Контейнер для умирающей любви. Мама. Часть 2

Наконец-то все вышли, чтобы мы могли поговорить. Смешно. Поговорить с неживой мамой. Никогда так не говорила. Говорить – это только с живым? Или тут приставка ПО мешает? Помешает? ПОговорить – это вместе, а говорить – это можно и в одиночестве, просто произносить текст, выговориться. Но сегодня хочется именно поговорить. Никто не ПОмешает. Как у них там называется, у вдруг ушедших навсегда, когда помолчать рядом с неживым? Траурная минута молчания? Не дождетесь. Или может еще «посидим и в тишине»? – Ты помнишь любимый стишок?

Мама спит, она устала…
Ну и я играть не стала!
Я волчка не завожу,
А уселась и сижу.
Не шумят мои игрушки,
Тихо в комнате пустой.
А по маминой подушке
Луч крадется золотой.
- прямо как сейчас!
И сказала я лучу:
– Я тоже двигаться хочу!
Я бы многого хотела:
Вслух читать и мяч катать,
Я бы песенку пропела,
Я б могла похохотать,
Да мало ль я чего хочу!
Но мама спит, и я молчу…

Ну нет. Домолчалась. Поговорим. Ничего, я привыкла так с детства - говорить иногда в молчание. Человек есть, а тишина, как будто никого. И я говорю, говорю – а что делать? Вдруг все-таки прислушиваются? Просто может сейчас я говорю, а потом когда-нибудь со мной. Посею, так сказать, зерно разговора и потом пожну. Когда уже не надо. Смешно.

Я давно хотела тебе сказать. Просто так. Как раз о молчании. Ты всегда так трогательно гордилась собой: «Я никогда не била тебя, никогда не наказывала». И я соглашалась, кивала в ответ. Да. Но ты не думала про молчание? Нет? Правда? И с тобой никогда не молчали? Подожди, ты что, правда считала, что молчание во благо и в такой тишине нет боли? И для тебя молчание - не наказание, а просто тишина? Да не верю я! Ты еще скажи, что думала, можно просто помолчать несколько дней и все пройдет само? Время подотрет? А может ты вообще не думала обо мне, ты просто хотела молчать и все? А меня как будто и нет! Стирала меня, удаляла меня просто. А я была рядом! Ты понимаешь, что это и есть как будто избить ребенка. А-а-а-а! Больно! Даже от воспоминаний больно мне, понимаешь?

А вот сейчас? Тоже не наказываешь? Просто не отвечаешь. Просто сейчас не можешь уже. Нечего сказать – уважительная причина. Но тогда-то могла? Что за бред – молчать, когда столько всего нужно сказать. Растолкать тебя хочется, чтобы договорить. Но и так сойдет. И я не буду молчать. Я буду говорить с тобой. Мне дофига есть чего сказать. Можешь просто лежать, но ты будешь отвечать. Да-да-да. Пусть как обычно. В моей голове. Сама дострою. Сама все за двоих.

Открою тебе тайну – я потом так всегда делала, когда научилась. Сначала не умела, а потом научилась – так легче терпеть тишину. С тех пор я не боюсь ее - тишины. И теперь для меня настоящее молчание бывает, только если я сама этого захочу. Понимаешь? Кто-то молчит мне в ответ, а мне все равно. Вначале только перестроиться надо на этот разговор внутри, адаптироваться, и все в порядке. Поэтому наши паузы стали так затягиваться. Ты ждала, наверное, думала, когда же я, как и раньше, приду каяться, начну молить о прощении. А я не шла, потому что уже давно все обсудила с тобой в моей голове и не было нужды идти на поклон. Такой поворот на сто восемьдесят градусов. Теперь ты ждала, а я жила. И эти игры в молчанку закончились. А сейчас снова.
 
Но я понимаю, сейчас другое. Сейчас я и чувствую по-другому. Как будто это ты ждешь и как будто это я должна договорить. А то потом уже не получится так напрямую, когда ты так близко ко мне. Так что поговорим.
Ничего, что я с тобой тут так? Как в детстве. Вспомнила сейчас, как мы с тобой по вечерам трех мушкетеров смотрели. Помнишь? В комнате темно, только серый экран телевизора светится, пестрит. На стенах и потолке странные космические серые блики. Как серое северное сияние. И мы с тобой рядом на огромных подушках. Уютно и тепло. А может мне тогда только казалось, что подушки были такими огромными?

Хорошо мы сидим, мам? В смысле, ты лежишь, а я с тобой рядом. Уютно. А то ты все в кресле, я на диване, всегда отдельно. А так хотелось сесть рядышком, но в одно кресло никак. Наверное, в детстве бы поместились – ты потоньше, я поменьше...

Мне с бабушкой как-то проще было: я прыгала к ней в кровать по утрам со своей подушкой, уютно, лежим, а она мне пальцы считает:
«Раз, два, три, четыре, пять,
Мы идём грибы искать!
Этот пальчик в лес пошёл,
Этот пальчик гриб нашёл.
Этот пальчик чистить стал.
Этот пальчик жарить стал,
Этот пальчик всё съел,
Оттого и потолстел».
Бабушка за пальцы меня дергает, разными голосами говорит, мы хохочем. А еще хохотали, когда мне казалось, что она слова путает и говорит не «жарить стал», а «зайцем стал». А она потом так специально стала говорить. Она специально ошибалась, чтобы меня расхохотать и проигрывала часто, чтобы я лучше ее как будто. Я не любила, когда она проигрывала. Мне играть нравилось, когда просто вместе и когда битва честная, а она думала, что мне важно выиграть. Смешная бабушка. Нет. В жизни может я бы и хотела все время выигрывать. А в игре – нет. Игра и так в удовольствие. И она это тоже поняла и перестала. А так мы с ней прямо до слез смеялись – много такого помню. А с тобой не вспомню. Не пойму, почему - не помню. Может и с тобой смеялись, может просто сейчас так грустно и не вспомнить. Я бы и на бабушкиных похоронах не вспомнила про зайца. А то бы рассмеялась до слез, как сумасшедшая.
 
Не обижайся, что я про бабушку вспоминаю. Оно само как-то. И раньше, когда ты… когда.  Живой же я тебе об этом не рассказывала? Как будто чувствовала, что не надо. Странно. Как будто вину чувствовала, что мне с бабушкой хорошо, а как будто только с тобой должно быть хорошо. А еще, потому что ты не любила ее и обижалась, а я любила. И как будто предавала тебя. Так и думала, что делаю что-то против тебя, обижаю тебя, что я предательница, раз бабушку люблю.
Но ты же сама это сделала – толкнула меня к ней. Бросила меня. Сама и бросила. Когда, наверное, нужна была мне очень. Неужели и правда это по-другому нельзя было решить? Я на три дня от годовалого сына уехала – чуть с ума не сошла. А ты тогда на три месяца пропала. Знаешь, мне сейчас показалось, ты не могла сама такого придумать. Ты говорила, как любила меня. Разве может любящий человек просто расстаться на три месяца? Ты же не могла сама! Ты говорила, надо было на работу уже. А я маленькая и меня с кем-то надо оставить. Один вариант – бабушка. А она на лето уезжала всегда. Вот и все. Сказала: «Только если со мной. Все нормально будет». И ты не хотела, но отдала.
Так было? И никого рядом, кто бы сказал – так нельзя. Наоборот, все поддержали: «Что ты мучаешься! Все так делают и ничего!». Как бесит меня это «Все так делают и ничего!».
«Всех били в детстве – и ничего, здоровые выросли!».
«Все мы воровали в детстве – и ничего».
«Все мы врали, все мы ломали деревья, все мы мучали животных…».
Но не надо на всех перекладывать!
Раз делали так, то твари! И нечем тут хвастаться!
И вообще «Все мы» - это просто единение в оправдание себя. Раз все, значит и мне можно. И значит ЛИЧНО Я не ничего плохого не делаю!». Как разрешение. Великое заблуждение стадности.
И Спок, наверное, во главе всего этого. Спок, говорю – вон, на полке стоит. Он главный советчик, который на видном месте у каждого был в доме. Прямо как библия. Не спорю, у него и хорошее было. Но есть и такое:
«Попробуйте не подходить к ребёнку сразу, как только он начал плакать. Дайте ему возможность успокоиться самостоятельно. Иногда ребёнок может плакать так сильно, что его рвёт. Спокойно уберите рвоту и выходите из комнаты».
И как это понять: только начал плакать и до рвоты сразу?  Или по Споку он таким образом пытается успокоиться?! Да он не успокоился, если плакать перестал, он просто устал от слез. Ты когда-нибудь уставала от слез? Цепенела от слезной усталости? Когда сил больше нет. А главное, чему ребенок так учится? А еще главнее – как родителю это слушать, когда любимый ребенок так рыдает, что аж до рвоты. Родитель при этом где? Что делает? «Я спокоен, я совершенно спокоен!» - так что ли? Да тут можно совсем сдвинуться, разве нет?
Как жалко, что ты молчишь теперь.
 
За тобой приедут скоро. Не бойся…
Кстати, как же так - скорая не приезжает уже несколько часов? Суки! Да, они суки! Как хочу - так и говорю! Ведь они, наверное, еще успели бы тебя спасти! Они твари, твари, твари! Хорошо, не буду. И плакать не буду. Они твари. Думаешь им Аня сказала признаки, и они поняли все? Поверили на слово ей? Она кто – врач? Да она мне не могла точно сказать! Твари. Мама… Мама…

Приедут, прищепки прицепят на ноги, на руки, как папе тогда. Последний раз. А потом так: «Соболезнуем». И писать сядут. И как будто все.
Скажи, а когда к папе они приехали, ты тогда думала, что и к тебе так же потом? Загадывала, те же приедут или другие? Нет, наверное, тогда не до этого. А дедушка когда?

Вот тогда совсем мрак был. Дома никого, только мы с ним вдвоем… Я тогда долго думала, что это я недоглядела, я виновата в его смерти, я и сейчас иногда так думаю. Не то, что я убила, а я не спасла. Тебе никогда не говорила – боялась, если начну объяснять, ты поверишь и возненавидишь меня. Я бы возненавидела, если бы мне так. Вот мы и молчали поэтому, чтобы не возненавидеть. А теперь говорим. Но поздно. Почему нельзя говорить и не возненавидеть? Говорить и продолжать любить? Ладно, ладно. Я так боялась тогда, когда ты прибежала с работы и стала расспрашивать меня, что да как. Думала, что ты уже подозреваешь меня и скажешь: «Вот, так и знала – ничего тебе и дедушку доверить нельзя». И я не выдержу этого. Как ты не выдержала и потом лежала тут после всего трупом в темноте. Мне казалось, месяц. Но может и казалось. Трупом лежала. На боку – не как сейчас. Даже не плакала – трупы не плачут. Вот тогда страшно было. И я опять боялась, что все из-за меня. Я и сейчас думаю, ты винишь меня, что сейчас все из-за меня. Это же я бросила тебя, а должна была ухаживать, пока не придет Аня. А то вдруг что случится. А я сбежала. Правда, так и есть. Значит, виновата.

Я не хочу больше ничего скрывать. Я бы и раньше не скрывала. Если бы знала, что все мои разговоры не убьют тебя. Я скрывала, чтобы уберечь. Не веришь? Думаешь, просто от страха, что ты накажешь меня, я боялась и прятала правду? А нет. Я всегда думала, что мои слова могут тебя убить. Разволнуешься и… Ведь потом это твое «зачем ты меня мучаешь» и светопредставление с истерикой, ручьями слез, хлопаньем дверями. А я всего лишь высказала свое мнение, отличное от твоего! Или хотела что-то спросить, о чем ты не хотела говорить. Но мне-то это важно было. А потом уже я стала скрывать – нафига мне эта беготня и крики. Нервные клетки не восстанавливаются. А теперь тебе деваться некуда от меня – вот и слушай. Слушай меня, пожалуйста. Я верю сейчас, что еще не поздно. Спасти поздно, а так ты еще здесь. Просто по-другому. Поэтому мне надо говорить тебе. С тобой, понимаешь?!
Я все время думаю об этом. Думаю, тут есть что-то важное.

Помнишь, ты меня бросила? Да, тогда это было не так. Называлось не так. Я понимаю. Да. Ты не хотела. Просто все по-другому тогда было. Работа. Не перебивай меня, пожалуйста. Да. Декрета не было. Дай же мне сказать! Да-да-да. Бла-бла-бла. А теперь к фактам! Ты на все лето отправила меня на юг, с бабушкой. Мне только год исполнился. Я говорить умела? Немного? Ходить чуть-чуть. Совсем маленькая. И вот ты была-была, и все. Я так привязана была к тебе. И вдруг тебя нет. Да, бабушка не чужая, часто приезжала, конечно, конечно. Но я же любила тебя. Это все равно, что любимый говорит – я бросаю тебя, но вот тебе другой хороший человек. Живи! Не навсегда же? Еще встретимся! Но я-то откуда знала. Я знала то, что видела. Тебя нет, мне плохо – не есть, ни спать – все плохо. Смешно: у всех первое слово мама, ну папа, какие-то еще близкие варианты. А у меня – Ленин! Ленин, понимаешь?! Самый близкий друг мой. Помнишь, я отказывалась тебя потом узнавать? Ты мне сама это говорила. Ты мне – Сашенька. А я к бабушке и в рев. Конечно, я не помню этого, но ты так говорила. На самом деле все не так было. Это ты решила, что я плачу и прячусь, потому что не узнаю. А было по-другому. Я думала тут. Могло быть по-другому. Я просто была уже бабушкина, и она была моей. И теперь потерять еще ее… Лучше остаться между… А ты решила тогда, что я не узнаю, и, когда потом рассказывала мне об этом, я все время чувствовала себя предателем. Правда-правда. Ты рассказываешь, смеешься, как я от тебя пряталась. А мне не смешно. Как будто ты тут страдала без меня, а я забыла тебя там, на югах, и с бабушкой веселилась все лето. Я предатель. Я снова виновата перед тобой.

Вот сына тебе в год оставила. Да, прямо как ты. Но только я на три дня. Так надо было. Отдохнуть надо было впервые за год. У тебя более уважительная была причина, а я бросила из-за отдыха, я сама знаю, не об этом сейчас. Так вот, бросила на три дня, мучилась все три дня, как он там без меня. А потом приехала, дверь открываю, а он стоит в какой-то рубашечке фланелевой и колготках – ты постаралась. Я никогда его так не одевала, потому что как будто брошенный так, несчастный. Он стоит, а глаза большие – на пол-лица и серьезные-серьезные. И не радуется, что я пришла, а просто смотрит. За стеночку держится и даже не подходит. Пальчиками по стеночке так елозит и смотрит. «Не простит» - промелькнуло тогда в голове. Даже если подойдет сейчас – не простит, что бросила. Знаешь, почему подумала так? Потому что я так про нас с тобой думала, что я не простила. Не назло не простила, нет. Не смогла. Непрощение у меня внутри, как шрам напоминания. Непрощение лежит на дне меня рыбой глубоководной, и поэтому простить не могу. Это не про слова: «Я тебя не прощу – я тебя не прощаю!». Слова на поверхности плещутся. Какая разница – прощаю, не прощаю. Если в глубине другое чувствуешь. Я просто искренней быть не могла. Искренне прижаться, обнять, поцеловать. Как будто в этот момент исчезали чувства, потому что у меня эта рыба на глубине. Тяжелая, ощутимая, но невсплывающая. Неужели ты должна была умереть, чтобы она всплыла?! Вот сейчас я же не чувствую этого. Волосы твои глажу, руку, обнять тебя могу – и искренне все. Как будто только теперь чувства совпали с действиями. Рыба уплыла. А до этого никак. Вот почему я говорю все это. А может быть, если бы раньше ты смогла все это выслушать – и тогда бы все совпало. Мне так надо было поделиться этим всем, но ты бы не поняла. Может поняла бы, но не смогла усвоить и расстроилась сильно. Тогда зачем? Я рассказала бы, чтобы разрушить эти границы, а ты обидой выстроила бы новые! Господи, как же трудно, когда любимый человек не может тебя просто понять. Как есть понять и все.
 
Ну вот снова мне тяжело говорить с тобой. Снова в голове твое: «Зачем ты меня мучаешь!» Да не знаю я зачем! Я не знаю, правда. Я пытаюсь разобраться, просто разобраться, и это все получается само, видимо, потому что было очень много больных чувств, и я без них теперь не могу. Я не назло. Я не назло. Вот ты не назло сегодня ночью вот это все? И я не назло. Я просто хочу рассказать тебе о чувствах. О всех своих чувствах, которые копились и остались невысказанными - их много очень. И эти тоже. Я так ждала тебя тогда. Я слов этих сказать не могла, потому что нет таких слов у ребенка. Но я точно знаю, что ждала каждый день, надеялась, что ты придешь. И каждый день был длинный, как месяц – так всегда, когда ждешь. Я теперь это точно знаю. Представляешь, как долго я ждала, если каждый день, как месяц? Девяносто месяцев! Семь с половиной лет. А мне всего год был. Как это – ждать семь с половиной лет? Ждать, реагировать на каждый стук, скрип, знакомый запах, знакомый голос. Бабушка говорила, что я много плакала и никто не мог заставить меня улыбнуться. «Ты все время была очень серьезная или плакала». Интересно, я тогда до рвоты, как у Спока? Хотя бабушка не дала бы до рвоты.

Кстати, тренировка ожидания даром не прошла – зато я теперь умею ждать целую вечность. Это моя новая херня. Все живут, а я жду. Я равно ожидание. Это функция теперь встроена в меня навеки. Со мной и умрет. Потому что я тупо верю, что в конце концов все будет хорошо. Не мозгами верю, мозгами как раз не верю. А там, внутри - кишками. Или у меня душа в кишках. Даже сейчас не могу поверить, что все, поэтому и говорю. Смешно.

Что-то тишина там такая – наверное, на улицу вышли. Покурить. Без тебя. Хорошо, что ты бросила тогда. Блок целый оставила, но не соблазнилась. Я так не могу. Нет, не курю, конечно. С жвачками не могу – если пачку вижу, то и сжую всю. Ты молодец. Я же говорила, что ты сильная. Ну это со всеми бывает. Но ты сильная все равно.
Волосы у тебя такие тонкие. Раньше жесткие были, как щетка. А теперь тоненькие, как шелк. Я не знала.
Как хорошо, что они там, а мы тут. Я бы хотела, чтобы никто не приходил больше и не приезжал. Только мы вдвоем тихо тут посидим. А потом, чтобы все кончилось. Просто свет погас и занавес закрылся. Конец.