Сулугуни

(Пьеса для одного актёра)

Действующие лица:
НИНА — педагог по вокалу, 45 лет


  Купе поезда покачивается под мерный стук колёс. За ок-ном темно, проплывают размытые огни фонарей, по стеклу бегут капли дождя. Над одним из нижних спальных мест горит ночник. Верхние места свободны. Другое нижнее спальное место не освещено, еле различимы очертания человека, укрытого одеялом.
Входит Нина с полотенцем на плече.


НИНА. Ты ещё не спишь? Иди умываться на ночь — там никакой очереди в туалет уже нет. Вода такая мягкая, немного холодная, но заряжает свежестью. Чудо какое-то! У меня дома совсем не такая вода, много не поплещешься — кожу стягивает. А тут — как подарок для нашего путешествия. 

Нина вытирается, вешает полотенце, садится за столик и начинает причёсываться, смазывать кремом лицо и руки.

НИНА. Если ты устал, то лежи, отдыхай. Я и сама носом клевала, а сходила, ополоснулась и уже совсем другим человеком себя чувствую. Когда садились в поезд, думала, что завалюсь от усталости, вырублюсь сразу. Так вымоталась за неделю — ты просто не представляешь. Занятия по вокалу, которые на выходные планировала, срочно отрабатывала. Зато два дня теперь в нашем полном распоряжении, и понедельник на обратную дорогу. Вспомнила нашу поездку три года назад. Тогда тоже шёл дождь.

  Это теперь наша с тобой погода. Когда идёт дождь — всегда вспоминаю тебя. В тот раз я тоже сильно уставшая была — только поезд качнулся, я и задремала, да так крепко, что даже на твои ласки сил не было ответить. Помню, как ты злился потом, утром, обижался. Голодный же был, месяц не встречались, а только сели в поезд, я и поплыла. После дулся на меня всё утро, сторонился, когда я уже выспалась и приставать начала. Ах, какая умопомрачительная поездка была! Три дня секса, а город так и не посмотрели, как следует. Но я его ещё больше за это люблю. Это наш город! Город нашей любви!

Пауза. Нина с горящими глазами глядит куда-то вдаль, вспоминает.

НИНА. Вот скажи, а почему Архангельск? Все едут влюбляться в Питер, а мы — в Архангельск. Впрочем, ты всегда был оригиналом, за что тебя и обожаю. Всегда какой-нибудь фортель выкинешь, никогда не угадаешь — какой сюрприз преподнесёшь. Притащил меня в тот вечер на вокзал, куда едем не сказал, в секрете держал. Я так была рада сюрпризу, а про себя догадывалась, что в Питер, в Питер едем! А наутро объявляют какие-то незнакомые станции, и у тебя не спросишь — надулся, обиделся, полночи маялся вокруг меня. Смешно сейчас, а тогда думала, что бросишь меня. Еле отошёл к обеду. Уж и так и сяк подступалась. Помнишь? (Пауза.)

  Ты не отвечай, я и так знаю всё, что ты скажешь. Отдыхай, мечтай. Я ещё немного пожужжу у тебя над ухом и тоже спать лягу. Я так тебе благодарна за эти поездки, ты не представляешь! Вообще за всю жизнь на поезде мало путешествовала, уже сорок пять, а всего три раза посчастливилось, сегодня четвёртый.

  Так люблю этот перестук колёс, дорожные запахи, проплывающие мимо полустанки, незнакомых людей, живу-щих своей какой-то особенной жизнью, вдали от городов, в захолустье, каждый день наблюдающих пролетающую мимо цивилизацию и получающих от неё малую толику за тяжёлый и неблагодарный труд. Кажется, вся Россия в этом, а Москва и большие города только кусочки уюта в ней. Интересно со всем этим соприкасаться на миг, и потом опять бескрайние леса, поля, фонари, безлюдные переезды. Эх! Приятно думать, что твоя жизнь совсем другая, но всё же жаль…

Нина немного задумалась, потом встала и начала застилать постель.

НИНА. В коридоре уже никого. Все спят. Один только маленький мальчик, смешно топая ножками, бегает туда-сюда по вагону. Так забавно! Переломал сон и теперь балагурит. Наверное, он только-только научился ходить, держится неуверенно, да ещё поезд качает. Его мамочка, как заботливая курочка, бегает за своим цыплёночком, беспокоится, квохчет с грузинским акцентом: «Тамази! Тамази! Осторожнее. Тамази!» А он бежит, бежит, топает.

Нина взбивает подушку и замирает, потом садится на спальное место, положив подушку на колени и обняв её.

НИНА. Знаешь, я тебе не говорила, да и женщины обычно не рассказывают об этом, но очень хочу поделиться. Это было не иначе как наваждение, тогда со мной в первый раз случилось такое. Я вообще долгое время не понимала страсти к мужчинам. Многие мои сверстницы уже сменили не по одному разу парней и спали, конечно, а я не ощущала ничего. Да, мне нравились умные, сильные, даже восхищалась, мечтала, но так, чтобы переспать, и в мыслях не было, не то чтобы желание какое-то. Потом уже, со вторым мужем, когда дети от первого выросли, появилось сильное влечение — я ощутила всю прелесть отношений между мужчиной и женщиной, умопомрачительность соития тел.

  А тогда, в юности, со мной произошло однажды нечто странное, необъяснимое, я испытала такое чувство, что даже словами передать не могу. Мы учились на третьем курсе консерватории. Как раз тогда-то я второй раз и путешествовала на поезде. Всё ново, маняще, необъяснимо радостно! Первую свою поездку в детстве я слабо помню — маленькая ещё была. В памяти только то, что сидели за столом, ели жареную курицу, яйца, огурцы, макали варёную картошку в соль, запивали горячим чаем из стаканов с красивыми подстаканниками, было тепло и весело. А эта поездка уже получалась осознанная. Меня летом пригласила погостить к себе в Батуми однокурсница Этери.

  Первый раз я без родителей отправилась так далеко, ну не здорово ли?!  Сама себе хозяйка. И этот свежий ветер, врывающийся в открытое окно тамбура, приятно треплющий волосы. И короткие остановки в крупных городах, где на перронах чем только не торгуют, начиная от тульских пряников, семечек, жареных цыплят и кончая воблой. И какие-то незнакомые попутчики, ставшие через полчаса почти близкими друзьями. Всё было ново, заманчиво, волнующе.

   И радушный приём в доме Этери. Это не у себя дома, где ко мне всё ещё относились как ко вчерашней школьнице. Здесь же меня воспринимали как взрослую девушку, отчего я и сама держалась по-другому. Помню столы, переполненные блюдами национальной кухни. Отец Этери сам отламывал мне кусочки и протягивал, чтобы я попробовала, смотрел в глаза — ждал моей реакции на вкус, а потом удовлетворённо кивал и нахваливал свою хозяйку.

  Особенно мне понравился сыр сулугуни, домашний, отец Этери его сам делал, никому не доверял. Такого вкусного сыра я ни до этого, ни после никогда не пробовала — чуть язык не проглотила. Съела три или четыре больших куска. Отец Этери был очень доволен и подарил мне целую головку, килограммов на пять, чтобы я угостила своих родителей. За столом собралось много родственников, были одноклассники Этери, знакомые — все пришли повидаться с подругой, но больше, видимо, поглазеть на москвичку.

  Особенно смущал беспардонный взгляд высокого чернобрового парня. Он словно раздевал меня, но не глядел пристально, а только бросал изредка искромётные взоры, от которых получалась дрожь в коленках. Я тушевалась, не знала, как совладать с этим властным взглядом, прятала глаза и этим заводила молодого грузина ещё больше. Звали его Тамази…

Нина удивительно певуче и нежно ещё раз повторила его имя.

НИНА. Та-ма-зи… Чудесное имя, не правда ли? Означает «близнец», хотя никакого брата у него и не было. Высокий, стройный, черноволосый, сильный, с хорошо заметною щетиной, говорящей о том, что он уже не один год бреет бороду и усы, — ну совсем взрослый мужчина. Будь я постарше — влюбилась бы до беспамятства, но тогда до конца не понимала мужской привлекательности и только боялась его. Хотя он и был мне симпатичен, но что-то звериное, хищническое в его взгляде на меня настораживало, пугало. Чувствовала себя не в своей тарелке и всё время прятала глаза.
 
  После ужина мама Этери попросила нас спеть гостям. Этери села за пианино, я пристроилась рядом. Не помню даже, что и пели. А, нет, подожди, сейчас вспомню. Мы пели какую-то грузинскую песню, да. (Напевает песню «Патара».)

Ла-ла-ла,
Ла-ла, ла-ла-ла, ла-ла-ла.
Да, она, как там поётся?
Патара… чемо патара гогона…
Чемо патара имедо…
Чемо патара…

  Необыкновенно мелодичная песня! И когда Тамази услышал мой голос, он изменился ещё больше. Слава богу, все наблюдали за нами, потому что Тамази даже привстал с места и словно готовился к прыжку, пожирая меня глазами, полными желания овладеть мною, прямо здесь, прямо сейчас. Я тогда не совсем понимала его взгляда, только потом, спустя годы, стала ясной суть его преображения — он воспылал страстью ко мне, а когда я запела, совсем потерял рассудок. Не знаю, как он сдержал себя, только после песни поспешно раскланялся и ушёл с двумя своими приятелями, даже не взглянув на меня.
 
  А ночью случилось то, чего я себе и в страшном сне не могла представить. Проснулись мы с Этери от переполоха в доме. В комнату вбежала мама Этери и, не зажигая свет, полушёпотом приказала нам быстро одеваться и идти с ней через задний двор, через соседские огороды к машине, которая ждала нас на параллельной улице. Я не понимала, что происходит, а на мои вопросы мама Этери только просила быть тише и говорила, что потом всё объяснит. По пути нам встретились отец и братья Этери, которые расходились по дому и занимали места у окон. В руках у всех были наизготовку ружья. На нас они не обращали никакого внимания, были мрачны и угрюмы, полные решимости, с геройским огнём в глазах.

  Машина сорвалась с места и через долгих три часа извилистых дорог над обрывами привезла нас в какое-то далёкое горное село, где мы должны были прятаться. По пути Этери мне объяснила, что Тамази после застолья собрал своих друзей и решил выкрасть меня. Ночью на машинах они подъехали к дому и готовились забрать меня, но родственники Этери, по закону гостеприимства, должны были отстоять меня даже ценой своей жизни. Я засмеялась, стала уверять Этери, что без моего согласия никто не посмеет овладеть мною, но вместе с тем во мне ликовало чувство собственной востребованности, я была на седьмом небе, что кто-то воспылал ко мне чувством и хочет, чтобы я была именно его возлюбленной.

  Даже столь варварский способ радовал меня, а Этери я говорила с нескрываемой радостью на лице, что никто не посмеет прикоснуться ко мне без моего позволенья. Этери обозвала меня дурой и сказала, что очень часто такие же гордые и самоуверенные девушки оказываются жертвой страстей мужчин разного возраста, а когда свежесть несчастных будет выпита до дна, и через месяц-другой похититель поймёт, что не такая уж ты необыкновенная, то отправит в горы пасти его отару, да ещё и с пузом. И никто не спрашивает желания самой девушки — её берут силой, а уж силы грузинским мужчинам не занимать.

  Есть красивый обычай, что украденная должна дать согласие на похищение, и чаще всего так и происходит, но когда страсть затмевает глаза, то сопротивление мужчины расценивают как всего лишь взаимный вызов и желание девушки дорого продать свою честь. Но я не внимала голосу разума, во мне торжествовало самолюбие, которое походило на некое помешательство. И если бы здравый рассудок не возобладал во мне, то я могла запросто выпрыгнуть из машины и побежать навстречу своей погибели.

  До сих пор живы во мне эти противоречивые радостные чувства горделивого восхищения этим поступком и чувствами Тамази. Голова кружилась, и улыбка не сходила у меня с уст. Со стороны я, наверное, была похожа на умалишённую. Время от времени я закрывала рот рукою, чтобы не закричать, не засмеяться в голос от счастья. Потом я долго такого чувства не испытывала, только после, со вторым мужем, во время редкого сладострастного исступления, и с тобой, да, чаще всего с тобой. А сейчас, как подумаю, чем могла бы обернуться эта поездка и моя безбашенность, — мурашки по спине. Стать секс-рабыней или ещё хуже — оказаться использованной и обречённой всю жизнь провести в глухом горном ауле за пряжей и варением сыра. Жуть.

Нина задумалась, улыбается.

НИНА. Но Тамази был хорош! Жгучий мужчина. Теперь я часто, встречая на рынке торговцев-грузин в возрасте, стараюсь представить себе, каким бы сейчас стал Тамази. Большинство из них почему-то мне противны, даже пахнет от них неприятно, вульгарщиной какой-то, и я не хочу верить, что Тамази стал таким же. Мне он представляется изысканным, как Валерий Меладзе или Вахтанг Кикабидзе. Интересно, он помнит меня или забыл, опьянённый любовью грузинки? Или в очередной раз запал на белокурую москвичку? Как внезапно переплетаются и так же быстро разводятся навсегда судьбы. Почему так?

Нина встала и положила подушку, стала заправлять одеяло в пододеяльник.

НИНА. Ты не обижайся! Я одного тебя теперь люблю! Ты моё счастье! Женщина не может любить больше, чем одного мужчину. И мой избранник теперь ты. Когда первый муж от меня ушёл и все чувства к нему перегорели, я через какое-то время почувствовала желание быть любимой и любить. Принялась активно искать спутника жизни, ездила на встречи, выбирала, но всё не то. И вот совершенно случайно встретила в кафе Валечку.

  Он меня очаровал, проникся моими печалями и после долгого гулянья по Москве и задушевных разговоров пригласил к себе домой. Я не могла ему отказать, хотя и знала, чем закончится это приглашение. Да я и сама хотела этого. Он оказался порядочным и таким же одиноким, в общем, мы нашли друг друга. Зачем я тебе это рассказываю? Чтобы ты понимал — теперь ты самый дорогой человек для меня и всё прошлое вычеркнуто, не забыто, но вычеркнуто ради тебя.

  С Валечкой мы развелись через четыре года. Нельзя сказать, что этот брак был очень счастливым, но мне с ним было хорошо, спокойно как-то, и я возле него чувствовала себя женщиной. Когда попросила его съехать обратно к себе домой, то после этого уже похоронила себя в сексуальном плане, почувствовала себя какой-то старой и не способной на подобные чувства. Да что там говорить, с ним мы уже не жили почти год — он был старше на двадцать пять лет, и возраст давал о себе знать.

  И вот, через два года появляешься ты. Где тебя носило всё это время? Почему мы раньше не встретились? Представляешь, как было бы хорошо нам, если бы мы встретились в молодости. Хотя… Может, мы бы уже развелись и не испытали сегодняшнего счастья быть вместе. Кто знает? Я и сейчас не готова к замужеству, не нужно больше этого — мне одной спокойнее, хватает этих редких встреч с тобой. А вот позови ты — наверное, подпрыгнула бы от счастья. Но ты не позовёшь…

Нина облокотилась головой на верхнюю полку. Пауза.

НИНА. Ведь ты не позовёшь?.. (Обречённо.) Не позовёшь. Да я и не жду. Уже привыкла к одиночеству, привыкла к самостоятельности, втянулась в жизнь со своими желаньями и привычками ни под кого не подстраиваться. К тому же ты женат. Нет, я не упрекаю, мне даже это всё на руку, но так иногда хочется оказаться слабой и беззащитной под чьим-то заботливым крылом.

Нина встряхнулась. Потянулась за сумкой с продуктами.

НИНА. Совсем забыла! Я же еды в дорогу набрала. Думала, что ты, как всегда, после, э-э-э, ну, в общем, потом захочешь поесть. Вот я накупила всяких вкусностей. Ты будешь? Как хочешь. Отдыхай, отдыхай — завтра я с тебя не слезу, в прямом смысле слова. Неудачная шутка, вульгарная, это я от тебя нахваталась. На ночь не ем, но вот после рассказов захотелось сулугуни. Представляешь, какое совпадение: я взяла сулугуни в дорогу, а тут этот маленький Тамази.

   Сейчас мы попробуем один небольшой кусочек. М-м, какой запах! Ну-ка, м-м, вкусно, вкусно. Конечно, не то что у отца Этери, немного солоноват, но тоже достойно, достойно. Представляешь, вкус немного оживил краски воспоминаний о застолье, о встреченных людях, о пережитых чувствах. Я всё время думала: что мне напоминал Тамази, а теперь поняла — сулугуни! Такой же терпкий, присоленный, жестковатый и нежный одновременно. (Держит перед собой кусочек сыра и игриво глядит на него.) Тамази! Сейчас я тебя съем. Ам! (Жуёт.) Прелестно! А? Кто кого съел? Вот видишь, Этери, а ты меня называла дурой. А я и тогда и сейчас желанная. Правда ведь? Ну скажи!

Нина продолжает жевать и смотрит в сторону своего возлюбленного.

НИНА. Правда? Скажи только одно слово и отдыхай — я больше не буду приставать. Ну, пожалуйста!.. Ты что, обиделся? Глупенький, не обращай внимания на бабскую болтовню — я же только тебя люблю! Что было, то было, а сейчас у меня только ты, я вся только для тебя одного. Я тебя очень, очень люблю! А ты меня любишь? Не молчи, пожалуйста! Скажи хоть полслова!

Пауза. Нина пристально смотрит, ждёт ответа. На глаза наворачивается слеза.

НИНА. Молчишь? Обиделся? Это я, дура, — разболталась тут. Кто же такое перенесёт? Про каких-то мужиков, ошибки молодости, страсти в возрасте, один муж, второй. Извини, пожалуйста! (Чуть не плача.) Как-то сегодня разоткровенничалась, мне же некому всё это излить. Вот тебе хотела, да только хуже сделала. Прости! Прости, милый! Ты самый хороший, самый любимый! (Вытирает слёзы.) Только ты, и больше никого нет на свете для меня! Прости! Я тебя умоляю! Прости! Не молчи — моё сердце сейчас разорвётся!

Падает на подушку, долго плачет.
Встаёт с заплаканными отрешёнными глазами, но уже не плачет.

НИНА (жёстко, устало). У тебя нет сердца. Мне всегда казалось, что ты чуткий, внимательный человек, а ты думаешь только о своём. Думаешь, мне легко, когда ты каждый раз рассказываешь о своей жене или о похождениях в юности? Это я только внешне при этом улыбаюсь, а в душе кошки скребут. Но я люблю тебя и готова всё это терпеть. А ты? Можешь хоть один раз сделать вид, что тебе безразлично? Один раз! Я душу выплеснула тебе! (Переходит на крик.)

  А ты даже сейчас лежишь и ни слова не скажешь! Не успокоишь! Что с тобой? Если не любишь, то лучше брось! Но сердце мне не рви! Да что же это, в конце-то концов?! Долго будешь в молчанку играть?! Сулугуни! Ты самый настоящий сулугуни! Все вы мужики одинаковые! Только использовать хотите, а в душу заглянуть влом! (Вскакивает с постели.) Да не молчи же!!! Скажи что-нибудь!

Срывает с соседней постели простыню. Замирает от неожиданности — под простынёй только свёрнутый матрац в виде человека. Пауза.

НИНА. А-а-а? А где же ты?  (Устало и разочарованно садится на постель.) Вот тебе раз. Это пока я умывалась? Всё же решил меня бросить?

Иступлённый взгляд. Долгая пауза.
После раздумий на лице внезапно появляется еле заметная улыбка.

НИНА (усмехается). Хм-хм-хм! (Начинает безудержно, истерически хохотать.) Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Матрацу! Ха-ха-ха! Изливалась! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Сыр предлагала! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! О Тамази и Валечке. Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! А он приревновал! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

После долгого смеха, устав, немного успокаивается. Встаёт.

НИНА (приоткрывает окно). Как душно, надо впустить свежесть дождя. (Садится за стол.)  Значит, всё, милый? Устал от меня? Печально. Я так тебя люблю. (Машинально жуёт сулугуни.)  И всё равно, несмотря ни на что: ты самое прекрасное, что случилось в моей жизни! Ты подарил мне столько счастливых минут, что мне хватит на всю оставшуюся жизнь вспоминать наши встречи, вспоминать твои объятия, поцелуи, твои ласки, твой взгляд. Я так рада, что это случилось с нами! Так тебе признательна за всё то прекрасное, что ты подарил своим появлением в моём однообразном, монотонном существовании. Ты раскрасил моё небо разными цветами радуги, и теперь оно будет только таким. Спасибо! Спасибо тебе за всё! Спасибо за дождь! За сулугуни!

Нина перестаёт жевать, задумывается с улыбкой на устах. Долго сидит и смотрит мечтательно и радостно куда-то вдаль.
Пауза.
Поезд качнулся и остановился на тёмном, безлюдном полустанке.
Спустя минуту через открытое окно на столик купе сваливается букет сирени.

НИНА (испуганно и радостно). Ах! Любимый!

                Конец