Глава двадцать третья

ЯНВАРЯ, 20-ГО ДНЯ 1917 ГОДА

ИЗ ДНЕВНИКА ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II:

«20-го января. Пятница

Утром у меня был Кирилл по возвращении из поездки на Мурман в г. Романов. После прогулки принял Барка и в 12 час. — lord Milner. Он, В. Долгоруков и Н. П. (деж.) завтракали. Погулял с Татьяной. Мороз был здоровенный — к ночи он дошёл до 23°. В 7 ч. принял Протопопова. Обедал Н. П. Читал немного».

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ БЫВШЕГО НАЧАЛЬНИКА ОХРАНЫ ЦАРСКОЙ СЕМЬИ А.И. СПИРИДОВИЧА:

«Вот, что представлял собой А. Д. Протопопов, как министр.
Изящный, светский, очаровательный в обращении, мужчина, 50 лет, А. Д. Протопопов прежде всего был не совсем здоров психически. Он был когда-то болен «дурною болезнью» и носил в себе зачатки прогрессивного паралича, что замечали близкие друзья и знали доктора. Лечился у известного Бадмаева и у психиатра Бехтерева. Некоторые его странности замечались сочленами по Гос. Думе. Премьеры Трепов и кн. Голицын докладывали об его нездоровье Государю. Зимою ему даже было предложено отдохнуть некоторое время от нервного переутомления.
Во-первых, он находился под большим психическим влиянием некоего хироманта и оккультиста, спирита и магнетизера Перрэна.
Карл Перрэн — здоровый, высокого роста мужчина, австрийский еврей, натурализовавшийся в Америке, приезжал в Петроград зимою 1913–14 г., жил в Гранд Отеле и публиковался в газетах как философ и хиромант. Тогда с ним и познакомился Протопопов. Перрэн предсказал Протопопову блестящую карьеру, стал лечить его дочь и наблюдать за здоровьем Протопопова. С января по август 1915 г. Перрэн жил в Петрограде и за ним наблюдало Охранное Отделение, но ничего преступного замечено не было. 15 июня Перрэн вновь приехал через Белоостров в Петроград, был заподозрен в шпионаже в пользу немцев, обыскан и выслан из России, а в начале июля Департамент дал знать на пограничные пункты о воспрещении Перрэну въезда в Россию.
В начале октября Перрэн, узнав про назначение Протопопова министром, прислал ему поздравительное письмо из Стокгольма, напомнил о старом знакомстве и сообщил, что он, Перрэн, как человек науки об уме, «алхимии» и «магнетической концентрации», очень интересуется судьбою Протопопова.
«Вы находитесь, — писал Перрэн, — под влиянием Юпитера. Я проник в вашу душу и нашел, что элементами вашими является честность, сила и стремление к движению вперед.Что вы человек большого упорства и большой силы убеждения...» «Под вашим управлением возникнет с и л ь н а я, н о в а я, с ч а с т л и в а я  Р о с с и я. Правда, путь ваш не всегда будет усыпан розами, работа ваша будет трудна и обременительна, но вы преодолеете все препятствия и все затруднения, предстоящие государственному деятелю...»
Далее «доктор» сообщал Протопопову, что между ноябрем 1916 г. и сентябрем 1917 г. ему грозит болезнь и Перрэн предлагал свои услуги, но только безвозмездно, настолько он интересуется Протопоповым, как «ученый».
Доктор сообщал, «что в продолжение двух ближайших месяцев он будет стараться при помощи сильной астральной, магнетической концентрации, предупредить возможность опасности от болезни».
Протопопов был настолько доволен письмом, что приказал перевести его с английского на русский язык и хвастался им перед друзьями.
В половине декабря Протопопов получил новое письмо, в котором доктор сообщал, что собирается приехать и писал между прочим:
«Помните, что вы в настоящие дни являетесь человеком не только с национальной, но и международной репутацией. Человеком на виду у всего света и если находятся «дурные глаза», то мы будем знать, как с ними бороться». Протопопов хотел было посодействовать приезду Перрэна, но доклад о том, что Перрэн заподозрен в шпионаже, изменил это решение и Перрэну была послана телеграмма, что по обстоятельствам военного времени министр не может оказать содействия к приезду его в Петроград. Вот этому-то «доктору Перрэну» и верил искренни Протопопов. Он верил в его предсказания, верил и в то, что Перрэн оберегает его своими силами и что, в случае какой-либо опасности, Перрэн предупредит его. И когда один из друзей стал предупреждать его о надвигающейся революции, а значит и личной для него опасности, Протопопов лукаво улыбнулся и многозначительно сказал:
 — Нет, дорогой, ведь Он-то блюдет.
На изумленный вопрос — кто ОН, — Протопопов назвал Перрэна, а дальше следовал рассказ о гороскопе, об Юпитере и т. д.
Характерною чертою Протопопова была боязнь общественного мнения. Хорохорясь в Царском Селе по адресу общественников, он по натуре был за них. Он только из карьерных видов ушел из их лагеря. Он боялся их; хитря перед подчиненными, не делал часто того, что обязан был делать, как министр. Вот почему он так отстаивал Гучкова и Коновалова, о чем будет ниже. В душе они были для него свои люди.
Еще в день назначения министром большой портрет Гучкова украшал стену его кабинета. Арест кого-либо из «выборных» казался ему непозволительным.
Выслушивая доклады генерала Глобачева, он старался казаться твердым, отнюдь не либеральным и потому хитрил и лукавил, чтобы оправдать свое бездействие. Чтобы отделаться от надоедливого генерала, он брал иногда несколько подлинных его докладов и при английской записке отсылал их для прочтения Императрице... Можно себе представить, как разбиралась Ее Величество в этих вопросах!
Таков был Протопопов в деле. Ставя выше всего личную карьеру, он, прежде всего, делал всё, чтобы угодить Их Величествам. Он разыгрывал из себя в Царском Селе энергичного, решительного, готового на всякую борьбу человека. Он уверенно и смело лгал, что он всё знает, всё предвидит и, главное, всё предупредит. Чтобы окончательно закрепить свое положение на женской половине, он не стеснялся разыгрывать из себя поклонника памяти убитого Старца. Он делал вид, что верит в его загробные молитвы, уверял таинственно, что Старец руководит им «оттуда». Передавали, что он уверял однажды Императрицу, что видел «астрал» Старца. Публика верила этому».

О ЧЕМ ПИСАЛИ ГАЗЕТЫ 20-ГО ЯНВАРЯ 1917 ГОДА.

«ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЙ ВЕСТНИК»:

«ВОЙНА.

ОТ ШТАБА ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

З а п а д н ы й  ф р о н т.

Наши части, перейдя в контр-атаку, после упорного боя выбили немцев из занятых ими наших окопов восточнее Калнцемского шоссе, после чего на фронте наступило затишье, прерываемое артиллерийской перестрелкой.
Таким образом, прорыв, который сделали немцы восточнее Калнцемской дроги, совершенно очищен от противника, и наши части, после чрезвычайно тяжелой борьбы при сильных морозах и в атмосфере удушливых газов, вновь заняли свои окопы.
Нашими аэропланами сброшены бомбы в мызе Беверк (в 20 верстах западнее Иллукста), причем один из наших аппаратов в этом районе вступил в бой с аэропланом противника и заставил его снизиться в расположении неприятеля, в 10 верстах северо-западнее Иллукста.
Немецкие летчики бомбардировали деревню Теплыя (в 20 верстах северо-восточнее Поставы).

Р у м ы н с к и й  ф р о н т.

Противник в ночь на 18-е января произвел три атаки на наши части, расположенные на высотах в двух верстах восточнее д. Якобени (юго-западнее Кимполунга), но с потерями был отбит.
В бою 17-го января в районе восточнее д. Якобени наши части захватили 11 офицеров, более 1000 нижних чинов, 10 пулеметов, одно орудие, минометы и бомбометы.

К а в к а з с к и й  ф р о н т.

Снежная буря на всем фронте продолжается.

Ч е р н о е  м о р е.

Нашими судами у берегов Анатолии захвачены и приведены 5 шхун, из них три моторных.
 
О ф и ц и а л ь н ы е  с о о б щ  е н и я.

Ф р а н ц у з с к о г о  ш т а б а.

От 18-го января, 11 часов вечера:
В течение дня в различных пунктах фронта, особенно в участках к востоку от Реймса и на правом берегу Мааса происходили довольно ожесточенные артиллерийские бои. Пехотных боев не было. От 19-го января, 1 час дня:
В различных пунктах фронта стычки патрулей, особенно на востоке от Реймса и в районе к северу Альткирха. Повсюду на остальном фронте ночь прошла спокойно.

Д е й с т в и я  л е т ч и к о в.

Подпрапорщик Мадон сбил вчера 5-й по счету германский аэроплан. Ночью 18 -го января один из наших воздушных отрядов сбросил бомбы на железнодорожную станцию и неприятельские склады в Кюржи и Вуайенне, а также на биваки к востоку от Нэля. Один из наших боевых аэропланов выпустил 59 снарядов в неприятельское расположение в Мэниль-Сэн-Никэзе и Эрли на Сомме.

Б е л ь г и й с к о г о  ш т а б а.

От 18-го января:
К востоку от Первиза и к югу от Нордсхооте германские части тщетно пытались после ожесточенной бомбардировки подойти к нашим выдвинутым вперед постам, но были отражены бельгийским артиллерийским и пулеметным огнем. В течение дня происходил сильный артиллерийский бойв направлении Диксмюда и Стеенстрате.

И т а л ь я н с к о г о  ш т а б а.

От 19-го января:
Га трентинском фронте и в Карнии действия  артиллерии с перерывами, во входе в долину Камоника, в горной местности озера Гарда и в верхнем Адидже, на Паль-Пиколо и Целенкофиле.
Вчера на фронте Юлийских Альп, неприятельская артиллерия проявила усиленную деятельность; на Карсо батареи отвечали сильным огнем и привели в расстройство двигавшиеся в тылу войска.
На всем театре этих операций температура очень низкая спускавшаяся в возвышенных пунктах до 28 градус ниже нуля по Цельсию».

«НОВОЕ ВРЕМЯ»:

«С о б ы т и я  д н я.

Наши части, перейдя в контр-атаку, выбили немцев из занятых ими наших окопов восточнее Калнцемского шоссе и заняли вновь свои окопы.
Три атаки противника на наши части на высотах восточнее д; Якобени отбиты с большими потерями.
В бою 17 января восточнее д. Якобени наши части захватили 11 офицеров и более 1.000 нижних чинов, пулеметы, орудия и т.д.
Нашими судами у берегов Анатолии захвачено 5 шхун.
Румынский король Фердинанд посетил передовые линии румынского фронта и раздавал знаки отличия офицерам и солдатам.
Попытки наступления германских частей к востоку от Первиза и к югу от Нордсхооте были отряжены бельгийским артиллерийским огнем.
Германия сообщила нейтральным странам, что с 5 февраля центральные державы будут вести беспощадную подводную войну.
Английский министр блокады лорд Роберт Сесиль произнес речь о значении блокады.     В Дерби арестованы три женщины и мужчина по обвинению в заговоре с целью отравления Ллойда-Джорджа.
Из Варшавской губернии вывезено в Германию более 100 тысяч рабочих.
Южно-германской лигой опубликовано воззвание с требованием о низложении Гогенцоллернов и объединении южной Германии».

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ МИНИСТРА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ Н.Н. ПОКРОВСКОГО:

«Независимо от всех указанных вопросов, касавшихся уже существующих государств, на очереди стоял вопрос о будущих государствах и прежде всего о Польше. Германия, оккупировавшая Польшу, провозгласила в это время ее государственную самостоятельность, но под непосредственным германо-австрийским протекторатом.
Это провозглашение до заключения окончательного мира вызвало общее негодование. Несомненно, это был акт произвольный и незакономерный. Такие вещи можно обещать, как это было сделано в известном воззвании вел[икого] князя Николая Николаевича, но окончательное постановление и преждевременно, и недопустимо. Русские поляки очень решительно высказались против этого произвольного акта устами депутата Гарусевича в Государственной думе. Но я не могу не сказать по этому поводу, что и сами мы были здесь немало виноваты. Начать хотя бы с воззвания вел[икого] князя главнокомандующего. Говорят, оно было необходимо для наших военных успехов, склонив в нашу пользу польское население.
Однако я, с другой стороны, слышал, якобы вел[икий] князь вовсе не настаивал на издании воззвания, что он даже дважды переспрашивал высшее правительство, выпускать ли его. В политическом же отношении оно очень обязывало осуществить то, что, вероятно, нам и не удалось бы вовсе. И действительно, после занятия Польши германскими войсками мы оказались в очень глупом положении. Немцы же издали свой указ лишь тогда, когда по многим соображениям могли считать, что Польша останется за ними. С другой стороны, провозгласив наши намерения относительно Польши, мы чрезвычайно напортили себе в Галиции, послав туда целую массу националистов, которые вообразили себе, что, наконец, нашли широкое поле для своих полонофобских упражнений.
Разумеется, при таких условиях всякое доверие к будущей русской политике в Польше должно было совершенно ослабеть. Затем, воззвание главнокомандующего, вызвавшее такой восторг, не имело, к сожалению, никаких дальнейших последствий, кроме подтверждения Горемыкиным намерений правительства с кафедры Государственной думы в 1915 году. Поляки усиленно настаивали на оформлении мысли русского правительства. Около Государя было их немало: граф Велепольский, граф Замойский и др[угие]. Велепольский успел вырвать у Государя некоторые фразы, которые толковал в смысле организации будущей Польши на началах полной независимости от России. Об этом он сообщил мне даже письменно.
Считая, что особенно после германского акта сказать свое окончательное слово для нас совершенно неизбежно, я доложил князю Голицыну, а он, с моим заключением, Государю о необходимости образования под его, Голицына, председательством Совещания для обсуждения польского вопроса. Это Совещание и было, действительно, образовано в составе, кроме кн[язя] Голицына и меня, председателей Госуд[арственной] думы Родзянко и Госуд[арственного] совета Щегловитова, гос[ударственного] секретаря Крыжановского, И.Л. Горемыкина, быв[шего] министра иностранных дел Сазонова, мин[истра] вн[утренних] дел, которого заменял его товарищ Анциферов, ис[полняющего] об[язанности] начальника Штаба верховного главнокомандующего Гурко и воен[ного] министра Беляева – вот, кажется, и все.
С ген[ералом] Гурко мне пришлось подробно беседовать по этому вопросу еще до совещания. Это был чрезвычайно симпатичный человек, этот ген[ерал] Гурко: умный, живой, стремительный, как его брат, душою болеющий за направление нашей общей политики, видевший ее опасность. Вместе с тем, в отличие от массы наших высших генералов, это был искренний человек присяги и горячий патриот, не постеснявшийся сказать правду господину Керенскому и попавший за это в крепость. Однако в вопросе о Польше мы с ним разошлись. Под влиянием своего брата Владимира Иосифовича (тот сам мне говорил) он выступил защитником проекта полного отделения Польши от России не только в гражданском, но даже в военном и династическом отношениях. По его убеждению, такое коренное отделение Польши не могло послужить примером для других окраин России. Напротив, объявление ее автономии в той или иной форме зависимости от России вызвало бы и со стороны Литвы и других окраин претензии на автономное устройство, т. е. грозило повести к разложению России на автономные части.
Этой точки зрения придерживались также Щегловитов, Крыжановский и Беляев. Я и Сазонов, мы стали на противоположную. Мы не видели особой опасности в стремлениях разных окраин к автономному устройству только потому, что такое устройство дано Польше: ей оно было обещано, а им нет. Наконец, огромная разница – будущее польское государство основывалось на исторических традициях, которых ни у Литвы, ни у Прибалтийского края не было. Литва была самостоятельным княжеством тогда, когда у нас были еще уделы. Следовательно, если дать ей автономное существование, то на том же основании пришлось бы его дать и бывшим уделам.
Очевидно, это значило бы идти слишком далеко: автономное устройство Польши ни для Литвы, ни для русских уделов примером быть не могло. Если же речь шла бы о введении не только в Литве, но и во всей России широкого местного самоуправления, то, по моему мнению, для этого очень и очень наступило время: местная жизнь настолько усложнилась, что руководить всем из одного центра, хотя бы в нем и было представительное собрание, избранное всеми частями России, в высшей степени затруднительно. Напротив, выделение Польши в совершенно ничем не связанное с Россией государство повело бы к возникновению в Польше стремлений к собранию всего количества земель, когда-то входивших в состав Польского государства, т. е. Литвы, Белоруссии и т. д.
Наконец, мы с Сазоновым считали, что ни совещание, ни даже высшие учреждения не вправе распоряжаться так территорией России, чтобы окончательно и бесповоротно отделять от нее целые области, бывшие под русской державою. Тогда бы возник естественно вопрос о том, почему бы и Финляндии не даровать полной государственной самостоятельности. Поэтому мы полагали, что Польше должна быть дарована независимость местного законодательства и управления, кроме общегосударственного законодательства. Затем, общегосударственное единство знаменовалось бы общностью международной политики, общей армией, общей таможенной чертой, общей монетной системой и общей с Россиею династией.
К нашему мнению примкнули Горемыкин и кн[язь] Голицын, и в виде двух мнений журнал должен был поступить на высочайшее одобрение. Не помню теперь, к которому из двух взглядов примкнули Родзянко и Анциферов.
Теперь, когда Россия развалилась на части, все эти суждения имеют только историческое значение».