Матан и его семья 10. Старость

Мой авторский сайт: https://www.danberg.net/


                Матан и его семья

                10.  Старость

Как и следовало ожидать, Матан не удержался на посту главы ешивы. И еще одно огорчение постигло его. Не сумел он, подобно отцу своему Гедалье, сохранить до конца жизни влияние в совете семерых, правившим Нагардеей. Община отступилась от наставлений человека, не увлекшего за собой сыновей и не уберегшего от бед дочерей. Матан принял жизненные поражения смиренно, памятуя о приоритете законов и обычаев над страстями и амбициями.

Трудно с благородством переносить перемены к худшему – они превращают, порой, самую светлую душу в злую. Но не таков Матан. За многие годы он научился и привык винить в своих неудачах себя самого, оправдывая других и не принимая во внимание неблагополучие обстоятельств. Пессимизм и покаяние давали обильную пищу уму и сердцу отверженного мудреца.

Утешая мужа, Эфрат неустанно твердила ему в уши, как много он сделал для упрочения веры в народе и для внедрения законопослушности в широкие массы соплеменников. И еще о многих добрых его деяниях упоминала сострадающая супруга. Но неизменно отвечал ей самокритичный Матан: “Не достоин быть наставником юношества, проглядевший собственных детей, и не нужны городским правителям советы того, кто не умел править своею семьею!”

Царь персов весьма сожалел о смещении Матана. Монарх вынужден был отказать от дворца приятному и головастому собеседнику, ибо полагал, что государю не пристало встречаться с человеком, отвергнутым его собственной общиной. Дабы излить свой гнев, владыка прибегнул к недружественным мерам в отношении жестоковыйного иудейского племени, подвергающее остракизму лучших своих сынов.

Однако царь мог позволить себе иметь сантименты к подданному, угодившему в чужую опалу. Поэтому монарх стал иной раз направлять в Нагардею одного из своих визирей – для бесед с Матаном от высочайшего имени. Авлат, так звали ученого перса, утешавшего и развлекавшего умными разговорами прежнего царского фаворита, бывал сердечно принят в доме Матана и живал у того по нескольку дней. По возвращении во дворец Авлат пересказывал правителю содержание диалогов и заодно докладывал о настроениях иудеев в Нагардее. 

К неуспехам других Авлат относился с образцовой невозмутимостью. Он был весьма доволен тем, что времена дружбы царя с иудеем остались позади. “Заглазные разговоры, моими устами ведомые от имени нашего владыки, не опасны, слава богам, и не повредят ни мне, ни кому-нибудь еще из наших придворных ученых!” – думал визирь.

Однажды уселись Матан и Авлат на веранде и, попивая апельсинный сок, завели дружескую беседу.

 - Кто эти люди с серпами? - спросил Авлат, указывая на вереницу крестьян, идущих в направлении поля.

 - Это мои работники, - ответил Матан, - будут собирать урожай.

 - Если я скажу тебе, Матан, что обладаю способностью предвидеть будущее, ты поверишь мне?

 - Моя иудейская вера, дорогой Авлат, рациональна и не одобряет мистику. Однако могут быть нюансы…

 - Я знаю, ваши мудрецы – большие мастера толкований и не боятся нюансов, поэтому, когда требуется, они и мистике оставляют шанс.

 - Совершенно верно! Ведь толкование Святых Книг – это способ направить веру в полезное русло, а толкователи наши, в отличие от вас, ученых, не соблазняются построенными на песке теориями, но всегда следуют прямым путем.

 - Оставим в стороне идейное разномыслие, почтенный Матан. Лучше я оглашу свое предсказание, и к вечеру мы проверим его точность.

 - Говори, Авлат.

 - Вон видишь того крестьянина в белой одежде? Третий с конца. Так вот, вечером он не вернется с поля – его ужалит ядовитая змея, и он умрет.

 - На основании чего ты это предположил? Научное предвидение? – с улыбкой спросил Матан.

 - Интуиция опыта! – ответил Авлат.

 - Что ж, подождем. Как говорится, вечер утра мудренее.

Перед заходом солнца наши собеседники вновь расположились на веранде. Косцы возвращались после дневных трудов.

 - Гляди-ка, дружище Авлат! Поторопился ты похоронить крестьянина. Живой возвращается! – воскликнул Матан.

 - Не может быть! – не поверил своим глазам Авлат, - это какая-то мистика!

 - Давай допытаем его самого. Эй, человек, поди-ка сюда! – крикнул Матан.

 - Чего угодно, господин, - спросил подошедший крестьянин.

 - Открой свою корзину!

 - Пожалуйста, - добродушно сказал косец, и все, включая самого крестьянина, с удивлением узрели на дне корзины мертвую змею.

 - Эта змея хотела тебя ужалить и умертвить, но сама погибла, - констатировал Матан, - не иначе, ты совершил сегодня благое дело, и оно спасло тебя!

 - Рассказывай, труженик, чем отличился ты! – нетерпеливо вскричал Авлат.

 - Да ничего особенного, - скромно ответствовал крестьянин, - мы, когда садимся за обед, то достаем наши припасы и складываем их вместе. Я краем глаза увидал, что у соседа моего корзина пуста, и незаметно подложил ему половину своего хлеба и сыра. Вот и все.

 - Ты совершил сразу два добрых поступка, - объяснил Матан, - накормил голодного и сделал это тайно, не смущая его перед людьми. Вот почему не гадюка погубила тебя, но, наоборот, твоя праведность убила ядовитую змею!

 - Милейший, иди своей дорогой! – сердито бросил Авлат крестьянину, и тот, пожав плечами, ушел.

 - Как видишь, Авлат, никакой мистики!

 - Я тоже прав, Матан. Ведь предсказал же я появление змеи!

 - Ты оказался прав лишь наполовину, при этом не учел главного: благодеяние спасает от смерти! – провозгласил Матан.

***

Оставшись наедине с самим собой, Матан принялся размышлять о происшествии с крестьянином.

“Благодеяние спасет от смерти – это не подлежит сомнению. А что убережет праведника от несчастий в семье? Разве мало добрых дел совершено мною? Положа руку на сердце, должен признать я: огромны мои заслуги перед верой и народом! И при всем при том страшные бедствия стали итогом плодотворнейшей моей жизни. Несправедливость? Не может быть, ведь Господь всегда прав!”

“Причины собственных невзгод я привык искать в себе. В чем тут выгода для меня? Растравляя раны, оставленные безжалостной необратимостью, я спасаюсь от душевной пустоты. Остаток жизни я щедро наделяю полынно-горьким смыслом”.

“А что, если у несчастий нет причин, и всё со мной произошедшее – лишь случая игра? О, это негодное предположение! Приняв его, я разорю свое сердце, превращусь в пустейшего желчного старца. Пожалуй, мне лучше вместе с Эфрат предаться надежной родительской скорби”.   

 - Эфрат, у тебя красные глаза, ты плачешь каждый день.

 - Горестно, Матан.

 - Было четверо, осталась одна, - вздохнул Матан.

 - Я несчастна ее несчастьем. Оснат никому не нужна, кроме отца с матерью, - сказала Эфрат, - слишком мало для женщины.

 - Не видать нам внуков…
 
 - Откуда тебе известно? У нас есть Ципора.

 - Хватит! Ципора умерла!

 - Ты не хуже меня знаешь, что она жива! Иначе не запрещал бы мне видаться с ней.

 - Повторяю, хватит! – крикнул Матан.

 - На лбу твоем написано, ты жаждешь новостей, но не велишь, упрямец, добывать их!

 - О сыновьях мое отцово горе.

 - Шуваль слишком редко и скупо дает знать о себе, - сокрушенно заметила Эфрат, - он бессемейный, непутевый. Мне кажется, мы не нужны ему. 

 - Не нужны. Ему мы в тягость. Он занялся разбоем, есть ли чувства у него? Однако я любил Шуваля, да и сейчас люблю.

 - Не будем детей бранить. Негоже это, мы уж натворили бед. Сострадание целительнее порицаний, - возразила Эфрат.

 - Ты о Карми? С благою целью я осыпал его упреками, не сознавая, что не добро, а зло творю. Карми – самая большая боль моя, - тяжко вздохнул Матан.

 - Я помню, маленького Карми ты обожал! – бросила Эфрат.

 - Помнят руки мои, как поднимали мальца над головой… Я погубил сына…

 - Мы оба равно виноваты! Глухи были к тонкой и хрупкой душе, недуг ее не разглядели. Слепые!

 - Твоя вина второстепенна, Эфрат. К тому же, сын прощает матери, но никогда – отцу.

 - Сочтемся виною. Да и толку-то что? Всё необратимо. Я опять плачу, Матан…

 - Плачь, Эфрат. Ни тебе, ни мне – нет нам продолжения в мире. Как горька в конце жизни простая мысль эта!

 - У нас остались воспоминания – и более не будет ничего, - сквозь слезы проговорила Эфрат.

 - То – воспоминания о невозвратном блаженном. А нынче мрак вокруг нас. Что хуже – никогда не иметь, и потому об утрате не горевать, или пробавляться памятью, всё потеряв?

Целиком повесть опубликована здесь:  ЛИТРЕС