Непрушко и Эпидерсия Инкурабельная

                НЕПРУШКО И ЭПИЕДРСИЯ ИНКУРАБЕЛЬНАЯ



Случилось как-то Вениамину Эрнестовичу загрустить в самый разгар Пасхальной недели.
 Поститься Непрушко и прежде не был склонен, принимая данную процедуру больше, как профилактику оскотенения и полнейшей деградации, а по сему – причиной хандры явились упаднические настроения соседей по подъезду. Вышло это так: утром в понедельник направился наше герой совершать утренний моцион, как тут же столкнулся с бабушками, бдительно восседающими на скамейке у подъезда. Происшествие так себе, вполне даже побуждающее к ностальгии. Тем не менее, в этот раз Вениамин Эрнестович услышал, нет – не обсуждение вызывающего гардероба Нюры Кудесницы, подрабатывающей стриптизёршей на Ярославском вокзале, даже не крамольная критика соседа сверху, Фомы Бадлоты, успешно наладивший выгодный сбыт собственного имущества в обмен на продукцию подпольной самогонной лаборатории Ашота Бабаяна – душевное равновесие внука профессора МГУ было нарушено категорической диагностикой падения нравов среди молодёжи, прямо среди сейчас и безвозвратно.
Проникнувшись всей глубиной трагизма стенаний доблестных блюстительниц чистоты рядов прогрессивного общества, Непрушко, как это часто бывает, принялся рассуждать на настойчиво навязанную тему, после – анализировать, а полчаса спустя уже конкретно загнал себя в эстетический тупик.
С таким вот настроением вернулся Вениамин Эрнестович домой, даже не стал просматривать ленту новостей в Интернете, поднимая себе настроение ироничными комментариями расплодившихся, словно тля в богатый год, блогеров и доморощенных аналитиков.
Приняв в качестве успокоительного три по пятьдесят заморского самогона, в данном случае это было реально в медикаментозных целях, Непрушко предпринял отчаянную попытку прийти в себя, включил одновременно увертюру Шнитке и надев парадно-выходную бабочку.
К удивлению, даже гений Шнитке в данной ситуации оказался бессилен. Ну, это, как перед арестом в 39-том году: когда за вами приехали, можно звонить во все двери и по всем телефонным номерам – никто не откликнется, даже те, кто должны.
Таким вот печальным образом погрузившись в состояние полнейшей социальной обречённости, Непрушко принялся ждать сигнала из вне. Всё же, астрономам, как и нашим политикам, присуща такая черта – в случае, когда совсем припрёт, трепетно ждать вмешательства внеземных цивилизаций.
Однако, фартовая карма нашего героя и в этот раз сработала своеобразно. Раздался телефонный звонок, Непрушко подмигнул своему отражению в зеркале, мол «Я же говорил!», поправил бабочку и поднял трубку:
-- Вениамин Эрнестович Непрушко… Доктор астрономии и внук профессора МГУ… На проводе!
На другом конце телефонного эфира послышалось тревожное молчание, а затем раздался зычный глас ректора Главной Академии Возрождения Нашего Общества – Эпидерсии Андердоговны Инкурабельной, дамы давно уже «за-Бальзаковского» периода своей перезрелости, склонной к истерии по поводу и без, но всегда желанную собеседницу в высшем обществе, созданном ею лично и для персонального пользования с целью самоутверждения:
-- Как? Все трое? На проводе? Господи! Алло! Я верно попала?
На этот раз задумался Непрушко, но ненадолго. Ситуация, так сказать, требовала решительных действий, а капитулировать перед хандрой и скукой нашему герою во все временя не было присуще.
-- Ну, как вам сказать? – с нарастающей уверенностью в тоне отозвался Непрушко. – Если ничто эстетическое вам не чуждо, то вы по адресу. Если же да, то нет. А так, все трое в одном лице живы и даже временами здравствуют.
Подобная ироничная пилюля сработала безотказно, как увещевания народных избранников в период агитации – слушатель потёк рассудком и поплыл по волнам утлой фантазии.
-- Ах, Вениамин Эрнестович! Это вы? – тяжко задышал Эпидерсия Инкурабельная. – А я уж грешным делом стала подозревать вас в предательской иммиграции в такую непростую годину для нашей Родины.
-- Ну, что вы! Эпидерсия вы моя блаженная! – включил режим кобеля на полную мощность Вениамин Эрнестович. – В чём-чём, а в гривуазной скорняжности меня не подозревали даже на Лубянке!
-- Чего? В какой скорняжности? – растерялась ректор Эпидерсия.
Непрушко понял, что следует проявить милосердие к надуманной образованности отечественных ректоров, поэтому поспешил исправить неизбежную катастрофу:
-- Я говорю, что тоже рад вас слышать, находясь здесь, в Москве, а не в каком-то там задрипанном Бали!
-- А!!! – наконец-то, дошло до собеседницы, и та по своему обыкновению схватила бразды правления в свои ручищи: -- Непрушко! Вот, сидите вы там у себя на Старом Арбате, виски свой кушаете! Вражеского производства, между прочим!
-- Ну, отчего же, вражеского? – деликатно возразил Непрушко. – Шотландия всегда проявляла нейтралитет по отношению к санкциям в адрес эстетической контрабанды.
-- Не спорьте со мной! – взревела ректорским басом Эпидерсия. – Вы вообще понимаете, что происходит в нашем обществе? Если, конечно, вы действительно педагог!
Вениамин Эрнестович важно приосанился, понимая, что лучше сразу отстаивать ореол мужского достоинства, который, всё равно рухнет под таким напором, но, всё же, попытаться стоит.
-- Признаться по совести, никогда не страдал пассеизмом… Ну, то есть, склонностью к пристрастию в отношении прошлого и полным равнодушием к нашему будущему…
-- Да поняла я! Всё-таки целую Академию возглавляю! – немного смутившись, отозвалась собеседница.
-- Да наслышан за вашу «Г.А.В.Н.О», -- добивал её из крупнокалиберного ствола социальной адекватности Непрушко.
Но данная инъекция сатиры уже давно въелась в сознание ректора, выработав антитела, поэтому Эпидерсия Андердоговна Инкурабельная разразилась праведной укоризной:
-- Как вам не стыдно-то, Непрушко! Ассоциировать моё уникальное наивысшее учебное заведение с чем-то непристойным?
-- Но, помилуйте, голубушка! – не собирался сдаваться Непрушко. – Это ведь не ассоциация, а аббревиатура вашей шараги! И потом, образование может быть средним, специальным и высшим. Но никак не НАИ-высшим!
-- Теперь может! – отчего-то подавленно заметила ректор. – Лицензия есть, значит всё по понятиям! То есть, по закону!
-- Ну, коли калогатия задела и ваши телеса… -- продолжал иронизировать Непрушко, с удовольствием подливая себе порцию виски.
-- Что-о-о??? – взбеленилась Эпидерсия Андердоговна.
-- Я имел в виду баланс между внутренней и внешней красотой. – Спешно пояснил Непрушко, зная приятельские связи этой дурнухи с Венерой Ксенофондовной, попадать под санкции которой не хотелось ближайшие пару месяцев.
-- А вы умеете поразить изысканностью комплемента. – Мгновенно смилостивилась собеседница и продолжила излагать суть своего появления в эфире: -- Как вы оцениваете культурный уровень развития подрастающего поколения?
На этот раз погрустнел Непрушко, шепнув сам себе: «Господи! А я-то грешным делом надеялся, что сия хворь иссякнет прямо там, на скамейке у подъезда!».
-- Что вы там мямлите себе под нос? – победоносно прогрохотала Эпидерсия Андердоговна.
-- Ну, как вам сказать? – принялся рассуждать Непрушко, стоически принимая этот удар судьбы. – С одной стороны, молодёжь наша прекрасна в своей сути и перспективах развития… С другой…
-- Вот и я о том же! – ещё громче гаркнула ректор. – Ох…ели все в конец!
-- Чего? – изумился Непрушко, подлил себе виски, чокнулся со своим отражением в зеркале и бодро подначил: -- Я, вероятно, ослышался? Амброзия вы моя экзальтированная!
Но ошалевшую от своих полномочий и «наивысшей» образованности бабищу не мог остановить даже инфаркт, инсульт и приступ диареи.
-- Вам, как я погляжу, смешно, Непрушко? Хотя, кому я всё это кричу? – затянула Эпидерсия свою воспитательную волынку. – Если даже вы смеете выражаться подобным образом, то чего можно требовать от молодых граждан, кончено инфицированных вирусом Тик-Тока!
-- Позвольте! – уже хмельно возразил Непрушко. – Что касается меня, то я изъясняюсь на классическом русском языке. Хотя, вам, как я слышу, подобные материи уже давно, как дики и неведомы. Что же вы в таком разе можете требовать от «племя молодого, незнакомого»?
Подобная неосмотрительность встретила яростный отпор, обнажив пролетарское происхождение ректора «Г.А.В.Н.О.», обострённое затянувшимся периодом пребывания на курсах повышения квалификации в коммунальной квартире на Сухаревской. Тревожный глас ректора возопил оголтелым кличем:
-- Да что вы себе позволяете? Бляха муха! Чтобы меня! Ректора Главной Академии! Укоряли в невежестве? Да я! Да я! – задыхалась от бешенства Эпидерсия Андердоговна.
-- Ну-ну-ну! Успокойтесь уже! – хихикнул Непрушко, приготовившись к самому весёлому. – Выражайтесь, как вам будет угодно и привычнее! Я, знаете ли, академий не кончал!
-- Спасибо! – гаркнула благодарственное ректор и разразилась классически-интеллигентным, трёхэтажным, с примесью эксклюзивной импровизации: -- Короче, Веня! Пиз…ц глазам! Эта рвань сопливая ох…ла в край! Я бл…дью буду! Прошлась тут давеча по улице и еб…нулась мозгом! Мат-перемат! Ни одного приличного слова! Да ладно мат, е..ать их конём! Они же, сблёвыши, им не ругаются, а разговаривают! РАЗ-ГО-ВА-РИ-ВА-ЮТ!!!
Непрушко слушал сию тираду, умиляясь специфике общения с руководством «Наивысшего» учебного заведения, одновременно завидуя самому себе, а заодно и молодёжи, которая, слава богу, не слышит этого лингвистического ужаса.
Эпидерсия же жгла от вольного, словно слетевшая с катушек фурия. За сорок две с половиной минуты Вениамин Эрнестович узнал все анатомические особенности подрастающего поколения, применимые ко всем их родственникам до седьмого колена. Следом прозвучала лекция по поводу «Кто виноват и е…ать его в рот!», которая итожилась трагическими стенаниями относительно «Сталина, сука, на них всех нет!» и «В наше время за такое быдлячество отбивали п..зду и груди!».
Периодически, всё же, Непрушко вставлял свои пять копеек, дабы стимулировать развивающийся маразм. Деликатные уточнения, типа «Всё это камераж!», или «Элоквенция деградировала всклень!», а также «Спорадический колливубл является просто инвективой реминисценцией!» -- окончательно срывали колпак у, обезумевшей от любви к подрастающему поколению, собеседницы.
Подводил же итоги телефонной дуэли Вениамин Эрнестович в лирическо-рассудительном настроении, сидя на балконе и любуясь московским закатом.
-- Всё-таки, не всё так грустно, друг мой! – блаженно упиваясь городскими сумерками, шептал Непрушко. –  Молодость – это всегда прекрасно! Не всё у неё, у молодёжи, потеряно…  Скорее, наоборот… До тех пор, естественно, пока они, молодые и подрастающие, не попадут в лапы таких вот «наивысше-образованных» преподавателей…