Трамваи-гусеницы

Раньше я никогда не думал о том, что трамваи похожи на гусениц. На огромных, желто-красных, прилепившихся друг к другу гусениц. Хотя, если задуматься и включить воображение, то почти любой общественный транспорт станет похож на гусеницу. Вытянутый, пухлый, с усиками боковых зеркал. Мы каждый день ездим внутри гусениц, понимаете? Это забавно, если разобраться хорошенько.
Я начертил пальцем на запотевшем стекле два символа, которые осели в памяти еще со времен студенчества. Как сейчас помню: это была одна из первых лекций по курсу истории древних цивилизаций, куда я ходил из чистого любопытства, не будучи занесенным в списки, как вольный слушатель. Преподавательница рассказывала нам о Древнем Египте, в том числе об иероглифах. Почему-то я сразу обратил внимание на два из них: один в виде большого треугольника с треугольником поменьше внутри и другой – крест с петлей сверху. В переводе они оба значили «дающий жизнь». Анкх я знал и раньше, ибо еще со времен недолгой бытности моей готом носил его как амулет на шее. Как бы то ни было, я никогда не умел рисовать, и даже простейшие иероглифы и смайлики у меня всегда выходили коряво. Поэтому нарисованное на стекле было тут же стерто рукавом пальто. И я вдруг подумал о том, почему сейчас забирать жизнь приоритетнее, нежели ее давать. К примеру, работа киллера оплачивается лучше, чем труд врача. Хотя, с другой стороны, суррогатные матери получают за свои услуги хорошие деньги, как я слышал.
Попытавшись сделать глубокий вдох, я вдруг зашелся тяжелым одышливым кашлем. В глазах слегка поплыло – видимо, температура снова подскочила. Я сдвинул пониже на лоб свою шапку и поднял край шарфа, так что открытыми остались только глаза за запотевшими стеклами очков. Скоро моя остановка, и затуманенный болезнью мозг навязчиво подсказывал мне, что моим ватным ногам понадобится чуть больше времени, чтобы добраться до выхода. Однако от вялых мыслей меня отвлекла незнакомая толстая женщина, севшая на пустовавшее место рядом со мной, так что я сразу оказался плотно прижат к холодному стеклу.
– Извините, мне выходить на следующей, – просипел я, поправляя толстый вязаный шарф на шее.
– Так выходи, – прогудела женщина в ответ и сделала вид, что подвинулась.
Конечно, будь на моем месте кто-то понапористей, понаглее, он бы возмутился и сказал, что не пролезет в такой маленький просвет (будем откровенны, плотность сидений в русских маршрутках порой заставляет думать, будто у нас страна лилипутов), но мне не хотелось устраивать скандал на пустом месте, да и голоса толком не было, поэтому я молча протиснулся мимо нее.
Автобус остановился, и я вышел на влажный холодный воздух. В горле сразу запершило, и я хрипло закашлялся, теплее кутаясь в шарф и пальто.
Что я делал на другом конце города поздним ноябрьским вечером с температурой 39,2 и кашлем, думая о трамваях-гусеницах и анкхах, спросите вы. Ответ ждал меня в парке, до которого мне нужно было еще минут двадцать идти пешком.
Через десять минут начался дождь, но зонта при мне не было. Я спешил, поэтому просто не обращал на дождь внимания. Знаете, довольно забавно ловить на себе удивленные взгляды людей, спешащих спрятаться от воды под зонтиками, сумками, плащами или козырьками крылец, в то время как ты идешь себе спокойно прямо по лужам – очки из-за капель на стеклах стали совершенно бесполезными – и фигурально плюешь на всю эту бесполезную суету.
К тому времени, как я добрался до парка, дождь уже кончился. Я боялся, что мой ответ уже ушел, не дождавшись, но мои опасения оказались беспочвенными.
Она сидела в беседке с книгой, страницы которой пошли волнами из-за влаги, и увлеченно читала. Меня всегда восхищала эта ее способность – погружаться в книгу, не обращая внимания ни на что вокруг.
Тонкие руки с длинными пальцами в черных перчатках аккуратно, даже как-то бережно переворачивали страницы. Карие глаза, в сумраке вечерних фонарей казавшиеся черными, бегали по строчкам, передавая увиденное в мозг, жадно впитывавший информацию.
Она рукой зачесала свои длинные блестящие черные волосы на одну сторону, чтобы не мешали – привычка еще с университета, – и я невольно сглотнул. Было нечто интимное в этом обыденном, механическом, небрежном движении, из-за которого сразу стала видна ее хрупкая шея.
Я тряхнул головой, сгоняя наваждение, и только сейчас заметил, что она в новом пальто. Серый цвет всегда был ей к лицу.
– Ch;rie! – услышал я вдруг ее тихое, нежное сопрано. Вообще я никогда не любил высокие женские голоса, но ее тембр как будто эхом отзывался где-то в области моей диафрагмы.
Я улыбнулся и взбежал по мокрым, подгнивающим ступенькам под крышу беседки.
– Здравствуй, – негромко просипел я, сдвигая очки на кончик носа.
– Ты заболел? – она тут же нахмурилась.
– Немного. Ерунда, не обращай внимания, – я уже хотел приветственно обнять ее, но после этих слов сунул руки в карманы и присел рядом на мокрую лавку. – У тебя что-то случилось?
Я заметил, что ее глаза сразу как-то потухли, и это меня обеспокоило. Однако я молча ждал.
– Мише предложили должность в Питере, – наконец сказала она почти шепотом.
Миша – ее муж. Она жила тут, неподалеку от парка, с ним и со своим сыном.
– У тебя пальто новое. Красивое, – почему-то ляпнул я вместо ответа.
– Денис. Мы уезжаем. Послезавтра, – чуть громче произнесла она, настойчиво пытаясь заглянуть мне в лицо. Кажется, я даже заметил, как дернулась ее рука – наверное, хотела обнять или взять меня за руку. А может, мне это показалось в температурном бреду.
– Хорошо, – я только кивнул.
Следующие несколько минут она рассказывала, как все получилось так внезапно, и спрашивала, в порядке ли я.
Разумеется, я был не в порядке. Но ей незачем было об этом знать.
Я не хотел, чтобы она уезжала. Но еще больше не хотел, чтобы она за меня волновалась.

2013 г.