Как спастись от стужи

      Недавно я оказался в милиции Ленинского округа. Сидел в дежурной комнате, но не в качестве задержанного, а в своем обозревательском качестве. Обозревал работу дежурного инспектора по предупреждению правонарушений среди несовершеннолетних.
      У нее, у инспектора Галины  Куликовой, дел было много, работа не прекращалась: опросы, протоколы, вызовы, «беседы». Отвлекаться некогда. А я иногда, в рутинный час, отвлекался. И занимался тем, что листал картотеку. Их в дежурке две, два ящичка. Один с ребятишками, стоящими на учете, а другой – с «бегунками», то есть с ребятами, убегающими из родного дома.
      Подучетных – около трехсот человек на округ. Бегающих – значительно больше. А к тому же в этом ящичке много детских фотографий – лица сбегающих. И меня всё тянуло разглядывать эти лица, будто фотография ребенка может поведать историю его души. Нет, не может. Объектив необъективен: он любуется детьми, не замечая их пороков. Да и дети, глядя в объектив, демонстрируют не столько себя, сколько свое ожидание птички, которая по обещанию старших должна вылететь из фотоаппарата…
      Прелестные лица. И все-таки на многих уже лежит тень тревоги, ожидания уже чего-нибудь более существенного, чем фотоптичка. Наверное, ожидание справедливости. Или родительской любви.
      В карточке записана первая причина ухода из дома. И чаще всего это нелады с родителями. «Поругалась с матерью», «Не сошлись характером с отчимом», ну и прочие схожие записи.
      У всех у нас бывают нелады в семье, но для того, чтобы нелады вытолкнули ребенка из родного дома и послали, куда глаза глядят, нужно довести семью до такого состояния, чтобы ребенок отчаялся, то есть отпал от чаяния, от надежды на лад в семье. Это значит, что семья стала для него страшнее беспризорщины.
      Перелистал я картотеку убегающих (а это много сотен ребят не в самом, кстати, многолюдном городском округе), и путем несложных вычислений понял, что около двух тысяч мурманских детей не хотят, а вернее не могут жить в стенах родного дома. И ведь это не все выталкиваемые. Многие дети не убегают только потому, что не решаются убежать, и страдают втихомолку. А многие уже вытолкнуты в дома ребенка, в детские дома, которых со времени брежневского казалось бы благополучного застоя накопилось больше, чем в результате  Отечественной войны. Нация и вправду находится под угрозой деградации и вымирания, но не столько потому, что мы мало рожаем, сколько потому, что нам, оказывается, не нужны рожденные нами дети. Их выбрасывают из окон, заталкивают в мусорные контейнеры или отказываются от них прямо в роддоме, рассчитывая облегчить (или обмануть?) свою дальнейшую судьбу. А если всё же  рожденные нежеланные дети остаются под родительским кровом, то их не любят, не кормят, бросают и желают им гибели. Создается впечатление, что у нации, наоборот, лишние дети, которых некуда девать, с которыми мы не можем справиться. Мы поражены каким-то общественным недугом: безволием, потерей чувства опасности, чувства самосохранения.
      Общество обязано защищать всех своих детей, иначе оно теряет право называться человеческим обществом. И защиту детства следует начинать у самых его истоков. Ведь ребенок рождается совершенно беспомощным, абсолютно зависимым от родительского произвола. И , значит, мы должны быть уверены, что произвол этот не навредит родившейся личности.
      Прислушаемся к следующим словам:
      «Я утверждаю: без евгеники мы все погрязнем в болоте, погрязнем окончательно и бесповоротно. Рождает каждый, кто хочет и сколько хочет… За лишение человека жизни грозит суровое наказание, невзирая на то, кто убил, кого и почему. А за то, что плодят уродов и безумцев, не наказывают… Вопрос надо ставить так: кто имеет право рожать? Кто без разрешения родит (не убьет), того – в тюрьму. Вот тебе задание – сдать экзамен на право иметь ребенка, получить аттестат зрелости на воспитание потомка… Чтобы открыть ларек с газированной водой, нужны разрешение, справки, квалификация, основной капитал, контроль. Экзамен на парикмахера, сапожника, трубочиста… Пятнадцать лет рабского учения в школе, чтобы под строгим контролем, в соответствии с предписаниями работать по своей профессии; а тут – как ни в чем не бывало, первый попавшийся, последний из последних становится отцом, делает шаг в бессмертие – строит будущее».
      Кто автор этих слов? Расист? Мизантроп, призывающий к ограничению рождаемости? Да нет же! Это Януш Корчак, воспитатель и детский доктор, добровольно вошедший в газовую камеру Треблинки, чтобы до последнего вздоха не расставаться со своими воспитанниками.
      Евгеника евгенике рознь. Есть отвратительная, пестуемая расистами теория и практика выведения «чистой расы», и Корчак отрицал и презирал такую евгенику. А ту евгенику, которую имеет в виду Корчак, - ее, строго говоря, и евгеникой назвать нельзя. Это просто защита права ребенка на нормальное детство.
      Позволяя рожать заведомо опустившимся женщинам, или малолеткам, даже и не скрывающим своего намерения тут же отказаться от младенца, мы лишаем ребенка права на родительскую любовь. Одновременно мы урезаем еще и его право на любовь к родителям – на важнейшее жизнестроительное чувство. То есть, делаем ребенка изначально несчастным. Такой судьбе, пришибленной в самом нежном, зачаточном состоянии, уже обычно не удается воспрянуть, несмотря на общественную поддержку. Поэтому, видит Бог, справедливее, человечнее будет наказывать бездетностью взрослую особь, знающую за собой вину, нежели отдавать на муку ни в чем не повинных младенцев. Пора остановить поток этих фатально, неисправимо порченых судеб, захлестывающих страну.
      Я не юрист, но я гражданин России, и мне невыносимо видеть, как благодаря нашему безволию и попустительству рождаются дети, изначально предназначенные издевательству и разврату. Если мы и вправду строим правовое государство – давайте не забудем по запарке, что презумпция родительской невиновности – это всего лишь презумпция, то есть предположение, основанное на вероятности. А младенческая невинность – Богом установленная данность, не нуждающаяся в доказательствах, то есть высшая аксиома. Мы должны признать, что все люди равны, как перед Богом, так и перед Законом, но дети все равно «равнее», и от этого нашего признания должен идти отсчет справедливости. Аксиому младенческой невинности нельзя заслонять презумпцией родительской невиновности: здесь общие правовые нормы неприменимы. Надо нарабатывать особые нормы отношений между обществом и еще не родившимся, но уже зачатым ребенком. Он – как бы истец, пославший нам заявление на вступление в человеческое общество, взыскующий свои права на родительскую любовь и заботу, на собственное развитие. Гипотетические родители, они же адвокаты будущего члена общества, должны обратиться в специальную социальную службу и доказать свою дееспособность, свою волю к обеспечению прав ребенка.
      Нам следует в каждом отдельном случае рассматривать и утверждать родительские полномочия на продолжение рода. Как это сделать, какие  требования предъявлять родителям – это, конечно, сложные вопросы, труднорешаемые, а до конца, наверное, и неразрешимые, но общество обязано будет к ним обратиться.
      Дети, лишенные тепла родительской любви, обычно и сами вырастают холодными. Сейчас в одном нашем городе несколько тысяч таких остуженных ребят. По стране их миллионы, и они множатся. И когда количество их перевалит критический порог и перейдет в качество нации – она содрогнется от холода. И никакая милиция нас не согреет.
      Мы на критическом пороге, дорогие сограждане. Опровергните меня, если это не так. А если так, то давайте вместе подумаем, как спасаться от стужи.

1998