Русский роман. Том II. Глава 27. Купцы и чиновники

ТОМ ВТОРОЙ
ГЛАВА XXVII
Купцы и чиновники


Купечество тоже не могло остаться в стороне от обсуждения последних событий: планы возведения самого длинного в империи моста, взбудоражившие город, так сильно и отчетливо пахли огромными шальными деньгами, что не обтолковать их при каждом удобном случае было свыше человеческих сил. Каждому знакома ситуация, когда понимаешь, что надо держать язык за зубами, но нет никаких сил молчать. Впрочем, никто в Родимове себя и не сдерживал.

Каждый лабазник плел чушь сообразно своему разумению и оттого речи эти не отличались особой содержательностью; что в силу недостаточной образованности местного бизнес-сообщества не должно вызывать никакого удивления.

Следует заметить, что торговое сословие во все времена отличалось – и отличается ныне, и будет отличаться всегда – двумя чертами, только и позволяющими людям недалеким, даже глупым добиваться успеха в наживании капиталов.

Разбогатеть желают все, но не так уж и много тех, кто за медный грош всегда готовы юлить, лукавить, плутовать; обжулив же одного – немедленно приниматься околпачивать следующего, вводя его в заблуждение с благой целью выманить его последний пятачок. Каждому, разумеется, доводилось в жизни хитрить в попытке облапошить окружающих, но очень мало тех, кто живет только ради того, чтобы мошенничать.

Второй отличительной чертой купечества является его слух, коему присуща редкая избирательность: всякий торгаш слышит только то, что желает услышать. Ни к чему не обязывающий пустой разговор звучит в его ушах совсем не так, как то имеет глупость представлять себе его собеседник: он всего-то и поговорил о погоде, а купец уже представил себе эти безобидные слова в виде стопки казначейских билетов наивысшего номинала либо уже погашенных векселей.

Посему и строительство капитальной переправы через реку Родимку обмысливалось славным этим сословием с постоянной оглядкой на возможные выгоды. Поставки всего полезного, подряды на разные работы – это только кажется, что надобность всего этого состоит в возведении очередного строения; всякий купец точно знает, что суть строительства – в получении барышей. И во всем, что было этому предприятию близко, видели купцы лишь положительные знаки. В поведении чиновничества, например.

«Подумать только, господа хорошие, еще ничего толком не началось, а канцеляристы уже гребут взятки за содействие при получении будущих подрядов! – скалили они зубы. — Причем не рвут деньги из рук, как прежде, а делают это в точности так, как благодарная лошадь берет с ладони наездника длинными своими желтыми зубами краюху посоленного хлеба – деликатно, даже нежно, мягко дыша из нервно раздувающихся ноздрей уютным теплом в руку дающего».

И осеняли себя широкими крестами:

«Знать, почуяли чернильные души и надежность источника пропитания, и его долговременность. Видят, видят возможность поиметь с нас некий профит! Из чего следует лишь тот вывод, что строительство моста – дело верное!»

Следует напомнить, что так преломляется реальность в сознании коммерсантов. На самом же деле значительная часть чиновнического сословия в Родимове и до, и после истории с мостом в силу вопиющей бедности образ жизни имела до крайности унизительный. Власть рождает бюрократию, а посему архивы, врачебная управа, совестный суд, приказ общественного призрения, дворянская опека, губернское казначейство, почтовое ведомство и даже прокурорская с гауптвахтой – все учреждения, как стоячий пруд лягушачьей икрой, наполнены были серыми тенями, что, не имея порою даже собственного стола, корячились на лавках и, имея надобность что-либо написать, очиненные до предела перья макали не в чернильницы, а в различного рода черепки, куда чернила наливали из большой общей бутыли.

Ни в одном из присутствий даже и шкапов не было – и все дела валялись на полу или сложены были в коробки; в углах же они монбланами высились до потолка. Мыши, селившиеся в этих залежах бумаг, гораздо быстрее чиновников сыскали бы дело о злостном причинении побоев регенту церкви Космы и Дамиана этой же церкви старостой или распоряжение городского головы о том, чтобы в лавках держать котов весом не менее пятнадцати фунтов – из чего можно было сделать вывод о величине снующих по этим лавкам крыс.

Что же касается до губернских судебных мест, то об них должно сказать, что они представляли самую грустную картину. Решительно не было в них правосудия, а вот корыстолюбие существовало в самой сильной степени. Прокуроры и стряпчие, постановленные для наблюдения за правильным ходом дел, нередко сами оказывались причастны к злоупотреблениям; посредством денег всякая кривда делалась правдою, а строгие меры к прекращению лихоимства никакой видимой пользы не производили: преступники в вицмундирах от того делались лишь осторожнее, но число их не уменьшалось.

Но в судах хотя бы крутились деньги, в прочих же местах и того не было.

Свечи, только коими и можно было как-то осветить неустроенность присутственных мест, тщательно экономились, потому трудились чиновники от восхода до заката — и из всех сезонов более всего, несмотря на пронизывающий холод, любили зиму, когда уже в пятом часу могли расходиться по домам, где в любое время года немедленно принимались за хлопоты, которые сопряжены с содержанием огорода и скота, без коих было не прожить на нищенское жалованье.

Зайдет, бывало, товарищ прокурора в свою канцелярию, уже держа в руке часы с открытой крышечкой, дождется нужного положения стрелок – и деревянным молотком по чему-либо отобьет пять ударов. Глянет вокруг, а уже ни души в помещении, только воздух слегка вибрирует.

Представлением о точном времени начала рабочего дня не мог похвастать даже и низший чиновник, но о времени его окончания он имел абсолютное знание. И если бы в тот секунд, когда советник, при полном наличии всех чиновников, ударил в первый раз молотком – если бы в сей миг с ветхой конторки протоколиста начало падать голубиное перышко, то на пятом ударе коснулось бы оно пола совершенно пустой от чиновников комнаты и подхватить его оказалось бы некому.

В свете сказанного хочется немедленно спросить, зачем же нужны все эти служивые люди, к которым столь презрительно относится зависимое от них общество?

И тут же будет готовый ответ: навести некий порядок может либо сильная личность, в просторечии – бандит, либо поставленная властью управа. Вот и выбирай, потому что без кого-то из них никак нельзя. Потому-то рано или поздно приходит понимание, что чиновник, пусть и скверный, всё же лучше даже и самого что ни на есть благородного разбойника. Главное – ни в коем случае не допускать единения несистемных грабителей с чиновничеством. Чего униженный подлостью своей жизни коллежский секретарь желает даже больше, нежели откровенный злодей.

Средь этих несчастных, особенно же в почтовом ведомстве, распространено было самое неумеренное пьянство. То есть пили, разумеется, все, но только почтовики постоянно оказывались на виду и едва ли не поголовно аттестовались буйными выпивохами. Что многое объясняет в той репутации, которая десятками лет унижает российскую почту, за что она то и дело мстит своим нежеланием доставлять корреспонденцию в срок и по адресу, а не абы когда и неведому кому.

При этом жить чиновник вынужден был невдалеке от места службы и при этом условии не всегда мог спрятать свои дурные привычки где-либо за городом, за высоким забором и палисадом. Там, где затруднительно бывает отличить умеренное пьянство от неумеренного.

Понятно, что при подобном образе существования низший чиновник был небрежен и ленив и мог тормозить прохождение дел из одной только вредности. Усердия, исправности и честности можно требовать от человека сытого и добротно одетого; однако и он призадумается, видя в конце карьеры чин титулярного советника и зная, что после выхода в отставку окажется со всей своей семьею в самом бедственном положении. И когда такой, изначально честный человек, станет при свете коптилки в сотый раз переписывать одну и ту же бумагу, то будет он непрестанно напрягать ум в надежде сыскать способ собрать хоть какое-то состояние.

А чего тут думать-то? Когда жалованье чиновникам стали выплачивать только при матушке-императрице, Екатерине, до того же кормление было личным делом каждого и не несло в себе ничего предоссудительного. Фунт сахару или воз дров – чем плохо, когда в обмен на эти сущие пустяки проситель получит именно ту бумагу, что ему потребна? Причем в самые краткие сроки. Тут хоть пеню накладывай на взяточника, хоть определяй его в воинскую службу – он все одно не согласится чай без сахара кушать.

Впрочем, дурные поступки и упущения по службе всегда бывают более на виду, нежели исправное несение службы. И слухи о возросшем корыстолюбии местных начальников ведомств и управ чаще всего оказывались именно что слухами: кто брал барашка в бумажке – тот так и продолжал брать, кто честь соблюдал – при чести оставался. А с пересудами что поделать? Только продолжать слушать, коли спрятаться от них некуда. А ведь и впрямь – некуда.

Поневоле возникает у обывателя вопрос о природе власти – когда видит он, как преисполнено сознания собственной значимости всякое начальство, на самом деле пустое и бездельное. Откуда оно взялось такое? Отличный вопрос, на который никогда не было и никогда не будет хоть сколько-нибудь удовлетворительного ответа.

Нет такого канцеляриста, что не был бы абсолютно уверен: вышестоящие не поставили бы его директором департамента, кабы не был он умен. И, само собой, угодлив и почтителен. Хотя на самом деле вышестоящие оценили главным образом то, что кандидат на должность глупее любого из них.

Сам же он прилежно следит, чтобы в его непосредственной близости не оказалось кого-то более толкового, чем он сам. Но именно из дурней, подбираемых таким образом, когда-то вырастет новое поколение начальства – и так с течением времени уровень управления опустится ниже каблука. Пока не произойдет каких-либо кардинальных изменений. Революционных. Но рано или поздно и они неизбежно приведут к очередному торжеству серости.

Каждый раз, когда общество, мурлыча, греется в лучах благополучия, оно уже получает смертельную дозу облучения. Хотя может еще оставаться довольно много времени до той поры, когда всё чиновничье сословие будет гражданам казаться набранным по призыву из умственно отсталых обитателей каторги.

Любая стабильность ведет к застою, застой – к революции. И как прикажете жить тому, кто эту закономерность осознает?

В Родимове, как, впрочем, в любом ином месте, обыватели к исполняющим государеву службу относились как к разбойникам, коим надоело шляться по большим дорогам с кистенями, вот и заселили они присутственные места. Вовсе не желая понимать, что душегуб на тракте – сам по себе, и если на него наедешь ненароком, так на то, следовательно, была воля божья, а сам ты окажешься невинная душа и кругом страдалец; должностному же лицу хабара давая становишься такой же поганец и злодей, как тот, кто это подношение принимает. Крыли купцы чиновников на чем свет стоит. Но как только исполнение закона оказывалось дороже, нежели кривая обходная дорога, тут же принимались они искать чернильную крысу, что за малую мзду и свой интерес соблюдет, и просителю как надо пособит.

Господин Курков-Синявин, всё это зная, в несколько дней обошел, сопровождаемый князем Верейским, едва ли не все присутственные места и сделал такие распоряжения, им же самим щедро оплаченные, что стал лучшим другом всем служащим – не исключая и блюстителей порядка. Где сидеть не на чем было -мебелей новых поставил, где посетителей сквозняком выдувало — рамы в окнах поменял, а где и просто угостил господ чиновников обедом с французским вином, не забыв каждому улыбнуться и руку пожать.

Теперь, отчитался он затем перед Дюфаржем и Ассирийцем за потраченные несколько тысяч, ежели где и полыхнет, то пожарные, прежде чем огонь заливать, мне об том доложат. Главное же, ради чего, собственно, и затевалось хождение по департаментам, состоит в том, что ни одна сволочь и носа в их дела не сунет во всё то время, пока не соберут они требуемой суммы.

Его высокопревосходительство вахт-министр, утверждая это, был в своих словах полностью уверен, ибо удалось им главное: привлечь к себе внимание, не вызвав к жизни никаких неблагоприятных слухов.