Ряженые

Вечерело. Час пик наступал.
У станции метро жизнь бурлила, народу было очень много. Одни в одну сторону бежали, другие в другую, третьи поперёк шастали, четвёртые по диагонали, пятые вообще какими-то невероятными зигзагами стремились всех обогнать. Всё крутилось и сверкало. Как детском в калейдоскопе.
 
Среди снующих туда-сюда людей виднелись замершие на миг «оазисы» с так называемыми зазывалами, которым начальством было поручено сбыть тот или иной товар. Эти зазывалы были обвешаны спереди, по бокам и сзади цветными плакатами, транспарантами, лентами и шарами. К тому же свой товар они рекламировали ещё и через мегафоны. Шум стоял до потолка. Зеваки толпились. Кто-то сам останавливался глянуть, пощупать, прицениться. Кого-то зазывалы руками насильно тормозили.

Они, эти бесогоны, цеплялись буквально к каждому прохожему, к каждому встречному-поперечному, настойчиво предлагая свои замечательные, по их словам, товары и услуги: визитки, различные удостоверения, вузовские и академические дипломы, всевозможные аттестаты и свидетельства; установку окон, дверей, стеллажей, лестниц, ограждений; окраску волос, наращивание ногтей, изменение формы носа и ушей. И много чего другого они предлагали, предлагали и предлагали.

Василий Никанорович кое-как отбился от этих чёртовых прилипал. Вырвался он из лап этих прилипчивых продавцов и ряженых работников неких сомнительных фирм… и теперь с огромным усилием продирался сквозь толпу в метро. Невероятных трудов ему это стоило. Час пик – это тебе не хухры-мухры.

Наконец ему, бедолаге, рабу божьему, удалось влиться в поток, который двигался в нужном ему направлении. Ну и слава богу…
Нескончаемая людская река текла в сторону входа. Она сужалась, распределялась на меньшие потоки, просачивалась сквозь стеклянные двери, чуть приостанавливалась у турникетов и затем ниспадала по лестнице-чудеснице в подземные глубины. В казематы. Но красивые и прекрасные. С лепниной шикарной. С барельефами и горельефами на разные библейские, прозаические или героические темы. С позолотой. С арками и парапетами. В общем, с роскошью…

А из других дверей, на которых облупленно-красным было начертано «Выход» периодически происходил выплеск порций плотной и потной разноцветной человеческой массы, постепенно уменьшающейся по размерам и растворяющейся в окружающей толпе, в прилегающем пространстве.

Через некоторое время выплёвывалась новая порция. Следом другая. Потом третья. Затем очередная… И так без конца. Поезда приходили ритмично, по расписанию.

***
Василий Никанорович вместе с другими такими же рабами божьими окунулся в бескрайний мир чудесной и волшебной подземки.

А там… а там… неизвестно, кого было больше: пассажиров или инвалидов… Эти инвалиды, одетые в воинскую форму с орденами и медалями во всю грудь, шарахались по залу туда-сюда… вдоль и поперёк… по диагонали и зигзагами… Кто на коляске, кто на костылях… а некоторые без ног… на низеньких скрипучих тачках… Зрелище не для слабонервных. То ли и правда это герои войны… то ли ряженые… Поди, разберись.

Вскоре поезд очередной прибыл. Двери открылись. Рванули туда все: и пассажиры, и геройские инвалиды на колясках, костылях и тачках.

Потная толпа подхватила Василия Никаноровича, подняла, захватила в свои тесные объятья и занесла внутрь, в самое нутро.

Он даже глазом моргнуть не успел. И вот он… там… Повезло…

В вагоне свободное местечко каким-то фертом рядом оказалось. Ого! Вот как! Чудо чудное свершилось. Диво дивное произошло.

Боженька, вероятно, постарался, помог уставшему человеку.

Поезд тронулся. Бежал он… бежал… поскрипывая и подпрыгивая…

По мере движения к конечной станции народу в вагоне становилось всё меньше и меньше. Это пассажиров становилось всё меньше и меньше. А ряженых наоборот… всё больше и больше. Они на каждой станции садились. Ох и ах. Кого только тут не было… Всех мастей попрошайки собрались… Со всего мира съехались…

На одной из остановок в заднюю дверь вошла молоденькая девчушка в розовой курточке, такой же шапочке с помпончиками и синих в обтяжку брюках. Стопы её ног невероятным образом были вывернуты вовнутрь и казалось, что она вот-вот должна упасть то ли вперёд, то ли назад, навзничь она должна грохнуться.
Бедняжка!! Ну как же так… Вот беда-то…

Косые глаза широко раскрыты и уставлены куда-то вверх. Выглядело так, будто она что-то внимательно рассматривает на потолке. Или мух считает. Или молится…

Как только поезд тронулся, девочка-подросток, ступая с большой осторожностью и крепко держась за поручни, медленно двинулась по проходу. При этом всё её хрупенькое тельце трепыхалось, змеилось и виляло на пританцовывающих ногах. Беда… Ох… беда…

Она извивалась, как на шарнирах, и передвигалась подпрыгивая, словно под ней были невидимые или хорошо упрятанные пружины.

Тоненьким визгливым голосочком девонька жалостливо рассказывала про свой недуг, про то, как её бросили родители, как она недоедает, что ей очень тяжело живётся и как ей вообще трудно.

Доверчивые сердобольные граждане-товарищи поневоле обращали на неё особое внимание и в обязательном порядке помогали кто чем может на излечение, на пропитание, на хлебушек… на одёжу… на обутки… на игрушки… на просто так...

Девочка охотно принимала подаяния и в тот же миг благодарила. Умилённо она смотрела на дававших косыми своими глазками, жалостливо кивала головкой, пыталась перекреститься сухонькой своей ручонкой и помахать ей дающим людям.

Если какие-либо «несознательные элементы» не обращали на неё абсолютно никакого внимания, опускали голову или вовсе отворачивались в другую сторону, она, божий одуванчик, принималась надрывно и пронзительно кричать, протягивая к ним свою махонькую ручонку с раскрытой ладошкой, пытаясь при этом переорать шум поезда и выдавить-таки слезу милосердия из глаз всё же добрых и отзывчивых на чужие страдания пассажиров. Иногда это у неё получалось… удавалось ей выдавить слезу у людей.

В середине вагона убогая тинейджерка лоб в лоб столкнулась с другой женщиной, но гораздо старшей, которая тоже просила подать милостыню.

Нежелательных эксцессов, к счастью, не произошло. Они разошлись без обоюдных притязаний и с миром. Как в море корабли.

Вторая попрошайка была вся в чёрном (в длинном) и с лыжной палкой в руке, которой ощупывала путь впереди себя. Видом своим и лицом она здорово походила на знаменитую боярыню Морозову с картины Сурикова.

Эта просительница, по всей видимости, тоже вошла в вагон на той же станции, только в переднюю дверь. Но, в отличие от молодой, шла молча.

Слепая вообще ничего не произносила, только водила по полу своей алюминиевой клюкой. И слегка улыбалась тяжёлой золочёной челюстью.

На ней было надето чёрное пальто, чёрная длинная юбка, чёрный кашемировый платок, чёрные зеркальные очки и… красные итальянские кеды, а на шее висел лист бумаги в прозрачном пакете.

На листе – напечатанное на компьютере крупным жирным шрифтом обращение: «Помогите на пропитание. Христом богом прошу. Умоляю. Заклинаю».

На руке болталась видавшая виды матерчатая сумка с открытым зевом.

Пассажиры суетились, доставали деньги, подавали им обеим.

У Василия Никаноровича в кармане нашлась какая-то мелочь, и он разделил её между двумя страждущими.

И первой, и второй он помог, чем мог. Каждой дал по щепотке.

Молоденькой девчушке с вывернутыми конечностями подал денежки прямо в отворённую настежь ладонь, а незрячей дамочке опустил оставшиеся монеты в раскрытый рот затасканной до голубого глянца торбы.

Слепая прошла дальше по вагону, а девчушка на приплясывающих выкрученных наизнанку ногах приблизилась к передним дверям и остановилась.

Василий Никанорович исподтишка стал за ней наблюдать, пытаясь понять, что же такое случилось с её ножками, почему их так покорёжило…

Он сидел, с горечью смотрел на её такое страшное уродство, на её несовершенство, и вдруг, к своему великому удивлению и крайнему изумлению, заметил, что стопы у этой хворой девчушки понемногу начали выпрямляться и к моменту открытия дверей пришли в нормальное положение, установились совершенно ровно! Как у известного бравого солдата Швейка, стоявшего по стойке смирно перед командиром. Нога к ноге! Как надо! Как по военному уставу! Ровно! Абсолютно! Ровнёхонько… – ровней не бывает, как и у всех обычных людей, живущих на этой прекрасной, но грешной земле.

Сражённого увиденным Василия Никаноровича словно током электрическим ударило. Садануло! Шандарахнуло! Звездануло!

Его подбросило к потолку вагона, сердце ёкнуло и замерло, он даже поперхнулся.

Шлёпнулся вниз… на диван… на своё место… и… продолжал сидеть с открытым ртом и непонятным чувством в голове.

А недавняя хромоногая юная и кривая «инвалидка» лихо сквозанула из вагона и растворилась в толпе многочисленных пассажиров.

Слепая мадам к этому времени уже находилась в самом конце вагона, и Василий Никанорович не видел, как та выходила на перрон.

Да ему и ни до этого было. Он находился где-то там… далеко… высоко…

Да уж… Вот как бывает… Метаморфозы в метро, однако, происходят…