Улыбка нежнности гл. 5 Долгое прощание СКБ ЧС прод

                СКБ ЧС



  Папа работал в конструкторском бюро Часового и камневого станкостроения (СКБ ЧС), располагавшегося в маленьком помещение на территории второго Часового завода у метро «Белорусская». Устроился он туда летом 1946 года после своего возвращения из эвакуации.

  С момента самого основания в этом никому еще не известном заведение сложился совершенно уникальный внутренний микроклимат. Наверное, такого удивительного явления не было нигде в мире, и все это благодаря его основателю –талантливому инженеру и человеку с большой буквы Григорию Ивановичу Неклюдову. Примерно за год до окончания войны, когда во многих отраслях отечественной промышленности старались переходить на рельсы мирной жизни, Григория Ивановича назначили руководителем будущего конструкторского бюро. Такие люди, как он встречаются, наверное, один на миллион, и о нем я не могу не рассказать хотя бы вкратце.

   Очень высокий, с красивой осанкой и всегда гордо поднятой головой, при этом без всякого намека на свое превосходство, прирожденный дипломат и настоящий русский интеллигент и в придачу очень видный мужчина (без единого волоса на голове), Неклюдов даже в министерстве вызывал глубокое уважение у высокого начальства. Сколько раз его пытались затащить в ряды Коммунистической партии, но все тридцать лет на посту руководителя СКБ он отмахивался от этой привилегии и каждый раз находил существенные доводы, чтобы от него отстали. Так он и не стал коммунистом и на бесчисленных заседаниях министерства, которые он старался всеми правдами и неправдами избегать, всегда был практически единственным беспартийным из всех присутствовавших. В СКБ его называли «граф», что было, может быть, и не лишено смысла: всей своей статью и манерой держаться он совсем не подходил под рабоче-крестьянскую прослойку. Возможно, он был одним из отпрысков родовитого семейства или приходился каким-нибудь дальним родственником недобитой революцией семьи графов Неклюдовых. Жил он вдвоем со своей горячо любимой женой. Детей у них не было.

  Все без исключения сотрудники СКБ всегда отзывались о нем не только с большим уважением, но было видно, что его просто обожали. После того как Владимиру Ивановичу поручили руководство новым конструкторским бюро, он сам лично подбирал кадры, руководствуясь и полагаясь только на свою интуицию. Основным критерием отбора был не столько производственный опыт кандидата или профессиональные навыки, сколько исключительно его личные качества: характер, внешний вид и, самое главное, «чтобы не был сволочью», как выражался сам Григорий Иванович. Он учитывал также и социальный статус будущего сотрудника, но не в обычном для этих случаев смысле. Например, в СКБ работало достаточно много сотрудников из семей репрессированных, которых не принимали ни в какие другие учреждения. Кроме того Неклюдов охотно принимал на работу евреев. Иногда ему предлагали каких-то странных, немножко не от мира сего или просто жалких, обиженных Богом «человечков», но при этом талантливых конструкторов. Владимир Иванович почти никогда не отказывал и приглашал их на предварительную беседу с одной только целью: проверка на сволочизм. Когда в 1965 году после окончания института я пришла работать в СКБ, мне посчастливилось еще застать одного из таких интересных индивидуумов. Вверху на его кульмане всегда висел сложенный из ватмана конусный кулек, который должен был ловить отрицательные флюиды, не допуская их попадания в непосредственную близость к его обладателю. Сам индивидуум представлял собой довольно жалкое создание, если и общался с кем-то, то только по работе и ни к кому всуе не приставал. Даже наоборот, вызывал иногда всеобщее тихое веселье, внося желанное разнообразие в порой нескончаемый длинный, предлинный рабочий день. Самое замечательное, что над ним не издевались, ничем не провоцировали, а просто иногда посмеивались в стороне, сообщая друг другу о его новых придумках и странностях.

  Владимир Иванович  начинал свой рабочий день с обхода сотрудников, останавливаясь для короткой беседы около каждого кульмана. Замечая необычное настроение работника, расспрашивал, все ли в порядке. Задерживался, когда чувствовал, что его участие могло бы помочь в решении каких-то личных проблем. И, действительно, Неклюдов часто использовал свое высокое положение в верхах, чтобы выручить из беды очередного «несчастного», не ожидая при этом никакой благодарности, а, как будто выполняя свой долг. И складывалось такое впечатление, что это самому Григорию Ивановичу оказывают честь, обратившись к нему же за помощью. В общем, человек он был совершенно необыкновенный, особенно на фоне общей серости и мерзости за дверьми СКБ.

  Общие собрания молодого коллектива СКБ проводились только по самой большой необходимости, и то обычно перед большими праздниками. А уж по окончания короткого собрания во второй половине дня все рабочие столы отодвигались к стенкам, чтобы освободить середину крохотного помещения для праздничного стола. Начиналось всеобщее веселье с вином, водкой, закусками и танцами до упада. Расходились по домам всегда поздно вечером, прилично наклюкавшись, но в прекрасном настроении. Производственные же собрания начальников отделов «граф» проводил без энтузиазма и исключительно для проформы, часто занимая при этом интересную позу на своем директорском стуле: как страус, он натягивал на голову пиджак или, если было холодно, пальто и только иногда искоса выглядывал из своего укрытия, уставившись на очередного выступавшего, если тот слишком долго не мог сформулировать или во время закончить свою важную речь. Может быть, своим «страусиным» поведением он давал возможность присутствовавшим расслабиться и высказывать свое мнение без оглядки на реакцию начальства.   
               
  Так, в СКБ постепенно сформировался самобытный и даже в каком-то смысле идеальный для того времени молодой и очень дружный коллектив. С работы папа возвращался домой всегда энергичным и веселым и за ужином часто вспоминал смешные эпизоды прошедшего дня, передавая и нам свое приподнятое настроение.

  Всем сотрудникам СКБ в те годы было не больше 30 лет. Они вместе посещали концерты, театры; часто выезжали на природу; ходили друг к другу в гости, где за неприхотливым убранством стола с большим удовольствием общались между собой вне рабочей обстановки. Это был маленький островок нормальной человеческой жизни рабочего коллектива посреди чуждого огромного океана замшелых догм, безнравственного одурманивания и бесконечного вранья о великой стройке коммунизма. Много было производственных романов и вообще любви, секса и всяческих страстей. Иногда бывали и свадьбы, а иногда и тяжелые расставания. Не обошлось и без любовных треугольников. Один случай мог бы стать сюжетом для хорошего сценария к кинофильму.

  Это случилось примерно в середине пятидесятых годов с совсем еще юными закадычными друзьями, только что окончившими Станко-Инструментальный институт (СТАНКИН) и направленными по распределению на работу в СКБ. Кстати, это были годы, когда в СКБ влился достаточно многочисленный поток молодых выпускников из СТАНКИНа, многие из которых с годами заняли ведущие конструкторские должности. Успешно занимаясь внедрением новых оригинальных идей в часовое производство, многие из них внесли весомый вклад в развитие часовой промышленности СССР и вывели ее на мировой современный уровень. Так вот, вскоре у одного из двух близких друзей завязался бурный роман с очень привлекательной остроумной и в тоже время серьезной и талантливой молодой сотрудницей. Она уже к тому времени была разведена и с маленькой девочкой на руках, но давала отпор всем многочисленным претендентам на ее расположение. Оказавшись в одном отделе с папой, они очень сдружились и относились друг к другу с большим уважением. Папа называл ее Милочкой, что очень соответствовало ее облику. Так и закрепилось за ней в СКБ это имя. Неожиданно для себя самой она влюбилась в одного из двух юношей, который был на несколько лет моложе ее. Между ними пробежала искра и завязалась «химия».

  Примерно через год юноша понял, что хорошим конструктором надо родиться, а в СКБ ему не светит никакого продвижения и, быстро сориентировавшись в обстановке, нашел работу в вышестоящей организации, конечно, с более высоким окладом. Бурный его роман с Милочкой тем временем продолжался, но еще через какое-то время его послали за границу в Китай. Тогда как раз стали налаживаться отношения между двумя странами, и многие специалисты направлялись учить китайцев разным наукам. Чтобы не оставлять свою Милочку в одиночестве, он попросил того самого своего закадычного друга, который продолжал успешно работать в СКБ, по возможности оказывать Милочке внимание, чтобы скрасить ее одинокую жизнь, да к тому же одновременно и приглядывать за ней. С тем он и уехал в Китай в длительную командировку, очень довольный, что поручил свою протеже самому надежному товарищу.

  Вернувшись из командировки, он обнаружил (как случается довольно часто) совсем другую картинку.  Его «милый друг» (прямо скопированный из одноименного рассказа Ги Де Мопассана), на которого он слишком наивно понадеялся, сам неожиданно для себя очень привязался к симпатичной Милочке и, отступать был не намерен в силу своего основательного и твердого характера.  Вскоре после предварительного разговора со своим приятелем Юрой, бывшим любовником Милочки, и, выяснив, что серьезных намерений по отношению к ней у того пока нет, он сам сделал ей предложение выйти за него замуж. Впоследствии они прожили долгую совместную жизнь, были главными капитанами в наших байдарочных походах, но детей так и не завели, о чем на старости лет горько сожалели. Правда, на двадцатипятилетней годовщине образования СКБ ЧС, я заметила неожиданное замешательство Милочки при появлении в группе приглашенных ее когда-то страстно обожаемого любовника Юрочки. Перекинувшись с ним несколькими ничего незначащими фразами, все лицо ее вдруг запылало, что было ей совсем не свойственно: она всегда отличалась завидным самообладанием. В дальнейшем я их вместе никогда не видела.

  Со временем, когда уже молодая поросль СКБ постепенно остепенилась и обзавелась семьями, в том числе переженившись и между собой, вдруг появилось поголовное увлечение: совместные летние походы на байдарках. Поначалу байдарки брали напрокат на один летний месяц, что было совсем недорого. Да и сам поход обходился гораздо дешевле, чем любой другой вид отдыха. А поскольку зимой во всех уголках маленького СКБ часто слышались чудесные воспоминания о незабываемых впечатлениях прошедшего походного лета, и много разговоров крутилось в предвкушении предстоящего похода, то с каждым годом желающих включиться в походную группу становилось все больше и больше. Уже начиная с конца зимы, мужская половина СКБ разрабатывала очередной маршрут, для чего с большим трудом отыскивались карты местности предполагаемого похода. Затем начиналась детальная проработка прохождения выбранного маршрута по дням. Женская же половина  решала не менее сложные стратегические задачи, а именно: составление меню на каждый походный день, из чего вытекало необходимое количество требуемых продуктов на весь обычно трехнедельный период предстоящего счастья. Все это происходило в рабочее время и, конечно, скрашивало серые будни производственных дел. 

  Отец втайне тоже мечтал войти в компанию байдарочников, но мама наотрез отказывалась ехать на эту «неустроенную и неприспособленную для нормальной жизни природу». Она вообще не любила любые прогулки и в этом была полной противоположностью моему отцу. Наконец, после многочисленных уговоров байдарочной братии, которая в основном по возрасту была лет на 10-15 моложе отца, папа объявил нам, что уж этим летом он точно поедет на природу. Видя его непоколебимую решимость, мама не возражала, хотя особой радости не испытывала, из-за того, что ей придется целый месяц куковать дома. А самое главное, ее раздражало то, что папа все-таки настоял на своем. Это было лето за год до моего окончания обеих школ и нашего переезда в Черемушки.

  Из похода отец вернулся страшно довольный и даже какой-то помолодевший. Через пару месяцев после похода отец стал подготавливать почту сначала осторожными намеками, а потом и вовсе заявил, что в следующий раз обязательно возьмет меня с собой.  Предполагалось, что это произойдет не на следующее лето, а через год после моих вступительных экзаменов музыкальное училище. Оставалось еще дае зимы до нашего совместного отплытия, но папа по специальной выкройке уже начал шить непромокаемые длинные расширенные книзу плащи (для себя большой, для меня поменьше) и так называемые фартуки из непромокаемой клеенки для укрытия самой байдарки во время дождя. К следующему же лету свою работу он закончил и это оказалось очень кстати. Жизнь, как всегда внесла свои коррективы. Обстоятельства развернулись так, что мои вступительные экзамены в музыкальное училище были перенесены на следующий год. После этой неожиданной новости мы с папой быстро собрались и унеслись в далекую даль с его, как говорили наши бабушки, ненормальными байдарочными сотрудниками.



                Первый поход на байдарке

  Я по своей детской наивности предполагала, что это будет славная, ничем не обременительная, а исключительно увеселительная прогулка вдали от дома на манящей своей новизной дикой местности. Но на деле все произошло далеко не так.

  Началось с того, что я была неприятно удивлена количеством багажа, продуктов и вещей, которые папа каждый день в течение месяца приносил домой и аккуратно утрамбовывал в огромные непромокаемые мешки и рюкзаки. Все это он собирал по списку, который согласовывался со всеми участниками еще задолго до похода и выдавался на каждую семью, где было записаны состав и количество продуктов, закрепленных за каждой байдаркой. Общий список обычно составлялся под руководством нашей замечательной Милочки (так уж повелось). В нем было учтено огромное количество мясных и рыбных консервов, всяческие сыры и копченые колбасы, банки сгущенного молока и различные крупы, сахар, масло, сало, хлеб, картошка, конфеты, вафельные тортики, вино, водка, спирт, спички и еще многое другое. При этом часто приходилось прикладывать большие усилия и смекалку для приобретения того или иного дефицитного в те времена продукта, да еще в таком большом количестве.  А сколько было радости, когда возле какой-либо записи в этом списке уже стояли галочки! И еще долгое время можно было слышать смешные рассказы о ловкости наших «оптовых закупщиков».
  Наконец, наступил желанный день отъезда, и рано утром погрузив свои вещи в заранее заказанное такси, мы с папой добрались до первого пункта нашего сбора. Это был дом одного из папиных сотрудников. После выгрузки из такси нашего скарба мы остались дожидаться прибытия еще несколько семей. К этому же дому в определенное время подъехал грузовик, на который мы погрузили свои мешки. Вместе с нами он поехал дальше по домам еще некоторых оставшихся семей, у которых был самый тяжелый груз. Это сложная процедура была спланирована таким образом, чтобы все участники мужского пола нашей команды были задействованы при окончательной плотной утрамбовке в грузовик самых тяжелых мешков и рюкзаков. На вокзале опять начиналась суматоха с разгрузкой и постепенным перетаскиванием всего скарба до предполагаемого места расположения нужного нам вагона. Мне было удивительно, что вся эта страшная кутерьма происходила в очень веселой и приподнятой атмосфере: все шутили и смеялись. Даже когда начал накрапывать маленький дождик, постепенно перешедший в большой ливень, это только добавило перцу к общей восторженности: вдруг кто-то вспомнил, что дождь в день отъезда – очень хорошая примета.

  Чтобы добраться до реки Ветлуга, мы почти двое суток тряслись на поезде до города Киров, откуда уже на попутном грузовике или на автобусе нужно было добираться до городка Козельск, который стоял на берегу нашей речки. Поездка в вагоне поезда мне всегда доставляла удовольствие, так что до Кирова я вполне успела отдохнуть и расслабиться от поразившей меня картинки наших сумасшедших сборов, в которых я принимала, мягко говоря, сомнительное участие. За время тряски в поезде я перезнакомилась со всей веселой компанией нашей экспедиции, среди которой был даже трехгодовалый ребенок, маленький Миша, сын молодой семьи Горбачевых. А его симпатичная и молодая тетка Лиля, как потом оказалось, должна была плыть с нами в одной байдарке.

  В Киров мы прибыли к вечеру следующего дня, разгрузка заняла довольно много времени, после которой всем хотелось немного отдохнуть. Наши мужчины решили отложить оставшийся путь к речке до следующего утра и переночевать где-нибудь на вокзале. В следующих походах ночевка на вокзале стала частым явлением, но в этот раз из-за нас, маленького Миши и меня, искали более подходящее место. И случилось чудо: начальник станции согласился разместить нас на ночь в одном из поставленных на ремонт пустых вагонов. Мы с радостью рассыпались по разным купе, предварительно, конечно, затащив все наши тяжести в этот, как вскоре оказалось, злосчастный вагон. Ужин прошел в теплой и дружеской обстановке, и вскоре мы уже с большой радостью отправились укладываться спать по своим купе. Но вот тут-то нас и поджидал самый неприятный сюрприз. После того как наступили сумерки целые полчища кровожадных и голодных клопов набросились на нас с оголтелым диким остервенением. Никто не ожидал такого безобразия, все вскочили со своих коек, как ошпаренные, а капитан нашей команды (муж Милочки), как крупный внушительный и представительный мужчина, отправился к начальнику вокзала искать правду матку в нашем государстве. Как можно было догадаться, во всех свободных вагонах были те же отряды голодных клопов, и нам пришлось смириться. Мишина мама своим телом накрыла своего маленького сына, а остальные душили клопов уже в процессе тревожной дремы.

  Утром все вскочили очень рано на рассвете, изможденные от ночной изнурительной борьбы с клопами. Быстро перекусив, мужчины помчались на поиски грузовика, и к полудню мы уже ехали по направлению к Козельску. Тут я поняла, что такое российские дороги вдали от Москвы. Ухабы были такие, что нас подбрасывало и кидало со страшной силой обратно на лавки на всем протяжении пути в течение трех часов. Хорошо, что еще не было дождя, и дорога не была размыта, а то бы мы вряд ли вообще добрались до места назначения. Тут я окончательно поняла, что наш отдых будет, действительно, интересным в смысле своей уникальности по преодолению нами же самими созданных трудностей.

  По прибытии в Козельск и выгрузившись у небольшого холмика на берегу Ветлуги, мужчины занялись самой ответственной частью работы: сборкой байдарок. Стоял жаркий солнечный день, и пока папа трудился над стыковкой и креплением разных деталей, которые не очень-то хотели правильно собираться, моя задача была отгонять от него крупных жирных слепней, тучей круживших и жужжащих над потными телами несчастных сборщиков. Часов приблизительно через пять работа была закончена. Уставшие, порядком обессилившие и уже не такие улыбчивые, как обычно, наши бравые ребята, начали спускать байдарки на воду. Затем пошла уже привычная всем деятельность: очередные хождения взад-вперед с вещами, которые довольно спешно и уже не так основательно были распиханы по разным байдаркам. Нужно было торопиться, чтобы до темноты доплыть до какой-нибудь подходящей стоянки подальше от населенного пункта.

  Примерно через час мы отплыли на приличное расстояние от надоевшей всем цивилизации и оказались наедине с не тронутой грубой рукой человека дикой природой. Вот тут-то меня постепенно накрыло щемящее чувство умиротворения и благодарности. И к затаившемуся дремлющему лесу, почти вплотную осторожно подобравшемуся к изрезанным песчаным берегам речной глади, и к светлому синеватому  небу, сливавшемуся далеко-далеко на горизонте с верхушками пышных своей нарядной листвой древних могучих деревьев, и к изредка пролетавшим над нами, никуда не торопившимся незнакомым птицам. Все байдарки плыли очень медленно, мы неторопливо наслаждались приятным покоем разлившейся над нами тишины. Подобно метроному, весла отстукивали медленный такт. Бесшумно и неглубоко они погружались в воду, затем не спеша вновь появлялись на поверхности, не производя никакого видимого волнения вокруг себя. Было ощущение полного слияния с природой, когда человек понимает, что он и не хороший и не плохой, а просто создан высшим разумом для неизвестной ему тайной миссии. И что он не один в этом мире, а неразделимо связан со всем, что его окружает. Это было состояние, про которое говорится: душа поет и плачет. Теперь это называют медитацией.

  Видимо, не только я погрузилась в еще не изведанное мной чувство слияния с первозданной природой. Под тихие всплески наших весел вдруг зазвучал чей-то мужской баритон, напевавший не известный мне приятный мотив. После поворота на очередном изгибе водяной глади мы увидели впереди байдарку с маленьким мальчиком Мишей, сидевшим в это время на горшке. Подплыв поближе, мы более четко услышали звонкое пение его папы. Очень захотелось подпевать, но слов я еще не знала и с упоением просто мурлыкала себе что-то под нос. К середине нашего похода мы здорово спелись, так как «генеральные репетиции» происходили у нас каждый вечер после ужина у костра. Иногда пели хором, а иногда под аккомпанемент своей гитары солировал Миша Филин, высокий сухощавый взъерошенный шатен лет около тридцати пяти лет, бывший фронтовик с ранением в колено, заядлый шутник и балагур. От его шуток-прибауток не умолкали взрывы всеобщего смеха, и даже сдержанная на эмоции капитанская семья Милочки и ее мужа Феликса не отставала от общего веселья. Репертуар Филина состоял не только из походных и блатных песен, но и из популярных русских романсов. У Филина не было музыкального образования, он даже не знал нотной грамоты, но такой богатой интонациями музыкальности и разнообразия никогда не повторяющихся нюансов я не слышала впоследствии ни у кого из исполнителей стиля бард. Даже классики этого жанра, такие как Окуджава и Высоцкий, не производили на меня большего впечатления, чем «неученый» фронтовик Миша Филин. А научился он играть на гитаре на фронте и там же пристрастился к рюмочке водки, без которой не начинались и наши посиделки с гитарой у костра после ужина и мытья посуды. Забегая вперед, скажу, что его музыкальный талант оказал огромное влияние на мое отношение к вокалу. За время многолетних походов постепенно развивались мои певческие способности, я перестала подвирать мелодии, и из меня само собой «потекло» необычайно выразительное исполнение романсов. Впоследствии даже мама с ее критическим взглядом «на все и вся» сама посоветовала мне заняться вокалом профессионально.

  Через несколько дней с начала отплытия я постепенно начала привыкать к обычному байдарочному распорядку дня. Каждый вечер после ужина назначалась дежурная байдарка для следующего дня. В обязанность дежурных входило приготовление завтрака, перекуса (вместо обеда) и ужина. Поутру дежурные вставали раньше всех и занимались кухней. Когда завтрак был почти готов, постукиванием ложками о пустые миски они будили тех, кто еще не проснулся после длинной ночи у костра. Вторая серия постукивания уже приглашала всех на общую трапезу. На раздаче всегда сидел главный из семьи дежурных, обычно мужчина. А женщине полагалось после еды мыть всю грязную посуду. Это была самая противная работа – мыть жирные тарелки и миски в холодной речной воде. Правда, большие кастрюли и котлы всегда мыли мужчины. Часто в наше дежурство отец управлялся сам, а я ему только подносила эту противную посуду. В то время я была еще очень избалована, трудиться на общее благо не любила и своей ленью производила на всех окружающих не очень приятное впечатление. Но мне все прощалось, потому что я оказалась главным подпевалой филинских посиделок у костра под ночным звездным небом.

  После завтрака начиналась знакомая возня с очередным укладыванием вещей в рюкзаки и переносом их в байдарки. Примерно часам к одиннадцати вся флотилия отплывала от берега, и день опять превращался в сплошное удовольствие на воде. Это были и рыбалка со спиннингом, и купание у  понравившегося нам берегового изгиба реки, и, конечно, залихватские куплеты нашего речного запевалы Юры Горбачева. Иногда после купания или вместо него мы бродили по лесу и находили вкусные ягоды и даже грибы. Места были настолько дикие, что за все время плавания мы практически ни разу не повстречали кого-либо из местных жителей. Только очень редко попадались нам маленькие деревеньки. В одну из них мы решили заглянуть, так, для общего развития. Вся деревня, конечно, гуляла по поводу какого-то очередного праздника. Все были «под шефе», но нас встретили очень приветливо и в тоже время изумленно, потому что так и не поняли, зачем мы из самой Москвы приплыли в эти глухие места. Наше объяснение, что так мы проводим свои отпуска их совсем не вразумило; и они решили, что наша флотилия – это специальная рабочая экспедиция. Они наперебой спрашивали, что мы ищем и кто нас послал.  В их глазах были и жалость и сочувствие. Предлагали присоединиться к их празднику. Женщины же, увидев маленького Мишу, еще больше разохались и всполошились и стали выносить нам батоны хлеба, яйца, молоко и разную еду. Поблагодарив всех, мы хотели заплатить, но подвыпившие мужики наотрез отказались взять деньги.

  В середине дня для так называемого перекуса мы выбирали подходящую стоянку на берегу, и дежурные аккуратно вытаскивали из своей байдарки назначенные накануне вечером продукты для дневной трапезы. Наступало желанное время полакомиться или копченой колбаской; или вкусным салом с прожилками, а к нему еще и горчичкой; или какими-либо консервами, в том числе обожаемой мною килькой в томате, или фасолью опять же в томате; или сыром, в основном, плавленым. Всех этих вкусностей и не перечислишь! В Москве-то мы их практически не употребляли, так как у нас была в основном домашняя пища, а консервы открывались очень редко. Да и стоили они гораздо дороже, чем натуральные продукты. Иногда с раннего утра и до обеда нашим мужчинам-добытчикам удавалось выловить мелкую рыбку и дежурные тут же жарили ее на перекус. Хотя я рыбу с детства не очень жаловала, но на природе для меня ничего не было на свете вкуснее этой скворчащей на сковородке, обжаренной в сухарях, хрустящей рыбки. Если же попадалась крупная щука, а иногда и сом, то это оставляли на ужин.

  В конце похода наша мужская половина уже окончательно «заболела» рыбалкой и посвящала этому слишком много времени. У них это называлось «пойти на путину». Инициатором был, конечно, Филин. С вечера рыбаки копали червей для наживки и на ночь ставили удочки в тщательно выбранных маленьких уютных заводях. Обычно к утру, наживка исчезала вместе с обхитрившей наших специалистов рыбкой. Но были и удачи. Папа всему знал меру и на такие пристрастия не поддавался. Как-то раз в один прекрасный день, когда мы с папой были дежурными по кухне, у наших рыбаков как назло был большой улов, что случалось не так часто. Поскольку это была в основном мелочь, то решили полакомиться ею на перекус. Вся возня с ней досталась моему бедному папе. К чистке и жарке этого деликатеса он меня не допустил, но, пока все байдарочники грелись на теплом песочке в ожидании вкусной трапезы, папа разрешил мне подать к общему столу уже поджаренную рыбку. То ли я ухватила ручку сковороды не очень цепко, то ли  слишком боялась ее не донести до стола, чувствуя при этом необыкновенную важность своей персоны, но, как и следовало ожидать, произошел большой казус. Немного отойдя от еще не остывшего костерка, я с ужасом почувствовала, что тяжеленная сковорода медленно выползает у меня из рук и переворачивается как бутерброд, который падает всегда маслом вниз. Конечно, тут же вся красивая хрустящая рыбка вывалилась на мелкий пляжный песок под громкие возгласы и хохот нашей голодной команды. Весь папин нелегкий труд пропал даром, а мне было очень стыдно, что я такая неумеха.

  После этого случая я стала больше помогать не только папе, но и всем остальным. Именно в байдарочных походах я в первый раз почувствовала и осознала, что такое взаимопомощь в дружном коллективе. Вместо того чтобы усаживаться, как я обычно делала в начале похода, на раскладной стульчик с книжкой в руках во время загрузки и разгрузки байдарок, я со временем начала переносить нетяжелые сумки, или следила за маленьким Мишей, или расстилала постель в палатке, что я особенно ненавидела.

  Обычно все обеденные перекусы заканчивались у нас заранее приготовленными и разлитыми по термосам чаем или кофе, а к ним хорошие и добрые дежурные выдавали сгущенное молоко.

  Что за роскошная жизнь была у нас в первых байдарочных походах в то дефицитное советское время?! Одно удовольствие! Но почему-то только в походах, на лоне природы мы со всей полнотой ощущали, что живем при развитом социализме, как заявляла наша «великая» партия и правительство. Правда, примерно через три года в очередном походе по необыкновенно красивой с приветливыми песчаными берегами речке Угре, что протекает в Калужской области, мы с удивлением обнаружили, что продукты в окрестных деревнях отпускаются исключительно по карточкам, а в немногочисленных деревенских продуктовых лавках не продается ничего, кроме спичек и соли. В буханке черного хлеба, которой нас как-то угостили сердобольные крестьянские бабы, оказались червяки. Видимо, в связи с этим, как я тогда думала, в 1964 году с должности сняли главного человека страны, Генерального секретаря КПСС Н.С. Хрущева, но за пределами столицы и крупных городов после этого мало что поменялось. Жизнь там и по сей день, уже в ХХ1 веке остается неустроенной и полуголодной. Да и мужиков-то крестьян практически не осталось: добрая половина их спилась окончательно и раньше времени вымерла, остальные же убежали в города. Очень печальна вековая судьба русской деревни, о чем еще в Х1Х веке писал в своей знаменитой поэме «Кому на Руси жить хорошо?» русский поэт Н.А.Некрасов. Прошло почти полтора века, но если что и изменилось, то, как мне кажется – к худшему.

  Для разнообразия своего досуга я взяла с собой в поход книжку для чтения, да не какую-нибудь простенькую, а самую что ни на есть классику: роман «Анна Каренина» Льва Николаевича Толстого, любимого писателя моей бабушки. Интересоваться чтением я начала очень поздно и до тринадцати лет просто не любила это занятие. Без рекомендации родителей прочесть ту или иную книгу, я бы вообще не вспоминала о чтение: мне вполне хватало школьной литературы. Как-то они посоветовали мне прочитать «Анну Каренину». Немного полистав, я ее поспешно отложила, как обычно было и с другой литературой. Но видимо, что-то необъяснимое потянуло меня к ней вновь и заставило взять ее с собой в поход. Как оказалось в дальнейшем, не напрасно. Даже теперь по прошествии многих лет я иногда с большим удовольствием перечитываю великий роман Льва Толстого «Анна Каренина». И каждый раз не только получаю истинное удовольствие, но и нахожу для себя в нем что-то новое. 
 
  Как раз на днях одна из телевизионных программ Евгения Ерофеева «Апокриф» под названием «Уши Каренина» была посвящена именно этому роману. Оказывается, Анна обратила внимание на слишком оттопыренные и уродливые уши своего мужа, уже будучи влюбленной в красавца Вронского, и эти ни в чем не повинные уши Каренина (а может быть и наоборот) явились главным бессознательным оправданием Анны в ее собственных глазах. Суть беседы приглашенных на эту передачу известных режиссеров, литераторов и даже философов сводилась, в основном, к выяснению причин сегодняшней возрастающей популярности романа, написанного более ста лет назад. Много говорилось о том, что в романе «Анна Каренина» задето все многообразие психологических тонкостей взаимоотношений как между людьми вообще, так и между разными сословиями в частности. И самое главное, то, что на этом фоне Толстой раскрыл не только внутренние переживания каждого персонажа, но и постепенное изменение его мироощущения под влиянием внешней среды. Говорилось, что роман гениально охватывает всю гамму известных человеческих чувств от любви до ненависти и т.д. и т.п.  В заключение известный кинорежиссер Сергей Соловьев, снявший недавно фильм «Анна Каренина», над которым он работал в течение последних пятнадцати лет, заявил, что еще никто не смог внятно объяснить, чем же этот роман берет за душу и почему его сейчас читают «даже негры на американском пляже». Он очень эмоционально и вдохновенно размахивал руками, вытягивал голову в разные стороны, наклонялся и вообще непрерывными телодвижениями и своей богатой мимикой производил такое впечатление, как будто ему очень не хватает слов для выражения своих мыслей.
  Хотя прошло более, чем сто лет со дня опубликования знаменитого на весь мир романа и ему было посвящено грандиозное количество статей и диссертаций, снято несколько кинофильмов, как русскими, так и иностранными режиссерами, однако до конца прочувствовать это великое произведение, по словам Соловьева, смог бы только человек, или рожденный в России или проживший в ней если и не всю свою жизнь, то большую ее часть. В конце своего на редкость экспансивного выступления совершенно обессилевший Соловьев с большим облегчением отметил, что даже и исконно русский человек не в состоянии объяснить ту неуловимую притягательность и популярность, которой до сих пор пользуется этот роман не только в России, но и во всем мире. И я с ним полностью согласна.
  К нашему байдарочному походу роман «Анна Каренина» не имел никакого отношения. Но увлекательное чтение о красивой и трагической любви его героини бессознательно вызывало во мне что-то похожее на презрение к «мелким», как мне казалось, человечкам, копошившимся рядом со своими лодками и тем самым, в какой-то мере, оправдывало мое нежелание заниматься недостойным сизифовым трудом.

  Последняя каденция этого первого в моей жизни похода для нас с папой оказалось неожиданно очень напряженной. Особенно для отца.
Дело в том, что в последний день плавания, когда река Ветлуга влилась в великую широченную реку Вятку, мы оказались посреди огромного водного пространства. При этом как назло поднялся сильный, даже штормовой ветер. На воде появились бушующие волны. До пункта назначения, где нам предстояло сесть на поезд до Москвы, пришлось грести против течения. Но это еще было полбеды. Самое неприятное  было то, что накануне заключительного дня нашего путешествия я заболела: сильно саднило горло, да и температура поднялась  больше тридцати восьми градусов. Меня пробовали вылечить какими-то таблетками, а на ночь заставили выпить первую в моей жизни рюмку чистого спирта. Но все это, ни к чему хорошему не привело, и утром папе ничего не оставалось делать, как, прикрыв меня от ветра и речных брызг непромокаемым фартуком, уложить на дно байдарки и самому справляться с грозной стихией. При этом его дочь – «хороша помощница!» – лежала в ознобе, без движения, сонная и с высокой температурой. Конечно, все ему сочувствовали, но никто помочь ничем не мог. Папа геройски выдержал испытание и своих товарищей не подвел. Несмотря на свой, мягко говоря, не совсем мощный торс, он мужественно преодолел могучую стихию. Так что на железнодорожный вокзал мы прибыли вовремя, и уже через пару дней наконец-то оказались дома.
 
  Увидев меня совершенно больной, бабушки грозно заявили:
  – Мы так и знали, что это добром не кончится!
 Папа чувствовал себя очень виноватым. Но в дальнейшем мои восторженные воспоминания и веселые рассказы об интересных случаях нашего путешествия охладили злорадный пыл разгневанных старушек, и они постепенно свыклись с мыслью, что эта была только первая пробная ласточка моих дальнейших многолетних походов на байдарках.