Парад Теней

Старик бежал по заснеженной степи, наполненной ледяным ветром. Распахнутый полушубок обнажал худощавое, покрытое синяками и ссадинами тело. За его спиной едва-едва чернели шапки домов, выглядывающие из-под сугробов: надвигающаяся вьюга наполнилась силой, накрыла собой небольшую глухую деревеньку.
Старик бежал к небольшому лесу, не оглядываясь, не чувствуя злого жалящего холода, впивающегося в оголенное тело. Услышав пронзительный свист и крики, он охнул, дернул головой, чуть не потеряв криво сидящую на ней шапку, и со всей силы припустил дальше.
Подернутые снежной насыпью макушки здоровенных елей были недвижимы, еще не знакомые с бешенством вьюги. Тихое мирное место впустило в себя старика. Он знал, что здесь водятся дикие звери, но даже они не страшили его так, как гнавшиеся за ним люди.
Перед глазами мелькали ветки, покрытые колким льдом и бьющие его по лицу. Калоши проваливались в белоснежное покрывало, казавшееся пушистой ватой, но на самом деле жалящее похуже сотен ос. Старик пробирался вперед: постепенно его бег сменился быстрым шагом, а затем шаг превратился в медленную борьбу со снегом, которого становилось все больше и больше. Старику казалось, что он уже и не в заснеженном лесу, а словно в бане – по его лбу катился пот, полушубок намок и отяжелел, а глаза слепило – ледяная сказка обратилась вдруг в сияющий плен, из которого было очень трудно выбраться.
- Хватай его!
Голоса звучали все ближе и ближе. Старик тяжело застонал, собирая крупицы сил, и рванул вперед. Ноги, с таким трудом двигающиеся еще пару мгновений назад, словно сами по себе зашевелились, зашагали, затопали по лишь им одним ведомому пути. 
И предстала его глазам небольшая поляна, где замерши спало покрытое блестящим льдом озеро. Морозный воздух гулял над ним, и казалось, будто ласково напевал ему колыбельную.
- Кто мешает мне спать? – медленное, размеренное раздалось над озером, а затем эхом прокатилось по пролеску.
Лед треснул.
В это же мгновение грубая разбойничья рука схватила старика за шею. Крепкая злая сталь, каждый день пившая по нескольку ведёр человеческой крови, прижалась к его горлу. Он захрипел, но разбойник шикнул на него, тревожным взглядом вглядываясь в заснеженные ветви елей, окружавшие их.
- Гнат! – негромко произнес он. Послышались тяжелые шаги, и на поляну вышел его подельник: тучный мужик в черной одежде со злыми серыми глазами и шрамом поперек лица.
- Чего тебе, Оп? – сурово спросил он, но тут же смягчился, когда увидел старика. – Нашел-таки беглеца!..
Тихий смех ветром пронесся по поляне.
- Ты слышишь? – спросил дрогнувшим голосом побледневший Оп. Ничего не ответив, Гнат вытащил из старых потрепанных ножен небольшой кинжал. Изогнутое, изрядно поржавевшее от времени лезвие глухо звякнуло.
- Погляди, чево там.
- Сам знаю! – рыкнул на него Гнат.
Глухо скрипнул под его старыми сапогами снег. Громко застрекотала сорока, но этот звук был глухим и одиноким, словно доносился сквозь толщу воды. Все вокруг старика и разбойников вдруг умолкло, лишь заснеженные деревья, окружавшие этих людей, глядя сверху, безмолвно взирали на них.
- Чертовщина какая-то… - прошептал Оп, испуганно озираясь вокруг.
Гнат прошел ближе к озеру и вдруг, отшатнувшись, со всех ног бросился бежать оттуда. Глядя на его перекошенное от ужаса лицо, Оп лишь успел охнуть, но тут над поляной раздалось громкое и размеренное, произнесенное низким голосом:
- Кто мешает мне спать?
В тот же миг из озера выпростались две длинные костлявые руки, которые вцепились в шею Гната. Острые, похожие на когтистые птичьи лапы, пальцы впились в белую кожу, сжали. Разбойник захрипел, его глаза выпучились, налившись красным. Послышался хруст ломаемых костей. Снег оросился кровью.
- Кто мешает мне спать? – пропел голос. Сквозь разломанный лед показалось что-то черное, оказавшееся черной макушкой.
- Свят, свят… - прошептал Оп, отпуская старика и крестясь. В расширенных зрачках плескался животный ужас. Парализованный этим чувством, он не мог сдвинуться с места.
Чудовище медленно вылезало на заснеженную поляну. С виду оно было похоже на человека, но черные мокрые волосы спускались до поясницы и облепили голову, не давая увидеть лица. Чудище словно тряпичную куклу отшвырнуло от себя Гната. Тот тяжелым кулем рухнул наземь. Изо рта у него текла кровь, а помертвевшие темные глаза смотрели в серое, налитое тяжелыми тучами небо, с которого вот-вот должен был пойти снег.
Оп, словно очнувшись от глубокого сна, сделал шаг назад, другой. Чудовище откинуло волосы, резко повернулось и медленным неровным шагом двинулось к нему, облизывая длинные, испачканные кровью пальцы. Оно с явным удовольствием причмокнуло и склонило голову набок, словно любопытная птица.
Теперь было видно, что это девушка. Изящные черты лица, хранившие остатки былой яркой красоты, которой она когда-то обладала (черные брови вразлет, нос, напоминающий клюв хищной птицы, полные чувственные губы с затаенной ехидцей в уголках), были испорчены мертвенной бледностью и смертью. Она наложила свой отпечаток и на тонкий девичий стан, очертания которого просвечивали сквозь длинное серое платье. Его подол грязной тряпкой волочился по заледеневшей земле.
- Поведай, старик, свою историю, - тихо произнесла она. Этот голос был мягок и принадлежал будто бы не ей, а кому-то другому, дивному и прекрасному. Живому. Никак не чудовищу, вылезшему из замершего озера и смотрящего на них угольно-черными глазами, в которых порой мелькали красные огоньки. 
- Ки…кикимора! – взвизгнул Оп не своим голосом. Этот страх, похоже, всколыхнул в нем силы, добавил жизни в окоченевшие от ужаса члены, и разбойник припустил назад по белому снегу. Но длинная белая рука с цепкими когтями рванулась за ним, будто бы находясь отдельно от самого чудовища и обладая своей волей. Удлинилась, настигла жертву, рванула ее за меховой воротник. Чудовищная сила, скрытая в костлявых пальцах, потащила разбойника обратно. Он хрипло и громко кричал, пугая птиц, что вспархивали с макушек деревьев и улетали прочь. Яростно отбивался, но в каждом движении оставалось все меньше силы и жизни.
Притянув разбойника к себе, девушка с легкостью вцепилась в его голову. Громкий хруст костей заставил старика, замершего на месте, схватиться за сердце и рухнуть на землю. Вновь полилась кровь, ее алые брызги окропили девушку, которая тихо произнесла:
- Какая грязная...
И повернулась к старику, неподвижно лежавшему на заснеженной земле.


***
Он очнулся резко – будто вынырнул из толщи воды. Вздохнул стылый промозглый воздух, поднял веки – и закричал от испуга, когда разглядел чудовище. Оно сидело в аршине от него и с откровенным любопытством наблюдало за ним, кажется, совершенно не собираясь приближаться и отрывать голову. Во взгляде, обращенном на старика, не было кровожадности, даже красные огоньки в них, казалось, потухли.
Только кровь на ее челе, да два изуродованных тела, восковые лица которых были обращены к небу, напоминали о том, что не так давно случилось.
- Кикимора… - прохрипел старик.
- Столько зим пережил, а кикимору не видел никогда? – насмешливо спросило чудовище.
Старик быстро замотал головой, а чудовище подползло к нему так близко, что он ощутил тошнотворные запахи крови и тлена, исходящие от него. Ему бы поморщиться от омерзения – но он оцепенел от страха. Чудовище так пристально глядело на него, что старику показалось, будто сама тьма, таящаяся в этих злых глазах, всматривается ему в душу.
- Чую, пахнет горем от тебя, - медленно и мягко проговорило чудовище. – Так сильно пахнет, будто сам себя виноватым считаешь…
- А они… они в чем повинны перед тобой были? – вырвалось у него.
Чудовище улыбнулось, обнажая белые крепкие зубы, и быстро проговорило:
- Сам ведь знаешь, плохие это люди были. Со злом пришли в твое село. Как сразу увидал их, то понял, что житья не будет, правда? - красные огоньки в глазах напротив мягко замерцали, и чудовище продолжило: - И кровь у них кислая, протухшая. Понимаешь, что это означает? – старик, пораженный этими словами, вновь замотал головой, а существо снова улыбнулось – на этот раз понимающе:
- Смерть наступала им на пятки. Не я, так чья-то твердая длань с кинжалом или клыки зверя оборвали бы эти жалкие жизни.
- Ты все про всех знаешь… - прошептал старик. – Кто или что ты такое?
- Просто ведьма, решившая переждать суровое утро в этом лесу. Но кажется, что меня ждут в другом месте, - существо легко поднялось, протягивая длинную белую руку старику, который съежился, пытаясь отодвинуться.
Слишком пугающим было ее красивое белое лицо, да и вся ее фигура, казавшаяся неживой и блеклой. Только злые красные губы, да глаза – чертовы омуты, выделялись, въедались в душу.
- Не меня тебе бояться надо, - мягко улыбнулась ведьма, - а того, что в деревне твоей поселилось. Зовет меня, тянет… - она глубоко вздохнула, глядя в белеющую даль, а затем снова повернулась к старику, произнеся уже резче: - Чего медлишь? Или жизни внучки и дочки не дороги тебе?
- Дороги… - прошептал старик.
- Как звать тебя?
- Митрофан я… - он поднялся на нетвердо державшиеся ноги. – Идем… Да только зачем тебе?
- Голод меня замучил, - глухо произнесла ведьма. – Тебе не понять. Веди.


***
Митрофан помнил, как они пришли. Как вошли в деревню степенной поступью. Их кони, выдувая из мощных ноздрей воздух, медленно и тяжело ступали по земле. Черные гривы свисали на бок, злые темные глаза смотрели прямо, следуя воле всадников.
Крестьяне расступались в стороны, испуганно крестились и убирали детей себе за спины.
А всадники продолжали своё путешествие. Коричневые балахоны скрывали их лица, лишь тонкие белые руки крепко держали поводья, умело направляя коней. За ними следовали телеги с людьми, сидящими на них, с большими тюками и мешками. Это был бродячий рынок вместе с охраной, как позже сказал староста. По заснеженным степям бродить было тяжело и опасно.
В первый же день двери ярмарки открылись нараспашку для всех желающих. Деревенские поначалу подходили медленно и неохотно, опасливо поглядывая на суровые морды животных и всадников, держащихся особняком, все также прячущих лица под накидками. Но затем опасение утихло, уступив место осторожному, а затем и залихватскому любопытству, когда торговцы разобрали телеги, поснимав с них все тюки и развязав мешки.
Чего там только не было! Заморские ткани всевозможных чудных расцветок: от иссиня-черной плотной шерсти до белоснежных шелков и пурпурных одежд! Самоцветы, собранные умелыми руками в ожерелья и браслеты, ракушки, поднятые с глубин моря! Шкатулки, целебные и ароматные мази!..
Увы, не каждый мог позволить себе такое богатство. Но каждому хотелось взять от чудесного видения хотя бы кусочек. Селяне повалили к рынку, пытаясь обменять что-то свое: кто козу, кто старенькую, но еще крепкую шубку, кто вазу какую, а кто и продукты пытался обменять. Торговцы охотно обменивали одно добро на другое и даже задержались в их селе…

- Злая метель… - пробормотал он, запахивая на груди полушубок, и вырываясь из воспоминаний.
Ведьма, следующая за ним, промолчала на рассказанное, лишь взмахнула рукой – и ледяной поток ветра вперемешку с мелким колючим снегом отступил на мгновение, перестал иступлено бить в лицо. Они уже подходили к селу. Митрофан сделал еще один шаг и встал, как вкопанный. Дальше ноги идти отказывались.
- Не можешь? – спросила она у него. Тот помотал головой, слишком удивленный, чтобы отвечать. Лишь повернул к ней голову: метель мела за спиной ведьмы, был слышен отдаленный гул воющего ветра.
Посмотрел вперед – перед ним стоял туман, настолько плотный, что окуни Митрофан в его завесу свою руку, то не увидел бы не только перстов, но и длани.
- Я тоже не могу, - ответила она. – Туда только ты меня провести можешь. Думай о своих родных и веди.
- Ноги... не слушаются почему-то…
- Первый шаг – всегда самый трудный, - она толкнула его в спину, и толчок оказался настолько силен, что Митрофана вышвырнуло в самую гущу странного тумана.
- А…
- А я за тобой иду, - сумрачно проговорил голос у его уха, и он медленно пошел вперед.


***
Туман был тягучим и плотным: за вершок не было видно ни зги. Ведьма оглядывалась, зная: он был живым воплощением чей-то сильной воли и колдовства, такого могущественного, что даже у нее, давным-давно познавшей злую и глубокую тьму, перехватывало дыхание.
О законе подобия давным-давно рассказывал тот заморский колдун, в которого она влюбилась. Он учил, что одно притягивает к себе похожее: так к свету добра тянется добро, а черноту ночи лучше разглядит тот, в ком тьму уже давно пустила свои корни.
Дом был закрыт намертво. Ведьма подергала заледеневшую ручку, посмотрела вниз - под ногами синела наледь, которую обычно разбивали или посыпали песком.
Она устало вздохнула и прислонилась ухом к мерзлым грубым бревнам. Закрыла глаза и тут же их распахнула. За бревенчатой толщей, где-то там, внутри избы, теплились и сияли искры жизни. Они были крохотными, почти незаметными, но обжигали сильнее пламени.
Ведьма резко повернула голову к старику, который соляной статуей застыл, невидящим взором глядя в даль. Белки его очей подернулись мутной пеленой, губы почернели, а бледность кожи, через которую просвечивали синие вены, могла сравниться с белизной снега.
Медлить было нельзя. Подойдя к Митрофану, ведьма распахнула теплый полушубок, оголяя грудь, и полоснула по ней длинными крепкими когтями. Снег украсился карминовыми брызгами. А ведьма стремительным движением повернулась к избе. И начала рисовать на двери быстро-быстро, бормоча:
- Крови позволю на землю пролиться, крови хозяйской дам дому напиться. Дом, впусти хозяина и дай с родней соединиться, а врагам в прах обратиться…
Под пальцами, на ледяной деревянной поверхности, расцветал кровавый рисунок.
Мазок – крыша дома, другой – стена и другая, третий – а вот и дверь появилась. Затем около дома возник маленький человечек, угрюмый, сгорбленный. Вот протянул он руку к двери – и Митрофан, слепо глядя вперед себя белесыми глазами, потянулся к дому.
Человечек схватился за ручку и потянул на себя. То же повторил и Митрофан, взявшись за резную поверхность двери. В тот же момент наледь с нее изошла трещинами и посыпалась ему под ноги.
Печать была снята.
Где-то заныло, застонало, глубоко и мучительно, задрожала земля. Туман подбирался к ним словно гадюка, обволакивал, осязал на коже, вбирал в себя все. Вот и дом, и Митрофан с ним скрылись в нем. Ведьма оскалилась, на ее лице проступила тревога вместе с ликованием.
Она взмахнула рукой: из-под пальцев хлынула сумеречная тьма, впиваясь в мутную серость тумана. Туман вздохнул, словно живой, взвыл, взъерепенился. Сливаясь с тьмой в борьбе, взревел. В отдалении, за завесой, послышался всхлип, полный страха и отчаяния.
Ведьма вскинула голову на звук, зло прищурилась и прикусила губу мгновенно удлинившимся клыком. Капля крови упала на снег и то же мгновение окрасила его, расползлась по ледяной насыпи подобно карминовому ковру. И на ковре этом замельтешил белый лис. Измазавший шерсть и узкую морду, он поднял голову и посмотрел на ведьму. В чёрных глазах застыл немой вопрос.
- Иди на зов, - глухо отозвалась она. - Только быстрее, иначе там и останешься, крови не хватит надолго.
Лис моргнул раз-другой и шмыгнул в серую даль, мгновенно исчезнув из вида.
Ведьма вскинула руку, провела ею вокруг себя и над головой. Серая туманная метель обступала их плотным облаком, постепенно сужаясь вокруг. Ведьма крикнула - и крик этот эхом разошёлся, откинул муть на аршин. Стала видна деревянная дверь избы, за которую ведьма и уцепилась.
Дверь поддалась, с глухим ржавым скрипом отмирая и распахиваясь.
И когда серая тьма почти поглотила их, ведьма взяла старика за шкирку, взмахнула рукой, забрасывая его внутрь дома, а следом и прыгнула сама, с громким грохотом захлопывая и запирая дверь на засов.
Оглянулась и прислушалась. Дом, разделённый на сени, избу и горницу, был тих. Стояла мертвая тишина, казалось, что все звуки остались там, снаружи, в беспросветной серости, которая удушливым облаком накрыла все село.
Ведьма прошла в избу и встала, оглядываясь. Посреди комнаты, чуть впереди накрытой одеялом печки, соляными статуями замерли женщина вместе с девочкой. В их широко распахнутых глазах читалось удивление граничащее с изумлением. Лица - белоснежные до синевы, заостренные, жёсткие, неживые. Губы – неживые, жесткие даже на вид. Ресницы и брови, покрытые изморосью и от того кажущиеся белесыми.
Ведьма медленно прошла к ним, встала напротив, вглядываясь попеременно то в одно кукольное лицо, то в другое.
Женщина стояла чуть впереди, держала руку около груди. Скрюченные пальцы сжимали узел серого пухового платка, лежащего на плечах. Одета она была в повидавшее дни цветастое платье, да в грубые чёрные галоши на босу ногу. Белокурые волосы были собраны в пучок.
Девочка, судя по всему дочка, была очень похожа на маму: те же белокурые прядки волос, выбивающиеся из-под платочка, которым была покрыта ее голова, те же большие голубые глаза, да курносый нос.
Они словно торопились куда-то, но не успели: беда застала, когда не ожидали.
Ведьма склонилась к девочке, вдохнула аромат ее волос и улыбнулась. Погладила ее по заледеневшей щеке, но тут же вскинулась, сузив глаза: где-то там, далеко, за стеной, где бушевала колдовская вьюга, что-то скреблось, стремясь попасть к ней.
Быстрым широким шагом прошла к двери, стремительным движением открыла ее, взмахом руки откидывая назад накинувшийся туман. Меж ног быстро юркнул белый лис, а затем дверь захлопнулась.
Ведьма вздохнула и развернулась к лису. Тот, поджав хвост, сел и испытующе посмотрел на нее.
- Говори, - сказала она и дунула в его сторону.
Вздох, пущенный в его сторону, подхватил лиса, закружил. Со скрежетом разжимались лапы, шея и все тело животного, вытягивалось, распрямлялось… И вскоре перед ней стоял, покачиваясь, Николка. Его выпученные глаза бессмысленно таращились сквозь ведьму, длинный синий язык свисал до шеи, однако из груди все же вырвался глухой низкий гул:
- Та-а-ам в а-а-амба-а-аре… на-а-а рынке она-а-а… За-а-амерла-а-а. Ведьма-а-а… Не сильна-а-а… Еще есть…
- Молодец, - ведьма погладила его по голове и Николка послушно заскрежетал острыми зубами, а затем вновь свернулся в белого лиса.
Ведьма постояла еще немного, глядя в окно, где скреблась бушующая вьюга. Она могла выйти из этого проклятого дома, пройти через всю метель обратно и исчезнуть… И так было бы правильно, ведь не ее это было дело. Но…
Ведьма оглянулась.
Вспомнились светлые волосы, выбившиеся из-под платка, маленькую фигурку, в которой таилось столько непокорной силы…
Фыркнув, ведьма тряхнула головой и направилась в комнату.
Взглянула на старика. Тот лежал на полу, закрыв глаза и, казалось, был мертв. Но ведьма знала, что внутри, хоть и медленно, но все же бьется сердце. Она села рядом с ним, коснулась пальцами раны, которую сама же нанесла, а затем, выпрямившись, подошла к застывшим фигурам.
Провела окровавленными пальцами по щеке и шее девочки. Подошла к матери, склонилась к ней, понюхала и с сожалением покачала головой. Но, тем не менее, мазнула по ее лбу пальцами, оставляя кровавый след.
Звонко хлопнула в ладоши, а затем с силой развела руками. По пальцами у нее задрожало теплое марево, которое мягкой волной окутало женщину и девочку. Последняя сделала большой хриплый вдох и ожила. Глядя на то, как мертвая кожа вновь приобретает свой здоровый розовый цвет, ведьма улыбнулась. Затем повернулась к женщине и поджала губы.
Та дернулась, поддаваясь теплому мареву, а затем резко упала на пол. Она не дышала.


***
- Очнись. Да открой же глаза!.. - голос, раздающийся в темноте, казался знакомым. Глубокий, холодный, разгоняющий густую вязкую тьму, в которой он тонул.
Митрофан резко сел и только после открыл глаза, выдыхая. Протер лоб рукавом, огляделся.
Дом, родная милая душе хата. Дочь, лежащую на полу, он заметил не сразу, вначале увидел внучку, которая, свернувшись в комок, плакала навзрыд.
- Настена моя... – прошептал он. По дряблым, испещрённым морщинами щекам потекли слезы. Внучка вкинула на него взгляд, полный ужаса и боли, а он вскочил на ноги - откуда только силы взялись! – и, метнувшись к ней, обнял, сжал сильно, так что у той хрустнули кости и она пискнула от боли.
- Деда, деда… - Настя уткнулась носом ему в шею и плакала, не переставая. – Это я, все я сделала! Я маму… убила…
Он отстранился, с непониманием взглянул на ее красное заплаканное лицо. Голубые глазки были прищурены и из них катились слезы, губы тряслись, и вся Настя дрожала, тряслась словно осиновый лист на холодном ветру.
- Что ты такое говоришь… - прошептал старик.
- Правду, - услышал он холодный голос.
И только тогда увидел ведьму. Она показалась из-за печи, выглянула оттуда, блестя красными глазами. Смотрела отстраненно, даже мрачно, но ни сочувствия, ни боли Митрофан не увидел на ее белоснежном лике.
Он вспомнил сразу же: кровь на белом снегу, восковые лица, обезображенные леденящим ужасом, тонкие длинные ногти, вцепившиеся в горло...
От видения едкая тошнота подкатила к горлу; Митрофан отпрянул от внучки раньше, чем морок пропал и старик смог вновь понять: он дома, в тишине и крепости родных стен. Даже рыдания Насти смолкли, она лишь хлюпала носом и стирала бегущие по щекам слезы.
- Грустная история приключилась с вами, правда?
В этой тишине голос ведьмы звучал гулко и угрожающе.
- О чем ты говоришь… - Митрофан беспомощно посмотрел на дочь, которая лежала на полу. Ее невидящий взор был направлен вверх. Он подполз к ней ближе, потряс, но коснувшись ледяной кожи, отпрянул.
- Алёна… - прошептал он, а затем воткнул яростный взгляд в ведьму, которая застыла около печи и не спешила выходить к нему.
- Это все твоих рук дело? – прошипел горестно; слезы катились из морщинистых глаз, терялись в седой бороде. – Такова твоя плата за то, что привела меня домой?
- Стала бы я тратить свои силы только для того, чтобы умертвить твою дочку, - равнодушно улыбнулась ведьма. – Ты совсем не слушаешь внучку, она правду тебе сказала.
- Деда! – подскочила к нему Настя, задергала его за рукав полушубка. – Это я, я это сделала!..
- Как…
- Я не знаю… - она села рядом с ним, взглянула на ведьму отчаянным взглядом и покачала головой.
Ведьма улыбнулась ей и поманила рукой:
- Я расскажу тебе. Только подойди ближе.
- Не смей! – вскинулся Митрофан, но Настя уже встала, завороженно глядя на нее.
- Не грусти о матери, что покинула тебя, - нараспев произнесла ведьма. – Она всего лишь невольная жертва, свидетельница твоих страданий. Иди сюда, дитя моя. Я тебя не обижу. 
Девочка сделала шаг, другой… Ведьма мягко улыбалась ей, словно своей дочери. А когда та подошла, присела, сложив костлявые руки на коленях. Черные глаза смотрели с интересом, красные огоньки в них потухли.
- Я знаю, ты видела много плохого. Расскажешь, что это за злые люди к вам приехали?
- Их было много… - прошептала Настя, ее била крупная дрожь, но покрасневшими глазами она смотрела на ведьму прямо, не боясь. – Приехали, стали вещи продавать… А у каждого над головой… - слезы вновь покатились по ее щекам, - … тень, - проговорила она надтреснутым голосом.
- Как она выглядела?
- Как… большое темное пятно. Оно было живое… Я маме сказала, но она мне не поверила, только посмеялась! – Настя оглянулась туда, где лежало безжизненное тело матери и сидел дед, осоловело глядя на нее, и вновь закрыла лицо руками. – Это я во всем виновата!
- Нет… - мягко произнесла ведьма, в ее голосе появились бархатные нотки. – Ты лишь защищалась, грубо и неумело, но пыталась спасти себя и свою семью…
- Так что значит… - Митрофан поднялся на ноги, его взгляд остекленел. – Что моя внучка…
Ведьма кинула на него острый злой взгляд, осторожным движением закрыла уши Насте и тихо ответила:
- Твоя внучка – ведьма. Да такая сильная, что я едва пробилась через ее защиту. Это она туман сотворила.
Митрофан схватился за сердце и рухнул около дочери. Смотрел на них забито, со страхом и болью, на что ведьма промолвила:
- Не внучку тебе нужно бояться и не меня. А тех, кто со злым умыслом к вам пришел.
- А разве ты… не зло? – выдавил он из себя.
Ведьма качнула головой и расплылась в улыбке, полной удовольствия:
- Даже такое зло как я порой вершит благо.


***
Теней было слишком много. Самая большая темной жирной тучей нависла над головой хозяйки каравана. Но Настя почему-то знала, что та в своем уме, что ее не тронул этот морок. Наверное все потому, что на пышной груди висел медальон, изображавший кузнеца с занесенным над головой молотом.
«Сварог…» - подумала Настя.
Огонь всегда сжигал все дурные наветы. Еще девочка знала, что его обратная сторона – бог Морок, навевающий порчу и обман.
Она смотрела на торговку, та ответила ей широкой добродушной улыбкой, от которой Настя отшатнулась. В этой улыбке ей вдруг померещилась затаенная насмешка, наполненная злобой.
Девочка поспешила отойти, чувствуя, как страх запустил в грудь свои ледяные щупальца. Она прикусила губу и отвернулась, пытаясь совладать с собой.
А когда вновь вскинула взгляд на товары, то едва не вскрикнула. Вместо пахучих мазей, кипенно-белых тканей, самоцветов, ваз да драгоценностей в повозке была навалена куча мусора, которая пахла так дурно, что на глаза у нее навернулись слезы!
Она повернулась к матери, чтобы поведать ей об этом, но распахнула глаза еще шире. На лбу той горело черной пятно, тень, чертов дурной морок, щупальце которого тянулось к хозяйке всего обоза.
Теней было много, они лежали на челе многих людей. А самая главная, от которой исходил смрад хуже, чем зловонной кучи мусора в повозке, висела над головой той ведьмы, которая с улыбкой обменивала грязь на достойные вещи.

- Что было потом? – тихо спросила ведьма.
- Я не стала там ничего говорить. Люди все были словно одурманены, и, кажется, только я видела это… Тень расползалась быстро. Она и до меня добраться хотела, свои щупальца тянула, но я ей запретила и увела маму домой. А потом к нам домой пришли подельники торговки…
- Я их встретил, - глухо откликнулся Митрофан. – Думал, нормально поговорить получится, а они угрожать начали. Что Настену мою заберут, а меня с Аленкой… - он всхлипнул, - порежут. Я их отвлек на себя, хотел увести дальше от дома. А потом ты… появилась.
- Что ты почувствовала, когда увидела ее? – ведьма склонила голову набок, с интересом глядя на Настю.
- Я… я не знаю… - девочка съежилась, а затем вновь взглянула на ведьму: - Было страшно... Когда мы вернулись домой, я все металась, думала умру от этого страха…
- Больше ты не будешь бояться, - прошептала ведьма, наклоняясь к ее уху. – Страх – плохой советчик. Порой он открывает путь к силе, но чаще всего от него руки да ноги мерзнут… Видишь, за окном туман стоит, такой плотный, что вдохнуть не дает? Это страх твой наружу выбрался. Теперь не ты ему хозяйка, а он над тобой власть взял. Так не должно быть.
- Вы мне все взаправду это говорите?
Ведьма медленно кивнула головой.
- Вы прогоните страх? – шепотом спросила Настя.
- Не я, - ведьма стремительно поднялась на ноги и с улыбкой сверху вниз посмотрела на нее: - Ты сама это сделаешь. Я лишь уберу тень, которая тебе мешает.


***
То и дело отмахиваясь от густого тумана, что норовил заползти в рот или нос, кашляя и чихая, покрываясь липким потом и проклиная все на свете, хозяйка каравана торопливо запихивала вещи в повозку.
Оглянувшись, она последним цепким взглядом прошлась по подельникам, которые застыли нелепыми ледяными статуями.
Хозяйка заторопилась, судорожно вздыхая и завершая последние приготовления.
- Черт меня попер в эту забытую деревушку… - бормотала она. – Мелкая мерзавка! – она со злостью сжала руки в кулаки. – Дрянь! Все дело попортила… А теперь до нее не доберешься… И страшно-то как! Но надо, надо ехать… Уходить надо, - дрожащими пальцами она накинула на плечи меховую шубку, но замерла, услышав:
- Куда торопишься? Не терпится увезти ворованное, да? - раздался мягкий голос.
Воздух стал густым и терпким. Торговка глотала его, широко открыв рот и слепо уставившись в темноту. Но увязала в ней, как в липкой смоле. Схватившись за горло, девушка рухнула как подкошенная на промерзлую землю.
- Отпусти… отпусти меня, - хриплый, полный агонии голос срывался с губ.
Молчание было ей ответом, лишь шелестел промозглый ветер. Он обнимал ее, укутывал, укачивал, желая избавить от мучения, но агония была так велика, что девушка выла, впиваясь ногтями в ледяную землю.
- Отп… пус… ти… - глухо булькало в ее горле.
- От… пус-с-с… ти… - шептал ветер, вторя ей. Но и он умолкал, подчиняясь силе, которая мягко и не спеша словно кошка, приближалась к девушке.
Ее губы окрасились, на землю упали первые капли крови. Из мрака выступила фигура в черном. Худые руки медленно скинули капюшон, обнажая белое лицо ведьмы. Она безучастно смотрела на девушку, склонившись над ней.
- Отпустить? – медленно спросила она, вдумчиво склонив голову набок. Эта вдумчивость лучилась спокойной насмешкой. Хищнице было некуда спешить, ей было незачем играть с жертвой.
Вдруг ведьма вскинула руку наверх, и невидимая глазу сила подняла девушку в воздух, притягивая ее ближе. Взглянув на окровавленное в слезах лицо, ведьма покачала головой:
- Тебе говорили твои же подельники: уезжай. Но ты решила задержаться на хлебном месте, правда? Я знаю, о чем ты думала. «Моей силы хватит, чтобы удержать под контролем разбойников и целую деревню крестьян. Что они смогут мне сделать?» А теперь ты в моих руках, а твои помощники стали пищей для волков в лесу.
В глубине девичьих глаз вспыхнул ужас. Слезы вновь покатились по лицу, ресницы дрожали, но она не могла вымолвить ни слова. Лишь хрипло всхлипывала.
- Ты ведь не знала, что в деревне есть еще одна ведьма. Маленькая девочка, которая сама не знала о своей силе, но которая пробудилась в ней, ведомая ужасом и желанием защититься. Эта сила настолько велика, что чуть не погубила ее саму и обратила всю деревню, превратив ее в ледяное царство. Ты ведь сама на это не способна. Только на то, чтобы наводить морок на людей, внушать им ложь, - ведьма с брезгливой усмешкой сорвала с девчонки амулет и улыбнулась:
- Давай теперь посмотрим, насколько сильна твоя воля перед настоящим мороком.
***
Какая-то песчинка попала ей в глаз. Девушка ойкнула, потерла его, но никак не могла раскрыть ресницы, под веком больно и зло щипало и чесалось. В нос ударил смрад, такой сильный, что впору было задохнуться.
Торговка всхлипнула и со злобой дернула головой. Распахнула глаза, с удивлением отмечая, что взор прояснился. Огляделась вокруг, в поисках неприятного запаха и громко ахнула: впереди, кажется, на тысячу локтей вперед, раскинулось мутная зыбь болота. Серое, наполненное тяжелым ветром небо, низко и угрожающе нависло над ней, блестя молниями.
«Холодно…» - торговка поежилась и хотела было обнять себя руками, дернулась, но крепкие кандалы, которые любовно обхватывали запястья, не дали ей этого сделать. Трон, сооруженный из грубой осины, причинял боль каждый раз, когда она пыталась встать.
- Какого... – прошептала, прикрыв глаза.
- Посмотри на себя, королева, на свое царство, наполненное дерьмом и смрадом. Теперь ты будешь жить здесь вечно, - голос, говоривший это, казалось, раздавался отовсюду.
- Нет… нет! – крикнула она, и ее этот крик, изуродованный пустотой, гулким безобразным эхом пронесся над вязким болотом, всколыхнул его, и в это же мгновение оттуда поползли уродливые существа. Искореженные, изувеченные, с длинными руками, беззубыми ртами и провалами вместо глаз, они ползли и тянулись к торговке, что-то шипя и булькая. Когда-то эти существа были людьми, но время и колдовство стерли их души, превратив в жаждущих плоти и крови тварей.
- Приглядись и не бойся, ведь это твои подельники, которых ты погубила. Они жаждут твоего внимания, - прошептал голос над ее ухом. Торговка дернулась, с животным ужасом оглядываясь вокруг себя.
Но тщетно. Вокруг не было никого, ни единой живой души. Лишь смрад болота и существ, что медленно подползали к ней, блестя пустыми глазницами.
Спустя несколько мгновений ее дикий, наполненный болью, крик разнесся над болотом. Крик… а потом мягкие чавкающие звуки.

Ведьма улыбнулась, глядя на катающуюся по промерзлой земле торговку. Больше она никому не навредит.
Убедившись, что никого в живых в логове больше не осталось, она вышла, вскинула голову, всмотрелась в светлеющее небо. Туман расходился, пропадал, открывая взору вид на небольшое, но уютное поселение. Люди постепенно оживали, с удивлением оглядываясь вокруг, ведь каждого туман застал врасплох.
«Ничего», - подумала ведьма. – «Сами разберутся…»
Она с наслаждением вдохнула свежий воздух, вновь взглянула на вышедшее и, казалось, улыбающееся ей солнце. А потом перевела взор на дом Митрофана, в котором росла маленькая колдунья.
Прошептала:
- Ты мне еще пригодишься…
Прикоснулась пальцами к губам, поцеловала их легко и послала по воздуху поцелуй. А после, накинув на голову капюшон, медленно побрела прочь из деревни.