Последний интеллигент

ПОСЛЕДНИЙ ИНТЕЛЛИГЕНТ


Митя Козелков был интеллигентом в третьем поколении.

Это считывалось в нем сразу, хотя он не носил фетровой шляпы, вечно срываемой ветрами перемен и катящейся вдаль по асфальту, а также рубашек с обтерханными манжетами и галстуков эпохи расцвета застоя.

Какое-то незримое облачко реяло над Митей, осеняя неправильные, курьезные даже черты его лица, придавая взгляду выражение детской беззащитности и одновремено, суровой взыскательности.

Во всей  сутулой, вопросительным знаком изогнутой фигуре проступало нечто мученическое.

Он был ходячим знаком вопроса.

Мировая скорбь!

Мука бытия.

Вечное сожаление о несовершенстве окружающей, так ее, действительности. Объективной реальности. Данной нам в наших ощущениях.

Но главное, конечно, речь.

Все эти "извольте" да "позвольте", "как вам будет угодно" да "чем могу служить", "всенепременно" и "отнюдь" - это же опознавательные знаки, верные приметы породы.

Речь всегда - донос на самого себя.

Даже в постах своих на фэйсбуке Козелков непременно писал в конце послания:"Прошу покорнейше простить, если я позволил себе быть неучтивым. Я непозволительно ошибался.

Остаюсь, впрочем, всегда к вашим услугам и в полном вашем распоряжении".

И подпись - "Искренне преданный вам Козелков Д.П".

Ну, что с ним поделаешь, с эдаким комильфо.

За такое даже не троллили.

Писали разве только:

- На словах ты Лев Толстой, а на дел *** простой.

Что, впрочем,отнюдь не подвигало Митю на то, чтобы сколько-нибудь осовременить свой стиль изложения.


Ссора двух интеллигентов ВКонтакте (срач т. е.):

- Простите, если вы позволите, я, с вашего позволения, воспользуюсь…
- Позвольте вам этого не позволить!
- Но позвольте?!
- Простите, но это непозволительно!
- Не позволяю мне не позволять!
- Позвольте вам не позволить не позволять мне не позволять!

И с интонацией дуэлянта, бреттера:

- Па-а-а-звольте! Милостивый государь!

Это уже финал, свисток, кабзец, эпик фэйл, разрыв всех и всяческих отношений.

Родовая фамилия Козелков заключала в себе некую уничижительную фонему... Но в действительности происходила от слова козелок, никакакого отношения не имеющего к мелкому рогатому скоту. Однако, не будешь это объяснять всем и каждому.

Студенты вуза, где Козелков преподавал бесполезный для жизни, но любопытный предмет, называли его промеж собой Козликом и Козленком. Но не по злобе, скорее ласково. Студенты - народ в своей массе хитрющий и жестокий, хотя и
способный на высокие порывы души. Им было хорошо известно, что в случае, если ты не подготовился к зачету у Мити, ни в зуб ногой, надо впендюрить ему какой-нибудь жалостливый случай из своей жизни - не обязательно имевший место быть, сойдет и на ходу сочиненный - и тот схавает.

А может и не схавает - не дитя же малое, в самом деле, давно на свете живет - но уж зачет, будьте-нате, поставит. 

- Учил я эту формулу, Дмитрий Павлович, честно, учил, но не помню... Сегодня ночью мне спать почти не дали.
- Это где же вам спать не дали?
- На работе. Я сплю за деньги.
- Да что вы!Как можно?
- Не то, что вы подумали. Я ночным сторожем работаю. Стипендия-то у нас, сами знаете... Ласты склеешь. Приходится вз...вать. Ой, извините, выразился 16 плюс! Это я от коуча. На ковертинге наслушался.

- Вы там что же, матом ругаетесь?

- Мы матом не ругаемся, мы им разговариваем. Лежим на полу и описываем наши ощущения коучу. А он оценивает.

Ковертинг представлялся Мите длинным ковром, в который, от головы до пят  закатывали ни в чем не повинных адептов новейшего искусства жить.

А коуч - это Который, Ох, Учит.

А малого жаль. Днем, бедолага, студенческую скамью протирает, ночью сторожит. Продрал глаза - и на ковертинг.

Лежат они там, болезные, на матах, и кроют их матом.

Ну, как такого не пожалеть.


- Миль пардон, Дмитрий Павлыч, я сегодня без галстука... С утра расстроился.
- Что так?
- Да вот, женился недавно, так  женушка мне каждый раз, когда галстук завязывает, все туже его на шее затягивает.
- Может, это от усердия? Или по неопытности? Не берите в голову! Случайность.
- А сегодня она галстук еще и намылила...

Да-с, случайностей в жизни человека не бывает. Все на свете либо наказание, либо награда, либо предостережение, либо урок.

- Вот вам бумага, карандаш, изобразите мне пирамиду Маслоу.
- Не могу, Митрий Палыч. Рука болит.
- Что с рукой?
- Сексом всю ночку занимался.

И Козелков, таки, роспись в зачетке ставил, с едва заметным, деликатным вздохом сожаления.

Когда он сам был студентом, у него по вышеназванной причине рука не болела.

Не был он достаточно продвинут и раскрепощен в этом деле,в условиях торжествующей советской морали.

Студент Козелков на все экзамены неизменно являлся подготовленным, с благородной бледностью на челе, с лихорадочным блеском истинного вдохновения в очах.

Познание истины дороже всего в жизни, дороже самой жизни!

Не жизни жаль, с томительным дыханьем, что жизнь! А жаль того огня, что просиял над целым мирозданьем, и в ночь идет, и плачет, уходя!


Его, что удивительно, не травили однокашники на курсе.

Ну, подтравливали, конечно, но не слишком. Без эксцессов.

Ну,сыпали иногда на голову рваные бумажки, приговаривая: Вот, у нас снежок пошел!

Передразнивали его неустранимое наследственное грассирование.

Бывало, воскликнет он за кружкой балтики в общаге:

- Будем ррадоваться, рребята! Гаудеамус игитуррр!

В ответ слышалось:

- Тррэш и угарр!

- Дррэгс и ррокэн-рролл!

- Циррк с конями!

И блэк-джек со шлюхами.

Ну, пару раз подставляли подножку, когда Козелков брел по казенному коридору альма матер, весь погруженный в свои мысли, в свой нежный, блистающий, заповедный мир, не видя ни черта вокруг.

И он таки шлепался на пол.

Но разве ж это травля.

Так, дружеский прикол.

Любя, можно сказать.


Его и в школьном классе хоть и топтали, но до конца не затаптывали.

Вровень с плинтусом опускали, да, но ведь не ниже.

Лидеры стаи, альфачи в периоде полового созревания, пробовали, было, ощерясь, кусать Козленка за хилые ножки и жидковатый (созвучие не случайное) хвостик, но вскоре отворачивались.

Невкусный он был для полного заедания, насмерть.

Только однажды на перемене, в мальчиковом туалете Кобзев (вожак, прыщавый, сальноволосый волк), окруженный погано хихикащими шестерками, зацепил его локтем за горло и прижал. Не понарошку.

- Значит, по сочинению у интеля пятерка? И литераторша Нин Петровна зачитала из тетрадки перед всем классом? Про Онегина с Танюшей? А х**ца соснуть?

- А хочешь, я тебе сочинение про Онегина напишу? - просипел, прохрипел  Митя, -  И из твоей тетрадки сочинение Нин Петровна перед классом зачитает?

И, обведя мутнещими глазами паханскую свиту, поклялся, полу-задушенный:

- Я всем вам напишу! Все напишу! За всех напишу!

Кобзев сплюнул.

- Душный ты какой-то, пИсатель. Кому ты нужен. С интелюгой реальному пацану  сесть на одной поляне западло.

И отпустил, давая вдохнуть-выдохнуть.

Так с тех пор и пошло - писал за всех, и про Онегина с Танюшей, и про Дубровского с Машей, и про доярку с председателем колхоза, и про мастера с Маргаритой, и про Живаго с Ларой...

Очень умно. Тонко. В струю.

За то и помиловали.

Чувствуя, возможно, своей дикой, звериной чуйкой, что одного такого в стае надо бы оставить, на развод, чтоб порода не вовсе пресеклась.


Когда Козелков по вечерам возвращался из института домой, то неминуемо дорогу ему преграждала очередь у пивного ларька.

В которой он, со своим всегдашним портфелем под мышкой, фатальным образом запутывался.

И как ни старался уменьшиться, стушеваться, прошмыгнуть незаметно мимо, непременно кто-нибудь из очереди выкрикивал:

- Куда лезешь, интеллигент? Не видишь - рабочий класс стоит!

Да какой вы рабочий класс! Рабы вы и холопы! Продались властям  за сущие копейки! - хотелось крикнуть в ответ Мите, но, он, подчиняясь инстинкту самосохранения одиночки в толпе, помалкивал.

Не то получил бы всенепременно в пятак.

К монументальной статуе, символу страны, Рабочему и Колхознице, надо бы еще прибавить протискивающуюся между ними фигуру интеллигента, в очках, с козлиной бородкой и с портфелем в руке.

Как-то раз вечером двое на скамейке окликнули его:

- Эй, мужик! Портвешок будешь?

Два пролетария в потрепанном адидасе.

Митя, польщенный уже обращением "мужик", подошел к ним с замиранием сердца,  готовясь к некой инициации.

- Петя! - сказал один и ткнул себя в грудь.

- Паша! - сказал другой и протянул Мите грязноватую натруженную руку.

- Ми... Ми... Дмитрий, - сказал Козелков, и протянутую руку народа пожал.

- Давай четыреста!

Петя быстро сбегал в ближайший ларек, принес две бутылки "Южного", три бумажных стаканчика.

Паша сдернул пробку-бескозырку, стал разливать, с характерным бульканьем.

Свой стаканчик Митя прикрыл ладонью.

- Что, интеллигент, брезгуешь нами? - озлился Петя.

- Я... Я так... Мне просто не хочется.

Паша ткнул его в бок двумя растопыренными железными пальцами.

- На***л нас интеллигент! Ой-тё! Денег дал, а выпивать, не выпивает!

Павел издал носом какое-то хрюканье.

Петр схаркнул.

- Задерися в доску, нам больше достанется!

- Ой-тё!

- Стоило еще на картонну тару тратиться, для блезира! Для культуры!

- Ну, бум!

- Бум!

И, запрокинув головы, Петр и Павел стали плавно заливать содержимое стаканчиков в отверстые горла, судорожно сглатывая, играя кадыками.

Митя нервно вскочил со скамейки и побежал, продираясь через кусты, царапая ими щеки и бока, на свет фонаря.

Они не виноваты, - думал Митя. - Им просто не привили в детстве приличные манеры.

Книжек хороших не давали читать.

Матерились при них.

Пороли ремнем, наверное.


Интеллигент - это человек, который всегда найдет оправдание своим обидчикам.


Самого Митю никогда родители (и никто другой) не пороли.

Он даже иногда жалел об этом - хотелось бы познать, что чувствуешь, когда тебя по голому заду хлещут узорчатым, втрое сложенным ремнем (из стихов Ахматовой) или  свежей гибкою лозою(из философского письма Чадаева.

Самого себя высечь, что ли, как унтер-офицерская вдова? Из хрестоматийной пиэсы Гоголя...


Раз, весь в меланхолии, стоял он на Москворецком мосту.

Мимо шел дворник с метлой.

Шел себе, шел, дошел до Мити и со всего маху шаркнул грязной метлою по его ботинкам.

- В чем дело, милостивый государь?

- Я за тобой давно слежу! - с угрожающей интонацией сообщил дворник.

- И что же?

- А то, что ты ни разу с моста в реку не плюнул! Интеллигент!

Козу из двух пальцев состроил, шевелит ей у самых глаз Мити:

- Плюй в моста в реку! Плюй, говорю! Как нормальный! Как человек!


Может, по сусалам его?

Кадавра из Стругацких.

Хама.

Орка мордорского.

Сколько можно сносить унижения?

Однако, противник хорошо вооружен. У него в руках метла на толстой сучковатой палке. А у Мити - хилый дермантиновый портфельчик с рефератом по философии, двадцать страниц машинописи.

Шлепни им дворника - тот только ухмыльнется.

У интеллигентного человека имеется характерная, приятная для врага особенность: во время дискуссии от него не получишь прямого в челюсть.

Хук тебе не грозит.

Как и другой на ту же букву внезапно не явится.


Таких, как я, на свете очень мало. Может, я вообще один в мире такой! - с тоскою думал Козелков.

Но почему?

Наверное, деликатные, вежливые сперматозоиды, как правило, бывают растоптаны в давке конкурентов перед ожидающей победителя яйцеклеткой.


Интеллигентная женщина рожает.

Вроде, уже совсем пора, а она два часа мучается, три, четыре…

Решили делать кесарево сечение.

Разрезали, а в утробе двойня сидит, и ведется между ними такая беседа:

- Только после вас, извините!
- Нет, извините, только после вас!
- Извините, нет, только после вас!


Козелков страдал и терпел.

Лишь иногда поволял себе обменяться экзистенциальными огорчениями с коллегой, вечным аспирантом Борей Михельсоном, проживающим этажом ниже и частенько встречающимся Мите в лифте или на лестнице.

Интеллигентный человек, чтобы сделать людям приятное, делится с ними горестями, а не радостями.

Боря был интеллигент продвинутый - однажды в темноте он стукнулся лбом о дверной косяк, так что искры  из глаз посыпались, и громко произнес слово «бля». И с тех пор в их ведомственном академическом доме, населенном сплошь братьями по разуму,
приобрел он репутацию человека лихого, отчаянного, не понаслышке знающего жизнь.

- А мне вот везет на встречи с бичами из элиты - повествовал Боря, - Может их теперь больше стало? Подходит недавно у магазина бухой товарищ с пакетом:

- Мужчина, вы не в курсе, сколько стоит сборник стихов Иосифа Бродского в коленкоровом переплете?

- Нет. Но думаю, не дешево.

- Да. Очень даже недешево. Но вам я готов отдать всего за пять тыщонок рубчиков.

И вынул из пакета новенькое издание, билингва,"Орфей", упакованное в целофан.

- Беру... А что это вы так легко с Бродским расстаетесь?

- Видите ли, Бродского я знаю почти всего наизусть или близко к тексту, а вот вкус "Курвуазье ройяль" для меня пока загадка.

Ну, дал я ему пять тысяч, принес книжку домой, вынул из упаковки - а там вместо Бродского какой-то поэт Крохмалев...


Митя стал бояться темноты.

На закате дня его охватывала сиротская, тянущая тоска.

Воображение разыгрывалось.

Что ждет его в этой хтонической тьме?

Картины рисовались неутешительные.

Ночь. Глухой переулок. К припозднившемуся Мите подходят двое.

-  У вас не будет пятикопеечной монетки?

-  Ой, да пожалуйста, - облегченно вздыхает Митя. - А зачем вам?

-  А мы ее сейчас подбросим вверх и узнаем, кому из нас достанется ваш пиджак, а кому - бумажник…

Как-то, возвращаясь заполночь с юбилея завкафедрой философии Бориса Мордыхаевича Спинозы, он, устав бороться со страхами, остановил такси.

И таксист, угрюмый малый, заявил ему, приоткрыв дверцу:

- Деньги вперед, прохвессор!

- К чему такая спешка? - удивился Митя.

- Да к тому, что ты, мил человек, слиться задумал.

- Как так?

- А вот, простым каком!

- Вы что, голубчик, сомневаетесь в моей порядочности?!

- А вот сел ко мне один очкарик, вроде тебя персонаж. Всю дорогу умные речи заливал, и зачем Гоголя живым похоронили, и как правильно ударение ставить в слове "звОнит". Долго я его возил. А потом он попросил подождать у магазина и свинтил.

Я интеллигентам не верю. Попользуетесь вы родиной-матушкой, пожируете у нас тут, оттопчитесь на Россиюшке всласть и - херак за бугор!


В деятельности либеральной оппозиции, всяких маршах и митингах Козелков не участвовал.

Не любил быть в толпе, ни в какой.

Он сам по себе.

Но все равно два раза попадал в обезьянник - случались дни, когда брали всех, кто под горячую руку подвернулся.

Однажды, совершенно внезапно, когда он просто гулял себе по бульвару, полицай, переименованный из мента, сзади огрел его дубинкой по спине.

Митя крутанулся на месте.

Возопил:

- Что это?! За что?

- А за то, что ты сейчас лозунги оппозиционные думал! - сказал мент-полицай.

Опричник.

Ничего оппозиционного Митя тогда не думал. Не виноват он был, что у него спина такая.

Какая?

Да вот такая - сутулая, согбенная под тяжестью мировой скорби.

А за углом кто-то вопил истошно:

- Ай, не бейте меня, я не рукопожатый! У меня просто лицо интеллигентное!


В участке Митю не очень-то метелили.

Откастрюлили,как положено, прОтокол сставили и выпнули на хер.


Не расстреляли же, в самом деле.

Не отправили в Гулаг.

На три года в Соловки.

Ни в "Матросскую тишину".

Ни на философский пароход.

Ни в ссылкуу,за сто первый километр, проверить лично, есть ли жизнь за МКАД.

Дыба и кнут ныне непопулярны.

Разве, усекновение языка...

Вывернули немного плечо, когда, руку заломив за лопатки, тащили в автозак.

Потом руку поднимать был больно, когда на доске в аудитории требовалось что-то написать мелком...

Но он приноровился - придерживал правую руку левой.

... Хоть и либерал был,по искреннему убеждению, западник, рыночник, правозащитник, неполживец, но в глубине души все равно неистребимо левый...


Жена Мити Лиличка служила виолончелисткой в ансамбле симфонических инструментов "Катарсис".

Целыми днями она, если только не была на концерте, упражнялась дома: смычком туда-сюда... туда-сюда... туда-сюда...

Мите давным-давно осточертели стоны, нытье и вой проклятой виолончели. Но он, конечно, не смел на это пожаловаться супруге.

Как можно! Это же классическая музыка!

Лилия, дама рыхлая, нездоровая, с расстроенными нервами частенько устраивала истерики без всякой на то причины.

- Я знаю, ты ненавидишь меня! Я тебе мешаю! Тебе без меня будет лучше! Ты мечтаешь, чтобы я умерла поскорей! - и т.д.

А иногда просто тихо (но не беззвучно) плакала часами.

- Ну, Лилечка, перестань! Купим мы тебе эти итальянские сапожки! - взывал Козелков.

Она начинала рыдать громче:

- Что я, по-твоему, мещанка какая-нибудь! У меня высшие запросы, а он с какими-то сапогами! Сапогами вульгарными пройтись по моей тонкой, ранимой, по бессмертной моей душе!

В интелигентной семье, известное дело, ссора между супругами заканчивается не синяком под глазом, а покупкой жене сапожек, сумочки или шубки.

На что уходили все с трудом отложенные Митей на черный день деньги.

Из его хиловатой зарплаты доцента ВУЗа средней руки.

Он старался улыбнуться жене по-нежнее.

Но думал при этом: если противоположности притягиваются, то где же моя красивая, богатая, весёлая, обеспеченная, не любящая классическую музыку и вообще отнюдь не интеллигентная женщина?


В довершении ко всем несчастьям натуры, Митя был мучеником, вынужденным периодически лечиться в кожно-венерическом диспансере.

Не подумайте худого.

Просто кожная болезнь.

Нервно-обусловленная.

Неизвестного происхождения.

Мелкая красноватая сыпь по всему телу.

Невыносимо зудящая притом.

Дисгармония гормонов.

Странный сбой в организме.

Аллергия на эпоху.

Ее страхи, ахи-охи.


Лечащий врач Мити, Иван Кузьмич, был интеллигентом всего лишь в первом поколении.

Что и привело однажды, во время осмотра, к прискорбному случаю.

- На что жалуемся?

- Доктор, я не знаю, что со мной не в порядке. Почему я все время раздражаю людей?  - вопрошал Митя.

- Тээкс... Внимательно следим за молоточком глазами. Не надо руками закрываться, не надо, не надо! Да перестаньте вы щуриться так жалобно и губы надувать!

- В подворотнях меня затирают, в транспорте хамят, из очереди выпихивают! Я ничего плохого им не сделал! Сознательное зло мне ненавистно и абсолютно чуждо!

- Только вот придыханий в интонации не надо!

- Недавно продавщица в булочной кинула в меня батоном, когда я ей сказал, что он еще третьего дня зачерствел!

- Ну, конечно. Кто ж теперь так выражается - "третьего дня". Смотрим на молоточек! Смотрим на молоточек! Господи, как вы бестолковы!

И стиснув зубы, молоточком своим - оп-па, по лбу!

Переменился весь в лице.

- Сильно я вам залепил? Простите, голубчик... Сам не знаю, что это на меня нашло... Просто не мог удержаться... Извините великодушно!


Гадкий утенок.

Белая ворона.

Ну что, что я плохого всем им сделал?

Что?!

А белая ворона тоже ничего плохого другим воронам, черным товаркам не делает. Нету от нее никакого вреда - ни инфекций, ни паразитов птичьих, никаких несчастий - но стая ее заклевывает насмерть.

За то, что она не такая, как все.


- Я человек без кожи, без кожи, - повторял, как мантру Митя. - Я человек без кожи!

- Тебе, старик, не хватает бронежилета! - говаривал Боря Михельсон. - Жилет - лучше для мужчины нет.


Митя упорно втирал в тело мази и суспензии, ходил на разные дарсанвали и ионоофорезы, глотал таблетки и порошки, но без толку.

Панцирем, как динозавр, не мог обрасти.

Как-то раз, выйдя после  процедуры во двор своего стыдного кожно-венерического диспансера, он услышал голос с верхнего этажа:

- Мужчина, не угостите больного сигареткой?

Митя задрал голову.

Из окна свесился толстяк в майке-алкоголичке.

Козелков обрадовался возможности сделать доброе дело.

- Конечно угощу!

Вытащил из кармана серебряный портсигар.
 
- Только вот, боюсь, сигарета до третьего этажа не долетит.

- А вы киньте всю коробку, я из нее вытащу одну, а остальное вам обратно сброшу.

С третьей попытки портсигар все-таки удалось закинуть в руки пациента.

Но обратно своего портсигара Козелков так и не дождался.

Так даже лучше! - убеждал себя он,уходя - Серебряный портсигар достался бедному больному, горемыке, товарищу по несчастью.

Есть в этом какая-то высшая правда.

Нельзя предавать ближнего за тридцать сребренников.

Пусть себе пользуется на здоровье и поминает меня иногда добрым словом!


Особенно ненавидел он матерные и просто грубые слова.

Нецензурную ругань.

Крепкие выражения.

Грязные проклятия.

Матерщину.

Площадную брань.

Заборную лексику.

Похабные словечки.

Весь этот ужас и кошмар!

Ад и Израиль!

И мальчиком в коротких штанишках, в бархатной, сшитой интеллигентной мамой курточке...

И бледным прыщавым юношей с подаренной интеллигентным папой томиком Верлена...

И не старым еще, но уже пожухлым, ссутулившимся под грузом жизни доцентом...

Когда слышал или встречал эдакое словцо в тексте - неизменно заливался краской.

Сам никогда не смог бы ничего такого произнести или, не дай Бог, написать.

Какая разница между интеллигентным человеком и воспитанным?

Воспитанный человек не пошлет своего обидчика матом, хотя очень хочется. А у интеллигентного человека и желания такого не возникнет.

У интеллигентного человека сигнал "бииип" на мат с рождения встроен в козелок - имеется такой раздел в анатомии уха.

Когда Митеньку современники посылали на три буквы, он сухо отвечал:

- Извините, но мне с вами не по пути.

Или:
 
- Вы ведь представляете, милостивый государь, где у статуи Давида во Флоренции находится центр внимания? Вот туда и идите.

И зачем, зачем, скажите на милость, заявлять собеседнику, что вы вступали в интимную связь с его матерью?

Можно ведь просто сказать:

- Я вам отцы гожусь.

А если уж совсем дурной человек встретится на жизненном пути, законченный негодяй, его послать подальше можно так:

- Ступайте, милостивый государь, туда, где вы были до вашего рождения!


Конечно, эдакие лирические посылы далеко не всем понятны.

Легальное лексическое поле у простого народа узковато, зато вечно колосящееся поле незензурного - широко, как страна родная.

Но почему тот же слесарь в ЖЭКе, когда молотком себе по пальцу попадает, не может воскликнуть, например:

- Ишь ты!

Или: Вау! Атас! Аларм! - да мало ли ярких, хлестких междометий в родном русском языке!

Все, как назло, вспоминаются заимствованные.

Ну, пусть, "эпическая сила!" - это патриотичнее.

Совокупленье падших женщин! -
бледнея, тихо прошептал
потомственный философ Дмитрий,
по пальцу стукнув молотком.

Настоящий интеллигент никогда не скажет: "Как я устал от вас, идите к черту!".
Он объявит: "У меня есть еще семнадцать альбомов семейных фотографий. Сейчас достану с антресолей!".

Настоящий интеллигент никогда не скажет:"Как была дура-дурой, так ею и осталась".
Он вымолвит меланхолично: "Время над ней не властно".

Интеллигентный человек никогда не назовет даму истеричкой.
Он выразится так: "Женщина с богатой и насыщенной эмоциональной палитрой".

Хотя кто-нибудь обязательно поправит:

- С поллитрой, а не с палитрой!

Настоящий интеллигент не станет говорить: "Все п***расы, один я д'Артаньян!".
Удрученно вздохнув, он изречёт: «Вокруг - гвардейцы кардинала…».

Интеллигент никогда не скажет: "Засуньте своё мнение себе в задницу".
Он скажет: "Я бы посоветовал вам проанализировать вашу сентенцию".

Настоящий  интеллигент никогда не скажет, что ты говнюк.
Он скажет: "Непотопляемый вы человечище!".


Однако, ежедневно обрушиваются на человека проклятые вопросы.

Загадки бытия.

Как должно выразиться, если тебе на рынке высыпали на ботинки мешок картошки?

Как на коммунальной кухне, застав соседа, плюющего вам в борщ, отомстить ему, чтобы он это прочувствовал, но не мог вас упрекнуть в неделикатности?

Как пнуть крысу в подъезде, чтоб она тебя не укусила, и потом не мучиться всю ночь кошмарами?


Из записной книжки Мити Козелкова:

Опять я сдался. В стационар КВД.

Лежу в палате на троих.

Соседи - два бритых, татуированных на всю кожу качка, лет по тридцати, новая генерация.

В советских школах не обучались, дикие вполне.

Но нервные. Стало быть, все же, люди.

Псориаз и энурез.

Супруга навещает меня по субботам, если нет концерта.

Неизменно уделяет внимание не только мне, но и товарищам моим по палате.

Пересказывает им какую-нибудь книгу из классики.  Культурное просвещение плебса, воспитание электората, святое дело!

Хождение в народ,лайт.

Сегодня это был Гоголь "Женитьба".

Тщательно подбирая слова, рассказала она, что по сюжету пиэсы главный герой сбежал от невесты накануне свадьбы.

Выскочил, представьте, в окно.

-  И прицельно в окошко! С рамой на ушах! - удивился Псориаз. - Переобулся, значит, в прыжке.

И добавил:

- Если б через дверь вышел - тогда еще ничего.  А уж коли в окно, то все, трындец. Кукуха съехала. Половой акт невозможен. 

-  А что же он, перед тем, как сбечь, трахнул её? - осведомился Энурез.

На что моя чистая Лилия с изумлением отвечала:

- Нет, пальцем не тронул! Как можно женщину трахать!

Псориаз захихикал.

Энурез:

- Да гей он, гей,этот Подхалызин!

- Подколесин! - поправила Лиля.

- Ну, Поколесин. Под колесо попал. Заднеприводный.

Псориаз хихикал.

Энурез хехекал.


Хорошо, что она виолончель свою в диспансер не приносит.

Порывалась, было, но охрана не пропустила.


Вечером старички мои смотрели порно по платному каналу.

Я не мог.

Ужас и мрак.

Ад и Израиль.

Лег в постель ничком и закрылся подушкой.

Слезы лились.

До чего мы дожили!

Оскорбление самого святого, любви!


Они ради меня переключились на порно по каналу "Культура".

Ну, это же совершенно другое дело.

Смотря ведь, как подать.


Учитесь у моей жены писать комменты:

Фильм разделен на три эпизода в, одном из которых показана социальная борьба взглядов рабочего класса и интеллигенции. Визульным фоном разворачивающихся событий служит некая стройка, имеющая явный психоделический оттенок. Главные
герои являются представителями разных социальных слоев, что и становится основным предметом их конфликта.

Поначалу противостояние выглядит весьма невинно, но очень скоро представитель рабочего класса пытается жестоко убить ничего не подозревающего интеллигента, что побуждает последнего пойти на радикальные ответные меры. В целом фильм изобилует достаточно провокационными сценами, ярчайшей из которых является сцена жестокого (с явным эротическим подтекстом) истязания пролетария попавшего в полную власть
интеллигента.

Также весьма убедителен персонаж некого начальника периодически взывающего к высшим материям и победе Разума...

"Операция "Ы", эпизод со стройкой.


По субботам - так было заведено - он непременно возле подземного перехода покупал для Лилички букет.

Там много торговок стояло с цветами.

Бедные Лизы, без мазы и визы.

Ландыши, на помин души.

Орхидеи, без идеи.

Со временем они стали его узнавать.

- А вот и наш профессор со своим пОртфелем!

Подходит, выбирает, нюхает...

И с дальнего конца слышит голос тетки-продавщицы:

- Мужчина, понюхайте у меня, стоять будет неделю...

Митя покраснел... Распахнул пальто, задышал чаще.

Но даже самому себе не посмел признаться, что неосторожные слова возбудили в нем нечто...

О,хризантема, же те ма!

Да уж, лучше бы не белые лилии для бедной Лилии, а...

В библиотеке:

- Скажите, у вас есть интересные книги о любви?
- Вот, пожалуйста, "Сексуальные позы".
- Хм... А что-нибудь более приличное?
- Есть. Вот "Интеллигентные сексуальные позы".

Словно угадав его робкие разнузданные фантазии, Митю остановила в подворотне некая синьорита сомнительного поведения, как он ее мысленно определил.

Все же по-приличнее, чем "гражданка с пониженой социальной ответственностью".

- Мужчина, не желаете интимные услуги?
- Простите, сударыня?
- Любви большой и светлой хочешь? Обойдется недорого.
- Я, знаете ли, интеллигент.
- Ну, так к тебе пойдем или ко мне? А хочешь, прямо здесь.
- Да вы в своем уме! Люди же вокруг!
- Они тоже интеллигенты. Они сделают вид, что ничего не замечают.

Непристойности, однако, вызвали у него некую непроизвольную мужскую реакцию.

Он постыдился этого.

Ощущая одномоментно жгучую потаенную зависть к тем бабникам, потаскунам, кобелям отвязанным, которые способны на такое - оприходовать девку прямо в подземном переходе, прижав к стене, на глазах у прохожих.

Что при этом чувствуешь?


Когда снимаешь штаны.

Когда ремень хлещет тебя по голому заду.

Розга свистит в воздухе.

Слезы брызжут из глаз.


И он мысленно сек себя сам, испытывая от процесса странное удовольствие.


Прикольчики и мемы в постах разбирал с поджатыми губами.

Впрочем, юмора не вовсе был чужд.

Хохотал, читая Зощенко или вступительные экзаменационные сочинения абитуриентов.

Национальная классика.

Это ж в анекдот вошло - чего ж вам боле?

У Дубровского с Машей были сношения через дупло.

Графиня езхала в карете с поднятым задом.

Когда доярка слезла с трибуны, на нее немеденно залез председатель.

Ида Казимировна, секретарь кафедры, пожилая представительная дама, ничего смешного в этих опусах не находила.

Брезгливо поджимала губы.

- Нет, вы только послушайте, Ида Казимировна: "Онегин был крутой денди-тру. Носил только маст. И регулярно мочился духами."

У той вдруг что-то внезапно перегорело в голове.

Замкнуло.

- Ну это уже слишком! Как вы смеете в присутствии дамы произносить подобную похабщину!

Ида дернулась, подскочила к шкафу, выхватила оттуда почему-то утюг и дала им Козелкову по шее.

Аспирант Беленький, свидетель сцены, возмутился:

- Вы, интеллигентная женщина! Ударили вашего коллегу, старшего научного сотрудника!Нанесли оскорбление личности! Утюгом!

- Не случилось, знаете ли, веера под рукой!


В другой раз она повесила над своим столом плакат:

- Уважаемые высокоученые коллеги! Прополощите ваши рты от грязи интернет-жаргона!

- Паазвольте, уважаемая, что за тон! - вскипел, увидев этот фарс, завкафедрой Борис Спиноза.

- Я, как настоящая леди, дама-тру, не могу выносить надругательства над русской словесностью, над языком Тургенева и Толстого!

 - Вас, голубушка, просто жаба душит, что до сих пор не сумели защититься. И даже сдать кандидатский минимум за столько лет не удосужились.

- Господа, давайте же выражаться интеллигентно! - вскинулась она, - Вот вы говорите: "Жаба душит". Нет, чтобы культурно сформулировать: "Земноводное препятствует доступу кислорода в организм"!


Меж тем, родной язык ощутимо менялся день ото дня.


На кафедру поступали новые кадры, молодые, ушлые и совершенно Мите непонятные.

Высоко летающие, но какие-то бездушные, бесчеловечные, как дроны-беспилотники.

С ужасом слышал он в курилке обсуждение свежей статьи в реферативном журнале:

- Экзистенциалисты, бля! Многабукафф!

- На кой кому сдался весь этот матанализ недотраханный!

Козелков не сдержался, вмешался:

- Коллеги! С моей стороны было бы просто некорректно дискутировать с людьми, строящими свою аргументацию на столь мизерабельной базе!

Молодой удивился.

- Извини, Дмитрий Павлыч, если я х**ню какую спорол.

Второй уточнил:

- Мы без понтов.


Вечером Козелков пересказал этот диалог Михельсону (с некоторой цензурой, конечно).

Тот только вздохнул.

- Ох, Дима, Дима! Чем больше привожу убедительных аргументов в споре, тем больше убеждаюсь, что лучше фразы "иди на х*й" ничего не действует.

- Вы, Боря, прямо, как поручик Ржевский! - краснея, сказал Митя.

- В наши дни, Дима, поручика Ржевского выгнали бы из "Дома-2", за интеллигентность.


В СССР, чтобы считаться интеллигентом, надо было  знать песни Высоцкого и Битлз, читать Булгакова и Кафку, слушать "Би-би-си" и "Голос Америки".

Все смеялись: ну да, до синевы выбрит, немножечко пьян и еще немножко играет на рояле. Что, впрочем, роли не играет. Кто это?

Говорили еще, что настоящий интеллигент не должен путать:

Аль Капоне с Аль Пачино, АльПачино с капуччино, капуччино с капуцином, капуцина с Казановой, Казанову с Коза Нострой, Коза Ностру с козой Зорькой, козу Зорьку с Рихардом Зорге, Рихарда Зорге с Матой Хари, Мату Хари с Alma Mater,
Alma Mater с alter ego, alter ego c эгоистом, эгоиста с экзибиционистом, экзгибициониста с инцестом, инцест с инсультом.

Который уже не успеешь ни с чем спутать.


А теперь... А что теперь.

Объявление на Авито:

Интелигентная семья продает двух фортепьянов и одну роялю. Мешаются в калидоре.

Сантехник Сидоров прослыл в ЖЭКе интеллигентом после того, как на вопрос из-за двери "Кто-кто?" ответил не "Дед Пихто" и не "Бабка Тарахто", а - "Агния Барто!".

В магазине поймали вора.

Хотел вынести из торгового зала 5 пачек масла и шоколадку.

Зазвенел на выходе.

Интеллигент! - говорит охранник. - Звенелки-то от масла оторвал и, похоже, образование не позволило ему выбросить их где попало, положил в карман.

Объявление на Али-экспресс:

Музею "Коллаж-винтаж" требуется интеллигентная вышибала, пол любой,желательно, отслужившая в рядах Эрмитажа или Третьяковской галереи.


И вот настал день, когда вернувшийся из командировки в подшефный провинциальный университет Митя Козелков обнаружил свою жену в...

Вернулся раньше, чем ожидал.

Из аэропорта не позвонил, не счел нужным.

Доехал на экспрессе, до дому дошел пешком.

Дверь открыл своим ключом.

Зайдя в квартиру, услыхал стоны, полные неземного сладострастия, и сначала принял их за виолончель.

Заглянул в спальню.

Увидал Лилию в постели с Борей Михельсоном.

Сразу понял он, что Лилия испытывает такое удовольствие от cекcа с любовником, каковое он, законный ее муж, за всю свою жизнь доставить ей не смог.

Козелков, стараясь потише шаркать ботинками, удалился на кухню.

Все-таки я черствый эгоист, - думал он. - И почему мне так плохо, когда другим так хорошо?


С женой ничего обсуждать не стал.


Все же, впал в меланхолию и самоанализ.


Как же я буду теперь без нее?

Без ее виолончели по вечерам?

Без ее профитролей в бумажке и тефтелей в баночке, которые двадцать лет она клала в мой портфель по утрам?

Интеллигентный мужчина защищен от жизни только очками и женой.


И на следущий день пил он  в сквере, с Петей и Пашей портвейн "Южный".

Портвешок.

По четыреста рублей бутылка.

На скамейке.

И даже не из бумажных стаканчиков, зачем на них тратиться, если в поле зрения всегда отыщется пустая консервная банка.

- Ты ваще кто такой в натуре? - спрашивал его Паша.

- По натуре... По натуре я, скорее, экзистенциалист.

- Я так и знал, что извращенец!

И у Мити не нашлось слов для оправданий.

Тыкнутый под ребро двумя растопыренными железными пальцами, шаркнутый по ногам поганой метлой, получивший утюгом по шее, милицейской дубинкой по спине, докторским молоточком в лоб...

Что он мог сказать им всем? Какие слова ему еще оставались?


Заменители мата, кои еще гаже, чем сам мат?
 
Он ненавидел все эти бесчисленные екалэмэнэ, епэрэсэтэ, ексели-моксели...

И ешкиных котов, и екарных бабаев.

И шутовское "на хутор бабочек ловить".

И жутковатое "гребаный".

И простецкое "идишь твою мышь".

И экзотическое "сунь хрен в чай, вынь сухим".

И страстное: "Ему де, ему девушка сказала: Неман ди, Неман дивная река!"

Его отвращало даже незамысловатое слово "сука".

На этих просторах, где ядреня Феня плясала разухабистый рэп в паре с японским городовым, товарищ Ху искал товарища Пи, а мэрчиндайзер мэнчердайзершу мэрчиндайзил, Мите не было места.

Лексемы, мемы, идиомы для связи с миром и людьми были исчерпаны.

Он был лишний человек, последняя модификация его на этом свете. Онегин-тру, приквел его и сиквел.

Скорее, вбок-вел.

И мочился духами.

Но никогда к нему на свидания не ездила прекрасная, сексуальная и совсем не интеллигентная графиня, в коляске, с поднятым задом.

И не случалось у него никогда, как у Дубровского с Машей, сношений через дупло.

И не влезал на него председатель, как на доярку с колхозной трибуны.

Митя Козелков был последней свечой, девяносто девятой из ста, которую владелица девяносто девяти подсвечников так и не вставила в положенное место, на что ей указал дружно, хором гусарский полк.

Не отмэрчендайзил он подлунный мир.

Может быть, в этом все дело?


Возвращаясь домой, шатаясь и спотыкаясь, он встретил в подъезде резво сбегавшего по ступенькам Михельсона.

Превозмогая пост-алкогольную тошноту (шок-портвешок!),кинулся на него, схватил за грудки.

- Мерзавец! Я застал тебя в постели с моей женой!

Схваченный за грудки ухитрился пожать плечами.

- И что, что ты можешь мне сказать?!

- Как интеллигент интеллигенту? - уточнил Михельсон. 

- Вот именно! Как интеллигентный человек интеллигентному человеку!

Михельсон коротко гоготнул. Подавился гоготом.

- Стучаться надо!

Митя, сам себе не веря, размахнулся портфелем и ударил им подлеца по лицу.

Плашмя.

Стекла очков звякнули об пол.

Полуослепший Михельсон принялся шарить рукой по ступенькам, ища хотя бы оправу, пока ее не затоптали.

Не найдя, выпрямился.

Лицо его выражало детскую беззащитность и одновременно глубокую скорбь о несовершенстве мира.

Этого Козелков вынести не смог.


Он снял с себя свои старые очки.

- Возьми мои, Боря.


Ветшающие панельные пятиэтажки в переулке, по которому Митя ежеутренне шел на работу и ежевечерне возвращался домой, обнесли дощатым забором.

Какие-то перемены - ремонт, а то и новая стройка - начинались там.


Митя шел вдоль забора и думал.

О чем?

Об одиночестве планет во Вселенной, разобщенных чудовищно большими расстояниями.

И о неминуемой гибели двух небесных тел, нерасчетливо близко притянувшихся друг к другу.

О крачках, перелетных птицах, летящих с криками боли от одного Полюса на другой, неизвестно, зачем.

О светлячках в лесной чаще, каждый вечер упорно зажигающих свои крохотные фонарики.

О том, что нужны были людям розовые и белоснежные единороги, но их не существовало - и их выдумали. И вот, они существуют.


Интеллигент - это человек, много думающий о том, что его совершенно не касается.


Забор в считанные дни, знамо дело, оказался исписан похабными изречениями, изрисован скабрезными картинками.

Митя старался отводить от них глаза.

Но глаз сам выхватывал непроизвольно:

- Интеллигенция - говно нации (Ленин).

И соответствующая иллюстрация под изречением.


- А, пошли вы все! - вырывалось из его груди, - Кто вы сами такие!


Вы-то все кто?

Хамы!

Жлобы!

Быдло!


Слезы лью и проклинаю вас!

Ненавижу!

И рыдаю по самому себе. Безвозвратно, безвозвратно уходящему...


Он внезапно останавливался на загаженном асфальте в переулке.

Стряхивал прилипшее к штиблетам дерьмо.

Опять брюки придется отстирывать.


Довольно же вам меня мучать!

Я ухожу навсегда!


Еще пожалеете!

Другого такого не наживете!


И горло его исторгало клекот.


За что?

Не спрашивай - за что, спрашивай - зачем.

Зачем?!


Ах мамочка,зачем, зачем, зачем...


Однажды посмотрел попристальней на забор забористый.

Видит - пустое место на щелястых досках.

И никого вокруг.


Он вынул из портфеля свой стертый преподавательский мелок.

Подошёл к забору и написал на нем:

Худо!

Крик души.


Подумал, стёр это слово кулаком и написал:

Хуже будет!


Снова стёр и написал:

Хуже только в аду!


В итоге стёр всё, кроме первой буквы Х, после нее поставил две звёздочки. И пошёл дальше.


Вернулся.

Стер звездочки. Дописал две оставшиеся буквы.


Постоял, любуясь своим творением.


...И больше его болезнь - красноватая зудящая сыпь по всему телу, никогда к нему не возвращалась.