Дно и дни Елены Черниковой

Елена Вячеславовна Черникова родилась 30 апреля 1960 в Воронеже. Сборник эссе Черниковой случайно оказался в поле зрения. Случаю способствовал давний товарищ, ныне доктор физико-математических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации и хороший человек. Ах, да, он ещё и альпинист. Недавно побывал на Килиманджаро. Без Елены. И без меня. Редко видимся. Мне с горами лучше иметь дело пребывая на малой высоте, посему обитаю в междуречье на Среднерусской возвышенности, а он снова собирает рюкзак и пишет статьи в научные журналы. Прочитать то, что пишет товарищ могу, но не пойму, не оценю, не продолжу в себе. Иное дело эссе Елены, они вызывают разнообразные чувства и даже мысли возникают.

Елена Черникова занята литературными трудами и преподаёт науку такого рода занятий. В том сборник, что мне пришёлся ко двору, семь историй автобиографического характера. На обложке – «Посторожи моё дно». Предложение заинтересовало. Книгой с автографом автора не располагаю. Без автографа тоже. На разной высоте обитаем. Хорошо, что в Сети требуемое бывает доступно. В данном случае доступна книга.

Биографический жанр ценю. Обращение биографического в литературу завораживает. Прохожу у Елены Вячеславовны курс эссе, не отвлекая даму лично, не онлайн, а сидя в читальном зале. Зал подозрительно похож на жилую комнату со столом у окна, на кафе, ресторан… а хорошо бы пустой вагон-ресторан, и чтобы за окном плыли облака, и ощутимое в движении течение времени, лес промелькнул, потом река, поток и полёт на малой высоте…

Смешиваю прочитанное с тем, что в голове, что успеваю заметить и перевести в слова. Заглядывающий через плечо сам решит, обращаться ли к источнику. Я обращаюсь планетой в солнечной системе автора, она меня привлекает, притягивает и развлекает. Читаю, пытаюсь понять, откуда дуют ветры смыслов и тянутся сюжетные линии не сразу различимые. Обозримость текстов способствует медленному чтению, перечитыванию, поискам нового. Как читатель, чувствую себя учеником, оставленным на второй год. Могу и на третий. В отличники не мечу и сам оценок не ставлю, главное – получать удовольствие. Хочется поговорить с воображаемым собеседником. Черникова своё дело сделала, теперь моя очередь… в длинной очереди любителей поговорить… кто последний? – я за вами.

Семь ступеней, дно происходящего под чем-то волнующимся, эссенциальная радуга в небе:
      1. «Посторожи моё дно»
      2. «Димон»
      3. «Тун»
      4. «Здравствуй, Вася!»
      5. «Каблуки»
      6. «Перекладина»
      7. «Момент кошки»

      1. «Посторожи моё дно»

«…меня жжёт одно любовное воспоминание, и я мечтаю тайно растереть его по заметке между строк, будто симпатическими чернилами».

Елена оставляет следы на песке времени, море схлынуло, лист дна весь в строках…

Ирландия на Пресне, продольно-полосатая пижама, вдохновенье требует кефира, тонколицый, толстокожий принц из Тбилиси, человекоподобные окрестности, море крыс, текущее за горизонт, сценарное вдруг, рука, пахнущая настоящим человеческим перегаром… Нахвамдис, батоно!… патрульно-постовая машина, с торчащим из окна  автоматом… «никогда не писать для среднего класса, потому что его нет, не было и не будет».

Можно сторожить дно, можно учить грузинский. Детали и подробности схлынули, ушли от берега… жизнь местами мелка, ноги тонут в песке… своё проступает… в тумане.

Если текст музыкален, никуда не деться, ни от себя, ни от музыки.

      2. «Димон»

Обширное пространство неизвестного обещает открытия. Теперь знаю, кто такая Алла Борисовна Боссарт.

Диалог с Димоном в присутствии Игоря Иртеньева, в отсутствии Аллы Боссарт.

Димон – это собака. Алла – жена Игоря. Лена и Ефим – гости.

Имена, продукты, интимный процесс приготовления пищи, отношения Бога и гения… любовное проступает… Димон отвлекает… откуда это имя, что-то в нём есть. Почитал Иртеньева, вспомнил, откуда, но к собаке это отношения не имеет. Стилистике Игоря Моисеевича отозвалась во мне сатирическими искрами, неожиданным мерцанием… а тут ещё Ходорковский промелькнул за спиной отсутствующей Аллы.

Димон – это не собака.

Скрипящие суставы не дают перемещаться в содержании по существу, непринуждённо, с изяществом. Собакой без музыкального слуха вынюхиваю биографическое и реагирую на метафизическое.

«Когда мне дурно, я запрыгиваю в себя, как в чулан, и там всё перекладываю. Например: дух <…> пронизывает форму-материю и пользуется ею как оболочкой. Как руками. <…> с другой стороны духа – снобы-учёные, которые обещают устранить все недоразумения между видимым и невидимым. Дух, говорят, выпарится через кончики мировых пальцев и вылетит свободно, как влюблённые Шагала в небо, – а тут наготове мы, учёные, со своими перчатками. <…> На каждый палец духа будет надета исследовательская лаборатория. Конец религиозному, начало здравому смыслу.
<…> здравый смысл – одно из самых крепких ругательств у психологов и психиатров, ибо он есть диагноз – наряду с борьбой за справедливость и бредом свободы . Но этого нельзя говорить по радио и писать в газетах…».

Не сразу дошло: «…даже за случайную Лену я просто сживала со свету». Мигнул красный светофора… поздно, сам себе выписываю штраф, проскочив на красный. Елена для меня звучит в древнегреческом регистре – она там, на спине быка, плывущего к берегам Трои. Умыкнули. Троя под бряцание щитов сжита со света и вновь обрела реальность, от Шлимана под землёй не спрячешься.

У Елены Вячеславовны между видимым и невидимым читать не перечитать. Здравый смысл, мой психолог и психиатр, подсказывает, – не увлекайся!

Текст помечен: «Апрель 2010 года – январь 2013 года, Фирсановка – Москва»

Добавляю стороку: «Апрель 2023 года, Ларюшино – Звенигород»

      3. «Тун»

Если тун, это дом – не домашняя ли одежда туника?

Дочитал «Тун»… смеюсь… неловко как-то. Чему смеяться-то? Так  всё запутано, перепутано, и черепахи, черепахи… и вот что странно, – путь домой…

«Я черепаха-сирота, комик-урод; оставлена земными родичами; дом всегда со мной: выйти не могу, взять к себе – некуда. Прибита к дому.  <…> 
"Жизнь – это путь домой", – сказал американец Мэлвилл, писатель. Знал. Откуда? Видимо, был черепахой».

Герману Мелвиллу ближе были киты. На чём Мир держится, на китах или на черепахах? – У кого как. Мой держится на доме, что на краю леса, и на том, что на краю оврага, и на том двенадцати этажей, что между Сухаревкой и Тремя Вокзалами на месте царского путевого дворца стоит, совсем на дворец не похожий. 

«Тун» – поэзия, маскирующаяся под прозу. Читая стихи по душе, чувствуешь себя гостем в доме, который хочется рассмотреть в подробностях.

      4. «Здравствуй, Вася!»

«Обращаюсь к вам я, душа, с телом разошедшаяся. Уже в облака поднимаюсь, а всё оглядываюсь… <…> Лечу, ног не чую…». Хорошо. Неожиданное эхо с гор, в которых Аранзон отбыл в полёт:

                   Подняв над памятью свечу,
                    лечу, лечу верхом на даме.
                    (Какая бабочка вы сами!)
                    Чтобы увидеть смерть, лечу.

Читая, улыбаюсь блаженно… но что это !? – реинкарнация через золотую точку…

«…меня помыли, обвязали тряпками – и плюх! прямо на грудь к молодой матери – оказывается, моей. Господи!.. Василий? Я – Василий?  <…>  внутренний голос <…> в прежней жизни так и звала его – Вася. Прилепилось, как судьба: Вася сказал, Вася посоветовал…
Вася никогда меня не обманывал. Я его слушалась.
Ну, здравствуй, Вася… Попробуем ещё раз».

Год текста 1999 – реинкарнация века на пороге. Время перемены полов…

Череда ассоциаций полнится. Заболоцкий и Мориц: "В широких шляпах, длинных пиджаках"… "Как во сне, в тишине раскалённой"… раскланиваюсь с Юной Пинхусовной, снимаю шляпу… ещё не место…

      5. «Каблуки»

Автор осознанно и профессионально выстраивает сказочный сюжет «для трепетных женщин, мыслящих литературу как естественное ожидание счастливого конца».
Почти Золушка, но вместо хрустального башмачка потеряны деньги и переломаны кости. В роли принца хирург.
В роли трепетной женщины себя представить не могу, а счастливый конец радует.

Каблуки стучат, требуют, – фрагменты, где фрагменты!?

«Манюня летела в супермаркет не чуя ног. <…> ноги её были стройны, прекрасны в серебристых лодочках на шестидюймовых шпильках. Манюня – милая блондинка с натуральными голубыми глазами <…> как можно бежать в такой обуви по декабрьскому снежку, чуть припорошившему ледяной настил города. На таких каблуках нельзя бегать. Надо красиво сидеть на диване, в полумраке, с бокалом шампанского в тонкой руке и таинственным блеском во влюблённых глазах».

По льду и снегу декабря, не во дворец, в супермаркет. Пересказывать сюжет не стоит, там жуткая толкучка, наивность, жадность и равнодушие… и финал дистанции.

«Я сегодня лечил самую красивую берцовую кость в моей жизни. И лучшие на свете предплечья. Я мечтал всю жизнь, оказывается, о тебе. И ты просто обязана выйти за меня замуж, поняла? Это, считай, рецепт. А я врач».

Хороший врач – это подарок. В данном случае – к Новому Году. По тексту – к 2008-му.

      6. «Перекладина»

Сложные отношения автора с музой. Мелькнула тень Битова… но кто такой Сурганов?

«Я училась в семинаре у <…> профессора Сурганова, который, слава Богу, никогда не воспевал интеллигенцию. Совсем наоборот. Мы все вместе, когда положено, ходили с учителем на овощную базу, перебирали капусту и пили водку на морозе, а песни, что замечательно, орали под картошку и без применения гитары. Всеволод Алексеевич Сурганов был образцом исключительного такта и ума. Заведовал кафедрой советской литературы, но диплом у него я свободно – NB в 1982 году – защищала по поэзии Бунина.
Посещение семинара прозаиков под водительством Битова я, девица на тот момент озорная, рассматривала как сувенирную командировку на завод по разведению интеллигентов».

Не семинары заставили оглянуться, а овощные базы. Вот где интеллигентов разводили… весьма примечательные личные моменты последней четверти века минувшего – командировки на бескрайние сельскохозяйственные поля и овощные базы, в моей версии, сначала с космической фирмы, потом с ГИВЦ Госкомиздата. Мои космические пространства и поля литературы так и остались на тех полях и базах, вселенная и проза от этого ничего не потеряли, а я приобрёл, но что именно – секрет, подписку дал.

Как и Герману Мелвиллу срок жизни Сурганову был отпущен 72 года… 

«Юная лицеистка Литинститута, ещё бессмертная, восемнадцатилетняя, я уже знала: ничто более не интересно среднестатистическому писателю как он сам, со своими достоевскими почёсываниями, невоспроизводимой сложностью, тонкостью струн и дырявыми носками».

Чувствую себя среднестатистическим читателем, а носки – дело житейское.

Вычитываю, вчитываясь, – ярко… ярит… ять музу… о Боге буквы складывая пирамидами поэмными.

«У пресно-абстрактной советской жены с одного писательского щелчка вдруг обнаружились невообразимо голые ноги, причём более чем раздвинутые. Интеллигент вышел на вагинальный уровень прозорливости. <…> Оказывается, профессионализм следует употреблять только на работе. Дома надо держаться дилетантизма».

Держусь дилетантизма. Домосед.

«Я качаюсь в смысле каждое утро подтягиваюсь и отжимаюсь. Берегусь. И когда мягкая, с округлостями, моя муза из отдалённого района, прибежав пояриться, кладет свою руку на моё предплечье, тут я, бывает, взбугрю всю руку, и муза чувствует, как я могуч; у меня есть, чего нет у неё, – и мне сразу легче. Мы ложимся, раздевшись в темноте, и поспешно целуемся. Я не люблю целоваться: а им, этим музам траченным, только дай мои губы – по уши отхватят. Короче, я выполняю, за чем она заявилась…».

Как же кстати здесь Василий!… Выполняю и я. Перекладина – это литературный тренинг… ярый.

«О всех пишущих я скорблю обычно молча, но вчера бесёнок словоохотливости дёрнулся, отчего, раззудившись воспоминанием, я и ворчу сегодня: знаю, дружок-сочинитель: отбросив пёрышко неопалимое, ты ждёшь под кустом, присев на мускулистые корточки, корчишь из себя Моисея: то бороду прилепишь, то фанерный народ подгонишь и построишь, то на брата прикрикнешь, то скрижали отформатируешь – и ждёшь, когда придут за ответами к тебе, дружок. Ну, жди. Я бы на твоём месте обошлась музой. Она – предусмотрена».

Ещё одна мысль, которая так вовремя обозначилась, на глазах принимая форму… ах, какие формы… с музой искать интимной близости, оставляя фанеру и скрижали профессионалам…

Под текстом перекладиной – «Москва, 2010, январь».

Что-то было в начале… возвращаюсь: «Рассказ написан специально для чтения голосом под музыку на вечере, состоявшемся в январе 2010 года в Москве. Голос автора дрожал, поскольку автор хотел чтением понравиться мужчине, сидевшему в последнем ряду. Автор до сих пор хочет только этого мужчину и ежедневно пытается понравиться ему, для чего и вышла за него замуж».

Вышло. В смысле – вышла, уясняю по доступной хронике жизни автора.

Прочесть голосом – это мысль. Без музыкального сопровождения, и не атлетическую "Перекладину", а метафизического "Васю". Прочитать и послать автору. А куда меня автор пошлёт, значения не имеет.

      7. «Момент кошки»

«…в расплывчатой геенне незашторенного квадрата светилось тёплое молоко спины, вздрагивали мягкие смешки. Пролилась музыка. Взлетела жемчужная пятка».

Обнажённая маха в окне напротив и кошка, обречённая зорким отцом Паисием на аутодафе вместе с махой и её махо, "сувениром Андалузии".

Отец Паисий, в окно заглядывающий, знает истину… чтоб ему… пяткой по лбу.

« "Эх…" – усмехнулась обнажённая маха, захлопывая ставни перед разгорающейся кошкой.
   "Эх…" – огорчились хорошие, крупные воробьи, улетая прочь от запаха горелой шерсти.
Варна, 2008 – Москва, 2013».

Пятилетка. Варна притворилась Андалузией. Москва напомнила. Жемчужные пятки, где вы!…

Андалузия отдалилась. За ней и Варна. Попятились братья-славяне от старшего брата, проявляющего твёрдость характера.

Инквизиция сжигала отклоняющихся от истинного пути – Запад. Старообрядцы сами себя сжигали в деревянных церквях – Восток. Пришли иные времена, сошлись полушария у ядерного огня и бросают на пальцах, в каком порядке гореть. Кому поклоняется человек? Какими полушариями думает, верхними или нижними?

Где вы, кошки? Где вы, пятки? Вернуться к окну, увериться, что всё в порядке… 30 апреля 2023 года Елена Вячеславовна, задающая работу полушариям, вступит в замечательную пору существования. Нравится мне этот возраст.