Боярышник

Стук…Частый стук. Где-то далеко стучат, в темноте. Опять, но уже совсем рядом…
 
– «Кажется по стеклу долбят где-то… Что за дятел!?» – пытаюсь повернуться к окошку, но с гулом утыкаюсь лбом в фанерную перегородку. – «Ага! Замуровали…».

– «Чё-ё-ёрт… Мы ж переехали вчера… Новый гарнизон, новый дом… И окошко у меня теперь с другой стороны… Вот, теперь всё верно, в него и барабанят… Та-ак … Да, кому ж так неймётся? Пацаны, пацаны… Точно! Мы же договаривались вчера…».
 
 Наконец, ощутив  ступнями прохладный пол, плетусь к окошку и, потянув на себя замызганные створки, застываю потрясённый увиденным.

– «Ух! Теперь всё это моё!»

Небо! Слева, прямо с него нависают плети берёзы. На заднике, синее море, бликующее солнцем до рези в глазах. На авансцене вместо рампы, две сияющие физиономии – Сашка и Серёжа, новые одноклассники. Вчера познакомились …

– "Кто стучится сильно так?" – глядя поверх голов, будто не замечая приятелей, наигранно сердито цитирую из «Горбунка», – провоцирую «барабанщика» обыграть следующую строчку: "Это я, Иван-дурак!".

Но, нет. Вижу, Горбунок – не Сашкин конёк …

– Ты чо, дрыхнешь ещё? – искренне удивился он, навалившись на подоконник.

– Да я, Сань, лёг только в три. Барахлишко, после вчерашнего "купания" в Амбе на просушку раскладывали… Вишь сплю на чём…

– Гы-ы… Ну, то вчера… А сегодня купаться идёшь?

– Не вопрос... Ща, своим только доложу…

Не успели за городок выйти, – Наташка.

– О! Почти весь шестой в сборе – оживился Серёга.

– Привет Наташ! Купаться пойдёшь?

– Нет Вить. Сегодня не могу, – отвечает Наташка, и кивает на эмалированные вёдра.

– Сегодня, вот, – с этим разбираться буду.
 
– Слушай… – склонясь, таращусь в ведро. – Какие помидоры у тебя интересные… Что за сорт? Один в один…

Все прыснули со смеху…

– Это шиповник здесь такой, у моря растёт – протягивает ягоду Наташа. – Варенье из него отличное, из ягод варим, из лепестков тоже… – потихоньку пятясь, поясняет она.

Махнув на прощанье, я подбросил "помидорку" на ладони. Ярко красная блестящая, размером с жирный шарик для пинг-понга, только приплюснутый с полюсов.

– Действительно, шиповник… Обалдеть! Да сладкий!

– А ты откуда Наташку знаешь? –  вытаращились пацаны.

– Я её ещё до школы знал. Потом мы с ней до четвёртого класса вместе учились. Это у нас уже третий, или четвёртый гарнизон…

Так за разговорами и дошли.

Пляж был замечательный. Дикий. И в той его части куда не добегала волна действительно порос шиповником. Кустики небольшие, едва до колена, но на каждом с десяток зрелых ягод.

В этот день был штиль. Море спокойное. Метров через пятьдесят глубина по грудь. Через сто – по плечи. Через двести – по шею… Вода Прозрачная. Рыбу метров за двадцать видно. Дно ровное, как стол, песчаное, с реденькими вкраплениями разнокалиберных звёзд и скелетов морских ежей. Насчитал три вида. Первый – большие, сувенирные, серые с зеленцой, красивые, но хрупкие, как яичная скорлупа. Напоминают верхнюю часть купола соборной мечети в Ленинграде. Другие невзрачные – плоские, как пуговица. Третьи – по форме напоминают сердце. Но эти настолько ломкие, что извлечь из воды не всякий раз получается …

Из всех, Японское море у нас самое солёное. Кашу с ним точно не сваришь. Вода от соли горькая, аж горло дерёт, но, зато, наплаву держит отменно. А когда обсохнешь, после купания, кожа от соли сизая, мелкими кристалликами поблёскивает…
 
Жара стояла вполне августовская. Нарезвились чуть не до потери трусов. Обсыхать разбрелись по танковым окопам. Тут, вдоль берега их было больше десятка. Огромные, чуть не трёхметровые ямы, в песке. Шесть на пятнадцать. Местами с осыпавшимися, но всё ещё крутыми боками.  Один окоп заняли девчонки, другой, в полусотне метров, мы, – поболее десятка разновозрастных пацанов. Лучшее место отжать плавки, да поваляться на солнышке, подставляя ему то бочок, то спинку, и придумать сложно.

Парни в нашем окопе лениво перебрасывались фразами, шлёпая на себе лютых оводов и слепней. Я в разговоры не лез, если не спрашивали. Больше слушал. А добычу свою сначала складывал в две кучки. Потом, расчистив небольшую площадку до сырого песочка, стал хоронить серых слепней слева, а зеленых оводов справа, укладывая их рядами по десять и формируя каждому небольшой, в половину спичечного коробка, могильный холмик, украшенный сверху соломенным крестиком.
 
Время шло, все уже обсохли, но пацаны будто чего-то ждали. Погост мой уже разросся до трёх рядов слева и пяти справа, как вдруг, сверху, прямо на него свалился малой, – лет, наверное, семи.
 
– Идут! – сдавленным голосом доложил разведчик.

Компанию, как ветром сдуло.

Но я, вроде, пока не в игре …

– А ты чего?! Давай быстрее! – махнул рукой с бруствера Санька. – Пригнись только!

Пока выбирался, немного подотстал. Пацаны, тем временем, поглядывая налево, чуть не на четвереньках перемахнули дорогу, скатились по крутому песчаному склону, и всем табуном, ринулись в ручей.  Форсировав его сходу, они, как ошалелые, в рассыпную бросились в камыши.

Присев в позу бдящего пограничника, так, чтобы мою башку не особо было видно с дороги я спокойно созерцал этот жеребячий марш-манёвр сверху, откровенно не понимая, – за каким таким чёртом им приспичило лезть в камыши, и резаться в кровь его острыми, как пила листьями?

– Прячься …! Прячься! – на все лады свирепо зашипели оттуда.

Но прятаться было негде. Лезть как все в болото? Нет у меня такой мотивации…  Да и, судя по эмоциям, – поздно. Склон почти лысый, если не считать пышной копны боярышника, в пяти шагах, – чуть ниже и левее по склону. Дерево не дерево, куст не куст, какая-то зелёная шапка.
 
Тяжёлые от ягод ветви лежали прямо на песке. Рванув, к нему по склону, я крутанул невысокое полусальто вперёд, шмякнулся на песок, и по инерции въехал под куст на спине, как на санках, вперёд ногами. Секунда, и ветви накрыли меня, как одеяло. Убежище оказалось надёжным, даже уютным, и, в аккурат, мой размерчик, – ноги поджимать не надо.

Лежу на спине, руки по швам, радуюсь как дурак, – ловко получилось. Приём этот, ложась спать, я отрабатывал годами, отчего моя КЭЧ-евская кровать постепенно сворачивалась пополам и, периодически, её приходилось распрямлять кувалдой.
 
«Но счастье было так не долго…», – десяти секунд не прошло, услышал над головой девчачью болтовню и, по склону, мимо моей засады, швыряясь песком, бодро прошелестела стайка в два десятка загорелых лодыжек.

– «Э-э-э … "Вона што" … Девки полоскаться пришли. Хорошо ещё Наташки нет … Так …  А эти, «подельнички» мои, значит, – ценители живой натуры… Вот вляпался! В первый же день!  Однако, что делать? Девушки уже голые… Всё, – замри, не дыши!»

Что происходило там внизу у ручья пацанам было видно лучше. Мне не очень. Да я и не таращился, – воспитание другое… Слышал только, – визжат и купальниками хлещутся…

Вот, под этот аккомпанемент, в поле моего зрения и показались «две пары стройных женских ног». Затем на песок, прямо предо мной, скатертью легло широкое махровое покрывало, на которое тут же, животиками кверху, улеглись две, вполне оформившиеся грации.  Года, эдак, на три-четыре постарше меня.

Мокрое плечо той из них, которая легла ближе, было прямо у меня пред носом. А чтобы коснуться её бедра, мне, пожалуй, достаточно было оттопырить мизинец. Но шалить, почему-то, совсем не хотелось… Хотелось просто переждать некоторую неловкость "прекрасного" момента.

– «Пацанам, – думаю, – трепаться про этот случай резону нет. Но это с моей точки зрения. А у них могут быть и другие представления о доблести, в свете которых мне теперь, не крапива, а лавры полагаются» ...

На том мои размышления были опять прерваны.

Закинув руки за голову, едва не попав локтем мне в лоб, милая барышня оголила предо мною всё ещё влажную грудь и, едва приподняв голову, полушёпотом поинтересовалась у своей подруги:

– Лен… А пацаны где?

– Да здесь. Во-он они, вон, в камышах сидят…

Через мгновение мой комплекс вины со звоном в ушах разлетелся вдребезги. Хорошо девочки этого звона не слышали…

Минут через пятнадцать, когда, обсохнув и переодевшись, они, словно стайка воробышков, вспорхнули от моего боярышника, я, морковкой, выкатился  из убежища, встал в полный рост, проводил  их взглядом, и махнул пацанам.
 
В грязи, кровавых порезах, хмурые, они молча выбрались из зарослей. Кое-как ополоснулись в ручье и, утирая ладонями мокрые физиономии, поднялись ко мне.

– Ну, ты Чингачгук… «Die Grosse Schlange» (нем. [ди Гроссе Шланге] – Большой Змей)! – мотнув головой, произнёс заводила, и легонько ткнул меня в плечо кулаком.