Руины смерти

Мне было, как и подобает человеку, в основном живущему на севере Европы, довольно-таки жарко в Каире.
Я сменил тёмный костюм на светлый; шляпку я ношу всегда — независимо от погоды.
Ни пирамиды, ни скопище туристов не интересовали меня.

Старый друг попросил разобраться в одном деле.
Его жена, сбежавшая с другим много лет назад, но с которой он поддерживал отношения, перестала звонить и писать.

— Вот уж как полгода. А потом внезапно это пришло по почте, — он протянул мне желтоватый конверт.
Было видно, что там что-то лежит.

Я аккуратно заглянул в конверт и вытащил — я всегда ношу перчатки — небольшой, покрытый ржавчиной ключ на цепочке.

— Что-нибудь ещё? — спросил я.

— Да, — замялся мой старый приятель. — Ещё и это.
Он подошёл к секретеру, пошарил там, подошёл ко мне, протягивая небольшое блюдце.

Там лежала сложенная вчетверо бумага и высохшее насекомое — чёрно-красный жук, от которого ещё исходило какое-то синеватое, блеклое сияние.
Я развернул письмо, которое, видимо, было доставлено в конверте.

Кроме одного слова по-английски — HELP — там ничего не было.

— Хмм, написано, скорее всего, чёрным углём. Его запах я чувствую. У тебя есть свеча?

— Да, конечно. Где-то тут у меня завалялась.

Приятель принёс одну толстую свечу; как любитель покуривать трубку, спички у него имелись.
Я зажёг свечу, держа бумагу сверху, недалеко от огня.

— Сейчас всё воспламенится, — забеспокоился мой друг.

— Да нет, сейчас мы увидим и другое, — пробормотал я.

Вдруг начали проявляться буквы и символы — ярко-красные, будто кровь. Но запах был иным.

— Что же там, Эндрик?

— Ты же знаешь, я не люблю, когда меня называют по имени, — сказал я ровным голосом. — Там и разгадка, — добавил я, всматриваясь в надпись и символику.

— И что это всё значит?

— До конца не знаю. Мне надо там побывать. Я еду в Каир.

— И сколько я тебе должен?..

Я метнул на него немного гневный взгляд.
«Столько лет меня знаешь — и спрашиваешь?»

— Извини, — он отвёл взгляд. — Твоё хобби... я помню.

— Да нет. Убери это слово из своего словаря.

Я направился к двери. Не оборачиваясь, произнёс:

— Жди от меня вестей. Не ранее чем через две недели.

И вот я в Египте.
Символы на бумаге я уже видел. Их нужно было просто переставить и перевернуть.
Конечно, я не сказал своему другу, что подобные символы снятся мне всю мою жизнь.
Такое пугает людей.

Я знал, что его жены больше нет, но это не было связано с посланием, пришедшим к моему старому приятелю.

Вы спросите, откуда я это знаю?

Я помнил его жену. Ей было уже под сорок, и она употребляла всевозможное.
Уже в свои сорок она выглядела на все шестьдесят, вела себя вызывающе, громко говорила, хохотала, как старая очумевшая ведьма.
Когда-то всё начиналось в любви и согласии.
Но жена Фрэнка, моего приятеля, подсела сперва на лёгкие наркотики, потом стала употреблять покрепче.
Это было видно по тому, как она менялась и по её поведению.

В конце концов, когда у них родился ребёнок — деформированный и отдавший Богу душу через пятнадцать недель, — она покинула Фрэнка.
По его словам, уехала в Египет с другим.

Но это было не так. Я давно знал это. Просто не говорил ему — ведь он всё ещё держал в памяти белокурую, зеленоглазую девушку в своих объятиях.
Хотя она уже давно была далеко не той.
Чтобы употреблять наркотики, нужны средства, которых ни у Фрэнка, ни у его жены не было.

Она скончалась, уехав в город побольше, надеясь на заработки или возможность достать то, чем тогда только и жила.
Там, попав в больницу от очередной ломки, она и ушла.

Откуда я это знаю?
Выводы и сны. Вот и всё.

Но кто-то остался — тот, кто был связан с ней.
Я предполагал, что это был ребёнок, которого она родила, будучи ещё здоровой, до встречи с Фрэнком.
Или же какой-то родственник — кто-то, связанный с ней, писавший от её имени письма Фрэнку.

У местного я расспросил, нет ли где-то за городом странного места, руин, куда неохотно ходят люди.
Я начертил на песке пару символов.
Тот шарахнулся, впав в суеверный ужас, замахал на меня руками.
Языка их я не знал, но было видно, что он перепугался до смерти и убежал.

В отеле я сам разыскал карту местности. Одно место было плохо обозначено.

— Туда ходят туристы? — спросил я у консьержа.

Тот неохотно взглянул на карту.
— Проклятое место. Туда не ходить. Люди ходить — не возвращаться, — сказал он на ломаном французском.

«Значит, мне туда», — подумал я.

Меня с неохотой довёз туда один местный таксист и, взяв плату, тут же уехал на всех скоростях.

«Ах, руины Бога Морентуя — Бога смерти», — подумал я.

Подойдя поближе, я почуял запах гари, серы и полуразложившихся трупов.
Придерживая платок у носа, я поспешил, опираясь на трость, в глубины расщелины. И это было вовремя —
потому что поднялась пылевая буря, а вместе с ней раздавался гром грозы.

Я вижу неплохо в темноте, но фонарь ношу с собой всегда.
Долго скитаться по лабиринту мне не пришлось: я очутился в зале, освещённом свечами.
Его было неплохо видно: повсюду зеркала, в середине — один из символов в виде свечей.
В углу — шорохи. Два силуэта: женский и горбатого ребёнка.
Их глаза светились голубоватым пламенем.

— Пришёл, значит, — сказал глубокий голос, не принадлежащий ни женщине, ни мужчине.

— Да, — спокойно ответил я. — Отдаю ключ тебе и твоему сыну.

— Умер он, потому что родился уродом, и я в этом виновата.

Тень с ребёнком приблизилась ко мне.
Я поднял одну свечу с пола.

— Ты разрушаешь значимость! — вдруг рявкнул голос.
— Люди… люди соблазнили… Я умирала в судорогах — и здесь мне покоя нету!

Я положил на пол ключ.
— Вот, ступай. Нечего тебе делать среди полумертвецов. Они тоже уйдут.

Вздох облегчения пронёсся в зале.

— Это первый сын, как ты и знаешь. Пишет отцу от меня. Деньги...

Голос начал затихать, пока не пропал совсем.

Везде посветлело.
Я пробрался к выходу.
Буря утихла, но мой белый костюм я всё же, морщась, оттряхивал от пыли.

Солнце светило вовсю.
Я побрёл в южном направлении, опираясь на тросточку и раздавливая ею попадавшихся мне по дороге скорпионов.

Я знал, почему первый сын жены Фрэнка больше не писал.
Но Фрэнку об этом незачем было знать.