Борис Николаевич

Из цикла новелл
«ВЕЛИКИЕ И МАЛЫЕ МИРА СЕГО»

Очень, очень давно жил-был один ёж.
Звали его Борисом Николаевичем, в честь хорошего знакомого нашей семьи, большого начальника и видного мужчины с пышными усами и связями – дяди Бори. Он был начальником всего вокруг, всего что было нужно, жизненно необходимо или просто очень хотелось, но невозможно нигде достать.
И он был наш добрый сосед.

- Сходи к Борису, - говорила моя мать моему отцу. Чтобы решить сложный вопрос. Например, квартирный. Когда отец всё не шёл, всё не шёл и не шёл, когда упреки переходили в хорей, команды валялись по полу целыми боевыми расчётами, а приказы свисали с люстры мёртвыми ирокезами, мать выпекала шарлотку.
И шла звонить.

Телефон  на изящной шифоньерке вместе с бонбоньеркой имелся в дяди Бориной квартире. Он жил в тени бархатной гардины, в обтянутой красным штофом прихожей.
Телефон моего детства был предметом культовым, он был священным Граалем эпохи Красного Кумача. Если тебе дают Лауреата или Академика, то больше всего ликовали домочадцы, ибо лауреату обязаны провести телефонную линию вне очереди. И домочадец не выходя из дому мог связаться с любой точкой Земли, куда дотягивался жгут телефонного кабеля. Например домочадцу другого лауреата на соседней улице и первой узнать, что сегодня выбросят в мясном. Или нечто лёгкое, чешское - в обувном. Дядя Боря не был ни лауреатом, ни депутатом горсовета, но телефон у него был. А рядом с телефоном и бонбоньеркой – пепельница богемского стекла.

У этой узкой шифоньерки решались многие важные вопросы. И судьбы. И разоблачались заговоры. Например, почему на центральной городской площади бронзовый Ленин  указывает дорогу в коммунизм левой рукой, и почему в направлении мечети? Расположенной в Кабуле.

Дядя Боря с тётей Верой приходили на вечернюю шарлотку. Как и было творчески задумано мамой. Тётя Вера была женщина - сон. Она имела побочную профессию глазного врача. Но основная профессия заключалась в том, что она была супругой дяди Бори и она, похоже, всегда находилась на границе сна и бодрствования. Что в условиях жаркого климата было большим её преимуществом. Так как все домашние дела производились в лёгком сладостном забытии, так похожим на сон в летний полдень.
Нет, кондиционеры в нашей жизни появятся спустя не один десяток лет.
Первый в городе кондиционер будет установлен в доме дяди Бори. А вот второй – у нас.

К шарлотке готовился особый напиток - «кофе по-венски».
Его готовили мы с братом.
Напиток приготавливался так, как его учили готовить другие друзья нашего семейства - Полтораки. В детстве такого рода фамилии вызывали шквал вопросов и распаляли воображение. Что дополнительно обострял факт существования соседей под нами по фамилии Раки. По факту их ничто не роднило.
Хотя связь фамилий была очевидна.

Когда мы с братом спускались во двор погулять, нас всегда поджидал дед из нижней квартиры по фамилии Рак. Он, похоже, караулил нас с братом, как фанат караулит выход Карузо из служебного прохода Ля Скала, как Фанни Каплан стерегла лысеющего председателя Совнаркома Ульянова (Ленина).
Завидев нас с братом, старик Рак оттирал меня в сторону и, склонившись над младшим моим братом, говорил, целясь ему в самое темя:
- Сашок – горшок!

Поначалу брат обижался и мечтал убить Рака медицинским скальпелем, подобранным
в канаве. Иногда он принимался плакать от бессилия.
Старик Рак дождавшись либо гнева, либо слез, отступал на шаг и произносил с удовлетворением и даже с лёгким раскаянием:
- Сашок – не горшок!
И выдавал тёплую мятую конфету.

Напиток получался путём интенсивного растирания молекул благородного растворимого кофе с кристалликами сахарного песка. Плюс капля оксида водорода H2O из под крана.
Как только смесь приобретала густоту и вязкость органической материи и цвет венского марципана, в чашку с затравкой раскалённым хрусталём вливался кипяток и, интенсивно размешиваясь, пенясь и источая ароматы, подавался гостям.
Нынешний капучино – жалкая подделка!

В детстве я так часто слышал сочетание этих двух слов Борис+Николаевич в связи
с разными житейскими обстоятельствами что,
- во-первых, задумал жениться на его дочке Татьяне,
- во-вторых назвал а честь дяди Бори ежа.

Женихом я чувствовал себя вполне превосходно.
У меня завелось будто два дома.
Как уже понятно, дядино Борино семейство обитало на одной с нами лестничной площадке. Входные двери, по южному обычаю, особенно о летнюю пору, были открыты.
Сосредоточив внимание на будущих семейных обязательствах, я решительными шагами  пересекал лестничную клетку и отправлялся в затенённый шёлковыми шторами и персидскими коврами чертог своей невесты и ложился на диван.
Спустя какое-то время моя невеста выносила жениху стакан прохладного шербета и на тарелке щедрые ломти арбуза.

Я выдумывал невесте свой сон и мы слизывали с локтей арбузный сок, стараясь, чтобы его следы не испортили чехословацкий диван. Нас окружали бастионы благородных корешков полных собраний сочинений Проспера Мериме, Лиона Фейхтвангера, Джона Голсуорси и нежно-каракумового оттенка сказки тысячи и одной ночи. Мы читали названия на корешках и планировали побег в Москву.

Благоразумную невесту удалось склонить к побегу только
к середине зимы. Добежать мы успели только до замёрзшего водоёма, расположенного посереди двора.
Мы  прыгнули на лёд и сразу оба утонули.
Заметно, как старательно я расставляю точки над «ё»?

Так вот. Мы с невестой лежали голыми на чехословацком диване в квартире дяди Бори и наши не готовые к любви синие тела растирали вонючей водкой. Я лежал и размышлял о том, что бы такое придумать, трогательное и героическое, чтобы как можно логичнее подвести под наш совместный с невестой прыжок в ледяную бездну. Моя невеста открыла чуть порозовевшие веки, заплакала и сказала:
- Я хочу коньки!
Но всем почудилось, будто дама просит, чтобы её прекратили растирать вонючей водкой, а принесли наконец благородного коньяку. Что вы думаете? Разгорелся пир. И жениха не наказали. И невеста осталась жива и довольна.
Завидуйте, Монтекки! Учитесь, Капулетти!

                ***
Про ежа.
Борис Николаевич был почтенным, деловым, добродушным и совсем не колючим  представителем семейства ежовых, отряда насекомоядных. По моему разумению, он являл собой точный портрет дяди Бори. Он сопел как человек, и был невероятно умен. На насекомых он плевал, обожал докторскую колбасу, варёные вкрутую яйца и коровье молоко. Иногда позволял себе овсяное печенье, которое часто готовилось в доме.
К тому времени мы уже перебрались другой дом, просторный и с видом из кухонного окна на вечно заснеженную памирскую гряду и оперный театр с тыла.
Над оперным театром, полагаю, до сих пор витает хор хриплых баритонов и один бас-профундо – всё в телах чёрных ворон. За час до вечернего спектакля вороны, прихватив валторны и гобои, слетаются на опен эйр фестиваль имени Карла и Клары. Расположившись на карнизах и капителях храма культуры, они чистят фраки и готовятся открыть фестиваль одновременной распевкой всех популярных вороних арий и ораторий. Проорав час-полтора, разом срываются с мест и пикируют вниз, к городскому фонтану, где дерутся и ссорятся за места у водопоя как простые вороны.
 
В своё время я покинул семейной гнездо, сплетённое из густых звуков прогреваемых турбовинтовых авиадвигателей перед утренним рейсом на Москву и Ленинград, из запаха тминовых лепёшек, из инфарктов бабушки, вороньего гвалта, из корешков книг и всего того, с чем хоть раз в жизни, да придётся расстаться. Хотя бы с тем, чтобы  попытаться вновь вернуться. Вначале при помощи тех же авиадвигателей.

И вполне оценил волшебную силу дяди Бориных связей.
Я часто прилетал и часто улетал. Прилететь было не так сложно. Билетные кассы на Невском в стиле трехэтажного итальянского палаццо были к моим услугам и всегда находилось местечко у круглого окошка алюминиевого дельфина по имени Симург, по фамилии Ил-18.
Много интереснее было с обратным билетом.

Тут без звонка дяди Бори от шифоньерки с пепельницей было никак не улететь. Перебегая из одной тени в другую тень, торопливо добираешься до небесного цвета управления гражданской авиации, перед которым бессменно дежурит статуя летчика в бронзовом шлеме с очками, с крепкими, несколько вывернутыми назад икрами и планшетом на длинном ремне, в котором сложены бронзовые карты
всех 15 республик.
Склоняешься перед окошком, выпиленном в ничем не примечательной двери, с виду ничем не связанном с гражданской авиацией и даже с идеей полёта,
и произносишь пароль:
- От Бориса Николаича до Ленинграда. Один.

                ***

Однажды Борису Николаевичу принесли ежиху.
Длинноногую и недалёкую девицу без родословной
и даже без высшего образования. Вначале он отнёсся к ней без энтузиазма как к бесперспективной и скучной претендентке на  место у миски. Но прошло совсем не много времени, и он её полюбил, страшно сказать – всем сердцем!

Так бывает и в человечьем мире.
Не замечал, не замечал, и вдруг увидел.
Ноги длинные. Колючки всклокочены. Лицо серое.
Глаза - две брусины. Загляденье!
Началась у Бориса Николаевича пора его личного счастья.
Если бы он умел петь и играть на гитаре, мы бы с ума сошли от его пошловатых серенад. Но ёжики – существа тихие. Счастье в личной жизни они переживают молча.
От чего кажутся ещё того умнее и галантнее.

Мы жили тогда на третьем этаже в квартире с балконом-террасой. Металлические прутья террасы были довольно часты, но мы их дополнительно переплели цветной проволокой, чтобы длинноногая ежиха не сиганула с третьего этажа от своего счастья. И чтоб вид пятизвездочный для колючих молодоженов. Вид, кстати, был совсем неплохой.

За балконом росла липа размером, примерно, с секвойю. Летом она цвела во всех отношениях как липа. И мы собирали её цветочки для чаепитий. И  мечтали, что если все разом потеряем ключи, по стволу и веткам липы легко можно забраться к себе на балкон. Про воров никто не думал.
Да и были ли воры ещё где, кроме как в книжке Астрид Линдгрен?

Ежиха Бориса Николаевича так и не получила имени собственного. Она была юна и малопредсказуема, что, несомненно, делало её немыслимо привлекательной для рассудительного, положительного во всех отношениях мужчины в летах, каким был  Борис Николаевич.

Прошло совсем немного времени после свадьбы, как ежиха нашла лазейку в самодельном балконном плетне и вывалилась. Чем её не устроил налаженный быт в обеспеченном семействе? Неужели настолько угнетал мезальянс?

Девицу выходили. По очереди поили из пипетки сладким молочком с лекарствами. Заплели балкон гуще. Постепенно ежовая супружеская жизнь вошла в привычное русло. Парочка вместе ела из блюдца. Борис Николаевич оставлял подруге лучшие кусочки докторской, ловил жирных мух и подносил как букетик фиалок.

                ***

Тем временем Борис Николаевич Борнштайн, бывший близкий наш сосед, стал в некотором смысле ещё ближе, так как уступил половинку своего личного дачного участка. Дачи давали только космонавтам и народным артистам в порядке очереди. Борис Николаич был в этой очереди, полагаю, сразу после Терешковой. Каменистый склон за бурной речкой, строительный вагончик и земли ископаемой сколько извлечёте из недр - в пределах своего дачного счастья.

Сам дядя Боря навещал свою дачу изредко. Работать на участке не любил. И строил при помощи невесть откуда взявшихся, неправильных во всех отношениях строителей большой бетонный дом. Похожий на двухэтажный дзот
или плохо укреплённый штаб небольшой армии.

Стройка затянулась, так как дом возводился по большей части из неучтённого цемента марки 200 и мыслей вслух.
Тем временем, пока оба семейства делили временный вагончик, дачный участок преображался. Он разрастался такими плодовыми деревьями,  какие только можно вообразить в условиях испепеляющего климата, тяги интеллигенции к сельскому труду и  связей. Порос кустиками и злаками, распушился укропами, паслёновыми, сортовой клубникой и много ещё чем, радующим глаза и животы.

Дядя Боря приезжал теперь чаще, так как в тени груш, гранатов, персиков, вишен, слив и яблонь можно было превосходно скоротать жаркий денёк, погрузившись в морок шезлонга, слушая сквозь дремоту, как сладко журчит оросительный ручей и две мотыги колотятся о сухую землю. Одна мотыга матери, вторая – отца.

Когда тени и родители становились косыми в плане трудодней, дядя Боря вставал из шезлонга и принимался за плов. Плов дяди Бори сочетал в себе черты кошерности и среднеазиатской брутальности. Он готовился в чингисханском казане на изысканном жару саксаула, с молодой непуганой бараниной, отдавшей свою юность
и сладкие грёзы зёрнам падишахского риса, набухшие так, что всякий поедающий тот плов мог только возносить благодарность Небесам за счастье родиться в мире,
где начальником служит такой добрый, такой великолепный дядя Боря, Борис Николаич.

В те времена, к слову, у дяди Бори был единственный, находящийся в частном владении, военный джип.
Марки «козёл». Если бы ему понадобился для частных хозяйственных нужд истребитель - был бы и истребитель.
Но самолет - вещь хлопотная, требующая разбега.
Так нам тогда казалось.
Пока дядя Боря не собрался в одночасье и не улетел на чём-то
рейсовом со всем семейством в Израиль.

                ***

Ёжик Борис Николаевич полагал, что его счастье никогда не закончится. Но он горько ошибался. Она выпрыгнула второй раз. Молодую ежиху нашли далеко от дома, мальчишки, видно, добили. Похоронили её с почестями, под стёклышком.
С той самой поры почтенный Борис Николаевич не мог найти себе места –  искал подругу под стеллажами, под шкафами, в кладовке, под ванной, обнюхивал углы, носился по всему дому с потерянным лицом.

Вскоре он ограничил поиски подруги только балконом, перед самыми прутьями. Борис Николаевич отказался от еды, от молока. Пил только воду. Спал здесь же, в окопе. Всё остальное время он бегал вдоль прутьев, останавливаясь на секунду, чтобы выглянуть вниз. Любовь и разлука гнала его дальше и дальше.

Прожил он без своей ежихи совсем недолго, но успел вытоптать своими крошечными ножками ложбинку в цементном полу. Такова бывает сила любви.