Утро в лесу

               
Утро в лесу. Тихо иду по узкой лесной тропинке, что бежит-извивается вдоль берега речки Юшуть. Со всех сторон выползают на тропинку узловатые корни деревьев – приходится смотреть под ноги. А кругом столько интересного, так много красоты – заглядишься, залюбуешься и тут же о корень споткнешься…

                * * *
                Как петух, машет крыльями солнце,
                Примостясь на вершине берёзовой.
                Нитка стёжки то вьётся, то рвётся
                Да петляет над речкою розовой...
               
                На тропе – три сосны в три обхвата,
                Муравейник живою копёшкою.   
                И паучья мудрёная хата   
                Так и светится всеми окошками.

                Духовитые травы лесные 
                Спят под буйными белыми росами.
                Защемит сердце: сладкие сны их
                Скоро будут подрезаны косами…
 
                Лес берёзовый звонок и светел,
                И поляны духмяны и лакомы.
                Ранним утром в лесу даже ветер
                Ходит тихо – кошачьими лапками…

В лесу много видит и слышит тот, кто идет не спеша, ступает неслышно. Лес встречает нас множеством звуков, запахов, разных загадок и тайн. Частенько заставляет останавливаться, прислушиваться, присматриваться…
Вот впереди открылась небольшая лесная лужайка. А там, за нею – светлое сияние высоких, тонких и таких частых берез – прямо белый берёзовый ливень!..
А лужайка… Да это же золотой луг!.. Он золотой от густо цветущих лютиков – сплошное золотистое озеро, тихими волнами колеблющееся под лёгким ветерком!.. Едва уловимый шелест луговой травы, на траве – солнечные блики; свежий аромат влажной земли, дыхание цветов и трав… Над цветами летают небольшие розовато-голубые бабочки. И когда они садятся на стебли травинок, то и сами становятся похожими на нежные цветы. Большие мохнатые золотистые шмели пролетают с густым мелодичным гудением, и это гудение кажется таким же душистым, как мёд, который они неутомимо собирают со многих цветов на лугу.
          Золотой  луг дышит тонким ароматом ржицы. Именно эта неприметная низенькая травушка, небольшими кустиками растущая на лугах и очень похожая на рожь своими колосками и стебельками, и придаёт сухому сену такой удивительный сладкий запах. Травку эту в народе еще называют душистый колосок.
        Каждое лето я собираю на лугу ржицу в маленький снопик и ставлю его на тумбочку у кровати – до следующего лета он будет дышать живым своим ароматом… Такой туго связанный перевяслицем из стебельков самой ржицы и высушенный снопок может сохранять живое дыхание своё несколько лет. Я очень люблю эту травку. И на сей раз я набрала небольшой пучок ржицы и запеленала в тугой снопик – на память об этом солнечном дне на золотом лугу…
       Жаль расставаться с золотым лугом и белым ливнем берёз… Иду дальше.

                Для того чтобы лес нераспуганно жил,
                Чтобы каждая песня была в нём слышна,
                К земляничным губам тонкий перст приложив,
                На тропинке стоит Тишина…

        И в этой солнечной тишине, в прохладной душистой зелени ветвей поют птицы. Много птиц в лесу, но нет песен лишних. Птица каждая поёт, как поётся… И каждая даже самая тихая песенка ясно слышна, хотя вроде бы все птицы поют одновременно. Здесь певцы не мешают друг другу, не перебивают.
        Вот совсем рядом слышится весёлый голосок синички: «Тень-тень!.. Синь-день, синь- день!..». А день и вправду светел и синь от сияющей над землёю синевы чистого высокого неба.
     Что может быть прекраснее тихого солнечного утра в лесу, когда весь лес наполняется птичьими песнями! Особенно звонко и радостно птицы поют весной, примерно до конца мая. Каждая птица песней старается привлечь, найти себе пару, чтобы вместе строить гнездо и выводить детей. Когда птицы начинают высиживать, а тем более кормить птенцов – тут уж не до песен. Где-то в середине июня многие птицы и вовсе перестают петь: подрастающим птенцам только успевай приносить корм!..
       Медленно иду по лесу – вглядываюсь, вслушиваюсь… Лес, умытый вчерашним дождём… А после заката вечер пролил в луга и речные излучины парное молоко тумана… И утро сегодня по-особенному чистое, свежее. Поспешно уходя от солнца, туман оставил на тонких и лёгких красновато-бурых мятликах, на белых ажурных зонтиках лугового тмина неповторимые узоры – серебряные кружева, и они светятся и играют на солнце всеми цветами радуги. Лес полон прохлады и птичьих голосов.
          В тени влажных от росы ветвей ещё слышен нежный, точно перезвон серебряных колокольчиков, и в то же время немножко грустный, как бы чуть озябший от ночной свежести, чистый голосок зарянки. Она просыпается раньше всех и начинает петь, когда только еле-еле забрезжит утренняя заря. Потому и зарянкой её называют. У неё грудка малиновая, будто зарёй окрашенная. Другое название у птички – малиновка. Днём зарянка почти не поёт.
          Над речкой в густом ивняке ещё посвистывает соловей. Но это уже не та песня, какая бывает у соловья ночью – видимо, устал певец…
          На смену зарянке приходит зяблик. Такая же небольшая, с белыми пёрышками на крыльях птичка. Его светлая звонкая песенка в погожие дни слышна с утра до вечера. Вот и сейчас зяблики в лесу поют-заливаются  в вершинах деревьев. Значит, и завтра будет такой же ясный и погожий день –   будет вёдро, как говорят в деревне старики. По песне зяблика они определяют погоду ещё дня за два, а то и за три до того, как соберётся дождь.  К дождю у зяблика песенка другая – короткая, грустная: «Рюм-рюм-рюм…». Старики говорят: «Зяблик заплакал, зяблик  рюмит – к ненастью. Скоро быть дождю». Почему его так назвали – зяблик? Может быть, потому, что перед ненастьем его весёлая  песенка смолкает, он хохлится, будто зябнет, больше сидит на земле и тихонько выговаривает        «рюм-рюм-рюм…». А на дворе солнце, на небе ни облачка! Откуда быть дождю? А зяблик – своё… И точно!.. Особенно, когда идёт косьба сена или уборка хлебов – зяблик заранее предупреждает о дожде: и день, и два всё рюмит, рюмит с утра до вечера…
Поют-заливаются зяблики в лесу… И светлые думы-мечты наполняют мне душу радостью… Но из дальних сырых лугов доносится до меня другая, монотонная песня, словно ворот скрипит несмазанный: «Зря-зря!.. Зря-зря!..» – это кричит коростель, или дергач. Он пытается убедить меня, что мечты мои несбыточны, вот и повторяет: « Зря-зря!..». Может, он и прав…
        И тут из густых тенистых вершин старых берез начинает тихо звучать светлой печалью нежная флейта: « Фиу-лиу! Фиу-лиу!..» Это поёт иволга. Обычно она держится всегда одна – любит уединение и скрывается высоко в зелёной листве деревьев. И оттуда звучит волшебная флейта: « Фиу-лиу! Фиу-лиу!..».         В солнечный день среди листвы заметить её и увидеть очень  трудно.
        Однажды в середине мая мне посчастливилось разглядеть её, когда залитые солнцем листья берёзы были ещё невелики и ветви прозрачны. Птица очень красивая! Вся она солнечная, золотисто-лимонного цвета. Только на концах крыльев у неё чёрное оперение да черная полоска, идущая от клюва до глаз. Иволга будет побольше скворца, её стройное тело длиннее. Поёт иволга долго, почти до конца июня.  Но если её гнезду или птенцам угрожает опасность, иволга принимается отпугивать врага дикими, душераздирающими кошачьими воплями! – прямо мороз по коже… Забыта на время нежная флейта…
        Как-то в глухой чащобе, когда я случайно забрела в какое-то царство замшелых, седых, полузасохших елей и болотных кочек с острой, как сабли, осокой, я вдруг услышала эти дикие кошачьи вопли. От неожиданности, признаться, стало жутко: уж не леший ли так вопит в этой болотистой глухомани? Потому как откуда здесь, среди леса, быть кошке и чего ей тут вопить, будто ей дверью хвост защемили?.. Кошачьи вопли доносились откуда-то из глубины леса, со стороны лесистого бугра – я находилась в болотистой низине. Хотя в общем-то я никогда, даже и в детстве, выросшая рядом с лесом, не пугалась и не боялась никаких загадочных, странных звуков среди природы – ни днём в лесу, ни даже ночью в поле за деревней. Но тут, услышав этот дикий кошачий крик в глухой чащобе леса, поспешила выбраться  из мрачной болотины на простор. Потом узнала, что это – тоже иволга…
        Кстати, порою в лесу доводится услышать чей-то странный, жутковатый смех, более похожий на прерывистое охриплое рыдание… Это голос  той же кукушки, песня которой всем хорошо знакома. Быть может, кукушка, вспомнив о брошенных ею детях своих, заплачет-зарыдает вдруг, что никогда их не найти ей… Кто знает?..
       А вот и еще одна песня слышна в утреннем лесу.

          Сосны в небо ушли далеко-далеко…
          Спит росса на травинках светло, непробудно.
          Дикий голубь бормочет:
          «Лег-ко-о ! Лег-ко-о !..»
          А по голосу слышно –
          И голубю трудно…

         А кто там в чаще словно дует в пустую бутылку? И получается: «Ху-у-до-о тут!.. Ху-у-до-о тут!..»  – недовольно, вроде даже сердито. И кому это и отчего худо в такое солнечное утро в светлом лесу?.. Да это в ярком, коричнево-пёстром оперении хохлатый удод почему-то жалуется на своё лесное житьё-бытьё…
         А со стороны речной поймы слышны звуки, похожие на частое хлестание гибким прутиком по воздуху: «Фьють!.. Фьють!.. Фьють!..». Это посвистывает птица погоныш – как будто погоняет стадо…
          Возможно, и вам приходилось где-то в зелёных лугах слышать, как, провожая идущего мимо человека, дозорный лугов недоверчивый чибис у каждого чуть протяжно спрашивает: «Чьи-и-и вы? Чьи-и-и вы?..». Меня он тут же заприметил.
           А ещё на тех же лугах в вечерних сумерках, особенно весной, можно услышать, усиленное влагой тумана, короткое звонкое: «Бе-е-е!..». Так поёт бекас. Наверное, за это козлиное «Бе-е-е» и прозвали болотную птицу бекасом.
            Вот впереди, совсем близко, перелетела мне тропинку горихвостка – так и чиркнула по воздуху длинным, часто вздрагивающим оранжево-красным хвостом. И в кустах будто огонёк вспыхнул – будто хвост у птицы вдруг загорелся!.. Так и прозвали ее горихвостка. Перелетела, села на тонкую веточку и насвистывает: «Уить-уить-уить». Поёт-поёт, да и взлетит – и снова точно огонёк вспыхнет в зелени кустов…
            Послышалась песня веретенника – будто скороговоркой вызывает кого-то: «Выйди-выйди-выйди!..». А потом – монотонно так, словно заикаясь от волнения: «Ув-веду – ув-веду – ув-веду – ув-веду!..».
            «Тё-тень-ка, тё-тень-ка!..» – зовёт невидимая пеночка-теньковка. А надоест тётеньку звать, начинает весело считать капельки: «Тень-тинь-тюнь, тень-тинь-тюнь!..»  – как вот сейчас. Ах, светлая лесная капелька!..
             Заслушалась я, считая капельки вместе с пеночкой, задумалась… А тут вдруг резкое, гулкое: «Тррр-рр-р!..»  – так что эхо по лесу покатилось! И опять: «Тррр-рр-р!..» – будто часто-часто палкой по сухому дереву… Вот и ещё!.. Кто там и зачем так шумит, разбивая в осколки тонкую лесную тишину? Да ещё и кудахчет-хохочет: «ках-ках-ках-ках-ках!..» –  смешно: всех напугал. Ах, вот ты кто, проказник! Чёрный дятел, или желна, в красной шапочке лесной доктор Айболит… Это он так непрошенного гостя, другого дятла, со своей территории прогоняет-отпугивает: «Уходи, не мешай! А не то вот и тебя… Тррр-рр-р!..». Нашумел, а сам как ни в чём не бывало уселся на сухой обломанный сосновый сук, зажал в его расщелину шишку и преспокойно обедает… Наверное, здесь у дятла столовая – вон сколько растрёпанных шишек лежит на земле под сосной. Выклюет семена из сосновой шишки, бросит вниз, а сам отправляется за следующей. Дятел обедает…
         Время и впрямь подходит к обеду – моя тень сделалась очень короткой: полдень. В лесу даже в тени становится жарко и слегка душновато. Надо и мне где-то спрятаться в тень поглубже да немного передохнуть и тоже пообедать. Направилась я к большой развесистой берёзе на краю поляны. А с той самой берёзы сорока меня заприметила да как застрочит, как из автомата: «Чи-чи-чи-чи-чи!..». Говорю ей: «Ну из-за чего ещё и ты шум подняла? Я же тут хожу очень тихо и никому не мешаю, не причиняю зла». Сорока в лесу всегда вроде как на посту: сидит где-то высоко на дереве и всех лесных жителей  тут же оповещает, если в их владениях появляется человек – поднимет крик на весь лес. Этот сорочий сигнал тревоги, сигнал опасности знают и понимают все лесные обитатели – и птицы, и звери.
         Когда я села в тени под берёзой, сорока успокоилась – или потеряла меня из виду, или улетела. Я слегка перекусила. Вода в моей походной фляжке стала теплая, невкусная. Зря чаю не налила… Сижу, блаженно прислонясь к берёзе, отдыхаю. Находилась, вышла из дому рано. С интересом разглядываю найденный старый сосновый сучок. Он, видимо, долго пролежал на земле, и кора отстала. А под корой какой-то древоточец источил поверхность сучка, оставляя на нём тонкие замысловатые узоры, очень красивые. Сучок напоминает какого-то невиданного зверька – да ещё в узорах…
        От лёгкого колыхания гибких, тонких берёзовых прядей колышутся тени, и  солнечные зайчики, свободно просеиваясь между ветвями берёзы и неплотно сидящими на них листьями, прыгают внизу  по траве, перебегая с места на место. И тень под берёзою кажется вся в шевелящихся солнечных пятнышках!.. Тихо-тихо зыблется трава, а из травы слышится суховатая, вроде бы слегка шершавая музыка кузнечиков. В погожие дни концерт их звучит особенно слаженно. Если кузнечики затихли – погода скоро переменится: ждите дождя. Но сегодня кузнечики весело и дружно играют на своих скрипочках. Значит, впереди ждут нас погожие деньки.
        Ветра почти нет, а листья на ближайших осинках дрожат и что-то неустанно лепечут… Не правда ли, кажется странным, что в самый тихий безветренный день листья осины всё время шепчутся и дрожат. Оказывается, есть у осины свой секрет. Каждый листок её, держащийся на длинном черешке, точно парус, к ветру повёрнут. Чуть заколеблются струи воздуха, и листья осины трепетать начинают и, задевая друг друга, шепчутся, лепечут…
         Приятно сидеть в тени под берёзой – наблюдать, слушать… И тут в сонной тишине, пропитанной духом разогретых берёзовых листьев, в ветвях над моей головой озорно-шепеляво прозвучало: «Тше-ше-вицю видел, видел?..». Я невольно рассмеялась: ах, это ты, кроха, озорная птица-чечевица!  В прятки со мной играешь? Я тебя по твоей смешной песенке везде узнаю, она мне с детства знакома.
         И мне вспомнилось, как, бывало, брал меня отец с собой в луга, когда шёл посмотреть, хороша ли трава и как она созревает для косьбы. А там, в лугах, кругом птицы – на разные голоса поют! А некоторые прямо-таки слова наши человеческие выговаривают!.. Одна всё время прячется в круглые широкие кусты, что стоят, точно большие копны, разбросанные по всему лугу, и всё спрашивает: « Ты-ы-ы Ми-ки-ту видел, видел?». Отец весело смеётся, отвечает ей: «Нет, не видел я твоего Микиту!». А ещё она быстро так спрашивает: «Витю видел? Витю видел?» – « Нет, – отвечает отец, смеясь,  –  Витю я тоже не видел». А сам говорит мне: «Про Микиту чечевица спрашивает, маленькая, шустрая такая пичуга. Она же и про Витю спрашивает. Это всё её песенки… Видно, детей своих растеряла, дети из гнезда слетели, а мамаша не доглядела – вот и ищет их, и у всех спрашивает…».
        Этот живой интерес к птицам, к их песням, что они поют-выговаривают, так и остался у меня с детства, разбуженный отцом. Многих птиц я знаю не только по их голосам, но и «в лицо». Видя мой интерес к птицам, дети подарили мне небольшую подзорную трубу – в лесу её можно на шее носить, как бинокль. Она хорошо приближает и увеличивает. Так я сумела близко разглядеть многих птиц, «идя» по голосу их. Занятие очень увлекательное!..
          Да, я всё ещё сижу под берёзою, вспоминая своё детство, думаю о птицах… А неподалёку резвая синичка, весело порхая с ветки на ветку на кусту бересклета, звонко радуется жизни: «Синь-день! Синь-день!».
          И я вспомнила, как в течение года я насчитала девять песен у синицы! Или даже больше… А начиналось так.
          Была половина февраля. После долгих, с частыми метелями, хмурых дней, наконец, прояснилось. На небе среди белых, как снежные сугробы, облаков образовались первые полыньи чистой синевы и выглянуло солнце. И вдруг я услышала чей-то звонкий радостный голосок: «Свети! Свети! Свети! Свети!». И тут же, чуть погодя: «Светит! Светит! Светит! Светит!..». Поднимаю голову и с удивлением вижу: да это же синичка! Прыгает с ветки на ветку на сосне и поёт-выговаривает!..
          С этого дня стала я наблюдать за синичками. Они во дворе и в саду, что возле дома, всё время рядышком порхают, меня не боятся – я их всю зиму подкармливаю из кормушки, подвешенной на стволе сосны. В другой раз я услышала новую песенку синички. Она звонко и ясно выговаривала: «Что ты спишь? Что ты спишь? Что ты спишь?». И ещё: «Чё не выйдешь? Чё не выйдешь?». И тут же добавляет: «Свети! Свети! Свети! Свети!». Наверное, это она весной к солнышку так обращается…
          Как-то утром иду на работу, спешу. А кто-то с прозрачных берёзовых ветвей меня так серьёзно скороговоркой поторапливает: «Быстрей-быстрей- быстрей-быстро!..». Остановилась, вглядываюсь – это опять она, синичка!.. Странно, что среди лета этих её весенних песенок я от неё ни разу не слышала – всё: «Тень-тень! Синь-день!..». А то: «Динь-дилинь! Динь-дилинь!».
         Наступила золотая осень. Деревья кругом полыхают кострами – всюду осенний пожар… Я вожусь в саду. И тут рядом с яблоньки слышится озорной звонкий голосок: «Спички есть? Спички есть?»  – быстро так кто-то спрашивает. Гляжу – а это опять синичка! «Есть, есть!»  –  смеясь, отвечаю ей. Так вот это кто поджигает деревья, чтоб осени ярче гореть!.. Такая у синички осенняя песенка. В другое время я от неё этой песенки тоже не слышала.
         А поздней осенью, когда листья опадут, и сереньким днём, как туман, мелкий дождик моросит, синичка в саду прыгает по тонким мокрым веточкам вишни, отряхивая с них, как серебристые бусины, светлые низки прозрачных капелек, и так же весело-беззаботно поёт: «Пинь-пинь-пинь!» и тут же добавляет: «Пичь-пичь-тарара!»… Вот сколько песен у синицы!
         Попробуйте понаблюдать-послушать синичку – сами убедитесь.
         Возвращалась я из леса счастливая, с просветленной душой – сегодня я слушала чудесный концерт лесных певцов!..