу.  Мои размышления перепрыгивали с одного на другое. Я  думал обо всем сразу. Передо мной мелькали картины прошлой жизни и где –то в них, как мухи в паутине, путались мои мысли. Когда-то мы с мамой жили в коммуналке. И с нами в квартире жили еще две семьи. В соседней комнате жили тетя Паня и дядя Миша. С их сыновьями я дружил. Дядя Миша взял тетю Паню в жены из дурной компании. Она с друзьями хулиганили, воровали и делали противозаконные вещи. Тетя Паня была старше дяди Миши на семь лет. Родила ему двоих детей. Но что-то в ней осталось от тех лет, когда они воровали и разбойничали. Тетя Паня работала на заводе в бухгалтерии и почему-то по пути из банка в обеденный перерыв на заводе приносила домой сумку с деньгами. Я приходил домой из школы, видел, как она приносила домой сумку и не понимал, зачем она это делает. Мама рассказывала мне, что на заводе никак не могли понять, почему в пачках денег с банковской упаковкой, когда полосатой лентой обклеиваются пересчитанные в банке деньги, оказывается недостача. Случалось, то красненьких не хватает, то зелененьких, то синеньких.  В банке получала деньги тетя Паня, затем привозила на завод, раздавала по цехам и там их раздавали рабочим. Если денег не хватало, то находили способы компенсировать нехватку. Тетя Паня через несколько лет уехала  с семьей жить в город спутник. И с этого времени недостачи прекратились. Потом мне показывали способ, как можно из пачки денег с банковской упаковкой доставать купюры. Берется спичка, просовывается в упаковку и потихоньку за уголок купюра наматывается на спичку и после вынимается из пачки.  Вот этим и занималась тетя Паня. Дядя Миша взял ее в жены, но вот это воровское в ней так и осталось. То, что есть в человеке, никуда не девается, оно рано или поздно может проявиться.
Почему-то я вспомнил о нашей соседке по холлу Татьяне Ивановне. Она счастливо вышла замуж, забеременела. И перед родами с мужем послала отдыхать свою замужнюю подругу, с которой они планировали поехать на отдых. После отдыха ее подруга и муж признались, что теперь живут вместе. Муж развелся с Татьяной Ивановной, ее подруга развелась с мужем. Муж Татьяны Ивановны расписался с ее подругой, которая тоже  этому времени оказалась свободной. С тех пор Татьяна Ивановна воспитывала дочку Лену одна. Муж ее подруги тоже не женился. Но произошло странное, бывший муж Татьяны Ивановны и ее подруга договорились, что раз в несколько лет каждый из них будет отпускать другого на несколько дней к бывшим супругам. И я иногда встречал Татьяну Ивановну счастливой, когда они с бывшим мужем ехали к ней домой или спускались на лифте вниз. В лифте он представал передо мной как сама галантность, а она, как  давно и неизменно счастливая женщина. И эта история меня до сих пор держит, проникая в мысли и рассказывая о других обстоятельствах, возможностях и течениях в жизни. 
В техникуме со мной учились два мальчика, Блинов и Донцов. Мы их звали просто блинцы-донцы. Они много читали, дружили и приносили в техникум идеи и новые книжки. Эти ребята открыли нам Кафку и других писателей. Однажды они пришли и принялись проводить опрос. Подходили то к одному из нас, то к другому и спрашивали: «Что ты выберешь в жизни, жениться на любимой женщине, но проститутке  или жениться на порядочной и неинтересной девушке?»  Вопрос оказался не легкий особенно для юношей с небольшим житейским опытом в самом начале жизненного пути. Почти все мы после некоторых раздумий хотели жениться на порядочных девушках.
В этот момент я подумал, если бы Галя была проститутка, захотел бы я на ней жениться. К своему удивлению, я вдруг понял, что для меня это не имеет никакого значения. Почти не имеет… Или моя душа, мое подсознание знает о ней то, что я сам не знаю. 
В самом начале наших отношений я написал Гале заявление: «Я хочу быть с тобой…» И потом   приписал: «Светло и чисто…»  Да, я написал: «Светло и чисто…» Я хотел быть с ней свело и чисто. Хотел, чтобы мы любили друг друга.  Когда мы долго не видимся, сгораем от нетерпения, трепещем от желания принадлежать друг другу. 
В минуты близости она говорит мне:
- Валера! Валера!.. Я так хочу тебя! Я так хочу для тебя!.. Все можно!.. Все можно!.. Я вся твоя…
Она источает любовь на все вокруг в виде энергии. Идет во всем до конца и в работе и в любви. Да, я хотел любить светло и чисто. Но получается совсем иначе. Иногда мне казалось, что погружаясь в ее женское  лоно, я погружаюсь  в порок. Я сгорал, и мне казалось, что она меня поедала тем местом, которым влекла. Она притягивала меня своей сутью,  своим женским органом, местом соития, призывающим, требующим сближения к себе горячей и пылающей от страсти промежностью.  Тогда мне представлялось, что она черная дыра, в которую меня засасывает, затягивает, чтобы поглотить и уничтожить. Иногда она говорила мне слова, которые ранят, обжигают, выворачивают наизнанку.  И я понимал, что это не моя женщина. Тогда мне казалось, что я падаю, падаю все ниже и ниже, и от этого перепачкался весь в грязи. Но стоило мне увидеть ее, услышать ее голос, узнать, что она появится, как я весь стремился к ней и желал ее во всех ипостасях. Между нами установилась какая-то связь. Она была и раньше, только я об этом не знал. Мы соединялись где-то на небесах. Думами, мыслями, эмоциями. Возможно, когда –то в прошлой жизни мы были одним целым и все происходящее сейчас это только следствие того, что происходило когда-то и где-то раньше.
Я пытался думать о Гале, как о роковой женщине, но у меня ничего не получалось. Потому что я не только падал, но и поднимался. Возносился на неведомые высоты наслаждения и понимания жизни. Я не видел ее в скверном обличие, не мог увидеть. Она умела отдавать себя другим без остатка – это да. И в работе, и в жизни, и в любви. Я думал о наших взаимоотношениях, как о порочной связи, безудержной страсти, жертвенном сумасшедшем чувстве. И снова я  не мог найти подтверждению этому. Потому что она давала мне больше, чем отнимала. Я узнавал о ней что-то плохое или как мне могло показаться гадкое, и тут же об этом забывал, вспоминая и удерживая в себе только хорошее.
И сейчас мне отчетливо вспомнились ее слова:
- Знаешь, как здорово дарить жизнь… Дети – это такая прелесть. Александра была особенной… Пальчики таки маленькие.
В это время я вспоминал о Витьке и во мне снова начинал звучать реквием. Я видел лицо сына перед собой. Бог наказал меня за невоздержанную любовь, за любовь к Галине. 
- Ты плачешь?.. Почему ты плачешь? Скажи мне… Ну, скажи, что случилось… - говорила она.
Я молчал, видел перед собой лицо сына и ничего не мог сказать. Галя надавила мне на больное место. И  я чувствовал острую боль. 
- Не плач, все будет хорошо…  - говорила она.
Я кивал головой и плакал.
- Я прошу тебя не плач. Зачем ты плачешь?
- Хочу, чтобы ты лежала вся в моих слезах, - сказал я, вытирая рукой тяжелые мужские слезы.
- Брат Вовка зовет меня в Германию. Он говорит, что там нужны программисты.  Я ему отдала свою программу, как образец. И он мне написал, что показывал мою программу и немцы готовы меня принять. Зарплату обещают в десять тысяч. Но я не поеду, потому что русская. Здесь моя земля, здесь лежат мои родители.
Эта женщина с горячими глазами не давала мне покоя. Мы только расстались, и мне ее не хватало, остро чувство во мне росло и говорило, что уже  по ней скучаю.          

Я спешил домой и думал о том, что пол и сексуальная активность, устремленность делает с нами такие вещи, от которых нам потом становится стыдно, и мы не понимаем, как только оказались на это способны.
Дома я сел за свою тетрадь, в которую раньше записывал стихи, а теперь все больше писал о нас с Галей и о ней, потому что  бредил ей, хотел о ней думать и не мог говорить с ней о матери, которая находилась рядом. Зато я мог сесть за стол, раскрыть свою тетрадь и записывать свои мысли.
Я сел за стол, раскрыл тетрадь и написал:
«Проводил тебя на электричку и как будто чего-то лишился…  Мне снова не хватает тебя… Где ты, моя любимая, моя незаменимая, мое чудо, мое сексуально чудовище…»
Перед сном,  приняв душ, я подумал о матери и написал в тетрадь:
«Наступает такое время, когда кровь и плоть твоего ребенка, которые раньше принадлежало тебе, теперь принадлежит другой женщине и с этим ничего нельзя поделать». 
И чуть позже ниже я написал:
«Мама не может принять Галю, потому что она тоже умеет любить сильно, бескорыстно, до сумасшествия. Мама же думала, что сильнее ее меня никто любить не может. Она боится меня потерять».

На другой день я встал пораньше и прибрался в квартире, чтобы не только навести порядок, но и убрать следы пребывания чужой женщины в нашем доме.
В обед я поехал забирать маму из больницы. Она снова сказала мне:
- Валера у меня в носу что-то мешается. И я боюсь, как следует высморкаться.
- Почему? – спросил я, опасаясь ее слов.
- А вдруг у меня снова пойдет кровь?
Я отправился на разговор к врачу. 
Она сказала мне:
- У вашей  мамы мы ничего не нашли.
И этим успокоила меня. Я словно свободнее вздохнул.
- Кровь же шла изо рта и из носа, - сказал я о маме с некоторым с сомнением.
- Возможно, где-то сосуд лопнул, - сказала врач.
Это меня успокоило. Я передал врачу коробку конфет, поблагодарил за помощь и пошел за мамой.

- Ты пока не сморкайся и не напрягайся, - сказал я маме. – Врач сказала, что это может сосуд лопнул и поэтому потекла кровь.
Мы попрощались с Риммой Николаевной  палате и поехали на такси домой.

Дома мама обошла квартиру и сказала, что у нас пахнет духами.
- Что ты, мам, откуда? – сказал я, думая о том, что плохо проветрил квартиру.
После ужина мама зашла в ванную комнату.
- Валера, а что это за волос у нас в ванной? – спросила она.
- Где, покажи… - с тревогой попросил я.
Она показала мне в ванной комнате русый волос Гали.
- Это мой волос, - твердо сказал я.
- Это не твой волос. Он рыжий.
- Волос не рыжий. И короткий, как у меня, - сказал я, краснея.
Вранье мне всегда удавалось не просто.
- Почему ты покраснел?
- Жарко.
- Ты специально положил меня в больницу, чтобы встречаться с ней у нас дома.
- Что ты мам, она все это время была в Армавире и только недавно приехала.
- Не обманывай меня, Валера.
- Я и не обманываю. Разве нам не интересно было узнать, почему у тебя открылось кровотечение?
- Мы все равно ничего не узнали…- недовольно сказала мама.
В этот момент я отчетливо почувствовал в себе раздвоенность. Одно мое я было предано матери, другое мое я стремилось к Галине. И я не знал, что из всего этого выйдет. Когда человек врет, он всегда чувствует такую раздвоенность. Когда он говорит себе правду, это один человек, когда он говорит кому-то  неправду, становится другим человеком.  Мы с Галей обманывали мать. Но мать шла по нашим следам и видела, что мы ее обманываем.